486
В отряде уже никто не спал. Группа бойцов собралась возле могильника.
Командир Пельтинь, высокий сухощавый латыш с рукой на свежей перевязи, как
всегда, молчал и угрюмо смотрел на гостя. Тот уверенными движениями
разбрасывал сухой бурьян у края древней полуразрушенной ниши. Под ним
оказался узкий глубокий проход. Гость прыгнул туда и исчез в темной впадине.
Бойцы переглянулись. Комиссар шагнул вперед.
-- Давай я раньше!..-- сказал Рахимов и, взяв фонарь в одну, а маузер в
другую руку, полез вниз. Вслед за ним спрыгнул сменившийся с поста Телешов.
Последним в темную дыру спустился комиссар.
Вниз вели неровные каменные ступени. Комиссар насчитал их уже двести, а
конца спуска не было видно. Но вот он кончился. Теперь они шли по ровной,
выложенной плоским желтым кирпичом галерее. Временами приходилось
нагибаться. Вскоре начался подъем, и минут через пять они оказались в
большой пещере. Перебравшись через камни, которыми был засыпан вход в нее,
вышли к подножию скалы.
Крепость темным пятном выделялась на фоне пустыни. Рахимов осмотрелся,
потом несколько раз поднял и опустил фонарь. Из крепости ответили тем же.
-- А где же этот парень? -- спросил комиссар.
-- Вот... только был сейчас...
Телешов растерянно оглядывался и разводил руками.
-- Эй, джигит! -- позвал Рахимов.
Никто не отозвался. Комиссар озабоченно покачал головой, оглянулся на
пещеру, и они медленно пошли к крепости. Пройдя полдороги, комиссар вдруг
снова увидел молодого туркмена, который спокойно шел рядом с ним.
-- Фу-ты черт! -- выругался с сердцем Телешов.-- Откуда это ты взялся?
Рахимов спросил по-туркменски. Тот что-то ответил.
-- Говорит, все время там стоял, -- перевел Рахимов.
-- А почему не откликался?
-- Молчит...
Командир развернул карту. Положение стало ясным. Шамурад-хан с
тремя-четырьмя ближайшими приспешниками ушел по подземному ходу, прорытому
еще во времена Сасанидов. Путь в горы был для него открыт.
Покамест командование отряда совещалось, молодой
487
туркмен безучастно стоял в стороне. Перебросившись с ним несколькими
фразами, Рахимов сказал, что он назвался Чары Эсеном, чабаном. Знает он ход
под землей потому, что жил в этом ауле, возле крепости. Почему хочет в
отряд, не говорит .
-- Что ж, возьмем его ? -- спросил комиссар. Рахимов пожал плечами
Командир молчал.
-- Утро вечера мудренее -- подвел итог Телешов. Отряд спал. Телешов
предложил Чары лечь на солому рядом с ним, но туркмен отошел в сторону и сел
у стены. Часовому было приказано присматривать за ним.
Утром Телешов, как будто все уже было решено, подошел к командиру и
спросил, какую лошадь выделить новичку. Командир кивнул на тонконогого
красавца гнедого, захваченного вчера у басмачей Телешов подвел коня к Чары
Эсену и сунул ему в руку уздечку. Тот принялся подтягивать высокое
туркменское седло, но, заметив серпообразную метку на ухе коня, опустил руку
и отошел.
-- Что, конь не нравится9 -- строго спросил Телешов. Новичок молчал.
-- Эх, хорош конек!..
Телешов потрепал гнедого по шее и неожиданно вскочил в седло. Конь
сразу заплясал под ним.
Через полчаса отряд на рысях выходил из крепости. В последней паре
первого взвода среди желтых кожанок и серых буденовок особистов выделялись
черный тель-пек 1 и перевязанный платком красный полосатый халат. Молодой
туркмен ровно и привычно сидел на кауром иноходце. Бойцы подшучивали над
Телешовым, не привыкшим к туркменскому седлу. Чары Эсен не захотел взять
даже седло с гнедого.
Когда проезжали через развалины аула, взводный Рахимов попытался
заговорить с новичком. Он что-то спросил, указывая на размытые дождями
рухнувшие ду-валы селения. Но тот молчал, как глухой.
