Но я сильно в этом сомневаюсь. Если это и иллюзия, то чертовски удачная.
Поглядите сами.
Он обнял одной рукой Ханна за плечи и вывел через толпу лагерников из
помещения Молота в коридор, направляясь к лазарету. Хотя на вид Ханн был
худым, даже хрупким, Барретт удивился, ощутив бугристые мускулы на его
плечах. Он решил, что этот человек на самом деле не такой уж беспомощный и
слабовольный, каким кажется сейчас. Да иным он и не мог быть. Только
сильные удостаиваются чести быть высланными в лагерь "Хауксбилль". Любых
сюда не присылали: слишком дорогое удовольствие - зашвыривать человека в
столь отдаленное прошлое.
- Взгляните-ка вон туда, - велел Барретт, когда вместе с Ханном
проходил мимо открытой двери здания.
Ханн повиновался. Затем провел ладонью по глазам, чтобы
удостовериться, что ничто не мешает его зрению, и еще раз посмотрел.
- Позднекембрийский пейзаж, - объяснил Барретт. - Увидеть его - мечта
любого геолога, только вот геологи, похоже, не слишком стремятся стать
политзаключенными. Вон там перед вами то, что называют Аппалачами. Это
полоса скальных пород шириной в несколько сот и длиной в несколько тысяч
миль, пролегающая от Мексиканского залива до Ньюфаундленда. К востоку -
Атлантический океан. Чуть западнее - то, что у нас называют Аппалачской
геосинклиналью, разлом шириной в пятьсот миль, наполненный водой. Примерно
в двух тысячах миль к западу есть еще один желоб, который назван
Кордильерской геосинклиналью. Он тоже наполнен водой. В этом геологическом
периоде кусок суши между геосинклиналями находится ниже уровня, так что за
Аппалачами сейчас у нас находится Внутреннее море, простирающееся далеко
на запад. На дальнем конце Внутреннего моря есть узкая полоска суши,
тянущаяся с севера на юг, которая называется Каскадией. Когда-нибудь со
временем она станет Калифорнией и Орегоном. Но это случится очень не
скоро. Я надеюсь, вам понравится морская пища, Лью.
Ханн глядел, едва не раскрыв рот, и Барретт, стоя рядом с ним, тоже с
удивлением смотрел на окружающий их мир, который до сих пор не перестал
изумлять его. Невозможно привыкнуть к абсолютной чуждости этого места даже
после того, как проживешь здесь, как Барретт, двадцать лет. Это была
Земля, и все же по-настоящему это Землей еще не было, настолько она была
мрачной, пустой и нереальной. Где бурлящие жизнью города? Где
трансконтинентальное шоссе с электронным управлением? Где шум, яркие
краски, загрязненные среды? Ничего этого нет еще и в помине. Планета
молчалива и стерильна.
Серые океаны, разумеется, кишели живыми существами. Но на этом этапе
эволюции на суше не было ничего живого, кроме людей, вторгшихся из
двадцать первого века. Над уровнем моря возвышался лишь щит из скал, голый
и однообразный, только кое-где прерываемый случайными пятнами мха на
кусочках почвы, которая только-только начала формироваться. Даже несколько
тараканов были бы здесь желанными гостями, но насекомые, похоже, не
появятся здесь еще пару геологических периодов. Для обитателей суши это
была еще мертвая планета, неродившийся мир.
Покачав головой, Ханн отошел от двери. Барретт провел его по коридору
в небольшую ярко освещенную комнату, которая служила лагерным лазаретом.
Здесь их ожидал док Квесада.
В общем-то врачом Квесада не был, но когда-то он был специалистом по
медицинской аппаратуре, и этого оказалось достаточно. Квесада, плотный
смуглый мужчина с выступающими скулами и широкой переносицей, когда
находился в лазарете, казался совершенно уверенным в себе. Если принять во
внимание условия их жизни, он потерял не так уж много пациентов. Барретт
наблюдал за ним, когда тот удалял аппендиксы, накладывал швы на раны и
ампутировал конечности, нисколько не теряя апломба. В своем слегка
потрепанном белом халате Квесада выглядел вполне прилично для того, чтобы
убедительно выполнять возложенную на него миссию врача.
