пропитание. Однако жили они неплохо. Еды всегда хватало, были и дрова для
очага, и шкуры, чтобы одеваться в холодную погоду. Одна лошадь околела,
вероятно, от старости, и старик ушел, отсутствовал десять дней и вернулся
с двумя лошадьми. Он никогда не говорил, где добыл их, и никто не
спрашивал. Они знали, что он, должно быть, украл их, потому что не брал с
собой ничего для покупки. Лошади были молодые и сильные, и было очень
хорошо, что их двое, потому что спустя короткое время околела вторая
старая лошадь, а чтобы пахать, возить дрова и сено, нужны две лошади. К
тому времени Том был уже достаточно большим, чтобы работать, поэтому он
ясно помнил, как помогал деду снимать шкуры с мертвых лошадей. Он плакал,
делая это, и старался скрыть свои слезы, а позже, оставшись один, горько
рыдал, потому что любил этих лошадей. Но нельзя было терять шкуры, при их
образе жизни все приходилось беречь.
Когда Тому было четырнадцать, в жестокую зиму, когда землю толстым
слоем покрыл снег, а с холмов срывались метель за метелью, его мать
заболела. Она лежала в постели, тяжело, с хрипом дыша. Они вдвоем с дедом
заботились о ней: он и злобный, раздражительный старик, превратившийся
вдруг в воплощение нежности. Они натерли ей горло теплым гусиным жиром,
который хранился в шкафу в бутылочке как раз для таких случаев, и закутали
ей горло в кусок фланели, чтобы жир подействовал. Они прикладывали к ее
ногам горячие кирпичи, а дед варил на печи луковый настой и поил ее этим
настоем, чтобы смягчить сухость в горле. Однажды ночью, уставший от забот.
Том уснул. Старик разбудил его. "Мальчик, - сказал он, - твоя мать
умерла". И отвернулся, чтобы Том не видел его слез.
При первом свете утра они вышли и разгребли снег под древним дубом,
где любила сидеть мать Тома, глядя на овраг, потом разложили костер, чтобы
оттаяла земля и можно было выкопать могилу. Весной с большим трудом они
притащили три валуна и уложили их на могиле, чтобы обозначить ее и
сохранить от волков, которые теперь, когда земля оттаяла, могли попытаться
раскопать ее.
Жизнь продолжалась, но Тому казалось, что в старом сквернослове
что-то надломилось. Он по-прежнему любил браниться, но красноречие его
надломилось. Теперь он много времени проводил в кресле-качалке на пороге,
а большую часть работы выполнял Том. Старик стал разговорчив, как будто
пытался разговорами заполнить образовавшуюся вокруг пустоту. Они с Томом
разговаривали часами, сидя на пороге, а зимой и в холодные времена - перед
очагом. Большей частью говорил дед, извлекая из своей памяти события почти
восьмидесяти лет; возможно, не все его рассказы были правдивы, но все
очень интересны и основывались на истинных происшествиях. Рассказ о том,
как он уходил на запад и убил ножом раненного стрелой гризли (даже в свои
юные годы Том воспринял этот рассказ с недоверием); рассказ о торговле
лошадьми, причем на этот раз старика классически надули; рассказ о
чудовищной зубатке, которую ему три часа пришлось тащить к берегу; рассказ
о том, как во время одного путешествия он оказался вовлеченным в войну
двух племен, причины этой войны трудно было объяснить; и рассказ об
университете (чем бы ни был этот университет) далеко на севере, окруженном
стеной и населенным странным племенем, людей которого с некоторой долей
презрения называли "яйцеголовыми" (старик понятия не имел, что это
значит); он предположил, что употреблявшие это словцо тоже не понимают его
значения, просто используют презрительную кличку, пришедшую из далекого
туманного прошлого. Слушая долгими вечерами рассказы старика, мальчик
начинал видеть в нем другого человека, более молодого, начал понимать, что
его злобность и раздражительность - лишь маска, надетая им для защиты от
старости. А старость дед Тома считал самым большим и невыносимым
унижением, которое приходится терпеть.
