гуманус и культура, о которых говорил ему генуэзец Джакомо в кожаных штанах.
Это писк суслика, который не услышал он отсюда. Никогда его лицо не было
мокрым!.. Белый и зеленый мрамор привозит в Эль-Кахиру генуэзец на своих
кораблях. И ездит в Аль-Азхар, чтобы срисовывать треугольники. И руки у
купца гладкие, без бугров...
Он Бейбарс и смотрит прямо. И он все вернул стране Миср, что отнял у
нее Айбек. Султаном назвал он себя. И надел мамелюкам браслет на левую руку.
Только клеймо изменил он на браслете. И вернул Эмирам Тысячи красные сапоги,
а Эмирам Сорока --синие сапоги.
И дал он мамелюкам власть в стране Миср. Землю у Реки и людей страны
Миср для ее обработки дал он каждому эмиру. В Эль-Кахиру отправляют все, что
собирают с этой земли. И только мамелюки могут быть эмирами городов и
областей, потому что носят его браслет.
Под зеленым деревом на Острове наковывают мамелюкам этот браслет, чтобы
была у них родина. И детские дома сделал он на Острове и в Фустате. Крепких
мальчиков от мамелюков забирают в эти дома, чтобы не знали они отца и
матери, которые делают человека слабым.
И выпустил он из ямы под Фустатом человека, назвавшегося братом халифа
правоверных, и назвал его братом халифа. И сажает он его на ковер, чтобы
знали это люди страны Миср, и люди Дамаска, и люди Кордовы, и все другие
люди, которые пять раз в день прижимают лицо к земле, когда молятся. Пусть в
Эль-Кахире будет их бог.
И раз в году разбрасывают перед мечетями хлеб от него людям страны
Миср, чтобы знали они, что он о них заботится. И не видят его никогда люди
страны Миср, потому что только тени орла боятся собаки.
Это было правильно--все сделать по-старому в стране Миср, где мертвых
хранят в пирамидах. И отдать их с землей мамелюкам было правильно. Руку,
которая бьет, лижут собаки. Опора нужна им в качающемся мире, потому что
рабы они, и хуже смерти для них ответственность за себя. Отцом страны Миср
назвали они его. И песни поют о нем, когда собирают в фартуки хлопок, и
раньше имени бога кричат с минаретов его имя, и именем его называют детей. И
когда умрет он, святым будет в стране Миср все, чего он касался...
Как собаки, доверчивы люди страны Миср. Айбеку с Котузом нетрудно было
обмануть их, умеющих писать. Оправдание всему, что делают, ищут они, и
нерешительны поэтому. И думали люди страны Миср, что Айбеку с Котузом тоже
необходимо оправдание, и не видели бугров на руках у Айбека с Котузом.
Опасны, у которых бугры. Их нужно всегда менять, которым отдал он
страну Миср, И раньше всего--девять первых эмиров, которые рядом. Айбек не
сделал этого, и круглой головы его не осталось, чтобы показать на базаре. И
Котуз пропустил время, и голова его долго катилась по стертым кирпичам перед
мечетью Ибн-Тулуна. Нельзя пропускать время...
Длиннорукий Барат по его знаку убил одного за другим всех эмиров,
которые были с ним в Мансуре, когда франк направил на него копье. И тех убил
он, которые рубили с ним Айбека. И тех, кто в Айн-Джалуте был, когда взял
его к себе на коня Барат. И многих других убил он, время которых пришло.
Нельзя оставлять жизнь тем, кто был рядом...
И первым пришло время быстрого, как кошка, Шаму-рата, который морщил
лоб, когда не ему дарил он коня или женщину. И Турфан был последним,
которого задушили вчера по его знаку, после того, как он забрал у него дочь.
Давно отстранил от себя он Турфана. Но львы, ставшие собаками, видят
неправильные сны...
И один Барат остался возле него из тех, которые были рядом. И глаза
Барата сегодня утром смотрели в сторону...
Бейбарс поднял правую руку, и всадники показались на ближних и дальних
холмах. Ухнули сигнальные трубы, и помчались к Эль-Кахире первые сорок
Эмиров Охраны, оставляя посты. И ждали уже внизу еще сорок с напряженными
луками на локтях. И еще сорок съехались плечо к плечу и конь к коню, чтобы
охранять его спину...
