увлекаются самим процессом поклонения, а я в этом процессе как будто уже и
не участвую. Смотрю со стороны на их руки, так трепетно прикасающиеся к моим
пальцам, и ничегошеньки, кроме их географического расположения, не ощущаю!
Осознала я это недавно и ужаснулась - неужели старею?!
А тут пришла осень, странная такая, теплая, можно сказать, весенняя. И
что-то во мне сдвинулось. Будь я деревом, наверное, вся бы покрылась
почками-цветами и заблагоухала. Жар какой-то заполыхал в груди, истома,
темные желания с дразнящими дикими видениями. Сны стали сниться. Помнишь
этот анекдот, когда доктор спрашивает пациента: "Вас мучают эротические
сны?", а тот ему в ответ лукаво: "Ну почему же, доктор, мучают?". Ну, так
вот, они, сны, то есть, меня не то чтобы мучают, но одолевают. Причем снятся
не люди, а ощущения и музыка. Просыпаюсь и думаю - сбрендила, а потом
решила, что все это неспроста и стала ждать чего-то неземного. И вот это
"неземное" пришло, точнее - подземное.
Иду как-то по Питеру и вдруг вижу мужчин, оказывается, они тоже живут в
нашем городе! Ты знаешь, меня это вдруг так поразило! И вот такая пораженная
захожу я в метро, вношусь на чужих бедрах и плечах в, как всегда, битком
забитый вагон и припарковываюсь в полувисящем положении на чьей-то мужской
груди. Поднимаю глаза, Машенька, и обомлеваю, потому что то, что я вижу в
десяти сантиметрах от своего лица в метро возить нельзя, это нужно держать в
картинной галерее какого-нибудь знаменитого картинного музея. Потому что у
него, Машенька, есть губы... Нет, у него еще есть глаза, ах, какие это
глаза, Машенька! Их взгляд словно ударил меня в грудь. От этого удара что-то
скатилось в низ живота и замерцало-закололо звездочками-иголочками. А в
голове будто взрыв полыхнул, залив жаром лицо и шею. Как-то отстраненно, но
мгновенно я осознала значение слов: "перехватило дыхание". Помнишь, как мы с
тобой в десятом классе ходили с нашими мальчишками в кино, и Колька Иванов,
вроде как случайно и незаметно клал свою руку на мою. Я помню, что сердце у
меня тогда буквально выпрыгивало из груди и таяло где-то в вышине, а его
горячие капли падали сверху и обжигали мне грудь и живот, которых скручивало
спазмами такого наслаждения, какого мне не доводилось испытать, даже став
женщиной. Кому сказать - не поверят, но самым счастливым местом в моей жизни
до недавнего времени было старое изодранное кресло в кинотеатре маленького
таежного поселка. Так вот, чувствую, что сердечко мое, совсем как тогда,
через солнечное сплетение упорхнуло к потолку вагона и начинает там
плавится. И тут моя дурацкая модная челка, как назло, падает на правый глаз.
Стою, как идиотка, руки к телу прижаты, поправить нечем, смотрю на него
беспомощно левым глазом и не знаю, что делать. И тогда он наклоняется и
своей щекой отводит мою челку в сторону. Ты знаешь, я жутко восприимчива к
запахам, от него же повеяло такой сногсшибательной смесью одеколона и
свежего здорового теплого дыхания, что я тут же умерла, хотя и продолжала
стоять, с ужасом ощущая как предательски наливаются мои губы. Мужчины, если
они в широкой одежде, еще как-то могут закомуфлировать проявление своих
чувств, а вот припухающие, рдеющие губы не скроешь, они всегда выдают мои
желания. Опустила я лицо, а стоим-то мы тесно прижатые друг к другу, и
рассматриваю прямо перед собой гладкий ворс его шерстяной куртки. А тут
вагон качнуло, я носом уткнулась ему в грудь, откинулась, попыталась
отодвинуться, да не тут то было! Вагон, как назло, замотало из стороны в
сторону, я затравленно взглянула на него и улеглась щекой ему на грудь.
И тут сверху раздался шепот:
- Не смущайтесь... Я вас удержу!
