цель, и он не хотел отвлекаться от нее. Ради нее он переживет все.
Но в соседнем взводе неожиданно увидел Чары двух братьев-туркмен. Они
были чистые иги; прямые, с ровной походкой, несросшимися бровями, белолицые
и крутолобые. Братья были, пожалуй, еще большие иги, чем род Ильяс-хана.
Вопреки законам пустыни, Чары возненавидел всех игов. Впервые это
чувство возникло у него там, на соленом озере, и окрепло во время долгих
одиноких скитаний в горах. И когда давно позабывшие в Красной Армии о своем
превосходстве братья Оразовы подъехали к нему и весело его приветствовали.
Чары не сдержался и угрожающе потряс карабином.
Братья отъехали от него и больше с ним не говорили. Но Чары ждал теперь
от них мести. Он знал, что проявил невоспитанность, грубо говоря с игами, и
что рано или поздно по закону пустыни последует возмездие. В этом Чары не
сомневался.
Прошло еще несколько дней. Нетрудно было вырос-
521
шему в седле человеку научиться кавалерийскому строю. Он сидел как
влитой в седле, а лоза ложилась у него как срезанная молнией. Стрелял он,
пожалуй, лучше всех в отряде... Что же касается рассказов высокого
командира, то они не интересовали Чары. Раз нужно ходить в строю, стрелять,
стоять на перекличке, он будет это делать. Остальное его не касается. К тому
же он по-русски понимал лишь несколько слов. На политзанятиях Чары уходил в
свои мечты.
Присмотревшись, заметил он в отряде кроме туркмен много других
нерусских людей. Первым он выделил китайца Чена, маленького белозубого и
черноглазого пулеметчика. Тот всегда приветливо улыбался всем. Чары не
отвечал на его улыбки, ему не было дела ни до кого, но терпеливый китаец,
казалось, не замечал этого и продолжал при встрече улыбаться, показывая все
свои зубы.
Чары не понимал, что понадобилось всем этим разным людям в Черных
Песках, зачем они собрались сюда и лезут под пули, если даже халаты и
тельпеки не делят между собой. Но он не стал думать об этом У них было
какое-то свое дело, а у него -- свое.
Из русских больше всего обращал на него внимание тот широкоплечий
плотный человек, что задержал его ночью в крепости. В отряде его называли
Телешовым, а красноармейцы помоложе -- дядей Степаном. Этот все пытался о
чем-то говорить с Чары, старался помочь ему.
Вообще все они как будто чего-то ждали от него. Чары это хорошо
чувствовал. Но он не мог забыть пристава, крещения под тюремными нарами. Он
не доверял доброте этих людей, как не доверял всему миру За их добротой
крылось что-то непонятное. Он, Чары, им явно для чего-то нужен. А ему, кроме
крови Шамурад-хана. ничего не нужно.
В поход Чары пошел с радостью. Равнодушно смотрел он на прикрытые
брезентом изуродованные трупы на станции, -- что ему до каких-то чужих
убитых людей '
В одном из дайхан, укладывающих рельсы на разгромленной басмачами
станции, Чары узнал переодетого Тагана, ханского разведчика.
-- На первой стоянке сделаешь ночью тысячу шагов к востоку...--шепнул
ему Таган.
Ночью, на привале, Чары виделся с Таганом. Тот рассказал ему о планах
Шамурад-хана.
У Чары не было никаких счетов с басмачами. Его ин-
522
тересовал лишь один из них. На следующий день Чары увидел своего врага.
Его зоркие чабанские глаза заметили белый тельпек Шамурад-хана. Но он не
стрелял. Отсюда было очень далеко, а Чары хотел бить наверняка, и не из
карабина, а ножом.
Он чувствовал на себе подозрительные взгляды, слышал разговоры о себе,
хоть и не все понимал по-русски. Возможно, это и заставило бы его уйти, если
бы в отряде не было людей, которые верили ему. Когда Телешов, комиссар или
Чен смотрели на него. Чары казалось, что они откуда-то знают всю его
историю. Командира он не понимал. Пельтинь холодно смотрел на Чары своими
серыми глазами. И тот, давно уже не боявшийся ничего на свете, побаивался
взгляда командира.