Конь, осторожно переступая, сошел вниз. На стене, откуда брали камни,
рядами шли одинаковые люди страны Миср с одинаковыми длинными глазами.
Одинаково вытянув вперед правую руку, несли они богу положенное. Это было
правильно--то, что делали люди, строившие пирамиды. Султан у них был богом.
И ему были пирамиды.
Бейбарс посмотрел вокруг. Гладкие каменные колонны уходили в небо. Он
вспомнил, зачем поехал сюда, и удивился. Какое-то слово мешало ему утром...
Он Бейбарс и презирает слова. Прямо смотрит он и все видит. Ничего не
было утром, только глаза Барата смотрели в сторону!
Ожидание знака было в черных глазах Шамила-- Эмира Охраны. И браслет
его был начищен песком с серой. Шамил будет Раисом Острова, пока не придет
его время. Молодой он, и руки его крепко держат кривой мамелюкский нож. И
хорошо, что он Бурджи. Чужим будет он среди Речных, и не скоро найдет своих
девять. И не будет он смотреть прямо, когда найдет. И придет тогда его
время...
Бейбарс дал знак, и с горячей желтой мглой, красящей страну Миср в один
цвет, понеслись они к Эль-Кахире...
Красное солнце легло в Реку. 11 красной стала желтая мгла. Желтый песок
и серые камни стали красными. И красной была Река, и синие минареты
Эль-Кахиры были красными от солнца. И он видел это прямо, а не так, как люди
страны Миср. Кровью пророка Хусейна называли они простую вечернюю зарю.
На новых кирпичах перед мечетью Ибн-Тулуна молились они, расстелив
мягкие коврики. Во дворах и на улицах молились. И на крышах домов молились,
повернувшись лицом к Мекке. Он трогал рукой камень в Мекке, которому
молились они, и испачкал руку...
Тяжело ухнули трубы Цитадели, заглушив муэдзинов на минаретах. Через
железные ворота въехали они на стертый каменный двор. И бросив повод коня
черному рабу, пошел он с Шамилем и Эмирами Пяти в Зал Приемов.
И ждали уже там двадцать четыре бея и эмира, которым отдал он страну
Миср. И Эмиры Тысячи в красных сапогах ждали. Знатные люди страны Миср
ждали, которым позволил он видеть себя. И ждал тот, кого назвал он братом
халифа. И склонились они, прижав руки к животам.
Прямо смотрел длиннорукий Барат, который был Раисом Острова, но утром
он смотрел в сторону. И Бейбарс сделал знак черному рабу. И принес черный
раб высокую золотую чашку с красным александрийским вином. Взял он у раба
чашку, и передал Барату, и сощурил глаза. И Барат выпил красное вино, потому
что пришло его время.
На ковер сел Бейбарс, и ждал со всеми, пока у Барата побелели губы. И
побелели губы Барата, и бритая голова его ударилась о край фонтана. Тогда
Бейбарс встал и вышел в сад. Все розы были красные в саду. И листья были
красные. Камни на дорожке были красные. И Розовый Дом был красный, и дверь в
него была открыта...
Девочка была там, где утром. Она спала, и маленькая рука ее лежала под
пухлой щекой. И ног ее не увидел он, потому что скорчилась девочка от
вечернего холода. И грудь ее была детская. Оттопыренные губы и мокрое
обиженное лицо были у нее.
Красное солнце горело в высоких окнах. Стены и потолок были красные.
Зеленый ковер на полу был красный. И только красная тахта была черной от
вечернего солнца. И всхлипнула во сне девочка...
Куке-е!.. Словом вдруг разорвало ему горло. Горькими сразу сделались
губы. И он все вспомнил...
Это высокая горькая трава пахнет так, красная от вечернего солнца. И
красный песок становится чернее. А на песке лежит человек, и это его куке. И
плачет мальчик, и тянет своего куке за большую руку. Только стрелу он боится
трогать с черными жесткими перьями...
Чернеет песок. И все вокруг чернеет. А запах становится гуще, и такой
уже горький он, что нельзя облизать сухие губы. И зеленые точки совсем
близко в горькой темноте. Их все больше вокруг, и все ближе они. И он
прижимается к большому холодному куке, и тепло ему, и не страшно так...
