весь голос. Он поддерживал их по крайней мере своим поведением. Часами
напролет он выслушивал, как Пегги излагала ему насчет Энди все самое
плохое.
И Пегги предала его. Может быть, потому, что Пегги придавала значения
тому, что говорила, ровно столько же, сколько своим бесконечным
телефонным разговорам. Или она делала это ради смеха, потому что ей
нужен был личный враг?
Таким образом, мало-помалу из Энди Спенсера создали образ, который
все считали настоящим, - и не без его, Кэли Джона, помощи.
Почему Пегги?..
И тут, пока его сосед продолжал говорить заплетающимся языком, на
Кэли Джона снизошло озарение. Скорее, это был образ. Он увидел будто
наяву, как Пегги сразу же после его ухода бросилась на улицу, вошла за
соседнюю ограду, прошла по аллее, на которую так давно не ступала и
ногой, и нервно заколотила в дверь флигеля.
Вот куда она пошла. Увидеться с Энди, которого всегда ненавидела и
публично обвиняла во всех грехах.
Что она ему сказала? Обвиняла его, как обвиняют другие? Но почему она
так изменилась, прочитав письмо? И зачем взваливать ответственность на
Кэли Джона, почему такое резкое охлаждение к своему старому другу?
- Видишь ли, Борис, имя человека, который нанял убийцу, который
должен был стрелять в меня, начинается с Г или Б... А может быть, с Э...
Он не без труда вытащил из кармана бумажник и извлек оттуда
фотографию.
- И это, - продолжал он, - только это имеет значение...
Борис удивленно взглянул на него, взял письмо и попробовал сперва
прочесть его вверх ногами.
- Потому что, - продолжал Кэли Джон с неожиданной энергией, - если
это сделал не Энди, то негодяй - я... Я прекрасно знаю, что ты не
понимаешь... Я негодяй, Борис... Обязательно нужно, чтобы это было Э,
понимаешь?
Он пальцем ткнул в букву на документе.
- Так это Э?.. Скажи!.. Посмотри: Э. или Г.? Все остальное не важно,
не обращай внимания! Написал его Малыш Гарри. И Малыш Гарри знал. Он
сообщал о засаде кому-то, кто жил наверняка в Тусоне и был не последним
там человеком, потому что предоставлял выбор: предупреждать меня или не
предупреждать. Когда Пегги прочла письмо... - Тем хуже! Он знал, что
совершает ошибку, начиная болтать, - когда она прочла письмо, она
растоптала тридцативосьмилетнюю дружбу. И не какую-нибудь... Она почти
выставила меня за дверь и бросилась к нему...
Он утверждал то, что еще мгновение назад было предположением и в
реальность превратилось в его голове. Он видел ее. Ему казалось, что он
слышит, как она обращается к своему зятю, сидящему за рабочим столом.
- Узнать нужно только, правда это или неправда...
- Правда!
Что - правда? Говорили ли они оба об одном и том же? Китаец с
непроницаемым видом продолжал их обслуживать, и никому не было дела, о
чем они там толкуют. Привыкли, что русский пьет у себя в уголке, и
ничего не меняло, был с ним еще кто-нибудь или нет.
- Предположим, это не он...
- Почему не он?
Каждый следовал своей пьяной логике.
- Тогда я вел себя как завистник... Разве я похож на завистника?..
Разве кто-нибудь считал когда-нибудь, что я - завистник? И тут все
равно, будет это Г., Б. или Р...
- А это Э.!
Непонимание слушателя приводило Кэли Джона в уныние.
- Предположим, Пегги знала, что это за письмо...
- Это Э. Таким образом, она получила доказательство того, что ее зять
подлец, и она бросилась заявить ему об этом в лицо...
- Она заявляла об этом и раньше... Она кричала об этом, где только
могла.
- Ей захотелось сделать это еще раз.
Именно об Энди-подлеце говорил ему русский, и Кэли Джону было из-за
этого немного стыдно: он-то зная, что все не так просто. Ведь через
столько лет усомнился же он в достоверности такого образа.
Он вспомнил, что рассказал ему накануне бывший крупье француз мсье
Лардуаз: этот неизвестный ему Энди тайком от тестя, компаньоном которого
уже был, и от жены продолжал ездить играть в Санбурн.
