И как мы должны быть начеку, чтобы не прозевать тот день, когда они примутся за старое, когда возродиться старый человеческий образ мыслей.~
- Но ты же сказал... - не унимался Джошуа.
Дженкинс сделал отрицательный жест.
- Пустяки, не обращай внимания, Джошуа. Мало ли что плетет старый робот. У меня иной раз все путается в мозгу, и я начинаю заговариваться. Слишком много о прошлом думаю, а ведь ты сам говоришь, что прошлого нет.
Икебод присел на корточках, глядя на Дженкинса.
- Конечно же, нет, - подтвердил он. - Мы проверяли и так и сяк - все данные сходятся, все говорят одно. Прошлого нет.
- Ему негде быть. - сказал Джошуа. - Когда идешь назад по временной оси, тебе встречается не прошлое. а совсем другой мир, другая категория сознания. Хотя Земля та же самая или почти та же самая. Те же деревья, те же реки, те же горы, и все-таки мир не тот, который мы знаем. Потому что он по- другому жил, по-другому развивался. Предыдущая секунда - вовсе не предыдущая секунда, а совсем другая, особый сектор времени. Мы все время живем в пределах одной и той же секунды. Двигаемся в ее рамках, в рамках крохотного отрезка времени, который отведен нашему миру.
- Наш способ мерить время никуда не годится, - подхватил Икебод. - Это он мешал нам верно представить себе время. Мы все время думали, что перемещаемся во времени, а фактически было иначе и ничего похожего. Мы двигались вместе со временем. Мы говорили: еще секунда прошла, еще минута прошла, еще час, еще день, - а на самом деле ни секунда, ни минута, ни час никуда не делись. Все время оставалась одна и та же секунда. Просто она двигалась - и мы двигались вместе с ней.
Дженкинс кивнул.
- Понятно. Как бревна в реке. Как щепки, которые несет течением. На берегу одна картина сменяется другой, а поток все тот же.
- В этом роде, - сказал Икебод. - С той разницей, что время - твердый поток и разные миры зафиксированы крепче, чем бревна в реке.
- И как раз в этих других мирах живут гоблины?
Джошуа кивнул:
- А где же им еще жить?
- И ты теперь, надо думать, соображаешь, как проникнуть в эти миры, - заключил Дженкинс.
Джошуа легонько почесался.
- Конечно, соображает, - подтвердил Икебод. - Мы нуждаемся в пространстве.
- Но ведь гоблины...
- Может быть, они не все миры заняли, - сказал Джошуа. - Может быть, есть еще свободные. Если мы найдем незанятые миры, они нас выручат. Если не найдем - нам туго придется. Перенаселение вызовет волну убийств. А волна убийств отбросит нас к тому месту, откуда мы начинали.
- Убийства уже происходят, - тихо произнес Дженкинс.
Джошуа наморщил лоб и прижал уши.
- Странные убийства. Убьют, но не съедают. И крови не видно. Как будто шел-шел - и вдруг упал замертво. Наши медицинские роботы скоро с ума сойдут. Никаких изъянов. Никаких причин для смерти.
- Но ведь умирают, - сказал Икебод.
Джошуа подполз поближе, понизил голос:
- Я боюсь, Дженкинс. Боюсь, что...
- Чего же тут бояться?
- В том-то и дело, что есть чего. Ангес сказал мне об этом. Ангес боится, что кто-то из гоблинов... кто-то из гоблинов проник к нам.
Порыв ветра потянул воздух из дымохода, прокатился кубарем под застрехой. Другой порыв поухал совой в темном закоулке поблизости. И явился страх, заходил туда и обратно по крыше, глухо, сторожко ступая по черепицам.
Дженкинс вздрогнул и весь напрягся, укрощая дрожь. У него сел голос.
- Никто еще не видел гоблина, - проскрежетал он.
- А его, может, вообще нельзя увидеть.
- Возможно, - согласился Дженкинс. - Возможно, его нельзя увидеть.
Разве не это самое говорил человек? Призрак нельзя увидеть, привидение нельзя увидеть, но можно ощутить их присутствие. Ведь вода продолжает капать, как бы туго ни завернули кран, и кто-то скребется в окно, и ночью псы на кого-то воют, и никаких следов на снегу.
~Кто-то поскребся в окно.~
Джошуа вскочил на ноги и замер. Статуя собаки - лапа поднята, зубы оскалены, обозначая рычание. Икебод весь превратился в слух, выжидая.
