ночи сухие кибитки. Стон, плач, дикие, истошные вопли. В щепки разбиваются
раскрашенные плоские сундуки, вытряхиваются из них праздничные халаты,
кетене и серебряные браслеты, бросаются поперек седел рыдающие женщины... А
мужчинам нет пощады. Чем больше останется здесь трупов, тем меньше всадников
уйдет в погоню за аламанами. И со свистом падают удары направо и налево.
Лежит с рассеченной головой полураздетый дайханин, рядом валяются два
его мертвых сына. А там, вдоль горящих кибиток, несется всадник, волоча на
аркане задушенного старика.
Нет, не такими представлял себе Чары смелых аламанов, когда слушал у
колодца сказки старого Аллаяра! И, закрыв лицо руками, без дороги скачет он
от пожаров, крови и проклятий прямо в ночную тьму. Скачет, сам не зная куда,
лишь бы уйти поскорее от этой страшной ночи...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Веселый усатый хирург Демидко в ярко-красных щегольских галифе носит в
боковом кармане гимнастерки две пули, вынутые из тела Эсенова. Пули у него
хранились во всех карманах. Когда раненый выздоравливал и выписывался,
Демидко вручал ему на память маленький кусочек металла, выплавленный чаще
всего на заводах Бирмингема.
Но особисту Эсенову еще не скоро выписываться: пуля прошла на полпальца
от сердца. Только сегодня он пришел в себя.
Сестра милосердия сидела, свесив побелевшие за зи-
514
му босые ноги с порога санитарной теплушки, и задумчиво глядела на
мятежное весеннее небо. Вдруг она почувствовала на себе упорный взгляд.
Только один раненый, самый гяжелый, остался у них с последнего басмаческого
набега. Обернувшись, сестра увидела, что он смотрит на нее в упор серьезными
немигающими глазами. От неожиданности она растерялась, и они с минуту молча
смотрели друг на друга.
-- Ну вот видишь!..-- сказала она ему, как будто он о чем-то спорил с
ней. Когда сестра подошла, раненый закрыл глаза.
Чары всей грудью вдохнул свежий весенний воздух и сразу открыл глаза.
Через прорезанные в стенах закрытые марлей окна лился ровный дневной свет. А
в раздвинутую настежь дверь теплушки врывалось яркое солнце и буйные запахи
цветущей степи... Свет ослепил его. Он на миг зажмурил глаза, но,
испугавшись, что снова вернутся мучившие его сны, быстро открыл их. В два
ряда стояли восемь, крытых белым, упругих кроватей с никелированными шарами,
реквизированных в одном из веселых домов Ташкента. Прямо перед дверью стоял
крепкий дубовый стол из конторы торгового дома братьев Чибисовых, на котором
усатый Демидко делал свои операции. А в дверях спиной к нему сидела женщина.
Волосы у нее были темно-русые. Солнце золотило их, а ветер трепал вместе с
рукавом белого халата.
Вдруг она обернулась и быстро встала на ноги. Он еще не встречал в
пустыне женщин, которые бы так прямо смотрели на него, да еще такими
большими серыми глазами. Это поразило его, и он подумал было, что начался
другой сон. Но она подошла к нему и что-то сказала очень звонким голосом.
Тогда он закрыл глаза.
Потом приходил высокий усатый мужчина, которого он раз уже видел в
штабе отряда, спрашивал его о здоровье, а он молчал и смотрел в потолок...
Раненый снова заснул, а когда проснулся, был теплый весенний вечер. В
тупик, где стояла теплушка, долетали с полустанка слова кавалерийской
команды. Задрожали пол и стены. Осветив на минуту ярким светом окна,
прогромыхал тяжелый товарный поезд с побитыми, расшатанными вагонами. А
раненый лежал, смотрел в темный потолок и вспоминал...
17*
515
Шамурад-хан послал гонцов по аулам с требованием дать джигитов. В
приказе о мобилизации говорилось про "священную войну за свободу". Первое,
что сделал Шамурад-хан,--снова отобрал воду и в наказание разорил у
Карры-кала больше половины дайханских кибиток. В память о брате Мухамед-хане
вырезал он весь род Халлы, бывшего жениха Бибитач. Самого Халлы привязали за
руки и ноги к хвостам четырех ахальских коней и стегали их камчами до тех
пор, пока они не разорвали Халлы на части.
