Амадди так и не опустил бровь. Теперь на его губах появилась легкая улыбка.
- В этой стране, мадам, все работают на номенклатуру Кейт сделала шаг к столу.
- У меня есть основания предполагать, что члены номенклатуры похитили моего приемного сына и привезли его из Америки в Бухарест. Или, по крайней мере, в Румынию. Я хочу найти его.
Амадди долго смотрел на нее немигающим взглядом, и наконец сказал:
- Зачем в этой стране, где слишком много нежелательных детей.., зачем кому-то, будь то номенклатура или просто крестьянин, красть какого-то ребенка?
Кейт выдержала взгляд молодого человека. При слабом освещении его радужки казались совсем черными.
- Я сама точно не знаю, зачем. Мой сын... Джошуа.., родился в Румынии год назад. Хоть он и был сиротой, кто-то захотел заполучить его обратно. Кто-то очень важный, у кого достаточно денег и власти, чтобы послать в Америку своих людей. Если вы что-нибудь слышали о каком-нибудь ребенке, которого сюда привезли, я заплачу за любые сведения.
Амадди сложил ладони вместе. Двое других, сидевших за столом, имели совершенно безразличный вид. В комнате было очень тихо. Пахло пряностями и одеколоном с сильным запахом.
- Я не слышал о таком ребенке, - медленно сказал Амадди. - Но у меня есть один клиент, который занимает очень высокий пост в.., как это называется?., в неофициальной номенклатуре. Если кто-то и располагает сведениями по поводу такого маловероятного события, то это именно мой клиент.
Кейт подождала. Боковым зрением она заметила, что Лучан пытается встретиться с ней взглядом, но продолжала смотреть на молодого араба. Он заговорил первым.
- Мой клиент - очень влиятельный человек. Назвать его имя - значит подвергнуть себя значительной опасности.
Кейт выждала еще секунд тридцать, прежде чем спросила.
- Сколько ?
- Десять тысяч, - сказал Амадди, сохраняя бесстрастное выражение. - Десять тысяч американских долларов.
Кейт покачала головой почти печально.
- Эта информация - не тот товар, который мне нужен. Она ничего мне не гарантирует. Этот человек может не знать о моем ребенке.
Амадди пожал плечами.
- Я заплачу пятьсот долларов за его имя, - сказала Кейт. - Чтобы показать готовность вести дело с таким честным человеком, как вы. Впоследствии, если какие-либо дополнительные сведения попадут к вам.., сведения, имеющие истинную ценность.., тогда мы обсудим столь серьезную сумму.
Амадди достал спичку и поковырял ею в зубах. Затем окинул быстрым взглядом своих компаньонов.
- Возможно, я не совсем точно обрисовал важность этого человека, - сказал он. - Мало кто знает.., если вообще кто-нибудь знает.., что он состоит в номенклатуре. Тем не менее он занимает настолько высокое положение, что без его одобрения не делается ни единого шага.
Кейт перевела дыхание.
- Этот человек относится и к номенклатуре, и к stngoi? Priculici? - Голос у нее чуть не сорвался. - Vrkolak?
Aмадди моргнул, положил спичку и сказал что-то Лучану на румынском. Кейт разобрала слово "strigoi". Лучан покачал головой и ничего не ответил.
- Что вы знаете о Voivoda strigoi? - резко спросил у нее Амадди.
По правде говоря, Кейт не знала ничего. Она спрашивала О'Рурка о значении румынских и славянских слов, которые он употреблял в разговоре с цыганами, когда торговался из-за их денег и жизней, а священник ответил: "strigoi" переводится приблизительно как "колдун", хотя это же слово может обозначать злых духов или призраков. А "Priculici" и "vrkolak" на румынском и славянском - вампир.
Когда Кейт потребовала объяснить, почему эти слова так подействовали на цыган, О'Рурк коротко ответил:
"Рома - народ суеверный. Несмотря на слухи о том, что они в течение столетий служили stngoi, iни боятся этих мифических правителей Трансильвании. Вы слышали, что воевода Чоаба произнес слово "дьявол", когда я сказал, что Джошуа - один из stngoi".
"И сделал в мою сторону знак от сглаза, - добавила тогда Кейт. - А потом нас отпустил". Священник лишь кивнул.