- Док, это Лью Ханн, - сказал Барретт. - У него темпоральный шок.
Помоги ему.
Квесада подтолкнул новенького к качалке из пенопласта и быстро
расстегнул его серый костюм. Затем протянул руку к своим медицинским
инструментам. К тому времени лагерь "Хауксбилль" был уже неплохо
оборудован для оказания срочной медицинской помощи. Людей из Верховного
Фронта не очень то интересовала судьба узников лагеря, но они не хотели
показаться негуманными в отношении людей, которые больше уже не могли
причинить им какой-нибудь вред. Поэтому время от времени они засылали в
прошлое самые различные полезные вещи, начиная от обезболивающих средств и
хирургических зажимов и кончая диагностической аппаратурой. Барретт еще
помнил те времена, когда здесь ничего не было, кроме пустых хижин, и если
с кем-нибудь случалась малейшая неприятность, это было подлинной бедой.
- Он уже принял спиртное, - сказал Барретт. - Я думаю, ты должен об
этом знать.
- Я и сам это вижу, - пробормотал Квесада, почесывая свои щетинистые,
коротко подстриженные, рыжеватые усы.
Прикрепленный к качалке диагност уже работал вовсю, высвечивая на
дисплеях информацию об артериальном давлении Ханна, содержании калия,
способности крови к свертыванию, проценте сахара и многом другом. Квесада,
казалось, легко постигал цифры и факты, захлестнувшие дисплей и
автоматически печатающиеся на бумажной ленте. Через несколько секунд он
повернулся к Ханну:
- Приятель, похоже, что вы вовсе не больны. Просто испытали небольшую
встряску. Я вас не порицаю за это. Я сделаю вам всего один укол, чтобы
успокоить ваши нервы, и вы будете в полном порядке. Ну, во всяком случае,
в таком же, как и любой из нас здесь.
Он приставил к сонной артерии Ханна трубку и нажал на наконечник.
Включилась ультразвуковая игла, и в систему кровообращения новичка была
впрыснута успокаивающая смесь. Ханн вздрогнул.
- Пусть отдохнет минут пять, - произнес Квесада, обращаясь к
Барретту. - После этого трудности будут для него позади.
Они оставили Ханна в качалке и вышли из лазарета. В коридоре Квесада
сказал:
- Этот намного моложе, чем обычно.
- Я тоже заметил. А также и то, что он первый за все эти месяцы.
- Ты считаешь, что там, наверху, что-то не так?
- Пока судить еще трудно. Но я обстоятельно побеседую с Ханном сразу
же после того, как он оправится. - Барретт пристально поглядел на
невысокого медика и промолвил: - Я давно уже хотел спросить тебя. Как там
дела у Вальдосто?
С Вальдосто произошел психический коллапс несколько недель назад.
Квесада держал его под наркотиками и пытался медленно вернуть его к
нормальному восприятию действительности. Пожав плечами, он ответил:
- Все по-прежнему. Сегодня утром я вывел его из наркотического
транса, но он не изменился.
- Как ты думаешь, он поправится?
- Вряд ли. Там, наверху, его еще можно было бы поставить на ноги,
но...
- М-да. Если бы не эти, там, наверху, то Вальдосто не сорвался бы
вообще. Тогда не лишай его блаженства. Если он не в своем уме, то пусть
хотя бы ему будет приятно.
- То, что случилось с Вальдосто, на самом деле мучает тебя, Джим? Это
правда?
- А как ты думаешь? - Глаза Барретта на мгновение сверкнули. - Он и я
были вместе почти с самого начала. Когда партия начала организовываться,
когда все мы были полны идей и идеалов, я был координатором, а он -
простым террористом, швырявшим бомбы. В нем столько накипело, что он был
готов уничтожить любого краснобая, придерживающегося надлежащей линии. Мне
приходилось успокаивать его. Понимаешь, когда Валь и я были совсем
молодыми парнями, у нас была общая квартира в Нью-Йорке...
- Ты и Валь никогда не могли быть молодыми парнями одновременно, -
напомнил Квесада.
