искусству политической борьбы надо учиться, мы в этом слабы, но - с другой -
вправе ли мы позволять себе опускаться до такого низменного уровня, не
поддающегося логическое просчету нормальных людей каким характеризуется
ворочающийся заговор в Петербурге? Не измельчим ли мы себя? - задумчиво
сказала Люксембург.
- Какой заговор?! - Ледер пожал плечами. - Менжинский рассказывал
кое-какие эпизоды о том, как там сражаются партии царедворцев, чтобы
приблизиться поближе к трону... Обычная возня, свойственная абсолютизму...
Заговор предполагает наличие персоналий. Нужен Кромвель. Или Наполеон. В
России таких нет.
- Зато Азефы есть, - жестко сказал Дзержинский. - Точнее говоря, Азеф.
- Не уподобляйся Бурцеву, - заметил Ледер. - Он чуть ли не публично
обвинял Евно в провокации.
- Вполне возможно, что он поступает правильно, - ответил Дзержинский и
рассказал собравшимся о том, как видел члена ЦК эсеров, садившегося в экипаж
Герасимова.
- Не верю, - отрезал Тышка - Ты мог обознаться, Юзеф. Не верю, и все
тут. Да, барин от революции, да, внешность отталкивает, сноб и нувориш, но
ведь он рисковал головой, когда организовывал покушение на Плеве и великого
князя Сергея! Он организовал, именно он, Азеф!
- Все же я бы просил передать мое сообщение Бурцеву, - упрямо возразил
Дзержинский. - Я ему доверяю. И еще я прошу, - он обернулся к Люксембург, -
поручить нашим товарищам в Париже разыскать на улице Мальзерб, шесть, Андрея
Егоровича Турчанинова. Это бывший охранник, который очень и очень помог нам
в деле с полковником Поповым, вы помните... Весьма информирован; полагаю
целесообразным включить его в это дело. Как и все мы, я отношу себя к
идейным противникам товарищей эсеров, однако невозможно мириться с тем,
когда честнейшие подвижники революции, вроде Сазонова и Яцека Каляева,
гибнут по вине провокатора...
- Хорошо, - согласилась Люксембург. - Думаю, против Турчанинова
возражений не будет.
Возражений не было, согласились единогласно; только Здислав Ледер
убежденно повторил:
- Но вот что касается заговоров в Петербурге, - ты не права, Роза. Не
следует выдавать желаемое за действительное. Не такие же они идиоты, эти
сановники, чтобы рубить сук, на котором сидят! В единстве их сила, они друг
за дружку кого угодно уничтожат; милые бранятся - только тешатся...
Тем не менее Люксембург была права.
Именно после разгрома первой революции в Петербурге начал зреть
заговор. Точнее говоря, заговоры, в подоплеке которых стояли сугубо личные
интересы сановников, обойденных кусками пирога при дележке портфелей и сфер
влияния.
В мозгу Герасимова концепция государственного заговора родилась не
сразу, работая бок о бок со Столыпиным, он постоянно думал, как сделать
карьеру; понял, что премьер прямо-таки алчет террора, - в первую очередь для
того, чтобы оправдать в глазах общественного мнения свой безжалостный курс;
виселиц понаставили не только на Лисьем Носу, но и по всей империи -
"успокоение должно быть кроваво-устрашающим".
Герасимов никогда не мог забыть, как премьер вспоминал о беседе с
лидером кадетов Милюковым; встретились в первые недели столыпинского
правления, когда Трепов всячески поддерживал идею коалиционного
министерства.
Нервно посмеиваясь, Столыпин рассказывал Герасимову (встречались, как
правило, после двенадцати, когда в охранку стекалась вся информация за день)
о том, что Милюков, - ах, либерал, чудо что за конституционалист! - сразу же
отчеканил "Получив право руководить империей, отчитываясь за свои действия
перед Думой, мы недвусмысленно скажем революционным партиям о пределе
свободы. В случае нужды, - если они будут гнуть свое, - поставим на всех
площадях гильотины, - и не картонные, а вполне пригодные для трагического,
но, увы, необходимого действа".
