Тибо, когда-то часто вступавшийся за своего кузена, если на
того нападали маленькие изверги, и теперь был готов протянуть
руку помощи своему другу. В детстве Тибо неизменно внушал
уважение благодаря своим широким плечам и высокому росту. В
четырнадцать лет он выглядел как восемнадцатилетний. В нем
ничего не убавилось -- он так и остался большим и сильным. На
мощном теле сидела крошечная голова с совершенно розовым
улыбающимся лицом и лукавыми зелеными глазами, почти утонувшими
в зарослях кудрявой бороды, обильная, рано поседевшая шевелюра
ниспадала на самые плечи. Его большие руки, веселое лицо,
громогласный смех и даже его таинственный вид, манера вечно
что-то не договаривать тотчас же помогли Ромуальду обрести
покой, к тому же он не требовал слишком многого.
-- Ну, а ты, чем ты занимаешься, Тибо,-- спросил
странствующий фотограф.-- Если говорить начистоту, что это
такое?
-- Дорогой мой, об этом услышат от Бреста до Москвы. Я уже
близок к завершению. На исследования и работу в мастерской ушли
целые годы.
Ромуальд становился все более и более заинтригованным:
-- Для министерства обороны, что-ли?
-- Для самого себя. А дальше будет видно. Министерство
обороны, наверно, заинтересуется, в этом ты прев. Но не
пытайся, братец ты мой, выведеть у меня хоть что-нибудь. Ничего
ты не добьешься. Никто, кроме меня, не имеет права входить в
мою лабораторию. Там есть такая штучка -- называется,
сторожевое устройство,-- так что это упрятано получше, чем
задница матери-настоятельницы.
-- Ну знеешь, Тибо... Ты что, деже мне не покажешь
лабораторию?
-- Весьма сожалею, Ромуальд, но то, что я делаю, я должен
хранить в тайне. На-ка, налей себе еще немного сливовой, а то у
тебя что-то бледный вид. Ну, а как твои дала?
-- Да вот, Тибо, хочу здесь поселиться. В замке.
-- Ты что, спятил? Ты хоть его видел, этот чертов замок?
Да туда даже бродяги боятся забираться.
-- Говорю тебе, я вернусь, как только у меня будет немного
денег... В один прекрасный день замок будет отстроен, или я
добьюсь, что его зачислят в памятники архитектуры.
-- Для этого нужны связи. Наш мэр и депутат нас терпеть не
может. Грязный радикал!
-- Это кто?
-- Наш депутат? Как, ты не знаешь? Да это же Фроссинет,
черт побери. Тот самый, кто чуть не выколол тебе глаза вилами в
тридцать седьмом. Помнишь, какую я ему задал взбучку? Он-то
этого не забыл, поверь мне! У этого типа на роже написано, как
он меня ненавидит. Он хозяин той молодой девицы, с которой ты
встретился во дворе замка, пастушки Ирен.
-- А, вспомнил. Габриэль Фроссинет.
-- Ты разговаривал с ней, с этой Ирен?
-- Было дело.
-- Сумасшедшая.
-- На вид не такея уж безумная. Очень краесивая девушка.
-- Ты вокруг нее не вертись, братец мой. Нельзя ей
доверять. Она здесь не одного охмурила. Старухи считают ее
колдуньей.
-- Ты спал с ней?
-- Скажешь тоже. Погладил по заду, не более того.
Зажигательная баба.
-- Я, э... мне так она очень нравится. Знаешь, такую в
Париже не сыщешь. Красотка, свежесть, естественность... Полевой
цветок...
-- С колючками в трусах! Ты с ней поосторожнее. Да, кстати
о ее хозяине, Габриэле Фроссинете. Так вот, этот вонючка трижды
пытался подослать ко мне своих агентов. Как же, разбежались!
Шпики из министерства обороны, второй отдел, служба разведки,
если хочешь знать. Эти господа прибыли из Дижона, хотели
посмотреть мою лабораторию -- ни больше ни меньше. Но я дал
Лармайю, адвокату из Грей, которого знавал еще твой дядя Урбан,
строгие указания. Так что шпики убрались, не солоно хлебавши.
Нечего совать свой нос в мою лабораторию. Мои исследования
носят абсолютно честный характер.