Можно ли не обращать внимания и на такого Энди? Теперь это уже
старик, две дочери которого вышла замуж, а сын делал втайне от отца
долги.
- А если она побежала защищать его?
Это больше похоже на Пегги Клам - не могла она броситься к своему
зятю и, как гарпия, начать обвивать его во всех тяжких.
В этом случае, да и во всех случаях, кто-то все-таки бывает прав.
- Ты заговариваешься, приятель... По последней рюмке, и я возвращаюсь
домой... Честное слово Бориса. По последней.
Но Кэли Джон, не слушая его, сполз с табурета и не очень уверенной
походкой направился к двери.
- Ты обижаешь меня, Джон Эванс, дружище...
Что за этим следовало, он не услышал, потому что уже вышел за дверь;
первое, что Кэли Джон увидел на улице, где горело несколько неоновых
вывесок, это длинный силуэт Майлза Дженкииса, который ждал его, подпирая
дверной косяк. Джон не мог вспомнить, где оставил Дженкинса. Садясь в
машину, Кэли Джон задел головой о ее верх, так что шляпа покатилась по
тротуару.
- Я честный человек, Дженкиис?
Ковбой не шевельнулся, продолжая неотрывно смотреть на блестящую
дорожку огней, которую отбрасывали на дорогу фары. Как будто ему задали
совершенно обыкновенный вопрос.
- Все говорят, что да, патрон...
- Но ты сам, что ты думаешь?
- Я думаю - да. Почему я должен думать иначе?
- А если бы я был негодяем?
Майлз Дженкинс пожал плечами и решил, что лучше промолчать.
- Ответь? Представляешь, а он нас с тобой тем временем поджидает
дома. Вот будет смешно...
Ковбой продолжал жевать резинку.
Но рядом с ранчо не было никакой машины. Никто не вышел им навстречу.
Кэли Джон гораздо сильнее, чем хотел, толкнул дверь и увидел на столе
приготовленный для него прибор - единственный - и Матильду, которая
ждала его, сидя под лампой.
Когда ему стало стыдно, и, не сказав ни слова, не притронувшись к
еде, он заперся у себя в комнате.
6
Проснулся он значительно позже обычного. Спал тяжело и беспокойно:
временами его озаряла неясная прозорливость, он видел себя валяющимся на
кровати в нездоровом поту; в кошмарах его преследовало ощущение сна, но
стоило ему только выбраться из глубин кошмара, как он неотвратимо
погружался все в тот же липкий сон, хотя знал, что в конце его ждет
что-то неприятное, и он все время откладывал срок платежа на потом.
Раньше чем открыть глаза, он ясно осознал несколько вещей. Прежде
всего, что с кухни тянуло запахом яичницы на сале. А это значило, что
сегодня воскресенье и восемь часов утра. Эта традиция восходила еще к
временам их детства: несмотря на то, что брат предпочитал мясо с кровью,
Матильда настояла на том, чтобы по воскресеньям не нарушалась традиция,
сложившаяся еще в Фарм Пойнт, когда на завтрак подавалась яичница и
обязательный апельсиновый джем - он был тогда дорог, его берегли, но
выдавали детям по ложке в воскресенье.
Кэли Джон должен был уже давно подняться и верхом объехать ранчо
вместе с Юнзалесом, как он обычно делал по утрам в воскресенье.
Ему не надо было также открывать глаза, чтобы удостоверяться: идет
дождь. До его слуха доносились грозовые раскаты. Моросило. Он знал
также, что гору было едва видно, а особенный воздух, его ни с чем не
сравнимая свежесть, говорили ему, что наконец началась зима. Вот так -
вдруг - зима. И почтя постоянные, с редкими исключениями, прекрасные
солнечные дни. Зима, а в полдень - теплынь. И Матильда поспешит выложить
на кровати дополнительные шерстяные одеяла, которые несколько дней будут
пахнуть нафталином, и китаец зажжет котел.