Разошлись в одном лишь Милюков требовал "Министры должны назначаться и
утверждаться Думой".
Столыпин стоял на том, что должности министров внутренних и иностранных
дел, военного и морского есть прерогатива верховной власти и на откуп Думе
никогда отданы не будут.
Из-за этого Трепов, незримо поддерживавший Милюкова, проиграл все, что
мог. Государь, удовлетворенный тем, что кончились беспорядки и героем этой
победы стал Столыпин, не взял дворцового коменданта Трепова на фрегат во
время традиционного путешествия по шхерам, сановные "византийцы" сразу же
оценили этот жест государя, со всех сторон понеслось: "Ату, Трепова, ату
его, шельмеца!" Трепов этого не перенес, умер от разрыва сердца.
Вместо бывшего своего любимца государь решил пригласить в плавание
московского генерал-губернатора, адмирала Федора Васильевича Дубасова, - с
ним его связывали давние узы дружества. Женатый на дочери адмирала Сипягина,
блестящий гардемарин Дубасов совершил кругосветное путешествие на яхте
"Держава" еще в восемьсот шестьдесят четвертом году; во время
русско-турецкой войны взорвал турецкий броненосец "Сейфи", - а сам-то был на
маленьком катерочке "Цесаревич": в восемьсот девяносто первом году
командовал фрегатом "Владимир Мономах", на котором наследник, его высочество
Николай Романов совершал плавание на Дальний Восток; в девятьсот пятом году
получил звание генерал-адъютанта; постановлением совета государственной
обороны был назначен в ноябре пятого года генерал- губернатором Москвы,
расстрелял Пресню, за что жалован званием члена государственного совета;
эсер Борис Вноровский (дважды встречался с Дзержинским на квартире Каляева,
фанат террора, все доводы Юзефа о том, что исход схватки решит не бомба, а
противостояние идей, отвергал без спора) бросил бомбу в карету Дубасова,
когда тот возвращался из Кремля к себе домой на Тверскую, адмирал отделался
царапинами.
Вноровского убили на месте - это было условие, выдвинутое Герасимову
шефом Боевой Организации Азефом, осуществлявшим акт с санкции и ведома
охранки, - любимца государя следовало нейтрализовать, явный кандидат на
место Трепова, этого допустить нельзя слишком сладкая должность, носит
стратегический характер, - каждодневное влияние на государя.
Через три месяца Дубасов был уволен от должности генерал-губернатора и
переведен в северную столицу, ждал назначения, эсеры-максималисты Воробьев и
Березин бросили в него бомбу когда адмирал гулял по Таврическому саду, снова
пронесло Березина и Воробьева повесили по приговору военно-полевого суда.
Именно тогда выступая в Думе депутат Родичев произнес летучую фразу:
- Хватит мучить Россию столыпинскими галстуками!
В Думе воцарилось гробовое молчание потом все октябристы и большинство
кадетов во главе с Милюковым и Гучковым поднялись и повернувшись к
правительственной трибуне устроили овацию Петру Аркадьевичу, тот был бледен
до синевы выстоял пятиминутный шквал аплодисментов (это кстати, было началом
его конца - не понял что такое вызовет недовольство государя ревнив к
успеху). Милюков попросил Родичева извиниться перед Столыпиным, поначалу
коллега не соглашался Милюков нажал "это мнение фракции" (мнения такого не
было еще не успели организовать) в конце концов Родичев сдался. Столыпин
презрительно оглядев его сказал: "Я вас прощаю" протянутую депутатом руку не
пожал демонстративно отвернувшись. Дубасова тем не менее государь не взял на
фрегат поработал Столыпин. "За адмиралом охотятся бомбисты ваша личность
священна для народа, если рядом будет Дубасов возможны эксцессы которые
повлекут к трагическим последствиям".
