...В шесть часов Вольф Цорр заваривал себе кофе, а потом
отправлялся на прогулку в лес. Обычно он шел быстрым шагом,
тихонько напевая песни молодости; несколько раз ловил себя
на том, что чаще всего на ум приходила "Лили Марлен", хотя
он никогда не служил в армии. Просто, видимо, маршевый ритм
угоден вечернему моциону.
А в восемь часов после легкого ужина садился к
телевизору, предварительно переодевшись. Как всегда,
надевал черный костюм; в девять, после передачи последних
известий, Цорр готовил себе легкий аперитив; искал наиболее
интересную программу, благо можно принимать передачи из
Италии, Франции, Федеративной Республики плюс три своих,
национальных канала.
Последние семь лет, после того, как его вынудили уйти на
пенсию, распорядок дня был раз и навсегда заведенным,
баюкающим, но в то же время именно таким, который позволял
Цорру чувствовать себя словно бы оторванным от течения
времени, он как бы законсервировался, не ощущал своих лет, и
был - чем дальше, тем больше - уверен в том, что впереди его
ждут истинное, незнакомое дотоле счастье, борьба и победа.
Единственное, впрочем, что он запрещал себе, это
воспоминания.
Цорр боялся памяти; почти все те, с кем он рос, работал,
мужал, умерли; он жил в пустыне, один.
Поэтому, когда в девять часов вечера раздался звонок и
отдаленно знакомый голос пророкотал в трубку "добрый вечер,
дорогой Вольф, счастлив слышать вас", он поначалу испугался;
ощущение такое, будто звонок с того света.
- Кто это? - спросил он, откашлявшись. - Пожалуйста,
представьтесь... Что-то очень знакомое, но...
- Ах, Вольф, как грустно, когда мы забываем друг друга!
Неужели вы забыли Берлин сороковых годов, наши дружеские
застолья, пирушки на Кудаме и беленькую красотку Хельгу?!
- Боже мой! Неужели это вы?! Ведь вы, как я слыхал...
- Да, да, - быстро перебил его собеседник, - это я, но об
остальном не по телефону! Я могу прислать за вами машину,
давайте выпьем и вспомним молодость, а?
Звонил Вольфу Цорру, бывшему представителю концерна
"Нестле" в третьем рейхе, заместитель руководителя
"европейского отдела" министерства пропаганды Ханс Эпплер;
от ареста его спас генерал Гелен, помог перебраться в
Испанию; американцы морщились, в "Управлении стратегических
служб" работало много евреев, однако Гелен доказал
разумность использования своего многолетнего агента на
Ближнем Востоке. "В ряды национального движения надо загодя
вводить наших людей, - убеждал начальник разведки
Федеративной Республики, - они будут незаменимыми в работе с
экстремистами, одержимыми реанимацией идеи "окончательного
решения еврейского вопроса", именно эти люди дадут нам право
проникнуть в Египет, чтобы мы имели возможность охранить мир
от новой кровавой резни. А никто, кроме Эпплера, не сможет
дать нам повод, он наладит такую антисемитскую пропаганду,
которая даже Геббельсу не снилась, разве это не основание
для компрометации руководства, вывода на сцену верных людей
и закрепления наших демократических позиций в арабском
мире?!"
Американская секретная служба помогла Эпплеру в Испании,
где он поначалу отсиживался, опасаясь, что его выдадут
Советам как нацистского преступника, затем перебрался в
Египет. Там взял новую фамилию, Салах Шаффар, и начал
работать в "Исламском конгрессе", сделавшись консультантом в
"отделе психологической войны против евреев".
После семидневной войны Гелен был вынужден передать
контакт с ним военной разведке Пентагона, хотя оставил за
собой право получать от Салаха Шаффара годовые обзоры
деятельности "Исламского конгресса".
Пентагон высоко ценил Салаха Шаффара, его работа
оплачивалась беспрецедентно высоко; курировал его лично шеф
ближневосточного сектора военной разведки полковник Исаак
Голденберг; они периодически встречались, чаще всего в
Швейцарии; после того, как племянник Голденберга,
тридцатилетний Абрахам, начал работать во внешнеполитическом
департаменте "Ролл бэнкинг корпорейшн", этим источником
остро заинтересовался Наблюдательный совет - надо было
исследовать вопрос о возможности гарантированных вложений
капитала в развитие судоходства по Нилу. С тех пор встречи
Исаака Голденберга с Салахом Шаффаром проходили не только в
Швейцарии, но и Вене, шесть раз в году.