Кто-то поскребся опять.
- Открой дверь, - сказал Икебоду Дженкинс. - Там кто-то просится в дом.
Икебод прошел через сгусток тишины. Дверь скрипнула под его рукой. Он отворил, тотчас в комнату юркнула белка, серой тенью прыгнула к Дженкинсу и опустилась на его колени.
- Это же Поня! - воскликнул Дженкинс.
Джошуа сел и спрятал клыки. Металлическая физиономия Икебода расплылась в дурацкой улыбке.
- Я видела, как он это сделал! - закричала Поня. - Видела, как он убил малиновку. Он попал в нее метательной палкой. И перья полетели. И на листике была кровь.
- Успокойся, - мягко произнес Дженкинс. - Не торопись так, расскажи все по порядку. Ты слишком возбуждена. Ты видела, как кто-то убил малиновку.
Поня всхлипнула, стуча зубами.
- Это Питер убил.
- Питер?
- Вебстер, которого зовут Питером.
- Ты видела, как он метнул палку?
- Он метнул ее другой палкой. Оба конца веревкой связаны, он веревку потянул, палка согнулась...
- Знаю, - сказал Дженкинс. - Знаю.
- Знаешь? Тебе все известно?
- Да, - подтвердил Дженкинс. - Мне все известно. Это лук и стрела.
И было в его тоне нечто такое, отчего они все притихли, и комната вдруг показалась им огромной и пустой, и стук ветки по стеклу превратился в потусторонний звук, прерывающийся замогильный голос, причитающий, безутешный.
- Лук и стрела? - вымолвил наконец Джошуа. - Что такое лук и стрела?
~Да, что это такое?~ подумал Дженкинс. ~Что такое лук и стрела?
Это начало конца. Это извилистая тропка, которая разрастается в громовую дорогу войны.
Это игрушка, это оружие, это триумф человеческой изобретательности.
Это первый зародыш атомной бомбы.
Это символ целого образа жизни.
И это слова из детской песенки:
@Кто малиновку убил?
Я, ответил воробей.
Лук и стрелы смастерил
И малиновку убил!@
То, что было забыто. То, что теперь воссоздано. То, чего я опасался.~
Он выпрямился в кресле, медленно встал.
- Икебод, - сказал он, - мне понадобится твоя помощь.
- Разумеется, - ответил Икебод. - Только скажи.
- Туловище, - продолжал Дженкинс. - Я хочу воспользоваться моим новым туловищем. Тебе придется отделить мою мозговую коробку...
Икебод кивнул.
- Я знаю, как это делается, Дженкинс.
Голос Джошуа зазвенел от испуга:
- В чем дело, Дженкинс? Что ты задумал?
- Я пойду к мутантам, - раздельно произнес Дженкинс. - Настало время просить у них помощи.
Тень скользила вниз через лес, сторонясь прогалин, озаренных лунным светом. В лунном свете она мерцала, ее могли заметить, а этого допустить нельзя. Нельзя срывать охоту другим, которые последуют за ней.
Потому что другие последуют. Конечно, не сплошным потоком, все будет тщательно рассчитано. По три, по четыре - и в разных местах, чтобы не всполошить живность этого восхитительного мира.
Ведь если они всполошатся - все пропало.
Тень присела во мраке, приникла к земле, исследуя ночь напряженными, трепещущими нервами. Выделяя знакомые импульсы, она регистрировала их в своем бдительном мозгу и откладывала в памяти для ориентировки.
Кроме знакомых импульсов, были загадочные - совсем или наполовину. А в одном из них улавливалась страшная угроза...
Тень распласталась на земле, вытянув уродливую голову, отключила восприятие от наполняющих ночь сигналов и сосредоточилась на том, что поднималось вверх по склону.
Двое, притом отличные друг от друга. Она мысленно зарычала, в горле застрял хрип, а ее разреженную плоть пронизало острое предвкушение пополам с унизительным страхом перед неведомым.
Тень оторвалась от земли, сжалась в комок и поплыла над склоном, идя наперехват двоим.
Дженкинс был снова молод, силен, проворен, проворен душой и телом. Проворно шагал он по залитым лунным светом, открытым ветру холмам. Мгновенно улавливал шепот листвы и чириканье сонных птах. И еще кое- что.
Да, и еще кое-что!
Ничего не скажешь, туловище хоть куда. Нержавеющее, крепкое - никакой молот не возьмет. Но не только в этом дело.
