лежала с ним рядом на "пассажирском" сиденье, и при каждом
сотрясении жемчужины не дне сумки издавали легкий, такой
ласкающий душу, хрустальный звон.
Приближалась ночь. Изрядно уставшему после долгого
путешествия -- перелет Аден-Марсель под ярким средиземноморским
солнцем, потом монотонная езда в автомобиле, когда ему не с кем
было перекинуться словом -- Ромуальду надо было хоть немного
отдохнуть. У него оставалось денег как раз на номер в гостинице
и ужин. Не мог же он всю дорогу отдавать по жемчужине за
гостиницу или за обед в ресторане. Здесь же не дикари, люди
предпочитают банкноты. До тех пор, пока он не сбагрит жемчуг,
надо найти способ как-то перебиться. Он выбрал ничем не
примечательную с виду, никому не известную и обойденную
туристическими справочниками маленькую гостиницу, расположенную
прямо в чистом поле, неподалеку от Турню.
Он заснул, положив сумку с жемчугом себе под подушку.
x x x
В тот день, как обычно, Ирен встала с зарей. Летом это
было в четыре, зимой в половине шестого. Поскольку пришла
весна, набросив на поля нежную, зеленую дымку и расцветив их
розовыми и желтыми цветочками, пастушка встала в половине
пятого. На колокольне Кьефрана пробили часы, разбудив кюре и
заставив его выскочить из теплой постели, в которой он спал в
горячих объятиях толстой почтальонши Эмильенны Армайош.
Ирен встала со своего скромного ложа -- ржавой
металлической кровати, притулившейся в жалком подобии хижины,
примыкавшей к овчарне, откуда тепло и едко пахло овцами и
козами. Она ласково шуганула кота Жозефа, который потягивался,
топорща усы, на столике красного дерева. Одетая в просторную
ночную рубашку из грубого шершавого полотна, Ирен нецепила
сабо, взяла полотенце и кусок дешевого туалетного мыла с
ночного столика времен Людовика XVI, украденного из замка
Фальгонкуль сыном ее хозяина, накинула на свои красивые
округлые плечи фиолетовую шаль, связанную прошлой осенью, когда
она пасла овец на парадном дворе замка, и вышла, поеживаясь от
утренней свежести, на улицу. Она проскользнула во двор дома
Фроссинетов, самого большого и красивого во всей округе, с
огородом позади дома, хлевом и службами. День еще только
начинался, утки барахтались в луже, а на самой нижней ветке
старой яблони соловей распевал свою утреннюю песню. Воздух был
прохладным. Ирен зашла в домик облегчиться, потом подошла к
старому колодцу, у которого каждое утро, независимо от погоды,
она совершала свой туалет, поливая ледяной водой нежное тело.
Растирая жесткой рукавицей грудь, она принялась напевать
от счастья. Накануне, получив открытку от Ромуальда, она чуть
не закричала во весь голос, торжествуя победу. Крепко он к ней
прикипел, и поставила она на него верно. Это тебе не
деревенские, которых она пыталась завлечь в свои сети и которые
оставались нищими как церковные крысы. Этот простофиля из
Парижа сумел-таки составить себе состояние. В трех пришедших
друг за другом открытках последний из Мюэарденов трижды сообщал
ей, что он стал богат, очень богат. Так значит, близок день,
когда она уйдет от Фроссинета, перестанет жить в унизительной
роли пастушки. Она спрашивала себя, что Ромуальд имел в виду
под словом "богат"? Сколько у него денег в кубышке? Целое
состояние? Не слишком ли он расхвастался? С виду-то он
простоват... Уж не идет ли речь о деньгах, добытых преступным
путем?
В доме зажегся свет. Габриэль Фроссинет встал. Она
вспомнила, что мэр и депутат сегодня утром должен ехать в Париж
на вечернее заседание в Национальном собрании. Он приезжал на
неделю пожать руки фермерам и раздать обещания. Сегодня он
вместе с сыном отправляется обратно. Студент приезжал на пару
дней отдохнуть в деревню.