Однажды Чары стоял за углом казармы и смотрел в сторону гор. Было уже
темно Лишь едва заметная светлая полоска подчеркивала далекие черные
вершины.
И вдруг чья-то большая рука ласково погладила его голову. Чары
вздрогнул, поднял глаза вверх и увидел командира. Здесь, в темноте, он
впервые заметил, что у командира совсем седые виски.
Пельтинь постоял немного, потом повернулся и ушел своим тяжелым
размеренным шагом.
Еще два раза виделся Чары с Таганом. Во второй раз их неожиданно
обстреляли неизвестные люди, в которых Чары узнал особистов. Но он не
чувствовал за собой никакой вины и вернулся в отряд.
И вот остатки банды прижаты к холмам. Все туже сжимается петля на шее
Шамурад-хана. Чары лежит в цепи. Здесь не раз перегонял он по весне отары с
зимних пастбищ на летние. Вон там, на большом холме, зажигал всегда старый
Аллаяр свой костер, а внизу проходил овраг. Буйные весенние воды неслись по
нему с юр. Но теперь овраг должен быть сухим. Его отсюда не видно. Особисты
и не подозревают, что осталась еще одна узкая лазейка для Шамурад-хана...
Что это мелькнуло над оврагом? Не белый ли тельпек? Чары выхватывает бинокль
у Телешова, встает во весь рост и смотрит туда... Так и есть. У самого
подножия холма видны конские спины и тельпеки. И, бросив бинокль. Чары бежит
прямо туда, к уходящему от него врагу.
Ему что-то кричат сзади, но он не слышит. Взвизгнув, скрежетнула о
камень пуля, но Чары уже спрыгнул
523
в овраг. Бегом за Шамурад-ханом, пока тот не унес свою голову!..
Трудно угнаться за конными. Когда Чары наконец выбегает из оврага, он
видит вдали только семь или восемь скачущих всадников... Чары бросается к
оседланной лошади, рвет повод из рук у какого-то человека. Тот не дает
ему... Тогда он с маху бьет его карабином по голове и вскакивает в седло.
Кони летят по пустыне. Всадники заметили погоню и хлещут по их гладким,
блестящим от пота спинам. Но упорный одинокий преследователь не отстает.
Именно потому, что тот один, он вселяет в них суеверный ужас.
От группы отделяется всадник с винчестером напере-вес и движется
навстречу Чары. Как скошенный валится он из седла, выбитый меткой пулей, а
конь, заржав, уносится в степь. Никакого зла не имеет Чары к этим людям,
окружающим Шамурад-хана, но пусть не мешают они ему свершить правосудие.
Второй всадник поворачивает назад. Серые глаза смотрят так же холодно,
как дуло нагана в его руке. Спокойно поднимая наган, он чуть-чуть
усмехается, презирая этих дикарей, испуганных одиноким преследователем... Но
потухает улыбка, валится из рук наган, а вслед за ним падает на сухой куст
колючки обмякшее тело. Распахивается красный полосатый халат и открывает
старый офицерский мундир.
Но вот сразу двое завертелись на месте и понеслись:
один навстречу, другой в обход. Первого, чернобородого туркмена со
свирепыми глазами, Чары снял сразу. Второй, видно, хочет уйти в сторону.
Чары не знает этого бледнолицего с темными усиками, но тот дружит с
Шамурад-ханом, а от друзей врага всего можно ждать, и его пуля сбивает с
коня второго.
Еще один всадник поворачивает коня.
-- Не стреляй. Чары, дорогой!..-- кричит он, спешившись и протягивая
вперед обе руки.
Чары узнает Курта, ханского счетовода. Тот виноват перед ним, но
расчетов кровью между ними нет. Пусть живет!
В ту минуту, когда Чары пролетает мимо него, Курт прыгает вперед,
виснет всей тяжестью на его руке и тянет на землю. Свободная рука Чары
нащупывает у пояса нож брата и вгоняет его по рукоятку в грудь предателя.
Родные горы, они уже близко. Через разрушенный аул Шамурад-хан несется
прямо к крепости Карры-кала.
524
С ним остался только один... По родному заброшенному полю стучат копыта
коня. Чары выносится к насыпи и с ходу влетает в древние ворота.
