трудом поднимают...
И она увеличивала ставки, все выше и выше вытягиваясь на цыпочки.
Некоторые со смехом оборачивались на нее, специально взвинчивая ставки.
Она получила бочонок за пятнадцать долларов и, будь на то ее воля,
тут же бросилась бы его открывать.
Почему бы ему не спрятать свое серебро в бочонок? Слишком тяжело,
чтобы тащить с собой в Англию. Он наверняка думал послать его за собой
фрахтом...
Те немногие, кто не знал Пегги, все время на нее оборачивались, тем
более что на ней была смешная шляпка с пером, колышущимся надо лбом, и у
дверей стояла большая машина с личным шофером.
О сокровищах, которые люди приобретали на распродажах за несколько
центов или долларов, ходили истории.
Длинный баул в очень хорошем состоянии, но недостаточно тяжелый для
пресловутого серебра.
- Это для тебя, Джон... Всегда будет куда класть свои денежки.
Пять, шесть, десять долларов... Он хотел было остановиться, но она
его подзадоривала:
- Если ты не возьмешь, возьму я...
Было пыльно, пахло и приятно, и не очень, никто не садился, а кроме
того, хотели этого или нет, давало себя знать нервное напряжение.
Когда они вышли, заплатив за покупки, миссис Клам настояла, чтобы
бочонок и баул поставили на грузовичок, который следовал за машиной.
Нужно было отпереть ограду. Три человека еле-еле перенесли бочонок в
гараж.
- Инструменты, Терра... Давай... Говорю тебе, что хочу его открыть
сама.
Джону пришлось помогать ей, и когда вышибли дно, оказалось, что
бочонок был до отказа набит гвоздями, такими ржавыми, что они
превратились в какую-то рыжую массу, как руда.
- Тем хуже!
Она с досадой поджала губы.
- Серебро, значит, у тебя... Подумать только, я-то, дура, заставила
тебя увеличить твое состояние.
У баула когда-то был ключ, но он потерялся, и они открыли замок
ножницами.
Гвоздей в бауле не было, только старые бумаги. Та, что лежала сверху,
вызвала у них приступ хохота. Это была программка "Санбурн-палас", на
которой была изображена танцовщица, выставляющая напоказ свою грудь и
ляжки; надпись гласила: "Сегодня вечером первое выступление Блондинки
Мери". Программке исполнилось полвека.
Остальные бумажки состояли из меню, газет, программ радио,
пожелтевших фотографий, на одной из которых - повешенный.
- Отлично! - заявила Пегги Клам. - Пойдем выпьем что-нибудь,
прочистим горло от пыли.
Она направилась к дому. Там, как всегда, надрывался телефон. По обе
стороны от гаража - лужайки, заросли цветов, слева - сад, полный птиц,
света и теней. Кэли ощутил на шее легкое дуновение. Шофер вернулся к
машине.
Пегги с порога:
- Ты идешь?
Телефон... Она искала в сумочке ключ; не найдя его, решила войти
через маленькую дверь, которой никогда не пользовались и забывали
закрывать.
Он же, согнувшись в три погибели, обеими руками разгребал бумаги,
будто месил тесто. Тесто это как бы оживало под руками, потому что он
узнавал мелькавшие перед ним имена, лица. Он сам был когда-то частью
этого, исчезнувшего теперь мира, ему едва исполнилось девятнадцать, и он
только приехал сюда вместе с другим.
И Блондинку Мери, с годами растолстевшую, он видел, она тогда еще
танцевала в "Санбурн-палас", а потом уехала во Францию, откуда была
родом. Он знал пионеров Запада, основавших город и начавших разработку
копей.
Пегги Клам потявкивала в телефонную трубку, окна были открыты, и он
слышал, как она рассказывает вдобавок к истории Пакиты и историю про
гвозди и старые бумаги. Смех ее дробно звенел в воздухе.
- Джон, дорогуша...
Ее снова отвлек телефонный звонок, а он, нахмурившись, выпрямился - в
груди слегка покалывало.
Только что в верхнем углу пожелтевшего письма он прочел дату: 13
августа 1909 года. Точно за два дня до засады, которая едва не стоила
ему жизни, когда он возвращался к себе на ранчо.
