Катюша и взмахивает рукой.
- ...и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! -
ревут барбосы. - Жре- бий! Жре-бий!
- Жребий! - подхватывает толпа.
- Сажай с ребенком!
- Товарищи, у меня турнир!
- Все равно продуешь!
- Умоляю, завтра моей теще сто лет! Полный балаган!
- Где он? - К нам с выпученными глазами прорывается
Абдул.
- Кто, Алексей Игоревич? - Надя не умеет врать, у нее
получаются слишком честные глаза. - Разве его нет? Ах да,
у него какие-то дела.
- Дела у него, - поясняет Гвоздь. - Он занят!
- Сбэжал! - кричит Мурату Абдул. - Дэла у него, занят!
Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир
вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо.
- К черту! - рычит Мурат. - Абдул, веди травмированных!
Эй, где там туристка с ребенком?
- Правильно!
- Товарищ Хаджиев... - взывает Катюша.
- ...мо-ло-дец! - скандируют барбосы.
- Хаджиеву гип-гип...
- Ура! Ура! Ура!
Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет
на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради
Катюши отложить собственные похороны.
- Отбили? - кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. -
Растяпа!
- От растяпы слышу, - вяло огрызаюсь я. - Нога в гипсе
тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола.
Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд
ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное,
старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю
я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша
показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а
свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то
затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно
смотреть в оба.
- Не огорчайся, - сочувствует Надя, - не на ней свет
клином сошелся.
- Он сошелся на тебе, - ворчу я.
- Я рада, что ты пришел к этому выводу.
- Не пришел, а еще ковыляю.
- Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, - обещает
Надя.
Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет
продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный
способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не
претендует. Замыкают их шествие двое таинственных
субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза
обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых,
прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение
носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для
толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи.
- Потерпи, милая...
- На операцию, да?
Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг.
- Я ее не помню, - озадаченно говорит Надя. - Наверное,
из "Бектау".
Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на
московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного
хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к
ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством
поклонился: "Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим
золотым рукам!" И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно
смотрела ему вслед и бормотала: "Не помню, кто же это...
кто же это... ба, геморрой!"
Между тем скорбно согнутые фигуры субъектов кажутся мне до
странности знакомыми. Я всматриваюсь и, озаренный внезапной
догадкой, делюсь ею с Абдулом. Тот ошеломленно хлопает себя
по ляжкам и устремляется за носилками.
- Таварищ Хаджиев, это абманщики! Плуты! Мурат делает
ему страшные глаза, но Абдул не видит: он выполняет свой
долг, разоблачает плутов. Субъекты почти бегут, они уже
рядом с вертолетом, но Абдул их догоняет и...
- Ах!! - вырывается у толпы.
Свист, рев, стоголосое ржание! Из носилок на снег
вываливается мадама и своим ходом рвется в вертолет.
Петухов и композитор за ней. Но куда им против Абдула,
экс-чемпиона республики по вольной борьбе! Только думаю,
что благодарности за свое рвение он сегодня не получит...
- Всем туристам немедленно возвратиться в гостиницу! -
громогласно возвещает Мурат. - Абдул, Хуссейн, обеспечить!
Я разыскиваю глазами свору - никого нет, исчезли.
Странно, это на них не похоже - бросить такой балаган на
произвол судьбы.
- Отправляй свою бетономешалку! - кричит кто-то Захарову.
Тот высовывается из кабины и грозит кулаком, для
вертолетчика "бетономешалка" такое же оскорбление, как для
моряка "дырявое корыто".
- От винта!
Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам,
бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется
Мурат.
- Предоставь его мне, - вполголоса говорит Надя и чарующе
улыбается Мурату. - Мы с Максимом поражены, как
организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого
другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне
поздравляю вас, Мурат Хаджиевич. Я еще не видел ни одного
человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда
мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина.
- Преувеличиваете, - скромничает Мурат. Он еще сердит, но
основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. -
Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она
воспринимает только при-казы!
- Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, -
простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. - Не каждому
это дано.
Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок,
свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата.
- Если бы каждому, некем было бы командовать, -
соглашается покладистый Мурат. - Однако не об этом речь.
Какого черта академик...
- Мурат, при даме... - упрекаю я.
- Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола...
Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и
мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за
маленького Хаджи, проклинаем Абдула, который своим усердием
не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется
на Уварова, который поставил руководство в невыносимые
условия. Я в свою очередь упрекаю, что сделано еще далеко
не все: жильцы дома № 3 не переселены, не закрыты лазейки,
через которые туристы просачиваются из "Актау", и прочее.