Шамурад-хана не видно. Но против ворот стоит басмач и целится в Чары из
винтовки. Пуля срывает с него буденовку. Подскакав, Чары стреляет в упор в
басмача. И тут же хватается за бок и падает с коня. Из-за камня выходит его
кровный враг с пистолетом в руке. Он медленно подходит, и они долго --
кажется, целую вечность -- смотрят в глаза друг Другу.
-- Что, грязный раб, безухая собака, дождался своего конца?! -- говорит
Шамурад-хан.--Вот этой рукой я убил твоего отца, твоего брата, всех
змеенышей из твоего подлого рода... Я бы тебя тоже привязал к хвосту коня,
но у меня нет времени и желания пачкаться о твою нечистую шкуру, нюхать твой
вонючий пот... Я сейчас с наслаждением убью тебя. Но прежде я плюну в твои
глаза!..
Он плюет зеленым насом прямо в широко открытые глаза Чары. Потом он
приставляет пистолет к груди и стреляет прямо в сердце...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Бесшумно поползла вправо вагонная дверь. Утренняя свежесть сразу
вытеснила аптечные запахи. Подобрав одной рукой полы белого халата, держась
другой за железную скобку, поднялась в теплушку сестра милосердия. Чары
прямо, не мигая смотрел на нее. Сестра улыбнулась ему, как старому
знакомому, и вынула из кармана халата бутылку с молоком, заткнутую бумагой.
-- Будем пить молоко...--сказала она и, приподняв сильной рукой его
плечи и голову, взбила подушку.
Чары не хотел молока, но невольно стал пить, не спуская глаз с ее белой
руки, твердо держащей чашку.
-- Вот и все!
Поставив на стол чашку, сестра села на койку возле двери и стала
смотреть наружу. Послышались голоса.
-- Тут пришли к тебе!
Она шагнула в сторону и пропустила в вагон двоих:
Мамедова и Телешова. Это были люди, которых он видел когда-то в
тревожном сне.
-- Ну, как самочувствие? -- спросил Телешов, присев на край стула.
Чары молчал и смотрел в потолок.
525
горели таким зловещим, холодным огнем, что хотелось поскорее выйти из
теплушки в живой весенний мир. Но смотревшую на Чары девушку как будто не
пугал этот холод.
Чары, должно быть, сам не знал, что с ним творится. Он был спокоен,
если сестра милосердия была рядом. Когда она хоть на минуту отлучалась, он
начинал нервничать, прислушиваться к малейшим посторонним звукам и чего-то
ждать. Когда она возвращалась, раненый смотрел на нее. За все время он не
сказал ей ни слова...
Однажды вечером у него поднялась температура. Пришел Демидко, осмотрел
рану, успокоил сестру и ушел. Температура скоро упала, и Чары заснул.
Проснулся он неожиданно, как будто что-то толкнуло его. Чуть приоткрыв
ресницы, Чары увидел, что сестра сидит за столом и, отодвинув в сторону
лампу и книгу, которую читала с вечера, смотрит на него странным
затуманенным взглядом. Она долго сидела так, потом встала и подошла к
кровати. Чары лежал не шевелясь. Вдруг он услышал ее дыхание.. Все ближе, и
он почувствовал едва ощутимое прикосновение к своему лбу теплых девичьих
губ.
Сестра тихо отошла и села на свое место. Подняв голову, она увидела,
что раненый смотрит на нее расширенными, черными как уголь глазами. Она
вспыхнула и быстро отвернулась. Потом прикрутила лампу и вышла из теплушки.
Все утро Чары настороженно наблюдал за нею. Но она не смотрела в его
сторону, а потом ушла, чего не было за все эти дни.
Вечером к теплушке подошли два особиста. Сестра звонко смеялась вместе
с ними. Раненый лежал, стиснув зубы.
Проходили дни. Сестра вовсе не обращала на него внимания. Она даже
стала грубоватой с ним.
Раненый уже вставал. Вечерами он выбирался из теплушки и садился на
старую прогнившую шпалу. Со станции доносились протяжные волжские песни.
Порой в песню входил звонкий женский голос, и Чары вздрагивал. Так сидел он,