Кто бы сомневался, только не я! Казалось, что уже ничто не может
оторвать меня от него, будь моя воля - ехала бы так вечно... Прижимаясь к
нему, я ощущала как он дышит, и изнывала от желания прижаться к нему еще
сильнее, чтобы почувствовать как его грудь вздрогнет и заволнуется от
участившегося дыхания. Но такой смелости я не набралась, да и Бог его знает
как бы он на это среагировал, мужчины бывают разные, хотя мне кажется, всем
мужчинам должно быть приятно, что они волнуют женщину. Но есть и такие,
которые делают возмущенное лицо, начинают говорить о какой-то черте, которую
не стоит переступать и так далее, по-моему они просто ханжи. Так или иначе,
но разрушать момента мне не хотелось. А самые сладкие моменты, согласись,
Машенька, это моменты ожидания и начала. Когда его еще не знаешь, то можешь
только представлять его реакцию на себя. Тут уж фантазия расстарается... А
потом, правда, ходишь с такой дикой болью в животе от неудовлетворенности
этих фантазий, которые, впрочем, [Image] как правило, ни один мужчина и не
может удовлетворить по причине своего эгоизма. Кое-кто, правда, не советовал
мне обобщать в этом [Image] вопросе, но сам при этом не попытался доказать
обратного на деле.
[Image] Ну да ладно. А кончилось все, Машенька, довольно быстро. Поезд
подъехал к центральной станции, все стали выходить, нас отлепило [Image]
друг от друга, освободились места, я села. А он, даже не взглянув на меня,
ушел в другой конец вагона, тоже сел, достал из дипломата журнал и уткнулся
в него. Как я ни старалась пускать [Image] ему посылы, он был броней -
неприступной и такой же холодной. Я потерла лоб рукой, от руки пахло его
одеколоном, значит мне [Image] ничего не показалось. Он вышел на моей
станции, как-то странно неся дипломат перед собой, заторопился к эскалатору
и скрылся. И только тут я сообразила в чем дело! Куртка у него короткая,
[Image] джинсы - в обтяжку, ноги, кстати, обалденные. Скорее всего, наш
эротичный подземный тур все-таки оставил следы в конфигурации его [Image]
тела. Машенька, признаюсь честно, я пожалела, что была в шубе, ослабившей
чувствительность моих бедер... Вот и все.
[Image] Три месяца ходила неприкаянная, думала только о нем.
Просыпалась утром, еще глаза не успевала открыть - и тут же видела перед
внутренним взором его лицо, глаза, и опять ощущала удар его взгляда. Днем на
работе тоже думала только о нем. Вечером не могла уснуть, до того дошла, что
стала ощущать прикосновение его губ. Низ живота болел уже непрестанно. Я
даже испугалась, что могу себе весь свой тонкий женский организм угробить.
Сразу вспомнила Христовых невест, которые до того доводили себя в
монастырях, что в буквальном смысле ощущали соитие с Богом, даже были случаи
ложной беременности с ростом живота, в котором, как потом выяснялось,
никакого дитя не было. Недаром Ломоносов говорил, что молодым нельзя уходить
в монастырь, ибо вместо моления Богу, они тратят силы, энергию и время на
укрощение плоти.
Ты знаешь, я поняла, почему неразделенное чувство так нестерпимо
мучительно. Потому что в этот период накопление нежности растет в
геометрической прогрессии по отношению к остальной жизни, и эта нежность,
если она не отдана мужчине, вызвавшему ее, начинает разъедать душу. Оскар
Уайльд говорил это о неудовлетворенных желаниях, которые разъедают душу. Мне
кажется, он сузил проблему. Душу может разъедать и нежность, и любовь, и
любое другое чувство, не имеющее выхода. И вот недавно произошло со мной
нечто невыразимое. Не пугайся, Машенька, начало самое что ни на есть
банальное. Заехал ко мне мой давний поклонник. Желаний у меня, бедняжки,
истерзанной подземной любовью, как ты сама понимаешь, не было никаких. Но
выпили чего-то вкусного, потрепались, по глазам вижу - заводится, а мне
сопротивляться стало вдруг лень. Провались, думаю, все пропадом, да и о
здоровье пора подумать. Расстегнула ему рубашку, прижалась губами к его
животу, и сдалась.