Амадди хлопнул ладонью по столу и встал, выведя Кейт из состояния задумчивости.
- Я спросил, что ты знаешь о Vbivoda strigol, женщина?
Кейт подавила острое желание уклониться от настойчивого вопроса молодого араба.
- Я думаю, что они украли моего ребенка, - сказала она ровным голосом. - И я хочу забрать его обратно.
Амадди долго разглядывал ее, а потом рассмеялся Его смех эхом прокатился по бетонным стенам.
- Очень хорошо, - сказал он. - Такая смелость заслуживает уважения. Вы получите имя этого человека за пятьсот долларов. И в будущем мы с вами будем иметь дела если вы останетесь в живых.
Он снова засмеялся.
Кейт отсчитала пятьсот долларов и держала их, пока Амадди вынимал из кармана авторучку "Кросс" и писал имя и адрес на клочке бумаги. Лучан прочитал имя, бросил взгляд на Кейт и кивнул ей. Она отдала деньги.
Амадди проводил их до двери.
- Переведи своей американской подруге румынскую пословицу, - сказал он Лучану. - Copilul cu mai multe moase romana cu buncul ne taiat.
Лучан кивнул и пошел вперед по темному коридору На улице снова начался сильный дождь. Сев в машину, Кейт перевела дыхание.
- Тебе знакомо имя, которое он написал?
- Да, - ответил Лучан без своей обычной улыбки. - Оно хорошо известно в Бухаресте. Мой отец знал этого человека.
- И ты считаешь, что он действительно может быть членом тайной номенклатуры?
Лучан чуть не пожал плечами, но остановил себя.
- Не знаю, Кейт Просто не знаю. Но это имя может стать исходной точкой. Она кивнула.
- А что это за пословица, которую упомянул Амадди? Лучан завел машину и потер щеку.
- Copilul cu mai multe moase romana cu buricul ne taiat.., eак бы это сказать... "У семи нянек дитя без глазу"? Но дословно это звучит так. "Когда у ребенка слишком много повивальных бабок, пуповина остается неразрезанной".
- Ха-ха, - сказала Кейт.
Обратно по пустым улицам они ехали в молчании.
***
Когда они вошли в холодное, полутемное подвальное помещение, О'Рурк их уже ждал Глаза у него покраснели, он был небрит, хотя и одет в свой черный костюм с белым воротничком. Он развалился в ветхом кресле и лишь следил взглядом за Лучаном, когда тот засуетился, чтобы разжечь огонь в другой комнате и поставить на горячую плиту кастрюлю с супом.
- Вы нашли Попеску? - спросила Кейт.
- Нет. Весь день я провел в Тырговиште.
- Тырговиште? - Кейт помнила этот городок милях в пятидесяти от Бухареста, где находился приют, из которого перевели Джошуа.
- Что-нибудь выяснили?
- Да, - ответил О'Рурк В его голосе звучала усталость. - Администрация приюта по-прежнему не располагает никакими сведениями о родителях Джошуа. Он был найден в аллее возле приюта.
- Плохо, - сказал Лучан, попробовав суп и скорчив гримасу. - По-моему, вы оба предпочитаете не такое острое варево.
- Но я сунул на лапу сторожу, чтобы он описал мне двух людей, которые организовали перевод Джошуа из Тырговиште в Бухарест, - продолжил священник. - Сторож смог сделать это, потому что они явились лично для организации перевода.
- И что? - спросила Кейт, доставая из кармана бумажку. Если повезет, то Лучан сможет сказать, соответствует ли внешность названного Амадди человека описанию сторожа.
- Один из них среднего возраста, низкорослый, тучный, угодливый, с зачесанными назад волосами, курит " Кэмел".
- Попеску, - догадалась Кейт.
- Да, - подтвердил О'Рурк. - Ас Попеску был молодой человек, тоже румын, но с безупречным американским произношением. Сторож слышал, как этот молодой человек отпустил какую-то шутку на английском в разговоре с администратором больницы. Еще он сказал, что тот был в дорогих американских джинсах... "Ливайс" и в каких-то кроссовках западного производства с бегущей волной по бокам. Он и Попеску увезли Джошуа в голубой "дачии".
Eейт повернулась и посмотрела на Лучана. Тот опустил деревянную ложку обратно в кастрюлю с супом.
