как он сам. Он просил меня пойти с ним, но я отказался, потому что, по
правде говоря, не испытывал больше любви к людям. Если не считать
присутствующих, то у меня были лишь неприятности, когда я случайно
сталкивался с людьми.
- Ты помнишь времена Катастрофы? - спросил Кашинг.
- Конечно. Я помню происходившее, но бесполезно спрашивать меня о
значении событий, потому что я не понимал их тогда и, несмотря на все
размышления, не понимаю и сейчас. Видите ли, я был обычным дворовым
роботом, исполнителем различных домашних работ. Меня научили выполнять
лишь простейшие задания, хотя я знаю, что многие роботы получали
специальную подготовку и были искусными техниками и кем угодно. И
воспоминания мои по большей части неприятны, хотя за последние столетия я
научился приспосабливаться к условиям. Я не предназначен быть одиноким
механизмом, но мне пришлось им стать. Оказавшись в таких условиях, я
научился жить для себя, но счастья это мне не принесло. Поэтому я с
радостью присоединился бы к вам.
- Даже не зная, чего мы добиваемся? - спросила Мэг.
- Даже так. Если мне что-нибудь не понравится, я просто смогу уйти.
- Мы ищем Место, - сказал Кашинг, помолчав. - Место, откуда уходили к
Звездам.
Ролло серьезно кивнул.
- Я слышал о нем. Мало кто о нем знает, но много лет назад я о нем
слышал. Насколько я понял, оно расположено на столовой горе или на холме
где-то на западе. Холм окружен деревьями, и легенды утверждают, что эти
деревья охраняют место и никого туда не пропускают. Говорят, его охраняют
и другие приспособления, хотя я ничего о них не знаю.
- Где же это место?
Ролло развел руками.
- Кто знает? Рассказывают о многих странных местах, предметах и
людях. Старик, с которым я провел зиму, упоминал о нем... мне кажется,
лишь один раз. Но он рассказывал много историй, и не все в них было
правдой. Он говорил, что это место называют холмом Грома.
- Холм Грома, - сказал Кашинг. - Вы знаете, где может быть холм
Грома?
Ролло покачал головой:
- Где-то в стране Великих равнин. Это все, что я знаю. Где-то за
великой Миссури.
12
Отрывок из "Истории" Уилсона
Одним из странных изменений, последовавших за Катастрофой и
развившихся в последующие столетия, был рост необычных способностей людей.
Рассказывают о многих, обладавших такими способностями, некоторые рассказы
говорят о совершенно невероятных вещах, но правда ли все это, невозможно
судить.
На полках университета хранится большая литература о паранормальных
возможностях, и в некоторых случаях существование таких возможностей
подтверждается. Впрочем, большая часть этой литературы чисто теоретическая
и очень противоречива. При ближайшем рассмотрении докатастрофической
литературы (а другой у нас, разумеется, нет) становится очевидным, что эти
теории содержат зерно истины.
Хотя после Катастрофы не существует документов, на которых можно
основываться, кажется, что паранормальные и психические феномены
проявляются гораздо чаще. Разумеется, ни один из рассказов о таких случаях
нельзя проверить, как это делалось раньше. Может их потому так много, что
некому их опровергнуть. В пересказах может теряться истинное содержание
этих историй. Но даже с учетом всех этих соображений возникает
впечатление, что количество таких феноменов увеличивается.
Некоторые мои коллеги в университете, с которыми я разговаривал,
говорят, что это увеличение, по крайней мере, частично можно объяснить
уничтожением физической науки и технологии. Мышление человека находилось
под властью догм физики и технологии. И если человеку всю жизнь вбивали в
голову, что какие-то вещи невозможны и верить в них глупо, то человек
переставал интересоваться своими скрытыми возможностями. Это означает, что
те люди до Катастрофы, у которых проявлялись паранормальные психические
способности, подавляли их (кто же добровольно признается в собственной
глупости?), и развитие в этой области стало невозможно.
В результате все такие феномены почти исчезли перед лицом
технологического диктата, утверждавшего, что они невозможны.
Сегодня такого диктата нет. Технологическое мышление
дискредитировано, если не уничтожено совершенно вместе с гибелью машин и
социальной системы, на которой оно было основано. И человеческие
способности, которые раньше подавлялись, смогли снова развиться. Возможно
также, что нынешняя ситуация создала окружение, в котором
нетехнологическое мышление имеет возможность победить. Можно гадать, каким
был бы мир, если бы наука, созданная человеком, не была почти
исключительно физической и если бы не возникла технология. Лучше всего
было бы, конечно, если бы наука и все отклоняющееся от нее развивалось
параллельно, взаимодействуя и перекрещиваясь. Однако высокомерие науки
привело к тому, что все другие способы мышления заглохли...
13
Они шли вверх по реке, двигаясь уже днем, поскольку теперь двое
следили за прерией - либо Кашинг, либо Ролло взбирались на утесы и
проверяли, нет ли отрядов или другой опасности. В первые дни они видели
несколько отрядов; все двигались на запад, не интересуясь речной долиной.
Глядя на них, Кашинг почувствовал беспокойство за университет, но сказал
себе, что нападение на него маловероятно. И в случае нападения прочные
стены сумеют защитить университет от любого врага.
Река Миннесота, вверх по которой они шли, была спокойнее Миссисипи.
Она текла по лесистой долине, как ходит ленивый человек, не дергаясь и не
торопясь. Большей частью она была узкой, хотя временами разливалась в
низких болотистых берегах, и путникам приходилось делать большие обходы.
Вначале Кашинг сожалел о медлительности их продвижения. В одиночку он
прошел бы вдвое больше, но постепенно успокоился. В конце концов, думал
он, никто не ограничивает времени их путешествия.