Он слышал, как ходит по комнате сестра, и решил начать одеваться,
тщательно подбирая вещи, поскольку чувствовал себя еще не совсем
уверенно. В памяти всплывали какие-то обрывки вчерашнего вечера, даже не
обрывки, а клубы сигарного дыма, и все происшедшее накануне показалось
каким-то грязным; ему было стыдно за то, что он говорил, за это
мгновенное доверие к Борису, с которым его никогда не связывала
искренняя дружба. Выглядел он, как всегда, свежо, и взгляд мутным не
был. Он выдержал испытание - это в его-то возрасте - и гордился этим.
Нужно было вести себя как ни в чем не бывало, самым естественным образом
войти в общую гостиную, поцеловать в лоб сестру и усесться на свое
место.
Он справился с этим почти безукоризненно, с такой естественностью,
что Матильде пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку.
В соседней комнате Пиа мучилась с воскресным туалетом: она надевала
туфли, на что решалась только раз в неделю, и ее стенания как раз
донеслись до них из-за стенки. Матильда сидела напротив брата. Они
завтракали. Из-за дождя и зимней свежести в комнате стало по-семейному
уютно. Иногда зимними вечерами Матильда - это в свои-то семьдесят три
года - предлагала:
- Поиграем в Фарм Пойнт?
И разжигала камин, где лежали поленья, хотя в доме было паровое
отопление.
- Зима, Джон... - тихонько говорила она.
- Зима, - как строку псалма, эхом повторял он.
Ему хотелось поговорить с ней, но не находилось слов. Уж не собирался
ли он все ей рассказать? Но разве Пегги, которой он так доверял, не
предала его?
Нет, Матильда его не предаст. Она не была с ним согласна, и это было
ему прекрасно известно. Возможно, она осторожно попытается высказать ему
свои возражения. Во всяком случае, появится хоть кто-то, с кем он сможет
спокойно обсудить случившееся.
- Послушай, сестра...
Он произнес эти слова именно в тог момент, когда она вставала со
стула. Ей надо было еще вымыть посуду, одеться, а на это по воскресеньям
уходило достаточно времени. Он поправился:
- Не сейчас... Когда вернемся...
В запасе у них было сколько угодно времени, целый день, потому что
набухшее небо не оставляло сомнений, что дождь продлится до вечера, а
что им еще делать, как не коротать друг с другом остаток дня.
- Как хочешь, Джон... Несколькими часами позже, несколькими раньше,
правда ведь?
Один-единственный упрек. Привычно забрякали чашки и тарелки. Он
поднялся вытереть посуду - иногда он делал это, и она тактично сдержала
улыбку.
Гонзалес и Майлз Дженкинс тоже должны были принарядиться. На
мгновение, из-за дождя, он задался вопросом, не сесть ли им всем в
машину, но не отважился предложить, потому что сегодня это выглядело бы
нарушением привычек, традиций, которые стали почти священными.
Китаец пригнал полностью запряженную повозку с поднятым верхом, по
которому растекались дождевые капли.
Матильда, вся в черном с головы до ног, в черных шерстяных перчатках,
воспользовалась зонтом, чтобы добраться до своего места, Пиа бегом
устремилась на свое,
Забилась в глубь повозки за сиденья, как звереныш.
Джон взял в руки вожжи. В том, как они отъезжали от старого дома в
этой повозке на очень высоких колесах, служившей им уже не один десяток
лет, было что-то ободряющее, а вернее - успокаивающее. Вскоре Ганзалес и
Майлз Дженкинс вскочили на лошадей, и как раз тогда, когда повозка
выехала на большую дорогу, рядом с ней равномерно застучали копыта их
лошадей, пущенных в галоп. Копыта вязли. Поперек дороги - широкие лужи.
Спины животных блестели от пота. В определенном месте всегда
становился слышен колокол. И они его услышали - свидание состоялось.
Все встречались у испанки, на Джейн-Стейшн, где распрягались лошади,
Гонзалес и Майлз Дженкинс оставили тут своих животных.
Церковь была совсем рядом, маленькая и белая, чистенькая, как на
картинке, темные силуэты направлялись к главному входу. Одни выходили из
ближайших домов, другие, такие, как они, приезжали издалека. Поляки,
например, прибыли не на старом "Форде", куда не вмещалось все семейство,