Целый отряд послал Шамурад-хан для поимки Чары, но, предупрежденный
соседями. Чары вовремя ушел с колодцев.
Снова блуждал он в горах, гонимый, как зверь, людьми Шамурад-хана. Ему
нельзя было показаться ни в одном из аулов. Как-то поутру выследили его два
родственника ханского счетовода Курта. Целый день гнались они за ним по
осыпающимся горным кручам. Под вечер им удалось ранить его в ногу. Забившись
в узкую шакалью расщелину, он ждал их приближения. И когда один из них полез
было вверх по скале. Чары коротким ударом ножа в шею зарезал его, как
барана. Забрав у убитого винтовку, он тут же, в темноте, прострелил голову и
другому,-- глаза чабана привыкают видеть и ночью.
И снова, волоча раненую ногу, ходил он по горам, как одинокий барс,
такой же злой, голодный и страшный...
Нога постепенно зажила. Он нашел далеко в горах небольшую пещеру и там
устроил себе логово. О нем знал один лишь Таган, который время от времени
приезжал в горы и привозил ему лепешки, геок-чай и патроны.
Почти год прожил в горах Чары. Лишь два раза спускался он в аулы. По
непреложному закону, дайхане принимали его, кормили и высказывали добрые
пожелания. Но сам он хорошо знал, что грозит каждому из них, если всесильный
Шамурад-хан узнает об этом. А ханские соглядатаи были на каждом шагу.
Снова гром пушек отдавался в горных ущельях. На этот раз эшелоны везли
солдат в белых гетрах в обратном направлении. В аулы группами и в одиночку
возвращались джигиты, мобилизованные на фронт Шамурад-ханом. Однажды ночью
сам он исчез неизвестно куда вместе со своими друзьями, предупредив
напоследок, что "священная война" не кончилась. Она только начинается.
518
Вскоре по мало кому известным тропам пошли через горы караваны Вместе с
терьяком и сушеными финиками везли они новенькие винчестеры, разобранные
трехногие пулеметы и тяжелые светло-желтые обоймы, аккуратно уложенные в
длинные, наглухо забитые ящики. И запылали непокорные аулы, в страшных
мучениях умирали привязанные к конским хвостам дайхане, которые осмелились
коснуться ханского добра.
Тогда и выделены были отряды особого назначения для борьбы с басмачами
Чары спустился с гор... В одном из своих набегов Шамурад-хан
окончательно разорил аул возле старой крепости и взорвал водораспределители.
Дайхане собрали свой скарб и откочевали: кто в пески, кто в соседние аулы
Полуразрушенные мазанки присыпало песком. Сиротливо торчали из земли
обгоревшие колья. Здесь, на развалинах родного аула, еще раз встретился Чары
с Таганом Пока в аулах было безвластье, соседний хан, в отряде которого
служил Таган, враждовал с Шамурад-ха-ном Они не признавали друг друга Теперь
же, с возвращением красных, он по чьей-то команде из-за гор подчинился
Шамурад-хану. Таган сейчас сам командовал басмаческой полусотней у
Шамурад-хана.
Но дружба двух джигитов крепче дамасской стали. До Шамурад-хана
добраться сейчас Чары невозможно. Единственный путь, который одобрял Таган,
-- пойти в один из красных отрядов и в стычке взять хана за горло Он, Таган,
поможет ему в этом. Тагану в конце концов нет дела до Шамурад-хана. У него
есть свой сердар, которому он будет верен, пока служит у него.
Всю ночь проговорили друзья. Они условились о способах, которыми будут
связываться друг с другом, о местах встреч. Наутро Таган ускакал, а Чары
принялся ждать очередного набега басмачей и прихода красного отряда. Таган
сообщил ему, что уходить от преследования Шамурад-хан будет этой дорогой,
мимо Карры-кала, в ущелье...
Чары не представлял себе, что такое красный отряд и как он туда придет.
Таган только сказал ему, что там все русские. А охотятся они в первую
очередь за Шаму-рад-ханом и русскими офицерами, что помогают ему.