Успокоившись, он начал наслаждаться путешествием. За годы жизни в
университете он забыл радости свободной жизни, и теперь вновь познавал ее:
прохладу раннего утра, восход солнца, звуки ветра в листве. V-образная
форма следа, который остается за плывущей выдрой, неожиданная красота
цветочной полянки, крик совы в сумерках над рекой, вой волков в утесах.
Они рыбачили, ловили жирных кроликов, изредка им попадались куропатки или
утки.
- Сынок, эта еда получше, чем сушеное мясо в твоем мешке, - говорила
Мэг.
- Может наступит время, - заметил Том, - когда мы будем рады этому
мясу.
Он знал, что это самая легкая и сытая часть их пути. Когда они
оставят речную долину и двинутся по равнинам на запад, идти будет гораздо
труднее.
Через несколько дней вернулась Дрожащая Змея Ролло и заплясала над
ним. Она была почти невидима, тонкая полоска звездной пыли, мерцающая в
лучах солнца, а по ночам горящая мягким светом.
- Когда-то я считал ее своим другом, - сказал Ролло. - Вы можете
считать, что весьма странно думать о блестящем пятне света как о друге, но
если много столетий ты одинок и лишен друзей, даже такая нематериальная
вещь, как искорка в лучах солнца, может стать другом. Но когда меня зажало
деревом, она исчезла. Если бы она только осталась со мной, я не был бы
один. Не спрашивайте меня, что это такое. Не знаю. Я провел много часов,
пытаясь догадаться. Но ничего не установил. И не спрашивайте, когда оно
появилось впервые, прошло столько времени, что меня подмывает сказать: она
всегда была со мной. Конечно, это не так: я помню время, когда ее еще не
было.
Робот говорил безостановочно. Как будто прорвало поток слов,
накопившихся за долгие годы одиночества.
- Я помню то, что вы называете Катастрофой, - говорил он, когда они
сидели вокруг небольшого костра (небольшого и хорошо скрытого, чтобы никто
не смог его увидеть со стороны), - но я мало что понял в этих событиях. Я
был дворовым роботом в большом доме, который стоял на холме высоко над
могучей рекой; но это не была Миссисипи, а какая-то другая река на
востоке... Я не знаю ни названия реки, ни имени владельцев дома: дворовый
робот и не должен этого знать. Спустя какое-то время до меня и других
роботов дошли слухи, что люди уничтожают машины. Мы не могли понять этого.
Мы знали, что люди зависят от машин. Я помню, что мы часто говорили об
этом. К этому времени люди, жившие в доме, бежали; я не знаю, куда они
могли бежать. Ведь нам ничего не говорили. Все, что нам нужно было знать,
это делать то или это. Мы продолжали выполнять свои обычные задания, хотя
они потеряли всякий смысл.
И вот однажды - я хорошо это помню, потому что для меня это было
шоком, - один робот сказал, что он после некоторых размышлений пришел к
выводу, что мы тоже машины и что если уничтожение машин будет
продолжаться, и мы тоже будем уничтожены. Люди, сказал он, пока не
обратили на нас внимания, потому что мы менее важны, чем другие машины. Но
придет время, сказал он, когда они покончат с другими. Как можете
догадаться, эти слова вызвали среди нас смятение и споры. Среди нас были
такие, кто начал немедленно доказывать, что мы машины, другие говорили -
нет. Я помню, что слушал эти споры, не принимая в них участия, но, обсудив
этот вопрос про себя, пришел к выводу, что мы все же машины или по крайней
мере можем быть классифицированы как машины. Придя к этому заключению, я
не стал тратить времени на жалобы, а начал думать. Как мне защитить себя?
В конце концов мне стало ясно, что лучше всего отыскать такое место, где
люди не смогли бы добраться до меня. Я не говорил об этом с другими
роботами - кто я такой, чтобы говорить им, что делать? - и считал, что
робот, действуя в одиночку, имеет больше шансов спастись: группа роботов
привлечет внимание, а одинокий робот проскользнет незаметно.
Я ушел как можно незаметнее и прятался во многих местах. От других
беглых роботов я узнал, что люди, покончив с более важными машинами,
начали охотиться за роботами. И не потому, что мы представляли для них
угрозу, а потому что мы были машинами, и похоже было, что они решили
уничтожить все машины, независимо от их важности. И что всего хуже, у них
изменилось настроение: они охотились за нами не в гневе и ярости, как
уничтожали другие машины; охота за нами превратилась у них в спорт, как
будто речь шла о лисе или еноте. Если бы не это, мы легче перенесли бы
охоту: представлять угрозу - в этом есть хоть какое-то достоинство. Но
какое достоинство в кролике, за которым гонится собака? И еще большее
унижение - я узнал, что наши тела расчленяют и берут кожух мозга в
качестве трофея. Это вселило в нас крайнее отчаяние и страх. Ведь мы могли
только убегать и прятаться, потому что в нас был встроен запрет на всякое
насилие. Мы не можем защищаться, только убегать. Я преодолел этот запрет,
но много позже и почти случайно. Если бы этот полусумасшедший гризли не
напал на меня, я все еще подчинялся бы запрету. И значит, не добыл бы
жира. И сегодня мое тело истлело бы, а кожух мозга валялся бы и ждал, пока
кто-нибудь не подберет его, как сувенир.
- Не совсем как сувенир, - сказал Кашинг. - В этом стремлении к
головным кожухам какой-то мистицизм, до конца не понятый. Тысячу лет назад
один человек в университете написал историю Катастрофы, в ней он
рассуждает о ритуале собирания кожухов и его символизме, но не приходит к
определенному заключению. Я не слышал об этом обычае. За все три года, что