-- Ишь ты, бирюк!..-- сказал кто-то неодобрительно. Новичок обвел
смотревших на него кавалеристов холодным недобрым взглядом.
1 Тельпек-- туркменская папаха.
488
К полудню третьего дня подъехали к полотну железной дороги и свернули
влево. Тут, на маленьком, разбитом снарядами полустанке, размещалась
основная база отряда.
Откатываясь под ударами Закаспийского фронта к морю, белая армия
разваливалась по дороге. От нее откалывались крупные и мелкие банды. Часть
их ушла за горы через границу, другая объединилась с отрядами басмачей,
которыми командовали местные феодалы. Для борьбы с белобасмаческими бандами,
связанными с заграницей и ставшими серьезной угрозой, выделили несколько
кавалерийских отрядов особого назначения. Отряду, которым командовал
Пельтинь, было поручено разгромить крупную басмаческую группу и во что бы то
ни стало захватить главаря -- поручика белой армии Ильясова, или
Шамурад-хана, как звали его в этих местах Но Шамурад-хану удалось уйти, и
бойцы вернулись на базу угрюмые и злые В отряде знали, что не пройдет и двух
недель, как снова начнутся бандитские налеты на полустанки, поезда и селения
у подножия гор, жителям которых не мог простить кровавый хан захвата своих
бесчисленных стад.
Сразу по возвращении новичку выдали новое обмундирование: широкие
кавалерийские галифе, гимнастерку, кожанку и остроконечную буденовку. Все
это взводный Рахимов положил перед Чары Эсеном, или Эсеновым, как записали
его в списки отряда Новичок ничего не говорил и переодеваться не собирался.
Только когда взводный коротко пригрозил, что ему придется уйти из отряда,
если не наденет обмундирования, Чары Эсен пошел за насыпь и быстро
переоделся там.
-- Вот теперь кавалерист как следует!.. -- попробовал кто-то подбодрить
его, но тут же осекся под сумрачным, тяжелым взглядом новичка.
В отряде было четверо туркмен. Каждый из них по-своему отнесся к
новичку. Взводный Рахимов, серьезный и рассудительный рабочий
Кизыл-Арватских железнодорожных мастерских, казалось, не замечал Эсенова. Он
никогда не смотрел в его сторону, не делал ему никаких замечаний. Если тот
ошибался, взводный подходил, молча показывал, что нужно делать, и Эсенов
повторял прием. Этим ограничивались их отношения.
Два брата Оразовы, лихие конники бывшей "дикой"
489
дивизии, брошенные в семнадцатом году Корниловым на красный Питер и
распропагандированные в пути, относились к новенькому немного свысока. За их
спиной было три года мировой и пять фронтов гражданской войн. Они по
справедливости считали, что ничего в своей жизни не видавший чабан из
пустыни должен ловить каждое их слово. Но Эсенов выказывал к обоим
презрительное равнодушие, и они сами скоро перестали обращать на него
внимание.
Правда, на пятый день пребывания в отряде, после каких-то шутливых слов
одного из братьев, новичок вдруг побелел от гнева, потряс карабином и злобно
выкрикнул что-то. Произошло это на плацу за полустанком. Оба брата сразу же
подобрали поводья и отъехали от него.
-- Что там случилось у вас? -- спросил комиссар. Младший брат посмотрел
на старшего. Тот покачал головой.
-- Что он кричал? -- строго повторил комиссар.
-- Не любит он всех в отряде... И нас еще больше не любит...--ответил
он наконец.
Сколько ни допытывался комиссар, о чем кричал новичок, братья только
вздыхали и молчали.
И лишь четвертый туркмен, разбитной красноводский грузчик-йомуд 1
Мамедов, сразу же резко враждебно отнесся к новичку. Он и не скрывал своих
чувств. Уже на второй день явился он к комиссару и заявил, что если они с
командиром хотят гибели отряда, то пусть держат змею под халатом.
-- Он басмач, враг! -- кричал Мамедов.-- В этих местах все люди такие.
Им старую уздечку нельзя доверить. Из них один только и есть хороший человек
-- Ра-химов...
Когда Мамедов видел Эсенова на плацу, он дрожал от ярости, готов был
броситься на новичка, и только авторитет командира и комиссара удерживал
его.
