воскресенья" Трепов получил неограниченные полномочия от государя, человек
он норова крутого, поломаете себе карьеру.
Герасимов тем не менее весь день - накануне визита к петербургскому
диктатору - готовил фразу, которая бы мотивировала резонность отказа: "Чтобы
бороться с революцией, город надо знать, как свой карман"
В кабинете Трепова, однако, сник и, кляня себя за врожденное рабство по
отношению к вышестоящему начальнику, покорно согласился, заметив лишь, что
боится не оправдать, подвести, не сдюжить.
- Рачковский поможет, - хмуро произнес Трепов. - Завтра с утра и
приступайте с богом.
Герасимов прикрыл на мгновение веки и, стараясь не терять достоинства,
произнес:
- Но я должен сдать Харьков преемнику и семью сюда перевести...
- Через две недели вам надлежит быть здесь, - сказал Трепов, - время не
ждет.
В тот день когда - ровно через две недели - Герасимов вошел в кабинет
Трепова, тот стоял у телефонного аппарата бледный с капельками пота на
висках, повторяя:
- Господи, вот ужас-то, вот ужас, ужас, ужас, ужас...
Так Герасимов узнал про то, что в Москве взорван бомбой эсеровских
террористов великий князь Сергей Александрович.
Часом позже Трепов бурей ворвался в кабинет директора департамента
полиции Лопухина и, не прикрыв дверь, выкрикнул гневно.
- Убийца!
Через пять минут об этом узнал аппарат тайной полиции России; Лопухин
был обречен.
Да, здесь в столице, схарчат в одночасье, подумал тогда Герасимов, кто
смел, тот и съел, в смутное время о себе думать надо, только так и дано
выжить, иначе погибель, нищета и бесславие.
Старый змей Рачковский, состоя экспертом при Трепове долго всматривался
в холеное лицо Герасимова (провинциал следит за внешностью, усы фиксатуарит,
удлиняет каблук чтоб казаться выше, глаза, однако, торговые с хитринкой) а
потом грустно вздохнул:
- Дмитрию Федоровичу известно, что в городе появилась террористическая
группа. Готовят акт против великого князя Владимира, генерал-губернатора бог
знает, против кого еще Денег не жалейте, но подлецов найдите. Если
преуспеете - победитель, прохлопаете - конец вашему будущему, время крутое,
кости хрустят, сначала-то своих ломают, это легче, искать не надо, под
рукою, есть на ком зло выместить. Ну, а я чем могу, понятно, помогу.
- Чем же? - поинтересовался Герасимов, не отводя взгляда от
пергаментного лица Рачковского; мало в нем русского; женат на француженке,
большую часть жизни провел в Европе, заведуя заграничной агентурой; знался с
папой Львом XIII, открыто ненавидел немцев, стоял за русско-французское
единение; не иначе республиканец. Немец, как и русский, консерватор и
монархист, кайзера чтит, а для француза нет авторитета, несет, что душе
угодно; на этом-то и погорел, голубь, когда прислал из Парижа письмо
вдовствующей императрице Марии Федоровне, что ясновидец мсье Филипп на самом
деле скрытый масон, подведенный к Николаю и государыне змеями. Письмо не
влестило, не угадал настроения самого; министр Плеве, - несмотря на былые
заслуги Рачковского, "Народную волю" он ведь разгромил, никто другой -
вышвырнул его в отставку; лишь после того, как сам Плеве был разорван
террористами в клочья и началась заваруха, Трепов возвратил Рачковского на
права директора политической части департамента полиции с неограниченными
полномочиями.
Рачковский не только выдержал пронизывающий взгляд Герасимова, но
самого шефа охранки заставил опустить глаза долу, подумав при этом: "Ты так
на своих харьковских "подметок" (4) смотри, на меня не смей, затопчу". Слово
"взорву" даже про себя боялся произнести, поскольку министра Плеве с его
подачи боевики порвали в клочья.
- Помогу идеями, - улыбнулся, наконец, Рачковский. - Они дорогого
стоят... А что есть на свете дороже мужской дружбы, Александр Васильевич?