Габриэль Фроссинет был уже готов к отъезду. Солидный
Мерседес ожидал в гараже, вымытый и с полным баком. Студент
Административной школы, молодой человек высокого роста и с
очень высоким коэффициентом интеллекта эаканчивал свой туалет в
специально отведенной для этого комнате. Отец, вот уже полчаса
как готовый к отъезду, торопил его. Надев начищенные ботинки,
повязав галстук и положив в карман чистый носовой платок, он
складывал папки с бумагами в толстый портфель, все это были
документы, которые он собирался представить комиссии по
сельскому хозяйству. Последннее, что он засунул в портфель,
была рубашка, взятая из-под пресс-папье: череп одного из
Мюзарденов, украденный его сыном в склепе Фальгонкуля.
-- Поторопись, сынок, мы опаздываем. Если получится, я
хотел бы заехать в Матиньон прежде чем попаду в Палату.
Габриэль Фроссинет представлял собой тип довоенного
радикал-социалиста. Плотный и коротконогий, на толстом животе
свисала цепочка от золотых часов, не слишком-то опрятный
человек, заросший бородой. Рубашка на груди, широкий галстук и
лацканы двубортного серого в черную полоску пиджака были
обильно заляпаны жиром и соусом от блюд, подаваемых на
банкетах. Уроженец Верхней Соны, Фроссинет учился в Париже и
много лет ошиваля в столице и потому говорил с грассирующим
парижским акцентом:
-- Давай в темпе, мой мальчик, мы опаздываем... Небо
хмурится, я боюсь, что дорога будет скользкой...
-- Еще минуту, папа, прокричал студент звонким голосом.
Чищу зубы и иду.
-- Чищу зубы! Сколько кокетства в этих нынешних студентах.
В наше время, при Даладье, так не манерничали...
-- Это потому, что я должен встретиться с директором
Гравишолем. Только поэтому...
Толстячок-радикал его больше не слушал. Словно крыса он
юркнул в соседнюю комнату, легко взбежал по лестнице, так же
легко как взбегал на трибуну Нацианального собрания, осыпаемый
градом насмешек, оскорблений и грубых шуточек со стороны как
левых, так и крайне правых, чтобы поведать депутатам о судьбе
лотарингского крестьянина,-- касаясь плечами стен узкого
коридора и задевая толстым задом мебель, он прошел в комнатку
своей служанки и пастужки-сироты, воспитание которой пятнадиать
лет тому назад доверил ему опекунский совет. Здесь девица
спала, когда было совсем холодно, зимой, в январскую стужу. В
комнате хранились кое-какие ее личные вещи: платьица,
безделушки, купленные на ярмарке в Грей или Везуль. Там же
стояли два чемодана и комод, ящики которого доверху были набиты
фотографиями певиц и киноактеров -- кумиров пастушки,-- а также
иллюстрированными журналами, в которых рассказывалось о
девушках низкого происхождения, вышедших замуж за прекрасных
принцев и ставших важными дамами, так что богатеи, детям
которых они в свое время подтирали попки, были вынуждены им
кланяться.
Пока студент неводил красоту, радикал рылся в тряпках
своей пастушки, которую ненавидел, как можно ненавидеть
существо желанное, но недоступное, потому что с тех пор, как
овдовел, он не однократно пытался переспать с ней, но всегда
получал оскорбительный отказ, звонкие пощечины или удары ногой
в живот. Он хотел знать, что это за почтовые открытки, которые
бесстыжая получала вот уже целый месяц. Ему настучал почтальон,
старый радикал, соратник по партии. У Фроссинета было множество
осведомителей по всей округе. Политикан рассматривал открытки с
яркими видами Аравии, Марселя. Тулона. Одна открытка была из
Лиона. На ней был запечатлен парк Тет-Дор. Больше всего
заинтриговала его открытка из Адена с видом отеля "Дворец
Муфтия" Он попытался даже отклеить красивую марку. Не
получилось. Прочитав то, что было написано на обороте, он
остолбенел и с глазами, налившимися от ярости кровью, рухнул на
стул:
-- Так вот оно что! Ей пишет этот Ромуальд Мюзарден!
Этот нищий и грязный аристократишка!...