Но недолго. Летом, когда Тому исполнилось шестнадцать лет, он
вернулся с поля и застал старика лежащим на пороге у кресла-качалки.
Больше ему не придется выносить унижения старости. Том выкопал могилу и
похоронил деда под тем же самым дубом, где лежала и его мать; он притащил
валун, на этот раз поменьше, потому что теперь приходилось работать
одному...
- Ты быстро повзрослел, - сказал Монти.
- Да, - согласился Кашинг.
- Но потом ты ушел в леса.
- Не сразу. Оставалась ферма и животные. Я не мог уйти и оставить их.
Они слишком зависели от меня. Я слышал о семье, живущей на хребте в десяти
милях от нас. Там жить было трудно. За водой им приходилось идти целую
милю к маленькому ручью. Почва каменистая и скудная. Глину трудно
обрабатывать. Они оставались там, потому что там были строения, которые
давали убежище и тепло. Но дом их стоял на открытом месте, не защищенном
от ветра. Да и любая из бродячих шаек могла легко их обнаружить. Итак, я
пошел к ним, и мы заключили договор. Они брали мою ферму и животных, а я
имел право получить половину приплода, если этот приплод будет и если я
когда-либо вернусь. Они переселились в овраг, а я ушел. Не мог оставаться.
Слишком много воспоминаний окружало меня. Мне нужно было чем-то заняться.
Конечно, я мог остаться на ферме, здесь хватало работы, но я не мог
смотреть на две могилы. Не думаю, чтобы я рассуждал о причинах.
Я просто знал, что должен уйти, но перед уходом мне нужно было
убедиться, что кто-то позаботится о животных. Я мог бы просто их
выпустить, но этого нельзя делать. Они привыкли к людям и зависели от них.
И без людей они бы погибли.
Я не думал о том, что буду делать, когда освобожусь от фермы. Поста
ушел в лес. Я хорошо знал его. И не только лес, но и реку. Я вырос здесь.
Это была дикая свободная жизнь, но вначале я загонял себя. Все время
двигался, оставляя за собой мили. Но в конце концов мне стало легче, и я
пошел не торопясь. У меня ни перед кем не было обязательств. Я мог делать,
что хотел, и идти, куда хотел. В первый же год я встретил двух других
молодых бродяг, похожих на меня. У нас получилась хорошая компания. Мы
отправились далеко на юг и побродили там, потом вернулись назад. Весной и
летом бродили вдоль Огайо. Прекрасная местность. Но потом мы расстались. Я
хотел идти на север, а они на юг. Я все чаще думал о том, что рассказывал
мне дед об университете. Я был любопытен. Мне хотелось научиться читать и
писать. В одном племени на юге - в Алабаме, может быть, хотя я и не
уверен, - мне встретился человек, умевший читать. Он читал большей частью
библию и молился. Я подумал: как хорошо уметь читать, не библию, конечно,
но все остальное.
- Должно быть, действительно хорошая жизнь, - сказал Монти. - Ты
наслаждался ею. Она помогла смягчить воспоминания.
- Да, хорошая, - кивнул Кашинг. - Теперь, думая о ней, я вспоминаю
только приятное. Но не все в ней было приятным.
- И теперь ты снова хочешь вернуться к ней. Проверить, так ли она
хороша, как воспоминания о ней. И, конечно, найти Место, откуда уходят к
Звездам.
- Звездное Место, - сказал Кашинг. - Оно преследует меня с тех пор,
как я нашел те записи Уилсона. Я все время спрашиваю себя, что это такое.
- Значит, ты уходишь?
- Да. Но я вернусь. Только отыщу Место или пойму, что его нельзя
найти.
- Тебе нужно будет идти на запад. Ты бывал там? - Кашинг покачал
отрицательно. - Это совсем не то, что леса, - сказал Монти.
- Через сто миль начинаются открытые прерии. Будь осторожен. Мы
знаем, что там что-то происходит. Какой-то вождь объединил несколько
племен, и они снялись с места. Я думаю, они пойдут на восток, хотя
невозможно представить себе, что придет в голову кочевника.
