демократическим депутатам, - заарестуйте... При этом, однако, помните что
улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее. Иначе я
отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала
обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу.
- Текст наказа подготовленного моим агентом, - Герасимов кивнул на две
странички лежавшие перед Столыпиным. - можно считать уликовым материалом?
- Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы - вполне.
- Хорошо, - Герасимов поднялся, - я предприму необходимые шаги немедля.
В охране Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал
демократической фракции, которая арендовала здание на Невском в доме
девяносто два на втором этаже, наряды филеров дежурили круглосуточно в тот
момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск, дело
сделано конец второй Думе.
Пятого мая девятьсот седьмого года делегация солдат пришла к депутатам,
на Невский.
Филеры немедленно сообщили об этом в охранку; Герасимов как на грех
отправился ужинать в "Кюба" с маклером Гвоздинским - играть начал на бирже
по-крупному, поскольку теперь безраздельно владел информацией о положении во
всех банках, обществах кредита, крупнейших предприятиях, ибо агентура
освещала их ежедневно - основанием для постановки негласного наблюдения за
денежными тузами явилось дело миллионера Морозова (давал деньги большевикам)
и безумие капиталиста Шмита (возглавил стачку рабочих на своей же фабрике на
Красной Пресне).
Сообщение филеров о начале коронного дела получил полковник Владимир
Иезекилевич Еленский, ближайший друг подполковника Кулакова, у которого
Герасимов отобрал Шорникову.
Дудки тебе, а не коронная операция, подумал Еленский о своем
начальнике, опустив трубку телефона; перебьешься; ишь, к премьеру
каждодневно ездит, пора б и честь знать; за провал операции отправят
голубчика куда-нибудь в тьмутаракань, клопов кормить, а то и вовсе погоны
отымут, в отставку.
Еленский достал из кармана большие золотые часы "Павла Буре", положил
их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские
социал- демократы - люди многоопытные, конспираторы, голову в петлю совать
не намерены, солдат с наказом быстренько спровадят.
Через пятнадцать минут личная агентура Еленского сообщила, что солдаты
уже покинули думскую фракцию, тогда только он и объявил тревогу по охранке.
Когда на Невский ворвались жандармы, в кабинетах фракции
социал-демократов никого, кроме депутатов Думы, не было уже: руководивший
налетом ротмистр Прибылов растерялся, ибо Герасимов загодя сообщил ему, что
у депутатов будут солдаты; через час прибыли чиновники судебного ведомства,
начался обыск; наказа, понятно, не обнаружили.
Обо всем случившемся Герасимову доложили около полуночи, когда в самом
благодушном настроении после заключенной сделки вернулся домой; выслушав
сообщение, похолодел - крах, провал, конец карьере.
Ринулся в охранку, отправил наряд в казармы, приказав арестовать всех
солдат (каждый член делегации, посетивший фракцию, был известен ему от
Шорниковой) введенный в операцию матрос морского экипажа Архипов (впрямую
агентом не был, но отдельные услуги оказывал и раньше) сразу же рассказал
прокурорским то, что ему было предписано заранее.
Копию наказа, спрятанную в сейфе, без которого все дело лопнуло бы, как
мыльный пузырь, Герасимов передал прокурору; агент Архипов заученно
подтвердил подлинность текста, несмотря на колебания кадетов, часть из
которых склонялась к тому, чтобы выдать правосудию социал-демократических
кандидатов, общее голосование Думы порешило отказать правительству: "Дело
дурно пахнет, чувствуется провокация охраны, нужны более весомые
доказательства". Что и требовалось доказать!
Третьего июня девятьсот седьмого года вторая Дума была распущена;
социал- демократов засудили на каторгу, новый выборный закон гарантировал
Столыпину послушное большинство; Запад и левые издания в России
прореагировали на процесс однозначно: "Террор самодержавия продолжается!
Свободы, "дарованные" монархом, - миф и обман, несчастная Россия".
Именно поэтому процесс над депутатами первой Думы Столыпин решил
провести мягко, ибо судили не левых, а в основном кадетов, - с этими можно
хоть как-то сговориться, несмотря на то, что болтуны, линии нет, каждый сам
себе Цезарь; покричат и перестанут, у народа короткая память: пусть
потешатся речами профессоров и приват-доцентов, важно, чтобы поскорее забыли
о том, что и как говорили в военном суде социал-демократы второй Думы.
Именно поэтому Герасимов и не торопился на вечернее заседание суда, а
обдумывал новую комбинацию, ту, которая должна будет вознести его. На
меньшее, чем товарищ министра внутренних дел, он теперь не согласен...
Обедал Герасимов у себя на конспиративной квартире, в маленьком
кабинетике для отдыха. Подали стакан бульона из куриных потрохов, - эскулапы
рекомендовали лечить почки и печень старым народным способом: вареной
печенью и почками цыплят, ибо птицы и животные созданы по образу и подобию
человеческому. Само собою разумеется, их органы содержат те же вещества, что
и человеческие, - вот вам и дополнительное питание для пораженных регионов
организма, Герасимов страдал почечными коликами и увеличением печени,
потроха помогали, стал чувствовать себя легче после визита к доктору
Абрамсону вот бы жидовне и заниматься медициной, а ведь нет, все в политику
лезут, змеи проклятые.
На второе Герасимову была приготовлена вареная телятина, овощи на пару
и немного белой рыбы, готовил обед старик Кузнецов, в прошлом агент охраны,
большой кулинар, мастер на выдумки, пописывал стихи, кстати.
Заключив обед чашкой кофе (несмотря на запрет врача не мог отказать
себе в этой маленькой радости), поднялся, отчего-то явственно вспомнил лицо
мужчины с блокнотиками сидевшего рядом в зале судебного заседания, и чуть не
ахнул господи, да уж не Доманский ли это?!