Что же касается академика, то он успел дочитать
"Сорвиголову" лишь до середины, и если бы Захаров часа два
его подождал...
- Намылят мне холку за твоего академика, - бурчит Мурат.
- Известный человек, лауреат, а ведет себя как трехрублевый
фан.
- Это который за трешку в день угол снимает, -
комментирует Наде Гвоздь. - Очень легкомысленная публика,
мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от нее
подальше.
- Распустил ты свой персонал, - неодобрительно говорит мне
Мурат. - Теперь так: скажи академику... нет, Надежда
Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек несерьезный...
скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через
два, пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него
неприятностей вагон и маленькая тележка... А тебе чего
надо?
- Олег и Хуссейн... послали передать... - Вася бежал и
еще не отдышался. - Свежая лыжня у четвертой лавины!
Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он
возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой
насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению,
пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из
контрольно-спасательной службы - спасатели-то были в
оцеплении - и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася
гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и
дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и
загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех
инцидентов - Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на
лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта,
что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.
- Будут жалобы, - цедит Мурат, - Абдул оформит тебе десять
суток, это я тоже гарантирую.
- Мы в порядке самозащиты, - оправдывается Вася. - Не
здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!
Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не
только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас - зона смерти,
конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре,
необъятно огромная ослепительно белая четвертая, будь она
проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной
лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни
звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить
лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и
меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее
предчувствие. Не люблю я таких приключений - по своей воле
идти в пасть к дракону. Ну, Вася - ему море по колено, еще
не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я
ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?
- Тишина-то какая, - делится своим наблюдением Вася, -
будто...
- Цыц! - обрывает его Гвоздь.
Могильная тишина в зоне смерти - это действует даже на мою
психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает
сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько
десятков метров. Ну а "Дальше - тишина".
Я не выдерживаю.
- Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся
к вездеходу и жди нас там.
Она делает вид, что не слышит.
- Надя, прошу тебя...
- Возвращайся сам, - не оборачиваясь, бросает она.
Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.
- Я говорил, что их догонят! - торжествует Вася. - Знай
наших!
Нижняя часть склона оголена.
Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно
обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды
не оставались бы под этим гнусным склоном. "На том свете
темно, - говорит в таких случаях Олег, - до чего ни
дотронешься, холодно. Дёру отсюда, братишки!"
Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.
- Мы за ними... они лэсенкой на склон... мы им:
"Спускайтесь, там гибэль!" - сбивчиво рассказывает Хуссейн.
- Они смэялись... вот этот смэялся, обзывал!
Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа - Анатолий...
Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех
завалило, но трое остались живы-невредимы.
Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.
- Искусственное дыхание! - волнуется Мурат. - Массаж!
- Все сделали, - сдавленно говорит Олег, - опоздали...
Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно
она...
На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.
- Перелом шейных позвонков. - Надя встает. -
Мгновенно...
- Хуссейн, этих переписать, - командует Мурат. -
Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не
было.
- Дежурный там был, - вступается за Хуссейна Рома. - Они
его заперли и взяли лыжи.
Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу
подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а
дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким
красивым, бедная дурочка...
Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он
поднимается, вытирает с лица кровь и честно говорит:
- Бей еще.
Он внушает мне отвращение.
- Бог подаст.
По дороге мы вылавливаем и загоняем в гостиницу с десяток
туристов и, подавленные, возвращаемся домой. Мама и Алексей
Игоревич, судя по их виду, кое- что знают, но с расспросами
не пристают; мама привыкла к тому, что после такого рода
событий я бываю неразговорчивым. Она возится на кухне,
ребята сникли и забились в угол, Надя молча сервирует стол -
так тихо у нас давно не было. Алексей Игоревич удручен, он
чувствует себя виноватым и лишним.
- Может быть, я пойду? - робко спрашивает он у Нади. -
Что вы, Алексей Игоревич... Извините нас, еще не остыли.
Вот попьем чайку, успокоимся...
Что же, когда-нибудь, наверное, успокоимся, мы-то живы. Я
раскидываю перед собой и невидящими глазами рассматриваю
карту хребта Актау. Вот здесь, в этой точке погибла
Катюша... Я знаю, сейчас не время размагничиваться, но
ощутимо чувствую щемящую тяжесть на сердце. Славное,
легкомысленное существо, которое я не смог уберечь... Ну
что мне стоило попросить Хуссейна закрыть на замок лыжи на
КСС? Меня охватывает бессильный гнев. Я ненавижу
человеческую глупость, надутых пустым самомнением болванов,
уверенных, что мир создан исключительно для того, чтобы