А дальше, между почти стершихся строк, имя - Ромеро...
Человек, который пытался его убить и которого убил он! Он старался
прочесть еще что-нибудь...
- Джон!.. Джон!..
...ошибка... довериться. Ромеро, который...
- Джон, дорогуша, брось ты эти глупости! Мне сию минуту нужно
уходить. Представляешь, Пакита родила двойню... Мне не терпится на них
посмотреть, на этих крошек... Ты ведь поедешь со мной?
Он поднял на нее невидящий взгляд.
- Или лучше не надо, это не место для мужчин... Тем более что там,
может быть, будет отец...
Она снова засмеялась.
- Что ты делаешь?
Он бережно складывал письмо в свой бумажник, искал какую-нибудь
веревку, чтобы перевязать баул.
- Уж не хочешь ли ты взять с собой эту гадость?
- Я вызову такси, - сказал он.
Он был серьезен. Но говорил как-то неуверенно.
- Что с тобой?
- Ничего.
- Кстати, я обещала тебе виски. Ты же знаешь, где бутылка... Я
переодеваюсь...
Вот так и не иначе. Переодевается для больницы, а телефон тем
временем успел прозвонить три или четыре раза.
Джон же, пока она занималась всем этим, налил себе в стакан виски и
выпил его без воды. Пегги так Кэли Джона и застала: бутылка виски на
столе перед ним и стакан, который он так и не выпустил из руки.
- Что на тебя нашло?
Почему у него такое перевернутое лицо, будто потерявшее свою
определенность, и взгляд медленно, почти боязливо ищет окна соседнего
дома?
- Я ничего не сказал, - произнес он. - Звоню насчет такси.
- Если бы не Пакита, я дала бы тебе машину...
Это была ложь. Она ее никогда не давала. Она бы, скорее, отдала свой
дом.
- Ты забыл сигары. Тебе нужно сходить их поменять... Подумать только,
в животе у этой малышки было двое детей, а я-то, дура, думала, что у нее
такой живот, потому что она много ест...
Он уселся рядом с шофером, поставив баул позади себя, и не разжал
губ. На Джейн-Стейшн он пошел за своей лошадью, а шоферу приказал
медленно ехать за собой.
Его сестра Матильда должна была быть заинтригована, увидев издалека -
солнце еще не садилось - облако рыжей пыли, передвигающееся по пустыне,
а ведь бакалейщику в этот день ездить не полагалось.
Она стояла перед домом вместе с Гонзалесом и стариком китайцем,
которого звали Чайна Кинг и никто не знал, почему это, и смотрела на
приближающегося Кэли Джона, который прямо держался в седле и, казалось,
тащил такси за собой на буксире.
Кэли Джон едва ли увидел их.
- Я там кое-что купил... - неопределенно заявил он сестре.
Он понес было баул в мастерскую, но Кэли Джон в ярости крикнул:
- Ко мне!.. Ко мне в комнату!.. Слышишь? Я сказал, ко мне в комнату.
Обед ждал его, праздничный обед, с наивными Матильдиными изысками. Он
еле притронулся к еде, то и дело посматривая на дверь своей комнаты.
- Ты что, выпил? - ласково поинтересовалась сестра.
Перебрать ему случалось три раза в жизни, и он помнил их все.
- С чего бы? - подозрительно взглянув на нее, спросил он.
Она сконфузилась, заюлила.
- Не знаю... Показалось. Наверное, жара.
Ее немного пугал взгляд брата - он скользил мимо вещей, как будто бы
их и не было.
- Ты купил книги?
Разве у него было заведено покупать "книги целыми баулами? А?
- Мне что, мало лет, что я не могу купить себе то, что мне нравится?
- не выдержал он.
Даже эти слова не рассмешили ее. Несмотря на свои шестьдесят восемь,
он не сказал: "... недостаточно стар". Он сказал: "Мне что, мало лет",
как тогда, когда был мальчишкой и она играла при нем в маму.
Он вошел к себе, дверь комнаты хлопнула, и Матильда увидела брата
снова только вечером.
