Люди стали для Псов вебстерами, только для Дженкинса они по - прежнему остаются Вебстерами.
- Что такое люди? - спрашивает Лупус, и Мишка оказывается не в состоянии ответить на этот вопрос. Дженкинс говорит в этом предании, что Псам незачем знать о Человеке. В главной части повествования он перечисляет нам меры, которые принял, чтобы стереть память о Человеке. Старые родовые предания забыты, говорит Дженкинс. Резон толкует это как сознательный заговор молчания, призванный оградить достоинства Псов, и, пожалуй, не такой уж альтруистический заговор, как старается изобразить Дженкинс. Предания забыты, говорит Дженкинс, и не надо их извлекать из забвения. Однако же мы видим, что они не были забыты. Где-то, в каком-то отдаленном уголке земного шара их по-прежнему рассказывали, потому-то они и сохранились до наших дней. Но если предания сохранялись, то сам Человек исчез или почти исчез. Дикие роботы продолжали существовать - если только они не были плодом воображения, - однако ныне и они тоже исчезли. Исчезли Мутанты, а они с Человеком из одного племени. Если существовал Человек, вероятно, существовали и Мутанты.
Всю развернувшуюся вокруг цикла полемику можно свести к одному вопросу: существовал ли Человек на самом деле? Если читатель, знакомясь с преданиями, станет в тупик, он окажется в превосходной компании: ученые и специалисты, всю жизнь посвятившие исследованию цикла, пусть даже у них больше информации, пребывают в таком же тупике.
VII.
ЭЗОП.
Серая тень скользила вдоль скальной полки к логову, поскуливая от досады и разочарования, потому что заклинание не подействовало.
Косые лучи вечернего солнца высвечивали лицо, голову, туловище, расплывчатые, смутные, подобно утренней мгле над ущельем.
Внезапно полка оборвалась, и тень растерянно присела, прижимаясь к стенке: логова не было! На месте логова - обрыв!
Тень стремительно повернулась, окинула взглядом долину. И река совсем не та. Ближе к утесам течет, чем прежде текла. И на скале появилось ласточкино гнездо там, где раньше никакого ласточкиного гнезда не было.
Тень замерла, и ветвистые щупальца на ее ушах развернулись, исследуя воздух.
Жизнь! В воздухе над пустынными распадками среди череды холмов реял едва уловимый запах жизни.
Тень зашевелилась, встала, поплыла вдоль полки.
Логова нет, и река другая, и к скале прилепилось ласточкино гнездо.
Тень затрепетала от вожделения. Заклинание подействовало, не подвело. Она проникала в другой мир.
Другой, и не только с виду. Мир, до того насыщенный живностью, что сам воздух ею пахнет. И может быть, эта живность не умеет так уж быстро бегать и так уж ловко прятаться.
Волк и медведь встретились под большим дубом и остановились поболтать.
- Говорят, убийства происходят, - сказал Лупус.
- Непонятные убийства, брат, - пробурчал Мишка. - Убьют и не съедают.
- Символические убийства, - предположил волк.
Мишка покачал головой.
- Вот уж никогда не поверю, что могут быть символические убийства. Эта новая психология, которую псы нам преподают, совсем тебе голову заморочила. Убийства могут происходить либо из ненависти, либо от голода. Стану я убивать то, чего не могу съесть.
Он поспешил внести ясность:
- Да я вообще не занимаюсь убийством, брат. Ты ведь это знаешь.
- Конечно, - подтвердил волк.
Мишка лениво зажмурил свои маленькие глазки, потом открыл их и подмигнул.
- Нет, вообще-то случается иногда перевернуть камень и слизнуть муравьишку- другого.
- Не думаю, чтобы псы посчитали это убийством, - серьезно заметил Лупус. - Одно дело - зверь или птица, другое дело - насекомое. Никто нам не говорил, что нельзя убивать насекомых.
- А вот и неверно, - возразил Мишка. - В канонах на этот счет ясно сказано: "Не губи жизнь. Не лишай другого жизни".
- Вообще-то, кажется, ты прав, брат, - ханжески произнес волк. - Кажется, там так и сказано. Но ведь и сами псы не больно-то церемонятся с насекомыми. Слышал небось, они все стараются придумать блохомор посильнее. А что такое блохомор, спрашивается? Средство морить блох. Убивать их, понял? А ведь блохи - живность, блохи - живые твари.
