другие пытаются играть в жмурки с самим собою, придумывая будущее, тешат
себя надеждой на встречу со счастьем, третьи запивают по-черному и
начинают с у щ е с т в о в а т ь, ожидая приближения неизбежного конца.
Харрис пришел в дом Клаудии за полчаса перед тем, как туда
отправились Штирлиц и Пол. Как же ему было не прийти сюда, если именно в
квартире этой женщины он поселился - после того, как освободились комнаты,
которые снимал Штирлиц, а именно Клаудиа стала его первым - и таким
прекрасным! - учителем испанского языка...
Служанка усадила Харриса в гостиной и принесла подборку журналов -
сплошные фото, минимум текста, в стране сорок процентов неграмотных, чем
меньше люди читают, тем надежнее спит генералиссимус; впрочем, понятие
"спит" в данном случае неверно, спать человек может и в тюремной камере;
чем меньше читали испанцы, чем страшнее свирепствовала цензура, тем
большими становились охотничьи угодья Франко, тем невероятнее делалась его
коллекция охотничьих ружей, тем большие вклады вносились его полумонаршей
супругой на счета швейцарских банков, тем активнее налаживались ее связи с
деловым миром, который был заинтересован в ней как в человеке, влиявшем на
д е д у ш к у. Перед выездом из Лондона Харрис получил доверительную
информацию о том, что сеньора Франко готовится к тому, чтобы, через
подставных лиц, приобрести контрольный пакет акций крупнейшей торговой
фирмы Испании "Галереас Пресиадос", магазины разбросаны по всей стране;
туфли, рубашки, кухонная утварь, пальто, народные ремесла,
радиоаппаратура, рояли, проигрыватели, духи, мыло, носки, пледы, посуда -
все отрасли испанской, да и не только испанской, промышленности были
завязаны в "Галереас", да здравствует коррупция, основа основ
тоталитарного государства! Не проблемы национальной экономики, не попытка
превращения страны из сельскохозяйственного придатка Европы в
индустриально развитую державу, не вопросы, связанные с необходимостью
повышения стандарта жизни, но лишь расхожее, не зафиксированное в
официальной прессе выражение "я - тебе, ты - мне" определяло суть
происходившего во франкистской Испании.
Ты вносишь на счет сеньоры миллион песет, а она делает так, что ты
получаешь самый выгодный заказ от правительства на разработку новых
пластмасс для нужд армии, но при этом половина этой "военной" продукции
уходит именно на сугубо мирные прилавки ее магазинов.
Ты даришь дочке с е н ь о р ы бриллиантовое кольцо в восемь каратов,
а она устраивает так, что ту ссуду, которую ты столь тщетно добивался пять
лет, легко и просто дает правительство, используя свои, опять-таки
коррумпированные, связи с банками.
Она назначает тебя - приказом д е д у ш к и - заместителем министра
промышленности, а ты, в свою очередь, помогаешь той фирме, которую тебе
назовут, заключить сделку с бразильской корпорацией; деньги должны быть
переведены в швейцарский банк; проценты, которые нарастут за полгода
(что-то около шести, все зависит от величины суммы), делятся между
сеньорой, тобою, заместителем министра и хозяевами заинтересованной фирмы.
Интересы народа? А что такое народ? Бессловесное быдло! Все решает
элита, она и движет страну вперед, не эти же темные и безграмотные Педро,
Мигели и Бласко! Что они вообще могут?! Пусть слепо повторяют слова
дикторов радио и цитаты из статей в "Пуэбло" и "Ой", пусть цепляются за то
нищенское благополучие, которое им дал дедушка: действительно, голодных,
которые бы умирали на улицах, больше нет, каждый может заработать не
только на хлеб, вино и хамон, но даже на красивое платьице дочери, чего им
еще надо?! Равенство - это миф, утопия, зловредный вымысел русских
марксистов, чем скорее люди забудут об этом, чем скорее предадут анафеме,
тем лучше; непокорных можно перевоспитать в тюрьмах, этому научились за
десять лет диктатуры, тем более было у кого учиться, - Гитлер вполне
надежный наставник.