Машенька, вот тут-то меня и накрыло. Почувствовав его погружение в
меня, я закрыла глаза. И тут же увидела лицо того, близкого моего попутчика.
И не просто отвлеченно увидела, а увидела его над собой... Это не мой
поклонник погружался в меня, а он. Я видела его полуприкрытые глаза, видела
как менялось его лицо от движений нашей близости, слышала его дыхание,
именно такое, какое я представляла и хотела услышать там в метро. Ты не
представляешь, Машенька, что со мной стало, каким темным туманом заволокло
мое сознание... Из женщины я превратилась в тигрицу, тело мое, как пишут в
любовных романах, выгнуло дугой. Кончики грудей встали дыбом под его руками.
Я увидела его руки, Машенька, как в живую. Сильные и нежные, с наполненными
венами, в которых, когда к ним прижимаешься губами, чувствуется
стремительный ток его крови. Я увидела и ощутила его щеку, гладко выбритую,
с небольшим раздражением у виска, пахнущую его одеколоном, запах которого я
не могу забыть. И, наконец, я почувствовала его горячие губы, сначала
терпеливые, а потом все более неистовые и жадные.
Конец был ужасен. Такого безумного, черного, дьявольского конца я не
испытывала никогда и, надеюсь, не испытаю более. Меня скрутило и швырнуло
под огненный смерч, застывший в бешеном вращении над моим телом и с
ураганной силой разверзнувший мои бедра. Его клокочущая воронка вошла в мое
лоно, пронзила его, прокатилась по позвоночнику и вырвалась через чакры
потоком ослепляющего света. Дикое, режущее наслаждение полоснуло и разорвало
мое сознание, я что-то выстонала и замолчала. Больше не помню ничего...
Когда я очнулась, мой поклонник стоял нагой у окна и нервно курил.
Видно заметив в отражении в стекле, что я шевельнулась, он повернулся,
подошел ко мне и лег рядом. Помолчал, с какой-то тоской вглядываясь в меня,
а потом спросил:
- Кто он?
Я отлично поняла, кого он имеет в виду, и ответила правду - что не
знаю.
- Но ты же звала его по имени! - возмутился он.
Тут у меня, Машенька, в голове пронеслось воспоминание, что я,
действительно, что-то говорила. Но ты мне объясни - как я могла звать по
имени того, чьего имени я не знаю?! Можешь представить лицо моего
поклонника, когда я его спросила - какое же имя я произнесла! Он загасил
сигарету, молча оделся и ушел, так ничего и не ответив. Дверь, правда,
закрыл тихо. А теперь скажи - как жить дальше? Мало того, что я до этого
напредставляла кучу всякого, теперь к этой куче добавились какие-то
реально-ирреальные воспоминания, которые не дают мне отныне покоя. Хуже того
- я теперь боюсь с кем-нибудь ложиться в постель.
Короче говоря, не выдержала я всего этого, взяла отпуск, и из метро
теперь не вылезаю, пытаясь разыскать его. Только он сможет освободить меня
от этого наваждения. И еще я пытаюсь вспомнить его имя, которого я никогда
не знала. Господи, за что мне это наказание?!
Целую тебя, Машенька, ты у меня единственная, кто поймет и не осудит,
да и кому еще я могу такое рассказать... Санкт-Петербург, 17 марта 1997 года
НОКТЮРН
Иллюстрации Долгор Санжмятав
И был Он. Хрупкий и юный.
Его лицо было удивительно нежным. Легкая грусть, свойственная много
думающим людям, плескалась в его черных вишневых глазах. Его отличительной
чертой было молчание. Это было молчание одиночества и немного молчание
ожидания. И была Она. [Image] Совсем уже не хрупкая и далеко не юная.
Ей было много больше, чем ему, так много больше, что уже и не было
смысла подсчитывать. Отголоски прежних страстей и привязанностей иногда едва
слышно приходили к ней в ее неодинокие ночи, но уже несколько лет она не
чувствовала Весны. Он был еще совсем в начале своего пути. Ее же путь
пролегал по пологим склонам Осени.
И однажды пришел День... Он поднял на нее глаза. Почувствовав это, она