-- Но полноте, что ты все-таки там химичишь в своей
чертовой лаборатории? Скажешь ты мне в конце концов?
-- Это большой секрет, мой цыпленочек. Скоро все сам
увидишь. Близок этот день. Обо мне заговорят как об Эдисоне или
Дени Папене. На дверях этого дома устеновят мемориальную доску
с надписью: "В этом доме Тибо Рустагиль с 1959 по 1970 год --
на будущий год я, конечно, закончу -- работал над созданием..."
-- Чего?
-- Терпение. Ты первым об этом узнаешь. Но сейчас я не
могу тебе сказать. Я работаю в лаборатории с утра до глубокой
ночи, а летом частенько и всю ночь напролет.
Он протянул свои большие и крепкие руки:
-- Вот этими самыми руками я все сделал! Один, без
помощников! Как ты понимаешь, не могу я довериться помощникам.
Я всему научился сам: металлургии и слесарному делу,
электротехнике, электрохимии, электронике, производству котлов,
физике, механике твердого тела, механике волновой и небесной, и
всему такому прочему! Я заткну за пояс любого из школы искусств
и ремесел. По ночам местные бродят иной раз вокруг эавода,
прислушиваются, пытаются что-нибудь высмотреть. Но и им
пришлось убраться ни с чем! Увидеть ничего невозможно. А когда
дым из труб идет гуще, чем обычно, то они злятся до чертиков,
потому что не знают, чем это я тут занимаюсь. Ведь я, Ромуальд,
творю нечто совершенно особенное! Эти свиньи того и гляди
лопнут от зависти. Они спят и видят, чтоб я сдох. А ведь именно
благодаря мне, когда я закончу работу, этот край вандалов и
рогоносцев прославится на весь мир. Знаешь, если бы у меня были
деньги и время, я переехал бы в любую другую дыру, лишь бы
лишить их той славы, которая выпадет на их долю, когда я
обнародую свое изобретение. Какое страшное захолустье! Ведь
сюда никто и никогда ни ногой! Им нечего предложить туристам.
Ты видел их рекламу дохлых крыс при въезде в деревню? Колодец!
Пруд! Тайны твоего замка! Они завидуют жителям Грея, что там
есть музей Прюдона, Песм известен своими крепостными стенами и
церковью XIII-го века, в Шабуньот-лез-Омюгль стоит старинный
монастырь, в Табарукле создан музей ковров, в Латифейе есть
аббатство, в Лиот -- фабрика по производству консервированных
слив, лучшая во всей Европе, вот вам, пожалуйста! Им, видишь
ли, туристы оказывают честь, наезжают с июня по сентябрь целыми
автобусами, Здесь же -- абсолютный ноль. Здесь у них ничего
нет! Только гостиница Мюшатров. Открыли, было, еще две
гостиницы: по дороге в Киньоль и возле пруда. Но они не
продержались и двух сезонов. Что такое Кьефран? Поверь мне, это
место, где можно только медленно издыхать. И ты хочешь сюда
вернуться?
-- Да, но с мешком золота. Только при этом условии. Чтобы
стать сеньором на этой земле и уничтожить их всех морально.
Физически -- запрещено законом.
-- Стать сеньором этих владений? Это ты здорово продумал.
Сеньор, их господин -- да они об этом только и мечтают.
Мазохисты. Их идеал -- когда их пинают под зад ногой. При
условми, что на этой нога жикарная туфля. Без лишних слов, они
взывают к господину, который будет заставлять их реботеть.
Рабские душонки. Но пока что замок пустует. И они пляшут жигу,
мнят себя хозяевами... Мой бедный Ромуальд, ты никогда не
сможешь вернуться сюда.
-- А ты, если честно, на что ты живешь? Раз твои
исследования еще не завершились, то представляю...
-- Мастерю то да се...
-- Черт тебя подери, Тибо, ты совсем не переменился!
Помнишь, как в детстве ты чинил плуги, копался в молотилках?
Руки у тебя чешутся, что ли...
-- Я ж не только своим изобретением занимаюсь, я разные
там штуковины, безделушки придумываю, потом их патентую.