Вот после такой встречи Салах Шаффар, увидавшись
накоротке с неким Ламски, состоявшим в контакте с резидентом
ЦРУ, и отправился в Базель для беседы с Вольфом Цорром.
Они расстались в полночь, подобревшие, размягченные
воспоминаниями той поры, когда были тридцатилетними
мальчишками.
Цорр с радостью взялся выполнить просьбу Шаффара. Чек на
три тысячи долларов принял легко, как визитную карточку,
положил в портмоне, будто забыв о нем. Попросил трижды
изложить то, что он должен сделать с переданной ему
информацией - в тот именно момент, когда к нему позвонят, но
лишь после того, как сообщат по переданному ему телефону имя
человека, который к нему обратился.
36
16.10.83 (19 часов 15 минут)
Комиссар Матэн подвинул Шору чашку с кофе и, откинувшись
на спинку вертящегося кресла, сказал:
- Соломон, я совершенно задерган, заместитель министра
требует доклад по делу Грацио, пожалуйста, сформулируй сжато
все, что ты обещал доложить, вооружи меня, иначе эти
дилетанты не слезут, ты ж знаешь их интерес к сенсации,
никакого профессионализма...
- Надо писать?
- Нет. Ты рассказываешь лучше, чем пишешь.
- Ты в курсе, что на пистолете нет отпечатков пальцев, я
уже докладывал... Я кое с кем побеседовал, и это понудило
меня побродить по чердаку отеля... Нашел там след одного
пальца... На окне, которое выходит как раз на ту сторону,
где расположен апартамент покойника...
- Этот палец есть в нашей картотеке?
- Нет.
- Слава богу.
- Я запросил "Интерпол".
- Прекрасно... Пусть ищут... Дальше?
- Я нашел там же еще след, ботинок сорок пятого
размера... Отправил химикам... Они полагают, что обувь
итальянская... Ответят определенно завтра поутру...
- Дальше?
- Ну, а что дальше? Дальше кто-то спустился по веревке -
это научились хорошо делать после итальянских фильмов о
мафии... Форточка в номере Грацио была открыта... Жахнули
бедолагу, свертели бесшумную насадку и бросили револьверчик
поближе к койке, возле которой он лежал...
- Дальше?
- Дальше химики ищут след от веревки с чердака. Что-то
нашли, исследуют.
- А что тебе может дать исследование веревки?
- Многое, Профессионалы возят свои, отечественные.
Выйдем на страну, уже зацепка.
- А что? Вполне. Опросил всех в отеле?
- Конечно. Папиньон передал мне допросы семнадцати
служащих... Никто никого не видел... Я затребовал карточки
всех, проживавших и проживающих в отеле поныне...
Изучаем...
- Когда получишь информацию?
- Ее уже обрабатывают, шеф. Думаю, завтра к вечеру будут
исчерпывающие данные.
- Считаешь, что в нашем деле можно получить исчерпывающие
данные? Завидный оптимизм. Дальше?
- Дальше хуже. Допустим, палец, ткань веревки, следы от
ботинок и все такое прочее приводят нас в никуда. Как же
нам в таком случае выяснить личность человека, посетившего
Грацио вполне легально, через дверь?
- Не знаю.
- Я знаю, что войти мог только хорошо знакомый Грацио
человек. Логично?
- Вполне.
- Таких здесь трое.
- Кто они?
- Сюда накануне прилета Грацио приехал Бланко; из
Амстердама прискакал Уфер; и, наконец, мне только что стало
известно, тут появился сосед Грацио по замку в Палермо, брат
Дона Баллоне, сеньор Аурелио, вполне серьезный старичок из
высшего круга мафиози.
- Ну и?..
- С Бланко я говорил, но на него жмут. За Уфером и
Аурелио смотрю.
- Итак, если позволишь, я подытожу, Соломон... В номере
"Континенталя" погиб Леопольдо Грацио... Никаких следов
насилия, на ковре валяется пистолет, никто не слыхал
выстрела, никто не видел человека, который направлялся в
апартамент покойного... Вопрос был бы решенным, если бы на
рукояти пистолета мы обнаружили пальцы нашего бедолаги.