Такой перешагнет через труп и не посмотрит, подумал Герасимов, пожимая
руку Рачковскому: либо его действительно держать в друзьях, либо закапывать
так, чтобы не поднялся.
Вернувшись тогда в охранку, Герасимов, не испрашивая разрешения Трепова
(тот увиливал от однозначных ответов), вызвал помощников и сказал, что берет
на себя внешнее наблюдение: прослеживание маршрутов Витте и Трепова - в
целях, понятно, их же безопасности, наблюдение за членами Государственной
думы и работу по летучим отрядам эсеровских террористов.
После этого отправился в кабинет Евстратия Павловича Медникова,
ближайшего дружка и помощника Зубатова, уволенного покойным Плеве без права
проживания в столицах. Был Медников коротконог, увалист, но в движениях
между тем порывист; грамоте не учен; из унтеров; семья занималась в
Ярославской губернии мелкой торговлей, пробавляясь розничным товаром; резвый
на ум, сыпавший северными словечками, мол, сын народа, по-иностранному
брезгую, да и рафинированным петербургским тоже, - сплошные ужимки; именно
этот человек, с зубатовской еще поры, ведал секретной агентурой северной
столицы.
Первая встреча с ним состоялась у Герасимова три года назад, когда в
благословенные годы тишины и мира в империи сыск возглавлял Зубатов; он был
вызван в северную столицу с отчетом.
Посмеиваясь, рассыпая словечки, словно горох по деревянному столу,
Медников тогда говорил:
- Плохо работаете, Александр Васильевич, с руки вон плохо, срам, срам!
Ни единой типографии в своем Харькове не открыли, а поручик Кременецкий в
Екатеринославской губернии кажный год четыре штуки накрывает...
Герасимов захолодел от гнева:
- Я типографии не арестовываю потому, милостивый государь Евстратий
Павлович, что у нас таковых нет, а самому ставить на деньги департамента,
чем занимается Кременецкий, дабы получать внеочередные награды, - увольте,
не стану.
После этого до крайности неприятного разговора сразу же отправился к
начальнику департамента полиции Лопухину:
- Алексей Александрович, допустимо ли, что Медников и его фавориты
тратят деньги департамента, помогая революционерам ставить подпольные
типографии, а потом, арестовав последних, получают за это награды и звания?
Лопухин тогда мягко успокоил Герасимова, отпустил с миром, намекнув на
скорое его повышение по службе; слово сдержал, через месяц дал погоны
подполковника.
И вот спустя три года, увидав Герасимова в своем маленьком полутемном
кабинетике. Медников сорвался со стула, рассыпался горохом поздравлений":
"Может, чего и не так было, но из-за того это, что пень и неученый, а вот
верно служить - чего не отнять умею - начальству своему, кем бы оно ни было,
предан душою".
- Молодец, -прервал его Герасимов. - Знаю. Только вы ж меня и отучили
на слово верить, Евстратий Павлович. Делу верю. Вы по указанию Трепова и
министра Дурново кому передаете ежедневные отчеты по секретной агентуре?
- Ну как же Рачковскому! Вашему нонешнему советнику и передаю Александр
Васильевич.
- Так вот, отныне вы ему лишь то передавайте что я укажу. А все
абсолютно все мне. И - никому больше. Ясно?
- Ну как же не понять, Александр Васильевич?! Все будет исполнено как
надобно уже не сомневайтесь.
- Причем запомните: меня террор волнует. Сейчас. В данный конкретный
момент. Именно террор.
- Значит, социал-демократов не освещать?
- Господь с вами - усмехнулся Герасимов и не отказал себе в унижающем
собеседника - милейший. И социал-демократов освещать и наблюдение за Думой
вести и перлюстрировать письма наших аристократов и собирать полнейшую
информацию о Милюкове, Гучкове, Дубровине. И все мне на стол. Но главное -
террор. А сейчас пораскиньте, милейший, кого бы вы мне назвали как самого
опасного человека в терроре?