Срочно запросил формуляр, принесли вскорости, хоть внешность и
изменена, но ведь соседом-то его был Дзержинский, кто ж еще?!
Вызвав наряд филеров, лично объяснил им, что брать будут одного из
наиболее опасных преступников империи: поляк, гордыня, что русский снесет,
то лях не простит, так что оружие держите наготове может отстреливаться,
нужен живым, но если поймете, что уходит, бейте наповал.
На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной
на Литейном, заметил восемь филеров, топтавших здание суда; ничего, приговор
можно получить у корреспондента "Тайма" Мити Сивкина, тем более что ждать
открытой схватки в зале не приходится.
Дзержинский начал просматривать левые газеты, делать подчеркивания
(поначалу было как-то стыдно марать написанное другим, - отчетливо
представлял, что и его рукопись могут эдак же царапать). Особенно его
интересовала позиция социалистов- революционеров в деле процесса над первой
Думой, многие его друзья принадлежали к этой партии, - люди фанатично
преданы идее, пусть ошибаются, - ставка на крестьянскую общину во время
взлета машинной техники наивна, обрекает Россию на стремительное отставание
от Запада, - но в главном, в том, что самодержавие должно быть сброшено, они
союзники, а если так, то с ними надобно работать, как это ни трудно.
Дзержинский сидел возле окна, устроился за тем столиком, где стекло не
было сплошь закрыто: навык конспиратора. Впрочем, и в детстве, в усадьбе
папеньки, всегда норовил расположиться так, чтобы можно было любоваться
закатами - они там были какие-то совершенно особые, зловещие, растекавшиеся
сине-красным пожарищем по кронам близкого соснового леса...
Читал Дзержинский стремительно всегда любовался тем, как работал Ленин,
- прямо- таки устремлялся в рукопись, писал летяще, правки делал
стенографически споро, говорил быстро, атакующе - ничего общего с
профессорской вальяжностью Плеханова, патриарх русского марксизма весьма и
весьма думал о том какое впечатление оставит его появление на трибуне.
Ленина не интересовала форма, он не страшился выглядеть задирой, дело,
прежде всего дело, бог с ней с формой, мы же не сановники, прилежные
привычному протоколу, мы практики революции, нам пристало думать о сути, а
не любоваться своей многозначительностью со стороны, пусть этим упиваются
старцы из Государственного совета.
Дзержинский, видимо, просто-напросто не мог не поднять голову от
эсеровской "Земли и Воли" в тот именно момент, когда Герасимов вылезал из
экипажа, а под руку его поддерживал филер.
Дзержинский моментально вспомнил вокзал, Азефа, садившегося в экипаж
этого же человека, неумело водружавшего на нос черное пенсне, и
почувствовал, как пальцы сделались ледяными и непослушными, словно у того
мальчишки, что продавал на морозе газеты.
Через несколько дней Дзержинский встретился с членом подпольного бюро
эсеров товарищем Петром (5).
Разговор был осторожным, обвинение в провокации, да еще такого
человека, как руководитель Боевой Организации и член ЦК Евно Азеф, дело
нешуточное.
Поэтому, постоянно ощущая сторожкую напряженность собеседника,
Дзержинский задал лишь один вопрос.
- Мне бы хотелось знать давал ли ваш ЦК санкцию на встречу с одним из
руководителей охранки кому-либо из членов боевой организации партии?
- Товарищ Астроном, я могу не запрашивать ЦК мы не вступаем ни в какие
контакты с охранкой. У вас есть сведения, что кто-то из наших поддерживает
связи с палачами?
- Я всегда страшусь обвинить человека попусту, - ответил Дзержинский. -
Тем более если речь идет о революционере... Поэтому я ничего не отвечу вам.
Но советую этот мой вопрос передать товарищам Чернову или Зензинову. Он не
случаен.
- Может быть, все-таки назовете имя подозреваемого?
- Нет, - задумчиво ответил Дзержинский. - Полагаю это преждевременным.
- Хорошо. Я передам ваш вопрос в ЦК. Но вы, видимо, знаете, что в
последнее время появилось много толков о провокации в нашей боевой
организации. Называли даже имя товарища Ивана. Смешно. Это то же, что
упрекать Николая Романова в борьбе против монархии... Явные фокусы полиции,
попытка скомпрометировать лучших Иван - создатель боевой организации, гроза
сатрапов...
- Вы имеете в виду Азефа? - спросил Дзержинский и сразу же пожалел, что
задал этот вопрос, так напрягся собеседник. - Мне всегда казалось, что
истинным создателем боевой организации был Гершуни... Яцек Каляев много
рассказывал о нем...
- Знали Каляева?
- Он был моим другом, товарищ Петр.
- А мне он был как брат... Я смогу ответить вам через неделю товарищ
Астроном.
- Тогда это лучше сделать в Варшаве Ваши знают, как со мной связаться,
до свидания.
Этой же ночью Дзержинский выехал в Лодзь.
КОНЦЕПЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО ЗАГОВОРА
Из Лодзи Дзержинский отправился в Берлин, Роза Люксембург проводила
совещание членов ЦК, - ситуация того требовала разгром революции предполагал
новые формы борьбы.
Поздно ночью, когда на квартире остались только Тышка, Ледер и
Дзержинский, она заметила:
- Не знаю, права ли я не вынося на суд товарищей мнения и
чувствования... У меня такое ощущение, что в Петербурге началась мышиная
драка за власть.
- Полагаешь, мы должны учитывать и это в нашей борьбе? - осведомился
Дзержинский.
- С одной стороны, грех не учитывать разногласия между врагами -
