выбросили - и фотографиями. В глубине по-прежнему стояли столы с
объяснительными табличками.
- Вы знали Малыша Гарри? - спросил у хозяина, стоявшего за стойкой,
Кэли Джон.
- Я здесь всего три года...
У хозяина был сильный славянский акцент. Он, наверное, обосновался в
Санбурне сразу, как прибыл из Европы.
- В этой брошюре вы найдете всю историю города, - добавил он.
Справа, на улице, вернее при выходе на эту улицу, зияла дыра, похожая
на вход в ущелье, - это была самая знаменитая в тех краях шахта, на
которой он работал.
А совсем рядом дом, он внимательно оглядел его, и горло у него
перехватило.
Именно тут в блестящие периоды, когда у них заводились деньжата, они
жили оба на полном пансионе у прекрасной Луизы, довольно полной
брюнетки, которая была похожа на императрицу Евгению и в которую все они
были влюблены.
Иногда вечером Энди возвращался понурив голову, ложился рядом с ним -
у Луизы был только один просторный дортуар - и заявлял с деланным
равнодушием:
- Завтра уезжаем отсюда.
Это значило, что он проигрался. Это случалось нечасто. Он не играл
как все остальные. Да он и не был как все. В его облике была некая
нервозность, которая не встречается у этих мужчин, выдубленных солнцем и
изъеденных песком из шахт. Лицо у него так и оставалось бледным, и он
был любимчиком Луизы, которая считала, что у него девичья кожа.
Вечерами напролет он, отмечая все выигрыши, сидел у стола с рулеткой
и был поглощен расчетами, в которых Кэли Джон ничего не понимал. Иногда
Малыш Гарри посматривал на Энди с повышенным вниманием, хотя шантрапа, к
которой они принадлежали, его не интересовала.
- Сразу видно, что ты сын училки! - пошутил однажды Кэли Джон,
взглянув на листочки, испещренные цифрами.
Компаньон не засмеялся, только втянул в себя воздух.
Он и правда был единственным сыном учительницы из Фарм Пойнт, так
что, будучи еще ребенком, в школе был как у себя дома. Не потому ли у
него так рано зародились мысли о побеге.
В двенадцать лет он заявил:
- Я уеду, и вы все обо мне еще узнаете.
В тринадцать - четырнадцать он сам выбрал себе в друзья Кэли Джона,
может быть, потому, что чувствовал в том собачью покорность и
преданность.
Если их наказывали, он с уверенностью заявлял:
- Пусть. Однажды они поплатятся.
Он много читал, знал все истории про Запад и границу. В шестнадцать
он по случаю купил книжку по геологии.
- Думаешь, мать тебя отпустит?
- Это как ей захочется. Если отпустит, мы расстанемся по-хорошему, с
поцелуями. Если нет, я все равно уеду.
А Кэли Джон бы не отважился уехать без родительского согласия. К
счастью, у него было много братьев и сестер. Единство семьи не так много
значило для его родителей.
...Еще одна табличка, дом, который показался ему совсем маленьким, а
ведь в воспоминаниях он остался самим воплощением роскоши: театр
Санбурна, который называли "Клеткой для попугаев".
Такой же, как был. Турникета больше не было, но та же конторка, где
платили за вход и продавали сувениры, гид открывает дверь в пыльный зал
с ложами, как будто висящими в воздухе, сцена с выцветшим занавесом,
фотографии звезд: Лили Пиктон, Линда Лу, Мадам Мусташ. Блондинка Мери...
Он бы вернулся к машине и уехал, не заметь знакомый дом с верандой, а
на веранде - старика, который качался в кресле-качалке. Он не мог
вспомнить поначалу его имя. Его взяло сомнение: не подводит ли память,
особенно из-за длинной белой бороды? Однако Кэли Джон отважился подойти
поближе.
- Доктор Швоб? - поинтересовался он.
Старик взглянул на него, нахмурил густые белые брови.
- Я тебя не узнал, сынок. Тем не менее то, как ты произносишь мое
имя, наводит на мысль, что ты тут когда-то был. Входи. Бери стул...
Взгляд его не утратил живости. Зубы были длинные, и из-за этого
казалось, что он скалится.