- И что, - сказал он. - Мало ли в этой стране голубых "дачий". О'Рурк поднялся.
- Сторож слышал часть разговора перед отправкой Джошуа. - Голос его был тихим. - Молодой человек с безупречным американским произношением упомянул, что он студент-медик. А шутка на английском звучала примерно так: если он не найдет богатого американца, который купит ребенка, тогда он продаст его вивисекторам из университетской медицинской школы.
Лучан направился к выходу, но Кейт загородила ему дорогу.
- Сторож слышал, как Попеску называл молодого человека по имени, когда они считали деньги для взятки администратору приюта. - О'Рурк сделал паузу. - Он называл его Лучаном.
Сны крови и железа
Жизнь моя состоит теперь почти только из шепота и снов. В снах я вижу те дни и тех недругов, которых уже нет; а шепот доносится и из зала, и с лестницы, и из моей спальни, будто я уже мертвец, о том, как ребенок был возвращен к Церемонии Посвящения. Теперь этот шепот звучит самодовольно. Они похваляются тем, как ловко им удалось вернуть ребенка. Они не говорят, как он был потерян или похищен. Они не представляют себе или просто не помнят, какие страшные кары, какое наказание обрушилось бы на них, будь я Владом старых дней, узнавшим о такой нерадивости своих подчиненных.
Но теперь это не имеет значения. Я уже не тот Влад. Прошедшие десятилетия и века позаботились об этом..
Сны мои - это воспоминания, не претерпевшие изменений в течение столетий, и в снах этих я впервые вижу себя. Я слышу разговоры шепотом о последних деталях планируемой Церемонии, слышу, как члены Семьи спорят между собой о том, может ли их умирающий Отец присутствовать на Церемонии, пребывая в столь плачевном состоянии. Но хоть краем уха я и улавливаю эти разговоры шепотом, только снами поглощено мое внимание.
Придворный поэт Фридриха III Михаэль Бехайм описал мою встречу в 1461 году с тремя босоногими монахами-бенедиктинцами: братом Хансом Носильщиком, братом Михаэлем и братом Якобом. Эту историю Бехайм услышал от третьего монаха, брата Якоба, и его искаженное изложение событий переписывалось, упоминалось и пересказывалось в течение пяти веков. О беспристрастности поэта Бехайма можно судить по изначальному названию его поэмы, когда он пел ее императору Священной Римской империи в 1463 году: "История кровожадного безумца по имени Дракула из Валахии".
Немногие осмеливались оспаривать рассказ брата Якоба, записанный поэтом Бехаймом. Никто не слышал полного рассказа об этом событии. До сих пор.
Случилось все следующим образом: в те дни епископ Любляны, Сигизмунд из Ламберта, воспользовался распространенным убеждением, что монахи словенского аббатства Горрион в городе Горнийграде восприняли объявленную вне закона ересь святого Бернарда, чтобы под этим предлогом изгнать монахов из монастыря и присвоить их собственность. Трое из тех монахов - брат Ханс Носильщик, брат Михаэль и брат Якоб - бежали и, переправившись на севере через Дунай, пришли во францисканский монастырь в моей столице Тырговиште.
Хоть впоследствии я и был вынужден принять по политическим мотивам католическую веру, тем не менее я ненавидел эту подлую религию, да и теперь в грош ее не ставлю. Церковь в то время была лишь одной из соперничавших властей - и беспощадной притом, несмотря на все усилия упрятать свои алчные, корыстные побуждения под покровом благочестия. Сомневаюсь, что с тех пор она изменилась. А францисканцы казались худшими из всех. Монастырь в Тырговиште был для меня как гвоздь в сапоге, и если я его терпел, то лишь потому, что политические осложнения в связи с их выдворением перевесили бы облегчение, которое я мог испытать после их изгнания. Простой люд любил льстивых, постоянно молящихся и говеющих францисканцев, несмотря на то что монахи выжимали из народа за счет милостыни и десятины последние крохи и постоянно выклянчивали еще. Церковь Валахии в те дни - особенно этот проклятый францисканский монастырь, который, несмотря на все мои тогдашние усилия, так и стоит в Тырговиште до сего дня, - была паразитом, жиревшим и распухавшим на кровавых деньгах, которые гораздо большую пользу принесли бы моему княжеству, окажись они у меня в руках.