- Не совсем, - поправился Барретт. - Ему было, наверное,
восемнадцать, а мне чуть за тридцать. Но он всегда казался старше своего
возраста. И у нас была эта квартира на двоих. Туда заходили девушки, много
девушек. Иногда они жили у нас несколько недель. Хауксбилль тоже нередко
заходил туда, сукин сын, только мы тогда еще не знали, что он работает над
чем-то, что всех нас по сути отправит на тот свет. И Бернстейн. Мы сидели
ночами напролет, потягивая дешевый самодельный ром, и Вальдосто строил
проекты организации террористических актов, и мы затыкали ему глотку, а
потом... - Барретт нахмурился. - Ладно, пошло все это к черту. Прошлое
мертво для нас. Скорее всего, и для Вальдосто это тоже было бы лучшим
выходом.
- Джим...
- Давай о чем-нибудь другом, - сказал Барретт. - Что там у Альтмана?
Лихорадка прошла?
- Он конструирует женщину.
- То же самое сказал мне Чарли Нортон. Что же он использует? Тряпье,
кости?
- Я дал ему разные ненужные химикалии. Пусть подурачится. Выбирал в
основном по их цвету. Он достал несколько позеленевших медных деталей,
чуть-чуть этилового спирта, сульфата цинка и немного других предметов,
наскреб почвы и набросал все это в груду мертвых моллюсков. Из этой слизи
он лепит то, что, как он утверждает, является женским телом, и ждет, когда
в него ударит молния и вдохнет жизнь.
- Другими словами, - заключил Барретт, - он чокнулся.
- Я думаю, во всем этом нет ничего опасного. По крайней мере, он
больше уже не пристает к своим друзьям. Насколько я помню, ты считал, что
он долго не протянет.
- А сейчас разве лучше? Если мужчине нужен секс и он может найти
добровольных партнеров здесь, то меня это не касается, пока это никого не
оскорбляет в открытую. Но когда Альтман начинает лепить женщину из
какой-то грязи и гнилой плоти моллюсков, это означает, что мы его потеряли
навсегда. И это очень плохо.
Квесада опустил глаза.
- Мы все придем к этому раньше или позже.
- Я пока еще держусь. И ты тоже.
- Дай нам срок. Я здесь всего лишь одиннадцать лет.
- А Альтман всего восемь, - ответил Барретт. - Вальдосто и того
меньше.
- Некоторые ломаются быстрее других, - заметил Квесада. - А вот и наш
новый товарищ.
Ханн вышел из лазарета и присоединился к ним. Он все еще был бледен и
взволнован, но страх в его глазах исчез. "Он начал, - отметил про себя
Барретт, - приспосабливаться к немыслимому".
- Я невольно подслушал часть вашего разговора, - сказал Ханн. - Здесь
много психических заболеваний?
- Некоторые никак не могут найти для себя какое-нибудь занятие,
имеющее смысл в этом мире-лагере, - сказал Барретт. - Их пожирает скука.
- А какие здесь есть занятия?
- У Квесады - его врачебная деятельность. У меня - административные
обязанности. Несколько наших товарищей изучают жизнь моря, выполняя
подлинные научные исследования. У нас здесь есть газета, которая выходит
время от времени, ее подготовкой заняты еще нескольких человек. Затем
рыбная ловля, трансконтинентальные переходы. Но всегда находятся люди,
позволяющие себе впасть в отчаяние, и они ломаются. По-моему, сейчас здесь
примерно тридцать-сорок подлинных маньяков, а всего нас в лагере сто
сорок.
- Это не так уж плохо, - заметил Ханн, - если учесть внутренне
присущую сосланным сюда людям душевную нестабильность и необычные условия
жизни здесь.
- Внутренне присущую нестабильность? - повторил Барретт. - Такого я
не замечал. Большинство из нас находились в здравом уме, считали себя
борцами за правое дело. Вы думаете, что революционером может быть только
чокнутый? Но если вы на самом деле так думаете, Ханн, то что, черт побери,
вы здесь делаете?
- Вы меня не так поняли, мистер Барретт. Я не провожу никаких