А потом опять белое солнце в белом небе. И трава белая. И только песок,
на котором растет она, красный. Весь мир--этот твердый красный песок,
потрескавшийся от белого солнца. И ничего больше нет. И куке лежит, примяв
горькую траву. И не хочет вставать куке, потому что стрела с черными перьями
прошла через его горло. А там, где вышла она, черные капли на красном
песке... А когда снова краснеет трава и начинает пахнуть, появляются
откуда-то большие мохнатые ноги. Медленно ступая, идут они мимо, все идут и
идут. И мерный звон стоит над черным песком. Кто-то трогает острым копьем
открытые глаза куке.
-- Тут мертвый кипчак!--ясно говорит чей-то голос. И похож он на голос
купца Джакомо...
И отрывают его руки от холодного куке, и передают его человеку,
сидящему на верблюде. И человек этот похож на Джакомо, а кожаные штаны его
пахнут дорожной пылью и морем...
И дальше идут верблюды. А слезы легко текут из его глаз. И тянет он
руки назад, и плачет, задыхаясь горьким воздухом:
-- Ку-у-ке-е!..
Бейбарс тронул рукой лицо. Оно было мокрое. Тихо ступая, подошел он к
тахте и прикрыл девочку накидкой от холода.
Потом Бейбарс пошел обратно в Зал Приемов. Бей и эмиры, которым отдал
он страну Миср, пили красное александрийское вино. Из высоких золотых чашек
пили они, которые берут в пирамидах, и твердые коричневые бугры были у них
на руках.
Чашка Барата стояла пустая. Бейбарс сам налил ее, выпил и вышел в сад.
Эмиры молчали, скованные непониманием...
Так умер Бейбарс Эль-Мелик-эд-Дагер, четвертый бахритский султан, по
прозвищу Абуль-Футух, победитель монголов и крестоносцев. С 1260 по 1277
годы от р. Хр. правил он страной Миср. И плакали люди страны Миср, и с
минаретов кричали его имя раньше имени бога, и святым стало в стране Миср
все, чего он касался.
И как жил он, так и умер--чтобы не знали, где его могила. В Дамаске
показывают ее, и в Эль-Кахире, и в других местах...
ЭПИЛОГ
Это случилось в год смерти Бейбарса...
Твердый красный песок был вокруг, потрескавшийся от белого солнца. И
горькая белая трава. Ничего больше не было в мире...
С четырех сторон налетели монголы на маленький род Берш. Падали
кипчаки, потому что с четырех сторон летели к ним легкие стрелы с жесткими
черными перьями. Быстро связали монголы живых мужчин. Молодых женщин они
тоже связали и положили в толстые шерстяные мешки на седлах. Длинногривых
кипчакских лошадей монголы согнали в один табун. Только больных и стариков
не взяли они. И маленьких детей не взяли, которых нужно долго кормить, чтобы
продать. Это были дикие монголы, которые не знали Великого Хана в
Каракоруме.
И высокого старика со шрамом у левого глаза не взяли монголы, который
пришел утром. Старик пришел откуда-то и сел у огня крайней семьи. Ему дали
поесть, и не спрашивали ничего, потому что он молчал. И старик не поднял
руки, чтобы закрыть лицо, когда ударил его камчой молодой красноглазый
монгол, потный от крови.
Он стоял и смотрел, как убивали монголы, как вязали они мужчин и валили
на песок женщин. И молчал старик.
И когда умчались монголы, ничего не осталось у кипчаков. Совсем мало их
было, старых и больных. Они засыпали красным песком мертвых и зажгли
собранную в кучи сухую горькую траву емшан. И заплакали они все, и подняли
руки к белому солнцу. Высокий старик поднял со всеми руки, и лицо его было
мокрое.
А когда стала краснеть от вечернего солнца белая трава и почернел
красный песок, высокий старик собрал оставшихся. И они пошли за ним, ничего
не спрашивая...
Он вел их к Северу, где были холодные леса, которых не любят монголы.
Зеленые точки были совсем близко в горькой темноте, и они прижимались друг к