Когда Герасимов получил данные перлюстрации писем высших сановников
империи после овации, устроенной Столыпину в Государственной Думе когда он
явственно увидел всю меру завистливой ревности, а то и ненависти к
преуспевающему премьеру среди дряхлевших бессильных но вхожих к государю
сановников, увенчанных звездами и крестами полковник долго и многотрудно
думал как ему следует поступать дальше.
Он остановился на том что необходим его, Герасимова визит к государю он
должен быть представлен монарху - единственный в империи руководитель
охраны, расстраивающий все козни бомбистов. Сделать это обязан Столыпин,
понудить его к этому может обстоятельство чрезвычайное каждый хочет выходить
на государя самолично подпускать других - рискованно, сразу начнут интригу,
сжуют за милу душу, жевать у нас друг дружку умеют чему-чему, а этой науке
учены отменно.
И Герасимов задумал постадийный план: сначала он готовит поднадзорное
покушение на Столыпина, а затем когда акт сорвется и тот отблагодарит его
визитом к царю начинает спектакль цареубиения. Обезвреживает и этих злодеев!
Становится героем державы должность первого товарища министра и генеральские
погоны обеспечены. Затем - если визиты к царю будут продолжаться -
санкционирует Азефу убийство Столыпина. Никто кроме него Герасимова, в
кресло министра не сядет, нет достойных кандидатов: Трепов помер фон дер
Лауниц гниет в могиле, а Дубасов так запуган что из дома не показывается.
С этим-то Александр Васильевич и поехал к Столыпину.
Тот однако каждый свой день продумывал загодя намечая удары отступления
возможные коалиции чередования взлетов и спадов в чем-чем, а в остром уме
Петру Аркадьевичу не отказать - самородок слов нет. Гучков глава "оппозиции
его величества", прав называя его "русским витязем"...
Поэтому разговор Герасимова и Столыпина состоявшийся в тот
достопамятный день представляет значительный интерес для каждого кто
вознамерится понять ситуацию той поры царившую в империи.
Поначалу Герасимов в своей неторопливой, вальяжной манере рассказал
последние новости, ознакомил премьера с содержанием перехваченного письма
одного из лидеров левых кадетов доктора Шингарева, бесстрашно зачитав строки
весьма горестные, если не сказать оскорбительные для Петра Аркадьевича.
Столыпин слушал Герасимова с видимым напряжением даже чуть откинулся
словно норовил удержаться в седле норовистого коня, волнение его выдавали
пальцы нервически вертевшие тоненький перламутровый карандашик, глаза он
закрыл, чтобы собеседник не мог их видеть они у него слишком выразительные
нельзя премьеру иметь такие глаза или уж очки б носил и то скрывают
состояние а так - все понятно каждому, кто может в них близко заглянуть.
- Так вот, - заключил Герасимов, - к величайшему моему сожалению я
обязан констатировать Петр Аркадьевич, что подобных писем примерно
двенадцать. И пишут это люди не простые, а те вокруг которых формируется
общественное мнение. И оно доходит до Царского Села.
- Не сгущаете краски?
- Отнюдь.
- Откуда пришли информации о Царском Селе?
- Из Царского Села же.
- Ну и что намерены предложить? Впрочем, - Столыпин, усмехнувшись,
вздохнул - быть может, и вы изменили обо мне свое мнение? У нас на это
быстры...
- Мне хочется быть еще ближе к вам, Петр Аркадьевич, чтобы служить вам
бронею против ударов в спину...
- Я долго раздумывал над тем, как мне провести через сферы производство
вас в генералы и перемещение в министерство, куратором всего полицейского
дела империи. Но вы же знаете, Александр Васильевич, как трудно работать:
каждому решению ставят препоны, интригуют, распускают сплетни. Я очень
благодарен за то, что вы прочитали мне это, - Столыпин брезгливо кивнул на
копию письма Шингарева. - Не каждый бы на вашем месте решился... Наша
религия - умолчание неприятного, стратегия - предательство того, кто
покачнулся. Спасибо вам.
Герасимов, наконец, выдохнул (все это время сдерживал дыхание будто
