согласие, просто говорит "да" или "нет". И все. Как режет.
И я ей верю. Но Мари не говорит всего, она знает больше.
Что ж, это ее право. Я тоже знаю немало, но не выхожу ведь
на перекресток, чтобы вещать во все горло. Ты пишешь, -
возразил он себе, - это совершенно другое дело. Стараешься
писать книги, и не тебе решать, что получится, ты брал то,
что находил - предание, анекдот или сюжет вроде того,
который сейчас раскручивается на твоих глазах, - и продолжал
диалог прошлого с будущим... Только читатель вправе решить,
вышел у тебя диалог или нет, он один ценитель и судия в
последней инстанции. Нет, - подумал Степанов, - увы, не он
один. Критик. Критика. Разница между тобою и критиком в
том, что ты действуешь, создаешь нечто, а он созерцает...
От критика зависит, окажется ли процесс созерцания
длительным или кратковременным. Ты написал, то есть
свершил, и ты закончил, а читать можно сотни раз, десятки
лет... Главный вопрос в том, вышел ли ты на людей. Помогли
тебе в этом критики? Сколько у нас мешали Конан Дойлю и
Ремарку, а ведь, несмотря ни на что, они пробились к
читателю... Снова ты про критиков, - подумал он, - хватит,
сколько можно... Впрочем, у кого что болит, тот о том и
говорит. Каким я написал человека, таким он и останется...
Если останется, - поправил себя Степанов, - не заносись,
нельзя... Если бы ты мог писать так, чтобы все твои герои
стали образами, людьми, а не схемами, носителями идей и
чувств, ты одолел бы смерть, бытие растворилось бы в
творчестве... Стоп, - сказал он себе, - лучше давай думай
над тем, что услыхал только что, и принимай решение, как
поступить дальше... А еще постарайся понять, отчего ты так
растерялся, выслушав Цорра... Только ли оттого, что он
говорил - без подсказки и наводящих вопросов - о том, что
так интересует тебя сейчас, или что-то иное в подоплеке
этого ощущения?"
А резидент ЦРУ Джон Хоф, получив запись беседы Цорра со
Степановым (Цорр передал ее Семиулле Гаджи через десять
минут после ухода русского, тот ждал, подремывая в "ягуаре"
в ста метрах от коттеджа), отправил шифротелеграмму Вэлшу;
она была предельно краткой: "Операция прошла успешно.
Класс работы Цорра высокий, предполагаю развертывание
активности Кровс - Степанова".
61
21.10.83 (9 часов 45 минут)
Мари получила письмо без подписи: "Пусть ваши друзья
ищут все, связанное с Доном Баллоне, проживающим в Палермо.
Оттуда могут быть обнаружены следы к загадке Грацио",
Она не знала и не могла знать, что письмо отправил отец,
как только прочитал сообщение о том, что в Палермо, в
подвале дома на виа Греми обнаружен труп громадного мужчины,
идентифицированного полицией как Витторио Фабрини,
служившего телохранителем Грацио в течение двух лет после
убийства инженера Энрике Маттеи. На задержании Витторио
настаивал Шор.
Мари нашла Степанова, как только тот вернулся от Цорра;
они встретились в кафе.
Степанов прочитал письмо дважды, закурил, заметив:
- Видите ли, я в свое время прикасался к проблеме
мафии... Вам в это дело влезать нет смысла... Тем более
анонимный корреспондент рекомендует искать следы не вам, а
вашим друзьям... Был бы рад им оказаться.
- У меня сегодня назначена встреча с Бенджамином
Уфером... Как ни странно, он согласился поговорить со
мной... Есть у нас здесь такой "сэр Все", не слыхали о нем?
- Нет, кто это?
- Очень славный старый американец, репортер Билл Уоррен,
ему за семьдесят, он перебивается справочной работой, ведет
досье на все и на всех... Плату берет недорогую, всего сто
франков за трехстраничную информацию. Я могу с ним
условиться, съездите?
- Вы у него на Дигона информацию запрашивали?
- Он дает имена, связи, скандалы, отчеты о судебных
процессах; вглубь не рвется; чисто американская школа
журналистики; они передают факт, и только; это вы, русские,
и мы, немцы, норовим влезть в проблему и докопаться до
правды, сплошные Будденброки и Карамазовы... Вглубь
проникает мой папа, никто так не знает этот предмет, как
он... Ну, согласны?