Комиссар решил поговорить с Рахимовым.
-- Правильно говорят о нем! -- подтвердил взводный.-- Не любит он нас,
ненавидит...
-- Так что же делать? -- спросил комиссар.
-- Ничего не делать... Пусть живет, служит... Рахимов явно уклонялся от
разговора на эту тему. Неожиданную поддержку получил новичок со сто-
Й о м у д ы -- одно из туркменских племен
490
роны командира Пельтиня. Суровый латыш, послушав разговоры о
подозрительном поведении нового бойца, вдруг коротко бросил:
-- Прекратить!
Бойцы удивленно переглянулись. Командир Пельтинь мог произнести одно
слово за целую неделю. А с такими словами считаются.
Потянулись однообразные дни учебы. На рассвете -- побудка. До обеда --
занятия на плацу. После обеда -- стрельбы и политчас.
Ездил и стрелял новичок хорошо. Уже на втором занятии он точно выполнял
все сложные кавалерийские команды. Как-то на плацу к Телешову подъехал его
старый приятель по Сормову взводный Димакин. Они несколько минут наблюдали,
как Чары Эсенов в очередь рубит лозу.
-- Уж больно у него выправка гвардейская...-- сказал как бы невзначай
Димакин.
Телешов нахмурился -- он как раз подумал об этом.
-- Я в семнадцатом в Питере одного котика зацепил, -- продолжал между
тем Димакин. -- Сверху армя-чишко. Бороденка, лапти, как полагается: мужичок
с рынка. Только гнуться никак не может, прям уж очень. И смотрю: лапоть-то
лапоть, а ногу не сгибает и на всю ступню ставит. Я сам когда-то в
лейб-гвардии был... Вот я спереди зашел, вытянулся перед ним и -- парадным.
Он от неожиданности -- раз руку к голове: позабыл, что без погончиков...
Телешов угрюмо слушал. Отъезжая, они с Дима-киным перехватили полный
ненависти взгляд, каким смотрел на новичка Мамедов. Заметив, что за ним
наблюдают, Мамедов выругался и, огрев коня камчой, ускакал с плаца.
Особый отряд был интернациональным. Основу его составляли сормовичи.
Кроме них в отряде были мадьяры, чехи, татары, два австрийца и один китаец.
Людям рабочим, им не нужно было особенно хорошо знать русский язык, чтобы
понять, о чем говорил комиссар на политзанятиях.
Чары Эсенов на политзанятиях сидел неподвижно, глядя в одну точку,
иногда закрывал глаза, будто засыпал. Но комиссар угадывал, что он не спит.
491
-- Ты бы переводил ему понемногу, поговорил бы с ним...--предложил
комиссар Рахимову.
-- Не надо, -- ответил тот и поспешно добавил: -- Ему не это нужно, он
не хочет слушать...
Комиссар старался разгадать новичка, понять странные отношения,
установившиеся между ним и Рахи-мовым, братьями Оразовыми, Мамедовым, но не
мог. Среди русских все было как-то проще.
Не прошло и полумесяца, как в одну из темных ночей была вырезана охрана
соседней небольшой станции. Просидевший всю ночь в сухом заброшенном арыке
стрелочник рассказал, что среди басмачей он видел двух русских
белогвардейцев и Шамурад-хана.
Когда командиру докладывали об этом, Димакин тронул комиссара за рукав
и показал глазами на Эсе-нова. Неизвестно откуда взявшийся в эту минуту, он
настороженно стоял у стены полустанка. Заметив взгляд комиссара, Эсенов
спокойно повернулся и пошел к конюшням.
-- Провалиться мне, если этот парень не понимает по-русски, -- сказал
Димакин.
Вскоре отряд на рысях шел вдоль линии. Через четыре часа подошли к
разбитой станции. Мрачно чернели остовы обгоревших домов. Возле полотна
лежали рядышком прикрытые брезентом трупы. Бойцы помрачнели, а новичок
равнодушно проехал мимо... Отсюда свернули налево, в пустыню. Вчера только
прошел дождь, и следы сотни басмаческих коней оставили четкие отпечатки на
серой глине такыра.