Его передернуло, как Розенберга на электрическом стуле.
Тело дернулось так сильно, что его галстук, весь в пятнах от
подливки к телятине по-лионски, встопорщился дыбом, словно по
нему кто-то щелкнул В одной из открыток Ромуальд Мюзарден
спокойно заявлял. что у него "появились средства", скоро в
карманах будет полно денег и он вернется в Кьефран под звон
фанфар.
Взбешенный, еще более неряшливый, чем обычно, в брюках
штопором, сползающих на грубые башмаки, держа в руке открытки и
брызжа слюной, радикал-социалист выскочил во двор, где Ирен
заканчивала свой утренний туалет.
-- Ничего себе! Что означает эта переписка, Ирен? Ты что,
с ума сошла ? Он же роялист! Я, Габриэль Фроссинет, этого не
потерплю.
Он схватил ее за руку и затряс так, словно это был
колокольчик, за который он бы схватился во время перепалки в
парламенте, если бы -- увы! карьера его не провалилась и он
стал бы его председателем!
-- Что это значит, черт побери? Это что серьезно, эта
идиллия? Он что, спал с тобой, потаскуха ты этакая! Ну, говори
же!
Ирен отбивалась:
-- Я вольна делать, что хочу, толстый вы дурак! Мне скоро
двадцать один год! Я знаю, вы против того, чтобы
совершеннолетними считались с восемнадцати лет!
Она вырвалась из рук Фроссинета, который, продолжая
ругаться, старался полапать ее, подхватила свои вещички и
побежала за баранами.
-- Если ты уйдешь к Ромуальду, то вылетишь отсюда! --
закричал Фроссинет, разрывая на мелкие клочки злополучные
открытки.
Фроссинет-младший, наглаженный, напомаженный, в начищенных
ботинках, появился на пороге. Подмышкой он держал портфель с
завтраком, а в руках -- папки с бумагами:
-- По этому поводу...,-- начал он, наморщив лоб.
-- Иду, сынок! -- закричал Фроссинет-старший.
Он двинулся навстречу сыну, головой вперед на манер "Быков
Верхней Соны", как говаривали некоторые льстецы из разряда его
сторонников. Ромуальд Мюзарден богат и обоснуется в Кьефране!
Это конец всему! Он был в курсе амбиций молодого бездельника:
-- его люди донесли ему, о чем в свой последний приезд болтал в
местных бистро этот разорившийся владелец замка. При деньгах-то
он и замок перестроит, будет в нем жить и очень скоро станет
настоящим господином, займет важное положение. А через
некоторое время, на выборах местные жители -- настоящие флюгеры
-- проголосуют за этого выскочку, а он, Фроссинет, останется не
у дел и лишится такой синекуры.
В то время, как наш радикал-социалист и его отпрыск
усаживались в свою огромную машину, Ирен, сжимая в руке
натертую чесноком горбушку хлеба и яблоко -- обычный свой
завтрак -- гнала овец и коз по лесной дороге, ведущей в Грет.
Она взглянула вдаль, туда, где в легкой весенней дымке,
возвышались над кронами деревьев башни замка, который, если и
дальше так хорошо пойдет, скоро будет принадлежать ей.
В Кьефране для Ромуальда и Ирен настала почти идиллическая
жизнь, прямо как у Руссо. Деревенские жители, проходя мимо, не
жалели своих башмаков и из любопытства делали крюк, чтобы
заглянуть на парадный двор Фальгонкуля, где в течение примерно
двух недель разворачивалась картина в духе Ватто. Вернувшись в
родные места, Ромуальд поселился в развалившейся хибаре, бывшем
домике охраны замка, и стал вести жизнь настоящего клошара.
Крыша хибары текла, в рамах вместо стекол красовались куски
картона, а из слухового окошка торчала печная труба. Внутри
было тоже не лучше: кровать, стол да пара прогнивших стульев.
Голодранец устроил себе нечто вроде лачуги из бидонвиля. Должно
быть это напоминало ему те годы, когда он жил здесь с бабушкой,
баронессой Октавией-Генриеттой, матерью "Американца"! Но в те