- Разумеется, - ответил Степанов, сразу же вспомнив свою
московскую подругу; она очень смешно произносила это слово,
раскатисто, словно пуская шар по асфальту.
"Нужны деньги, - понял он, - сто франков я найду, потом
здесь живет Карл, я его принимал в России, он оплатит часть
моих издержек, сплошные клиринговые расчеты, а не поездка.
Но разумнее всего пойти к здешнему издателю, в конце концов,
он на мне неплохо заработал, сам говорил на французской
ярмарке, готовит к изданию новую книгу, вааповского
представителя я уломаю, он даст согласие на то, чтобы я
здесь получил часть аванса, долларов пятьсот, какие-никакие,
а деньги, перекручусь".
"Сэр Все" оказался высоким, статным мужчиной; возраст
выдавало одно лишь - красил волосы в густо-красный цвет;
корни были пепельно-седые; тем не менее он неотразим в свои
семьдесят, подумал Степанов, но отчего такая боязнь седины?
Он вспомнил, как Роман Кармен рассказывал, что Константин
Симонов после Победы говорил: я теперь не завидую тебе,
старина, так, как завидовал во время Испании, за мной теперь
тоже хорошая драка, но я окончательно успокоюсь лишь тогда,
когда стану таким же седым, как ты... Боже мой, подумал
Степанов, как страшно становится порой: нет Кармена и
Симонова нет, ушел Левон Кочарян, и Юры Казакова тоже нет,
не дописал своих лучших книг, а ведь как начинал, как
звенела его строка... А Фима Копелян? А Вадик Бероев,
милый наш "Майор Вихрь"?! Умер в день своего рождения,
сорокалетним... А Михаил Иванович Жаров? Да разве можно
перечислить, то есть увидеть всех умерших?! Тогда жить
будет немыслимо... Остановись, мгновение? Черта с два...
Тот же Кармен как-то сказал; знаешь, если написать два тома
воспоминаний -и каждому из тех, кого нет с нами, посвятить
по маленькой главе, жить будет не так пакостно, ты отдал
долг тем, с кем перешел поле... Не успел... Как это
страшно - не успеть, ничего нет страшнее...
- Мари кое-что объяснила мне, - буркнул "сэр Все". - Вы
голодны? Я, знаете ли, сейчас намерен обедать, если хотите,
присоединяйтесь, почистите пяток картофелин, у меня есть
тефлоновая сковородка, можно прекрасно жарить без масла,
имеем в запасе три яйца, это уже деликатес, и плюс к тому
луковица. Чай я заварю сам, хлеба в достатке, - он кивнул
на длиннющий, чуть не в метр парижский батон, почти пустой
внутри.
"Сэр Все" занимал маленькую квартиру из двух крохотных
комнат и кухни с газовой колонкой и плитой, какие были у
Степанова на его квартире по улице 1812 года, - когда он жил
там с Надей и маленькой дочкой.
Спальня вся завалена газетами, бюллетенями Пресс-центра,
журналами; кровать казалась в ней излишеством, застелена
пледом, прожженным в двух местах сигаретами; "сэр Все" курил
не переставая; он "даже умудрился стряхнуть пепел в
стеклянный чайник, где клокотал зеленый жасминовый навар.
В кабинете, однако, царил чисто американский порядок, на
большом столе уложены разноцветные папки; на корешке каждой
аккуратная белая пленочка и красной тушью обозначена тема;
такие же папки лежали на подоконниках и под ними; сотни
папок в точнейшем порядке.
Раньше у нас представляли американцев, вспомнил Степанов,
как людей с другой стороны Луны; я помню, что мы мальчишками
слушали небылицы о них, а на самом деле они такие же и такие
же маленькие кухни с газовой колонкой, в которой обязательно
подтекает кран, с таким же количеством полусожженных спичек
в металлической коробке из-под конфет возле плиты, такая же
клеенка на кухонном столике и разнокалиберные вилки" ножи,
старые тарелки; впрочем, этот "сэр Все" никакой не
американец, он просто одинокий мужчина вроде меня, подумал
Степанов. Нас с ним разнит лишь то, что у него в кабинете
отличные канцелярские принадлежности, которые помогают
экономить время: и разноцветные маркеры, чтобы подчеркивать
нужные строки в газетных публикациях, и прекрасные ножницы,
и удобный скотч, и наклейки для папок, на которых можно
писать все что угодно, а потом легко их снимать, отрывая
бумажку, и делать новую надпись, чтобы не портить папку; и
фломастеры у него прекрасные, и чернила, которые не портят
авторучку, и тюбик не сохнущего клея, ну, молодцы, ну,
берегут время, не то что мы...