- Ты с ранчо?
Странно, когда к тебе в шестьдесят восемь относятся как к мальчишке.
Доктор, правда, был значительно старше. Ему было больше сорока, когда
Кэли Джон познакомился с ним. Тогда доктор был толстоват, массивная
цепочка от часов пересекала белый жилет, он носил цилиндр с плоским
верхом, и тогда доктора украшала квадратная иссиня-черная борода.
- Меня зовут Кэли Джон...
- Это мне ничего не говорит... Какой год?
- С тысяча восемьсот девяносто седьмого по тысяча девятисотый. В
шахте...
- Я тебя лечил?
- Однажды кусок породы упал мне на ногу...
- Если не лень, войди в дом, увидишь, что кабинет остался таким же,
каким ты его знал...
Темная комната с креслом, обитым черным молескином, складной столик,
бледный фаянс, а на стене ковер, который выцвел еще тогда, когда Кэли
Джон был тут, дипломы на иностранном языке.
- Зайди, если интересно... Меня-то вот подводят ноги. Остальное - в
порядке. Да! В прошлом году я еще принимал роды, последние, в тот день
господа мои юные коллеги отправились, не знаю уж там на какой конгресс
медиков... Я иногда кое-кого из них вижу, приезжают, как ты, взглянуть,
- как тут... Те, кто может, понимаешь? Большая-то часть отправилась Бог
знает куда продолжать свою собачью жизнь... А некоторые стали богачами и
влиятельными людьми, приезжают в больших машинах показать останки города
хорошеньким женщинам... У тебя ранчо?
- Около Тусона.
- Как называется?
- "Кобыла потерялась".
- Кажется, я что-то про него слышал... Ты кладбище видел?
- Видел, - проворчал Кэли Джон.
- Те, кто приходят посмотреть на него, не понимают... Задают
идиотские вопросы... Думают, что мы были бандитами... Они не знали этих
мест в мое время с апачами, с одной стороны, которые отдавали свои земли
по пяди, бутлегерами, спекулянтами, бандитами - с другой, и никого,
чтобы во всем этом навести порядок, потому что все торопятся разбогатеть
и безжалостно расталкивают друг друга локтями.
Закон был очень нужен, разве нет? Ну вот его и творили сами, честно,
принимая риск на себя... Это не мешает тому, что те, кто сумел
воспользоваться трудом тысяч животных, а люди того времени в основном
такими и были, оказались теми, кто сумел взять свои денежки...
- Как Малыш Гарри, например, - отважился вставить свое слово Кэли
Джон, смущенный, как перед школьным учителем.
Старый доктор взглянул на него с удивлением, губы у него раздвинулись
в саркастической усмешке, обнажая длинные желтые зубы.
- Малыш Гарри всегда оставался только счетоводом. Ведь его и называли
Счетоводом, знаешь?
- Да...
- И не только потому, что он был похож на счетовода, со своей
бородкой и пенсне, он действительно им был.
Не знаю, где его искали, но его точно искали... Те, кому он был
нужен... Понимаешь?
Казалось, он забавляется сам с собой, играя с собственными
воспоминаниями, как с мячиками.
- Следи за тем, что я говорю... С одной стороны, дают деньги. Много
денег, потому что для того, чтобы привлечь достаточное количество народа
к шахтам, нужно было им хорошо платить... Вокруг этих работающих людей
вскоре собираются проходимцы, которые поузнавали в больших городах, что
нужно представителям людского стада. Во-первых, алкоголь для того, чтобы
хорошенько забыться вечером, когда на тебя наваливаются мысли и
одиночество. Хороших шахтеров ведь не сделать из людей, которые думают,
ведь правда? Потом - женщины, женщины, которые мурлычут милые и нежные
песенки и суют им под нос свои пышные формы... Потом - карты, кости,
рулетка, все, что угодно... Надежда заработать деньги быстрее, чем
скребя землю или гоняя скот по foot-hills...
Он вынул из кармана плоскую бутылку с виски и протянул ее
собеседнику...
- Если нужен стакан, в кухне есть... Служанка ушла за покупками.
Рот у него по-прежнему оставался полуоткрыт, а зубы... На самом деле,
то, как он смеялся, вызывало в памяти образы, связанные с лошадьми.