Когда ты пришел в номер, там до тебя уже находились
директор, шеф охраны, портье, метрдотель, который привез
каталку с завтраком, горничная и полицейский, что дежурит
возле отеля. Я задаю себе вопрос: а если один из этих
людей схватил - в ужасе, без злого умысла - пистолет, потом
испугался, что обнаружат его следы, вытер рукоять полотенцем
и положил на место? Такое допустимо?
Шор прищурился, рассеянно глянул на Матэна, полез за
сигаретами, достал мятую пачку "голуаз", закурил и,
стремительно глянув на комиссара еще раз, ответил:
- Вообще-то если...
- Что "если"?
- Если очень хочется считать это дело самоубийством,
то...
- Ты полагаешь, я подталкиваю тебя именно к такой точке
зрения? Соломон, что с тобою? Ты выдвигаешь свою версию,
но и я имею право на свою.
- Пресса берет в оборот не тебя, а меня, Луи.
- Так было всегда, так будет и впредь, пока ты не сменишь
меня в этом кресле, а на твое место не сядет Папиньон... Но
я отнюдь не отвергаю твою версию. Имей в виду, я на твоей
стороне, куда бы ты ни повернул дело... Как всегда, я стану
прикрывать тебя. Копай, Соломон.
Через два часа, после мимолетной встречи с комиссаром
Матэном в кафе, Джон Хоф нацелил резидентуру ЦРУ на то,
чтобы журналисты, состоящие на связи со службой,
побеседовали с работниками "Континенталя".
Подразделение, отвечавшее за выполнение специальных
мероприятий, получило задание организовать такого человека в
"Континентале", который вспомнит, что не далее, как три дня
назад, примерно за день до самоубийства Грацио, вызывали
мастера по профилактике электропроводок на чердаках, в
подвальных и складских помещениях; приходил мужчина средних
лет, очень крупного телосложения что-то около пяти часов
пополудни; приглашение мастера было вызвано тем, что шли
дожди, ужасная погода, что-то случилось с климатом, эти
американцы и русские наверняка доведут мир до нового потопа
с их космическими безрассудствами; мастер был из какой-то
конторы, надо вспомнить, вероятно, где-то в бумагах есть
телефон или соответствующая запись; нет, в день гибели
Грацио этого человека в отеле не было, мы внимательно следим
за всеми, кто входит в наш отель...
Через три часа, после соответствующей шифрограммы Хофа в
Лэнгли, Майкл Вэлш отправил указание римской резидентуре ЦРУ
предпринять все возможное, чтобы подействовать на
соответствующих людей в кабинете и добиться отправки
телеграммы в Берн с официальным запросом по поводу
обстоятельств гибели итальянского гражданина Леопольдо
Грацио; поскольку письмо должно исходить от секретной
службы, то, естественно, на этот запрос должна ответить
секретная служба Швейцарии. А отвечать на письмо, не
затребовав в криминальной полиции все документы, допросы,
заключения экспертов, невозможно.
Правдолюбцы - это хорошо, но Шор решил поиграть в это
дело слишком уж серьезно. Не время.
Впрочем, осталась еще надежда на завтрашний контакт с
Шором тех, кому резидентура в Берне верит безоговорочно.
37
Ретроспектива V (месяц тому назад, 83-го)
Прием был устроен на английском газоне перед новым домом
Дигона в Сарагоса де Вилья; пальмы подсвечивали лампами
дневного света, и ночь поэтому казалась нереальной, пожалуй,
слишком уж черно-белой, как у режиссеров первых фильмов
раннего итальянского неореализма.
Дигон, как всегда, был в своем скромном черном костюме;
он позволял себе только одну роскошь - шофер покупал ему
невероятно дорогие туфли, невесомые, лайковые, в шикарнейшем
магазине Нью-Йорка. Как и всякий состоявшийся человек,
Дигон не придавал значения одежде, любил старые, привычные
вещи; впрочем, в молодости, как и все ему подобные,
рвавшиеся вверх, он заказывал себе изысканные костюмы,
покупал самые большие машины, ибо человек, стремящийся
состояться, должен уметь пускать пыль в глаза; чем меньше
реальных денег, тем больше должно быть показного богатства;