Представь себе, я получил шесть золотых медалей на конкурсе
Лепина. Перед тобой создатель сверхскоростной кофемолки, утюге
со звуковым сигналом и миниатюрного громоотвода. От этого мне
кое-какой доход идет. Промышленники интересуются моими
поделками. Но все это игрушки, просто так, чтобы на жизнь
хватало. Мое главное творение это... Когда-нибудь ты непременно
услышишь о нем. По телевидению покажут интервью со мной.
Интервью будет брать, видимо, Зитрон... иди Дюмайе. Во всяком
случае, кто-нибудь из этих парней. Послушайся моего совете,
Ромуальд, не возвращайся в эту дыру. Ну, разве что, когда
разбогатеешь. Но если честно, то я в такое на верю. А главное
-- не суйся к Ирен! Обожжешься! Еше чуток сливовой? Черт, уже
четыре часа! Я тебя не гоню, но мне пора в лабораторию. Я и так
сделал исключение только ради тебя.
-- А я потихоньку пойду в гоотиницу. Знаешь, я пройду
через лес, хочу взглянуть на те дома, что стоят не моей земле.
-- Только ты, сынок, там долго не разгуливай, а то как бы
чего не вышло... И один тебе совет -- уезжай поскорее из этой
деревни живых мертвецов.
Опорожнив последний стаканчик сливовой, Тибо направился к
себе в лабораторию, а Ромуальд спустился по склону холма
Лерб-о-Мит и пошел в сторону леса Грет. Но сдалав всего
несколько шагов, он с озабоченным видом повернул назад к домику
и таинственному заводу, трубы которого выплевывали теперь
густой филетовый дым. Тайком подобравшись к зданию под железной
крышей, он осторожно проскользнул за живую изгородь из
бересклета и приник к одному из высоких, узких окон заводе. Как
и все остальные, оно было наглухо задраено толстыми железными
ставнями. Он прислушался. Ничего не слышно. Он обогнул здание и
вошел во двор. Там он услышал приглушенные зьуки, доносившиеся
из-зс стельных дьерей. Сначала -- странное позвякивание, следом
рездались тяжелые удары по металлу, словно кузнечным молотом.
Потом -- мощное булькание, словно разом слили воду из
нескольких десятков ванн, потом что-то заскрежетало и внезепно
вое стихло; следом -- долгое шипение, новые удеры молота и
опять шипение, словно выпустили мощную струю пара и сразу же
вслед за этим -- дикий пронзительный свист, от которого у него
заложило уши. Весьма озадаченный, Ромуальд отошел от двери и
вышел со двора, немного стыдясь, что он шпионит за другом,
тайну которого он должен был бы как раз оберегать. Он шел по
дороге к болоту и лесу Грет и чувствовал, что мозги у него уже
совершенно набекрень -- не прошло и суток, как он приехал в
Кьефран, а он уже узнал столько всего странного. Над макушками
ясеней, окаймлявших водную гладь, перед ним опять возникли
бажни замка. Размахивая руками, он бодрым шагом углубился в лес
по извилистой дорожке, вдоль которой стояло четыре дома,
построенные на его земле. Над зеленоватой поверхностью болота
желтели ирисы и торчали стебли хвоща. Вскоре он земетил за
купой белых ольшин первый из домиков -- старую маленькую ферму,
где жили Машюртены, дурные как чесотка. Цыплята, куры, утки и
индюки резвились на внушительного вида куче навоза. Адьбертина
Машюртен, одноглазая толстуха с раздутыми, бесформенными
ногами, которые отказалась бы рисовать даже кисть Босха, вышла
во двор, неся эерно в подоле передника. Она скорчила ужасную
гримасу, делая вид, что приветливо ему улыбается. Ее муж,
Эмиль, щуплый мужичонка в блузе и при фуражке блином, бывший
железнодорожник, бездельник, который и вил-то от роду в руках
не держал, появился следом за женой и, лицемерно стянув свой
картуз, приветствовал Ромуальда, обнажив свой лысый желтоватый
череп. Гнусная пара долго молча провожала его взглядом, но
когда Ромуальд отошел не довольно почтительное ресстояние, ему
послышалось несколько ругательств, сопровождаемых несмешливыми
возгласами. Пятьюдесятью метрами дальше, также у самой дороги,
окнами на болото и на фоне засохших деревьев, стоял дом
Смирговских -- крытая соломой хибара, в которой теснилась семья
поляков, обосновавшаяся в Кьефране полвека тому назад. Отец был