Мишка яростно взмахнул передней лапой, отгоняя зеленую мушку, которая жужжала у него над носом.
- Пойду на пункт кормления, - сказал волк. - Ты не идешь со мной?
- Я еще не хочу есть, - ответил медведь. - И вообще сейчас рано. До обеда еще далеко.
Лупус облизнулся.
- А я иногда зайду туда как бы невзначай, и дежурный вебстер обязательно что-нибудь найдет для меня.
- Смотри, - предостерег его Мишка. - Просто так он тебя не станет подкармливать. Не иначе что-нибудь замыслил. Не верю я этим вебстерам.
- Этому верить можно, - возразил волк. - Он дежурит на пункте кормления, а ведь совсем не обязан. Любой робот справится с этим делом, а он попросил ему поручить. Мол, надоело торчать в этих душных домах, где, кроме игр, никаких занятий. Зайдешь к нему - смеется, разговаривает, все равно как мы. Славный парень, этот Питер.
- А я вот слышал от одного пса, - пророкотал медведь, - будто Дженкинс говорил, что на самом деле их вовсе не вебстерами зовут. Мол, никакие они не вебстеры, а люди...
- А что такое люди? - спросил Лупус.
- Ведь я же тебе толкую: это Дженкинс так говорит...
- Дженкинс, - объявил Лупус, - до того старый стал, что у него ум за разум заходит. Столько надо всего в голове держать! Ему небось уже тысяча лет с лишком.
- Семь тысяч, - отозвался медведь. - Псы задумали ему на день рождения большой праздник устроить. Готовят в подарок новое туловище. Старое уже совсем износилось, чуть не каждый месяц в починке.
Он глубокомысленно покачал головой.
- Что ни говори, Лупус, а все-таки псы для нас немало сделали. Взять хотя бы пункты кормления... А медицинские роботы, а всякие прочие вещи. Да вот в прошлом году у меня зуб зверски разболелся...
- Ну, кормить-то можно было бы получше, - перебил его волк. - Они все твердят, дескать, дрожжи - все равно что мясо, такие же питательные и так далее. Но разве вкус с мясом сравнишь...
- А ты-то откуда знаешь? - спросил Мишка.
Волк замялся только на секунду.
- То есть... как откуда? Мне дед говорил. Такой разбойник был - нет-нет да закусит олениной. Он и рассказал мне, какой вкус у сырого мясца. Правда, тогда не было столько охранников, сколько их теперь развелось.
Мишка зажмурился, потом снова открыл глаза.
- Кто бы мне рассказал, какой вкус у рыбки... В Сосновом ручье форель водится. Я уже приметил. Проще простого: сунул лапу в ручей да выловил штучку-другую.
Он поспешно добавил:
- Конечно, я себе не позволю.
- Ну, конечно, - подхватил волк.
Один мир, а за ним другой, цепочка миров. Один наступает на пятки другому, шагающему впереди. Завтрашний день одного мира - сегодняшний день другого. Вчера - это завтра, и завтра - это тоже прошлое.
С той небольшой поправкой, что прошлого нет. Нет, если не считать воспоминаний, которые порхают на ночных крыльях в тени сознания. Нет прошлого, в которое можно проникнуть. Никаких фресок на стене времени. Никакой киноленты, которую прокрутил назад и увидел былое.
Джошуа встал, встряхнулся, снова сел и почесался задней лапой. Икебод сидел как вкопанный, постукивая металлическими пальцами по столу.
- Все верно, - сказал робот. - Мы тут бессильны. Все сходится. Мы не можем отправиться в прошлое.
- Не можем, - подтвердил Джошуа.
- Зато мы знаем, где находятся гоблины, - продолжал Икебод.
- Да, мы знаем, где находятся гоблины, - сказал Джошуа. - И может быть, сумеем к ним проникнуть. Теперь мы знаем путь.
Один путь открыт, а другой закрыт. Нет, не закрыт, конечно, ведь его и не было. Потому что прошлого нет, прошлого никогда не было, ему негде быть. На месте прошлого оказался другой мир.
Словно два пса, которые идут след в след. Один вышел, другой вошел. Словно длинный, бесконечный ряд шариковых подшипников, которые катятся по желобу, почти соприкасаясь, почти, но не совсем. Словно звенья бесконечной цепи на вращающейся шестеренке с миллиардами зубцов.