2
Одни все еще говорили "шахты", другие же - "у поляков". В какой же
именно момент шахты забросили? В 1929-м или 1930-м, во времена
финансового кризиса. Большая часть жилы к тому времени была уже
выработана, и работать стали себе в убыток. Поляки появились через
несколько лет, и приехали не на повозках, запряженных быками, как
пионеры Запада, а битком набившись в громыхающий старый грузовик,
впереди которого двигался демонтированный "Форд".
Дорогу, помнилось, они не спрашивали. Двигались, как птицы, которых
ведет инстинкт. Место для лагеря меняли четыре или пять раз, не больше,
а потом завладели бараками, построенными когда-то для шахтеров.
Шахту открывать снова они не стали. Вырыли новую, немного выше того
места, в горах, и начали ее разрабатывать. Сколько было поляков, никто
точно не знал: во всяком случае, один старик, которого возили в кресле,
потом, двое мужчин и подросток - они работали в шахте. Иногда им
помогали грудастые девицы - одна или две - с головами, повязанными
носовыми платками; были и еще женщины, и дети были, большие и грудные,
так что было невозможно понять, в каких поляки семейных отношениях.
Шахта эта находится тут, милях в двух, не больше, о г Кэли Джона,
который, ни слова не говоря, садился на лошадь - отчета, когда вернется,
он не предоставлял.
Матильда, поджидавшая его у двери комнаты, заметила, что выглядит
брат еще решительнее, чем накануне. Разыгрывал он ее или действительно
случилось нечто столь серьезное, о чем он не мог рассказать даже ей? Он
и словом не обмолвился про баул и перед тем, как уйти, запер дверь на
ключ. Не сказал он и почему снова надел городские брюки. Мало того,
выехав с ранчо, он сделал то, чего можно было ожидать менее всего на
свете, а Матильда, стоявшая на пороге, знала его, как никто другой.
Вместо того чтобы поехать по тропинке в foot-hills [1] или по той, что
вела к ДжейнСтейшн, или по той, что называлась старой, он выбрал
заброшенную дорогу к шахте и направил лошадь прямо по ней. Как будто
другого и не существовало! Как будто тридцать восемь лет в доме Кэли
Джона не существовало запрета на это имя!
Он скрылся за первой насыпью, и, когда выехал на следующий бугор,
справа от него появилось ранчо, строения которого походили на городской
дом. Слева, у подножия горы, что-то вроде помоста, большое колесо,
висящее в воздухе, - все, что осталось от шахты. Целых бараков было
четыре или пять, некоторые просто исчезли с лица земли, и лошади
приходилось обходить скрученные полосы толя.
Кэли Джон наклонился и заговорил с девчушкой, которая присматривала
за мальчуганами.
Она взглянула на него поначалу, как глухая, так как привыкла, что к
ней обращаются на языке, который она не знает. Потом сдвинула брови - то
ли угадала фамилию Дженкинса, то ли имя Майлз, - и, слегка покраснев,
указала всаднику на соседние хибары.
В этих жили только поляки. Самые дальние халупы выбрали две семьи
ковбоев, так что между двумя группами строений располагалась как бы
ничейная, заброшенная земля.
- Майлз Дженкинс? - повторил свой вопрос Кэли старухе, развешивавшей
на проволоке белье.
Ничего ему не отвечая, она закричала пронзительно, как баба из
предместья:
- Майлз?.. Майлз!.. Тут тебя Кэли Джон спрашивает...
Кэли Джона обогнал юноша, выше его почти на голову. Грубые голубые
джинсы плотно облегали его бедра и ноги, отчего он казался еще выше,
одна штанина - как полагается, левая - подвернута, так что был виден
сапог. Маленькая голова, широкополая черная фетровая шляпа, до полей
которой он дотронулся пальцем, приветствуя гостя.
Майлз Дженкинс ждал, лицо его было непроницаемо, во рту жевательная
резинка.
- Тебя кто-нибудь нанял?
- А почему бы вам этого не сделать?
Кэли нахмурился, опасаясь, что Дженкинс над ним смеется: всем на
свете было известно, что у него осталось всего шестьдесят голов скота и,
чтобы загнать их через несколько недель в кораль, посторонней помощи не
потребуется.
- Во всяком случае, такого бездельника, как ты, я бы не выбрал...