~Вот уж никогда не думал,~ говорил он себе, ~что новое туловище так много значит! Никогда не думал, что старое до такой степени износилось и одряхлело. Конечно, оно с самого начала было так себе, да ведь в то время и такое считалось верхом совершенства. Что ни говори, механика может творить чудеса.
Роботы, конечно постарались - дикие роботы. Псы договорились с ними, и они смастерили туловище. Вообще-то псы не очень часто общаются с роботами. Нет, отношения хорошие, все в порядке, но потому и в порядке, что они не беспокоят друг друга, не навязываются, не лезут в чужие дела.~
Дженкинс улавливал все, что происходило кругом. Вот кролик повернулся в своей норке. Вот енот вышел на ночную охоту - Дженкинс тотчас уловил вкрадчивое, вороватое любопытство в мозгу за маленькими глазками, которые глядели на него из орешника. А вон там, налево, свернувшись калачиком, под деревом спит медведь и видит сны, сны обжоры, дикий мед и выловленная из ручья рыба с приправой из муравьев, которых можно слизнуть с перевернутого камня.
Это было поразительно - и, однако, вполне естественно. Так же естественно, как ходить, поочередно поднимая ноги. Так же естественно, как обычный слух. Но ни слухом, ни зрением этого не назовешь. И воображение тут ни при чем. Потому что сознание Дженкинса вполне вещественно и четко воспринимало и кролика в его норе, и енота в кустах, и медведя под деревом.
~И у самих диких роботов теперь такие же туловища,~ сказал он себе, ~ведь если они сумели смастерить такое для меня, так уж себе и подавно изготовили. Они тоже далеко продвинулись за семь тысяч лет, как и псы, прошедшие немалый путь после исхода людей. Но мы не обращали внимания на них, потому что так было задумано. Роботы идут своим путем, псы - своим и не спрашивают, кто чем занят, не проявляют любопытства. Пока роботы собирали космические корабли и посылали их к звездам, пока мастерили новые туловища, пока занимались математикой и механикой, псы занимались животными, ковали братство всех тех, кого во время человека преследовали как дичь, слушали гоблинов и зондировали пучины времени, чтобы установить, что времени нет.
Но если псы и роботы продвинулись так далеко, то мутанты, конечно же, ушли еще дальше. Они выслушают меня,~ говорил себе Дженкинс, ~должны выслушать, ведь я предложу задачу, которая придется им по нраву.
Как-никак мутанты - люди, несмотря на все свои причуды, они сыны человека. Оснований для злобы у них не может быть, ведь имя человек теперь не больше, чем влекомая ветром пыль, чем шелест листвы в летний день.
И кроме того, я семь тысяч лет их не беспокоил, да и вообще никогда не беспокоил. Джо был моим другом, насколько это вообще возможно для мутанта. С людьми иной раз не разговаривал, а со мной разговаривал. Они выслушают меня и скажут, что делать. И они не станут смеяться.
Потому что дело нешуточное. Пусть только лук и стрела - все равно нешуточное. Возможно, когда-то лук и стрелой были потехой, но история заставляет пересматривать многие оценки. Если стрела - потеха, то и атомная бомба - потеха, и шквал смертоносной пыли, опустошающей целые города, потеха, и ревущая ракета, которая взмывает вверх, и падает за десять тысяч миль, и убивает миллион людей...
Правда, теперь и миллиона не наберется. От силы несколько сот, обитающих в домах, которые построили им псы, потому что тогда псы еще помнили, кто такие люди, помнили, что их связывало с ними, и видели в людях богов. Видели в людях богов и зимними вечерами у очага рассказывали древние предания, и надеялись,что наступит день, когда человек вернется, погладит их по голове и скажет: №Молодцом, верный и надежный слуга¤.
И зря,~ говорил себе Дженкинс, шагая вниз по склону, ~совершенно напрасно. Потому что люди не заслуживали преклонения, не заслуживали обожествления. Господи, я ли не любил людей? Да и сейчас люблю, если на то пошло, но не потому, что они люди, а ради воспоминаний о некоторых из великого множества людей. Несправедливо это было, что псы принялись работать на человека. Ведь они строили свою жизнь куда разумнее, чем человек свою. Вот почему я стер в их мозгу память о человеке. Это был долгий и кропотливый труд, много лет я искоренял предания, много лет наводил туман, и теперь они не только называют, но и считают людей вебстерами.