- Устроимся на кухне, - сказал "сэр Все", - я предпочитаю
там перекусывать... Берите табурет, специи на
подоконнике... И к делу, у меня через час встреча... Мари
сказала, что вас интересует мафия.
- Мафия - понятие безбрежное. Меня интересует Дон
Баллоне.
- Их примерно сорок пять, - сразу же ответил "сэр Все", -
какой именно Дон Баллоне вас интересует? Я, знаете ли,
исповедую теорию узких специальностей...
- Дон Баллоне из Палермо.
- Хм... Надо поглядеть, он как-то не отложился в памяти,
я все больше работал с документами по американскому и
голландскому синдикатам, связанным с Гонконгом.
- Тогда еще более конкретно, - помог Степанов. - Я бы
хотел просить у вас сведения о пересечениях Дона Баллоне из
Палермо с инженером Энрике Маттеи.
"Сэр Все" подобрал хрустящей коркой остатки картошки со
сковородки, отправил ее в крепкозубый рот, сделал глоток
чая.
- Уже, знаете ли, легче... Пошли работать...
Через полчаса "сэр Все" аккуратно подровнял на столе
двенадцать вырезок из газет и журналов, достал из старого
скрипучего шкафа портативную ксерокс-машинку, снял копии,
подвинул Степанову.
- Вот, кое-что есть. Проглядите, потом задавайте
вопросы, посмотрим дальше, фамилия, знаете ли, цепляет
фамилию, факт наталкивает на новый аспект поиска, не жизнь,
а сплошной кегельбан...
- Вы собираетесь уйти через полчаса?
- Да.
- Я должен вам сто франков?
- Мари уже перевела деньги.
Степанов закурил, просмотрел вырезки. Первая - о
процессе над группой мафиози в Милане, связанных с
порнобизнесом; имя Дона Валлоне называлось свидетелями
дважды, но глухо, хотя прокурор утверждал, что именно он
возглавляет этот бизнес в Италии, Испании и Дании.
Вызванный в суд на допрос Дон Валлоне прибыл в сопровождении
трех адвокатов: Ферручи из Палермо, Гуссони из Бонна и
Джекоба Лиза из Нью-Йорка; Лиз примыкал к "Салливану и
Кромуэлу", конторе покойных братьев Даллесов, а ныне активно
сотрудничал с финансово-промышленной группой Дигона.
Репортер, который просидел семь месяцев на этом процессе,
с юмором писал, сколь осторожно было обвинение в постановке
вопросов, сколь тактично вел себя судья; Дон Валлоне
держался с достоинством, отвечал учтиво, исчерпывающе; лишь
когда его спросили, какую роль сыграла фирма "Чезафильм",
которую он контролировал, в трагедии с актрисой Франческой
Сфорца, свидетель Валлоне обратился за консультацией к
адвокатам, сидевшим рядом, и Джекоб Лиз отвел этот вопрос
как неправомочный, ибо хозяин семи кинофирм и девяти заводов
по производству пленки и видеокассет не может знать все о
тех, кто вступал в договорные отношения со съемочной
группой, финансировавшейся концерном Валлоне. Суд вправе и
должен во имя выяснения всех аспектов этой трагедии,
потрясшей мир, вызвать в качестве свидетеля режиссера и
продюсера последней ленты, где снималась Франческа.
Во втором материале, опубликованном в "Экспресс",
сообщалось, что режиссер фильма Руиджи, вызванный для
допроса, не смог прибыть на судебное заседание, так как
попал в автокатастрофу; однако продюсер ленты Чезаре ответил
на все вопросы суда: "Да, трагедия с Франческой до сих пор
в сердцах тех, кто знал эту замечательную актрису и
великолепного человека; да, я видел ее в ночь накануне
трагедии, когда она застрелилась; нет, мне казалось, что ее
угнетенное состояние связано с тем, что пятьсот метров
пленки, где она снималась в очень сложном эпизоде, оказались
бракованными, а у нее было подписано два новых контракта,
неустойка громадна, у нас по этому поводу велись сложные
переговоры с ее адвокатом Марьяни; нет, я не знаю, от кого
она была беременна, это до сих пор неизвестно; при этом,