Чары до сих пор почти не знал русских. Они были для него чужими. Первым
русским, с которым свела его близко судьба, был господин пристав. Память об
этой встрече осталась у него навсегда. Помнил он хорошо
519
и другого русского -- соседа по тюремной камере, бандита-рецидивиста
Тришку Шпандыря, как звали его друзья. Когда в первый раз втолкнули Чары в
камеру, жандарм подмигнул Тришке, и тот устроил новичку "крещение с
вышибанием под нары".
И вот теперь он должен будет пойти в русский отряд. Но он пойдет и
туда, если там проходит ближайший путь к горлу Шамурад-хана! И Чары
терпеливо ждал.
На десятый день с севера послышалась стрельба. Чары засел в разваленной
мазанке и наблюдал оттуда.
Сначала промчалась к крепости группа всадников в халатах и тельпеках.
Следом за ними с двух сторон подошел большой кавалерийский отряд. Солдаты в
остроконечных шапках проскакали так близко, что ему пришлось лечь на землю.
Пули свистели над самой головой Чары и глухо ударялись в сухую глину
дувалов. Совсем рядом с ним громко и четко заговорил пулемет. С флангов
ответили другие. Выглянув из-за укрытия, Чары увидел, как заволакиваются
ровными строчками пыли верхушки знакомых крепостных стен. Кое-где обрывались
вниз большие глиняные глыбы. Желтые кирпичики разлетались мелкими брызгами.
Стрельба стихла сразу, как по команде. Солдаты двумя цепочками въезжали
в крепость... Когда стемнело, над крепостью замигали отсветы костра. Чары
встал и пошел им навстречу. Но вдруг кто-то крикнул по-русски и два раза
выстрелил в его сторону. Тогда, далеко обходя крепостные башни, он двинулся
к заваленной камнями пещере. Здесь ему было все знакомо. Отвалив камни, он
вошел и начал спускаться вниз.
Выход из-под земли в крепость был разрыт. Кто-то, видимо, недавно
воспользовался им. Чары выбрался наружу и, присыпав ход сухим бурьяном,
пошел к догоравшему костру. Рядом щелкнули затвором. Чары увидел на валу две
тени и направился прямо к ним. Ему приказали остановиться. Он остановился и
сказал, что хочет поступить в отряд, чтобы убить Шамурад-хана.
Они не поняли его7 Один из них ушел и вскоре вернулся. С ним пришел
третий, который заговорил вдруг с Чары на чисто туркменском языке. Это его
удивило. Он повторил свои слова о том, что хочет поступить в их отряд, а
когда спросили, как он попал в крепость, повернулся и пошел к могильнику,
чтобы показать подземный ход.
520
Выйдя из пещеры. Чары заметил у края скалы лоскут от халата. Зоркие
чабанские глаза его рассмотрели в темноте след бескаблучного кавалерийского
сапога. Это была нога Шамурад-хана. Такой же след, маленький, твердый,
прямой, он видел там, на соленом озере, где пал весь его род. След этот он
узнал бы днем и ночью среди тысячи других... Чары долго смотрел на этот след
и молчал. Из ущелья доносился до него лишь ровный глухой шум потока.
Обернувшись, он увидел, что фонарь русских, следовавших за ним,
удаляется в сторону крепости. Бесшумно прыгая через камни, он скоро догнал
их...
На полустанке, куда прибыли они на третий день, ему принесли такую же
одежду, какую носили все в отряде. Чары не хотел ее надевать. Тогда
командир, говоривший на туркменском языке, -- его звали Рахимов, -- коротко
сказал, что, если он не переоденется, ему придется убраться из отряда. Чары
переоделся. Свой старый халат и тельпек он аккуратно свернул и отдал на
хранение в склад отряда. Он не думал долго задерживаться здесь.
Оказалось, что Рахимов не единственный туркмен в отряде. Другим был
Мамедов, который так зло посмотрел на него, что Чары ощупывал у пояса нож.
Один раз Мамедов сквозь зубы сказал, что видит его мысли, как в чистой воде,
и все равно до него доберется. Чары ничего не ответил. У него была своя