Одна из целей поездки Харриса в Испанию и заключалась в том, чтобы
проникнуть в тайну механики "мадридского двора" - с одной стороны (это для
пользы дела, "Бэлл" должна знать, как следует поступить, главное - понять
скрытые пружины и тайные лабиринты ходов к Франко), с другой - написать в
"Мэйл" обо всем этом чудовищном, алогичном, в р е м е н н о м, но пока еще
могущественном, ч т о царило за Пиренеями, и, наконец, выполнить
доверительную просьбу генерала Гринборо, из разведки.
Но, прилетев в Мадрид, Харрис несколько растерялся от того обилия
информации, которое он получил в первую же неделю; надо было
о т д ы ш а т ь с я, привыкнуть к испанским темпам, темперамент совершенно
африканский, сто слов в минуту.
Вот он и решил отправиться в Бургос, тем более что образ Клаудии - он
это понял по-настоящему, лишь вернувшись в Испанию, - постоянно жил в нем
все эти годы.
...Служанка внимательно оглядела Штирлица и Пола, выразила сожаление,
что сеньоры не позвонили, она бы предупредила их, что сеньора вернется
лишь через полчаса - "у нас уже есть один гость, если вы намерены
подождать, пожалуйста, пройдите в гостиную".
- Меня зовут Бользен, - сказал Штирлиц служанке. - Макс Бользен,
запишите, пожалуйста. Если сеньора позвонит, скажите, что я не мог не
припасть к ее ногам после стольких лет разлуки. А что, сеньора уехала с
сеньором?
- Сеньора живет одна, - ответила служанка, - проходите, пожалуйста.
Они вошли в гостиную; Харрис поднялся, молча кивнул, еще раз
посмотрел на Штирлица, нахмурился, силясь вспомнить что-то,
поинтересовался:
- Мы не могли с вами где-то встречаться ранее?
Штирлиц пожал плечами:
- Мы встречались последний раз здесь, у Клаудии, накануне моего
отъезда...
- Вы - немец?
- Увы.
- Это вы снимали у нее квартиру?
- Именно.
- Вас зовут...
Штирлиц не мог вспомнить, под каким именем его знал Харрис - то ли
Эстилиц, как его называли испанцы, то ли Макс, поэтому поторопился
напомнить:
- Макс Бользен. Забыли?
- Здравствуйте, Макс! Я - Харрис, помните меня? Рад вас видеть.
- Действительно рады? - спросил Штирлиц. - Значит, ваша позиция
изменилась с тех пор? Вы так часто говорили о необходимости истребления
всех фашистов в Европе...
Харрис улыбнулся:
- Фашизм и интеллигентность не сопрягаются, а вы, несмотря на то что
были немцем из Берлина, казались мне интеллигентом. Давно здесь?
Пол не дал ответить Штирлицу:
- Давно, - сказал он. - Мистер Бользен давно живет в Испании. Я - Пол
Роумэн из Нью-Йорка.
- А я - Роберт Спенсер Харрис из Лондона, очень приятно
познакомиться, мистер Роумэн. Вы - бизнесмен?
- Значительно хуже. Государственный служащий. А вы?
- Еще хуже. Я - журналист.
- Семья Харрис из "Бэлл" не имеет к вам никакого отношения? - спросил
Пол.
- Весьма отдаленное, - заметил Штирлиц, потому что знал - из
картотеки, которую вело здешнее подразделение Шелленберга на всех
иностранцев, аккредитованных при штабе Франко, - что Роберт Харрис был
прямым наследником капиталов концерна "Бэлл".
Харрис мельком глянул на Штирлица, тень улыбки промелькнула на его
бледном, с желтизною, лице; закурив, он ответил Полу:
- Если бы я имел отношение к концерну "Бэлл", то, видимо, сидел бы в
сумасшедшем Сити, а не здесь, в расслабляюще-тихом доме очаровательной
Клаудии. Вы давно не видели ее, Макс?
- С тридцать восьмого.
- А я с тридцать девятого.
- Переписывались?
- До начала войны - да, а потом все закружилось, завертелось, не до
писем... Надо было воевать против вас, воевать, чтобы поставить вас на
колени... Как ваш бизнес?
Штирлиц снимал у Клаудии квартиру по л е г е н д е, он "представлял"
интересы Круппа, контакты с резидентурой СД пытался скрывать, но Испания
совершенно особая страна, здесь м о ж н о очень многое, но вот скрыть
что-либо - совершенно нельзя.