- Я буду осторожен, - сказал Кашинг.
5
Исследовательская группа катила вдоль бульвара, как делала это каждое
утро. Это время размышления, проверки и классификации всего узнанного за
предыдущий день.
Небо ясное, ни облачка; когда взойдет звезда, будет еще один жаркий
день. Кроме птиц, недовольно кричащих в тощих деревьях, и маленьких
грызунов, пробегающих в траве, ничего не двигалось. В щелях мостовой росла
трава. Густой кустарник скрывал поблекшие от времени статуи и
бездействующие фонтаны. За статуями и фонтанами башнями высились огромные
здания.
- Я тщательно обдумал ситуацию, - сказал N_1, - но не могу проникнуть
в логику Древнего и Почтенного, когда он говорит, что сохраняет надежду.
По всем критериям, которые установлены нами за тысячелетия галактических
исследований, господствующая раса этой планеты регрессирует без надежды на
улучшение. Подобный процесс мы наблюдаем повсеместно. Они создали
цивилизацию, не понимая ее скрытых течений, которые и привели к гибели. И
все же Д.и П. настаивает, что это всего лишь временный регресс. Он
говорит, что в истории этой расы было много таких отступлений, и каждый
раз она выходила из них с новыми силами. Я иногда думаю, что его мышление
искажено верностью, которую он испытывает к этой самобытной расе. Конечно,
можно понять его безграничную веру в эти существа, но очевидность
свидетельствует, что его вера ошибочна. Либо его мышление серьезно
страдает, либо он наивен превыше нашего понимания. N_2, глядевший в небо,
частью глаз осмотрел свое гладкое тело и с некоторым недоверием уставился
на товарища.
- Удивляюсь тебе, - сказал он. - Ты или шутишь, или чем-то сильно
взволнован. Д.и П. честен и далеко не наивен. Учитывая все нам известное,
мы должны признать его искренним. Более вероятно, что он обладает каким-то
знанием, которое он предпочел не сообщить нам, возможно, подсознательным
знанием, которое мы, несмотря на все наши исследования, не сумели
обнаружить. Мы, должно быть, ошиблись в своей оценке этой расы...
- Я думаю, - сказал N_1, - что это не очень вероятно. Ситуация вполне
укладывается в классическую схему, которую мы уже много раз наблюдали.
Конечно, есть некоторые отклонения, но общий рисунок безошибочен. Мы, вне
всякого сомнения, наблюдаем на этой планете классический конец
классической ситуации. Раса вступила в период окончательного упадка и
никогда не сможет снова подняться.
- Я согласился бы с тобой, - сказал N_2 задумчиво, - но у меня есть
сомнения. Теперь я склонен считать, что существуют и какие-то скрытые
факторы, не обнаруженные нами, или, что еще хуже, факторы, которые мы
обнаружили, но не придали им значения, считая их лишь вторичными.
- Мы уже знаем ответ, - упрямо заявил N_1, - и давно уже должны были
бы уйти отсюда. Мы зря тратим время. Этот случай лишь немногим отличается
от множества других, собранных нами. Что тебя так беспокоит?
- Во-первых, роботы, - сказал N_2. - Достаточное ли внимание мы им
уделили или же слишком быстро списали их? Списав их слишком быстро, мы
могли недооценить их значения и влияния на ситуацию. Потому что они, в
некотором смысле, продолжение создавшей их расы. И, возможно, немаловажное
продолжение. Может быть, они не играли, как мы предположили, заранее
запрограммированную и теперь бессмысленную роль. Мы не смогли извлечь
никакого смысла из разговоров с ними, но...
- Мы в сущности и не разговаривали с ними, - заметил N_1. - Они
обрушились на нас, пытаясь рассказывать свои бессмысленные истории. В их
сообщениях нет смысла. Мы не знаем, можно ли им верить. Все это болтовня.
И мы должны отдавать себе отчет в том, что это всего лишь роботы. Машины,
и весьма неуклюжие машины. И как таковые, они лишь воплощенный симптом
упадка, который характерен для всех технологических обществ. Они глупы и,