- Люди, которые платят... Следи за тем, что я говорю... Толстосумы,
директора, типы с Уолл-стрит, которые вложили деньги в шахты... Думаешь,
им нравится смотреть, как эти спекулянты прибирают к себе денежки,
которые они дали шахтерам?..
Пока денег немного, еще ладно...
Я говорю о своем времени, потому что не знаю, как это делается
сейчас, впрочем...
Представь себе, что один из этих типов со своим салуном зарабатывает
от пятнадцати сотен до двух тысяч долларов каждый вечер... И что он
такой не один здесь, в Тусоне, в Бисбее - всюду, где люди тяжело
работают...
Почему бы тем, кто платит, самим не забирать назад свои денежки? Вот,
наверное, что я хотел тебе объяснить...
Нашли Малыша Гарри, дали ему на что построить самые красивые салуны,
на что пригласить самых красивых баб и держать банк...
Только Малыш Гарри был просто счетоводом, и я знаю что говорю, потому
что был его другом и еще за год до смерти он приезжал ко мне.
Он их не очень-то любил, клянусь тебе.
- Вы знаете, на кого он работал?
- Если бы и знал, не сказал, потому что у меня есть еще несколько лет
жизни - ну да, я решил, что проживу до девяноста двух, как моя бабка, и
я сдержу слово... Ну а эти годы я хочу прожить в мире...
- Вы знаете... - Кэли Джону потребовалось набрать воздуха, чтобы
выговорить имя, которое он не произносил столько лет, - Энди Спенсера?
- Я слышал о нем. Он был очень богат. Женился на одной из девиц
О'Хара.
Мы вместе с ним приехали сюда из Коннектикута. Он был моим школьным
товарищем. Мы родились в один и тот же день и год.
- А!
Слишком поздно. Джону захотелось вернуть свои неосторожные слова, но
было поздно. Лицо старого доктора застыло. В буквальном смысле слова.
Челюсти с хрустом захлопнулись, и тонкие губы сомкнулись на длинных
зубах.
В то же самое мгновение вернулась с корзиной провизии старуха
негритянка.
- Она сейчас затащит мое кресло в дом...
Кэли Джон неумело помог матроне. На него пахнуло запахом затворника,
глубокой старости - запах этот пропитывал воздух. Всюду была пыль, серый
налет, и он, сам не понимая каким образом, очутился на свежем воздухе.
Случаю было угодно столкнуть его лицом к лицу с еще одним стариком,
еще одним долгожителем, и этого он узнал уже с первого взгляда.
Кэли Джон подозвал к себе Майлза Дженкинса, и они пошли вместе
перекусить. Небольшая гостиница высилась невдалеке от старой шахты -
чистенькая, как новенькая, с тенистым садом.
Вошли они вместе. Пахло хорошей кухней. Седоволосая дама подошла к
ним:
- Завтракать будете?
В глубине очень чистой комнаты, в плетеном кресле, сидел мужчина и
смотрел на них.
- Мсье Лардуаз?! - воскликнул Кэли Джон.
Лет ему было меньше, чем доктору Швобу, и года на три-четыре больше,
чем Джону, - Кэли величал его "мсье" только из уважения. Он называл его
"мсье", потому что его всегда так звали, потому что и сам он всегда так
представлялся: "Мсье Лардуаз... "
- Кэли Джон... Вы, наверное, меня не помните, потому что я только три
года работал в шахте, в девятисотые ГОДЫ.
Мужчина встал, на ногах он держался прекрасно и выглядел так же
хорошо, как его визитер.
- Если вы хоть раз заходили в "Санбурн-палас" и играли, я узнаю вас и
через десять лет! - заявил он, с преувеличенным вниманием рассматривая
посетителя.
Он работал крупье у Малыша Гарри, и именно он чаще всего стоял у
стола с рулеткой. Тогда у него были любимцы и цилиндр, который он снимал
только при исполнении своих обязанностей. Глаза у него были
светло-карие, почти золотистые, губы довольно полные, и ему с трудом
удавалось придать своему мягкому и ласковому лицу суровое и собранное
выражение.
- Остался в этих краях? Марта! Два аперитива.