- Моего бизнеса нет в помине, Роберт. Вот мои новые боссы, - Штирлиц
кивнул на Пола.
Роумэн достал из кармана визитную карточку, протянул Харрису; тот
внимательно прочитал ее, кивнул, многозначительно подняв брови, и вручил
Штирлицу и Полу свои карточки, записав предварительно на каждой телефон в
мадридском отеле "Филипе кватро".
- Смешно, - заметил Харрис, снова усевшись в свое кресло. -
Влюбленные встречаются в доме прекрасной испанки и не чувствуют в себе
острой потребности схватиться на шпагах.
- Откуда вы знаете, что я был влюблен в Клаудиа? - спросил Штирлиц, -
Это была моя тайна.
- Но не Клаудии, - Харрис усмехнулся. - Ее комната завешана вашими
картинами. Ничего, кроме картин Макса, - пояснил он Роумэну. - Хорошенькая
тайна, а? Да еще ваши фотографии... Вы здорово изменились... Что-то,
помнится, у вас тогда была другая фамилия... Вы сказали "Бользен"... Разве
вы Бользен?
- В Максе вы не сомневаетесь?
- В Максе совершенно не сомневаюсь.
- А то, что я теперь сотрудник ИТТ, который нежно любит британскую
"Бэлл", вам подтвердит мой друг, - в о т к н у л Штирлиц, точно
просчитывавший каждый поворот разговора, особенно после того, как Харриса
зациклило на его фамилии. - Верно, Пол?
- Верно.
- Дайте перо, Роберт, я запишу вам мой телефон и домашний адрес,
приходите в гости, вспомним былое, - сказал Штирлиц, понимая, что такой
ф и н т угоден американцу, наладит прослушивание их разговора в квартире;
это даст люфт во времени, а он крайне нужен Штирлицу этот временной люфт,
нет ничего важнее тайм-аута, когда силы на исходе и стратегия твоей игры
разгадана.
Пол закурил, хрустко потянулся, что вызвало известное недоумение
Харриса, - он славился утонченностью манер; в свое время СД довольно долго
присматривалось к нему именно в этом плане, не гомосексуалист ли; у
Шелленберга был довольно крепкий сектор, занимавшийся ими, - до той поры,
правда, пока Гиммлер не санкционировал расстрел своего племянника,
уличенного в этом грехе; сектор потихоньку расскассировали, да и выходы на
заграницу резко сократились, тотальная война, не до жиру, быть бы живу.
- Слушайте, джентльмены, не знаю, как вы, а я просидел за рулем шесть
часов, голова разваливается, - сказал Роумэн. - Как бы насчет кофе?
- Тут за углом есть прекрасное место, - откликнулся Штирлиц. -
Хозяина, кажется, звали Дионисио.
- Его посадили, - сказал Харрис. - Он рассказал смешной анекдот про
каудильо, и его отправили в концентрационный лагерь. Я был там полчаса
назад.
- А его сын?
- Мне было неудобно расспрашивать, вы же знаете, теперь здесь все
доносят друг на друга, страшная подозрительность, испанцев трудно
узнать...
Пол хмыкнул:
- Трудно им будет, беднягам, когда кто-нибудь шлепнет их Гитлера.
- Его не шлепнут, - возразил Штирлиц. - Великого каудильо, отца
нации, охраняют как зеницу ока. Эту охрану ему наладил СС бригаденфюрер
Ратенхубер, а он знал свою работу, лично отвечал за безопасность Гитлера,
а это не шутки.
- Какова его судьба? - поинтересовался Харрис. - Ему воздали должное?
Пол усмехнулся:
- Как понимать ваш вопрос? Вас интересует, чем его наградили? Нашей
медалью "За заслуги"? Или сделали кавалером вашего ордена Бани?
- Я бы не отзывался так пренебрежительно об ордене Бани, - певуче
заметил Харрис. - Я не встречал людей, которых бы им награждали без
достаточных к тому оснований.
Пол вопрошающе посмотрел на Штирлица; тот улыбнулся.
- Это Роберт шутит, Пол. Он славился тем, что шутил так, как герои