- Савинков кто же еще? - ответил Медников, глядя на Герасимова
влюбленным взглядом.
- Подходов у вас к нему нет?
- У меня? - переспросил тот.
- Не у министра же.
- Ах, если бы, - ответил после некоторой паузы Медников. - Не
подкрадешься к такому бесу, осторожен и смел.
В тот же день три филера привезенные Герасимовым из Харькова доложили
что Медников отправился поздней ночью к Рачковскому соблюдая при этом все
меры предосторожности: трижды проверился; сваливал в проходные дворы видно
сильно нервничал.
Заагентуренная Герасимовым кухарка Рачковского всего разговора
закадычных друзей не слыхала, но ей запомнилась фраза Рачковского "Знай, за
Филипповского ты мне головой ответишь. Он мой. Он мне нужен. А потому -
тебе. Если он попадет к Герасимову - не пощажу, я двойной игры не прощаю".
Именно в это время Евно Филиппович Азеф с осторожной подачи Рачковского
(через третьи руки, никаких улик или прямых контактов) начал подготовку акта
против министра внутренних дел Дурново, который перестал устраивать Трепова
поскольку личная разведка столичного диктатора принесла ему на блюдечке
подарок: имя человека который был готов взять на себя министерство
внутренних дел, чтобы навести в стране жестокий но вполне справедливый
порядок, - Петр Аркадьевич Столыпин в отличие от Дурново он имел программу
действии во время бунтов не растерялся был готов на волевые решения и не
страшился ответственности.
Естественно наблюдение Герасимова засекло трех "извозчиков" тершихся
вокруг дома Дурново: почерк эсеров те и Плеве таким же образом обложили,
бомбисты ясное дело; осуществлял связь между ними Азеф.
Старик филер начавший службу еще в прошлом веке обозначил в своих
безграмотных рапортах некоего человека замеченного им вместе с извозчиками,
- нашим Филипповским как на грех в это время Медников лежал с простудою и
рапортички попали напрямую Герасимову тот вызвал старого филера на
"дружескую беседу", угостил рюмкой хереса и поинтересовался отчего человека,
подозреваемого в терроре, он называет "нашим".
- Да господин - сияя глазами отрапортовал филер - мне ж его еще три
года назад в Москве Евстратий Павлович Медников показал! В булочной
Филиппова это было оттого мы его и обозвали Филипповским. Самый, сказал
тогда Евстратий Павлович, ценный сотрудник охраны страх и гроза террористов
умница и прохиндей...
Такая кличка никем ни разу в охране не произносилась Герасимов
отправился в департамент полиции к Рачковскому тот - хоть и формально -
числился начальником секретной части несмотря на то, что проводил все дни в
приемной Трепова.
Выслушав вопрос Герасимова Рачковский равнодушно пожал плечами, отошел
к сейфу где хранились имена "коронной" агентуры, принес на стол американские
картотеки предложил шефу охраны самому посмотреть все формуляры недоумевая
откуда мог появиться этот самый "Филипповский".
Герасимов выразил благодарственное удовлетворение ответом "старшего
друга", вернувшись к себе повелел схватить Филипповского при первой же
возможности, когда ему возразили что это может провалить операцию по
слежению за группой террористов отрезал:
- Не надо учить ученого. А коли решитесь жаловаться, сверну в бараний
рог, ибо выполняю личное указание министра.
Личного указания не было: никто даже Трепов обо всем этом не знал.
Филипповского подстерегли сунули в закрытый экипаж и доставили в кабинет
Герасимова.
Сдерживая ярость Азеф протянул Герасимову паспорт:
- Меня знают в свете! Я инженер Черкес! Если я не буду освобожден
завтра же Петербург прочтет в печати о полицейском произволе который был
возможен лишь до манифеста дарованного нам государем! Кто то хочет бросить
тень на монарха и тех кто стоит с ним рядом во имя святого дела обновления
России!
Ярился он долго минут двадцать Герасимов сидел за столом отодвинувшись