- Опаздываем, - сказал Икебод, глянув на часы. - Нам надо еще приготовиться, чтобы пойти на день рождения Дженкинса.
Джошуа опять встряхнулся.
- Да, не мешает. Сегодня у Дженкинса такой день! Ты только подумай, Икебод, семь тысяч лет!
- Я уже готов, - гордо сообщил Икебод. - Еще утром отполировал себя, а тебе надо бы причесаться. Вон какой лохматый.
- Семь тысяч лет, - повторил Джошуа. - Не хотел бы я столько жить.
Семь тысяч лет - семь тысяч миров, ступающих след в след. Да нет, куда больше. Каждый день - мир. Семь тысяч на триста шестьдесят пять. А может быть, каждый час или каждая минута - мир. Или даже что ни секунда, то мир. Секунда - вещь плотная, достаточно плотная, чтобы разделить два мира, достаточно емкая, чтобы вместить два мира. Семь тысяч на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят раз шестьдесят...
Вещь плотная и окончательная. Ибо прошлого нет. Назад пути нет. Нельзя вернуться и проверить рассказы Дженкинса: то ли это правда, то ли покоробившиеся за семь тысяч лет воспоминания. Нельзя вернуться и проверить туманные предания, повествующие о какой-то усадьбе, каком-то роде вебстеров, каком-то непроницаемом куполе небытия в горах далеко за морями.
Икебод подошел со щеткой и гребешком, и Джошуа отскочил в сторону.
- Не дури, - сказал Икебод. - Я не сделаю тебе больно.
- В прошлый раз чуть всю шкуру с меня не содрал, - пожаловался Джошуа. - Поосторожней там, где шерсть запуталась.
Волк пришел, надеясь подкрепиться, но ему ничего не предложили, а просить учтивость не позволяла, и теперь он сидел, аккуратно обвив лапы косматым хвостом, и смотрел, как Питер скоблит ножом прут.
Белка Поня прыгнула с развесистого дерева прямо на плечо Питера.
- Что это у тебя? - опросила она.
- Метательная палка, - - ответил Питер.
- Метать любую палку можно, - заметил волк. - Зачем тебе такая отделка? Бери какую попало и бросай.
- Это совсем новая штука, - объяснил Питер. - Я придумал и сделал. Только еще не знаю, что это такое.
- У нее нет названия? - спросила Поня.
- Пока нет, - сказал Питер. - Надо будет придумать.
- Но ведь любую палку можно бросить, - твердил волк. - Какую захотелось, ту и бросил.
- Не так далеко, - ответил Питер. - И не так сильно.
Он покрутил прут между пальцами - гладкий, круглый, потом поднес к глазу, проверяя, не криво ли получилось.
- Я его не рукой метаю, - объяснил он, - а другой палкой и веревкой.
Он взял вторую палку, прислоненную к дереву.
- А мне вот еще что непонятно. - сказала Поня. - Зачем тебе вообще понадобилось метать палки?
- Сам не знаю, - ответил Питер. - Интересно, вот и бросаю.
- Вы, вебстеры, странные твари, - строго произнес волк. - Иногда мне кажется, что вы не в своем уме.
- Можно в любую цель попасть. - сказал Питер. - Только надо, чтобы метательная палка была прямая и веревка хорошая. Первая попавшаяся деревяшка тут не годится. Пока подберешь...
- Покажи мне, - попросила Поня.
- Гляди. - Питер поднял повыше ореховое древко. - Видишь, крепкая, упругая. Согни ее - тут же опять выпрямляется. Я связываю оба конца веревкой, кладу вот так метательную палку, упираю ее одним концом в веревку и оттягиваю...
- Вот ты говоришь, можно в любую цель попасть, - сказал волк. - Попробуй попади.
- А во что? Выбирайте, а я...
Поня взволнованно показала:
- Вон, вон на дереве малиновка сидит.
Питер быстро прицелился, оттянул веревку, и древко изогнулось дугой. Метательная палка просвистела над поляной. Малиновка закувыркалась в воздухе, роняя перышки. Она упала на землю с глухим, мягким стуком и застыла, маленькая, жалкая, согнутые коготки смотрят вверх... Кровь из клювика окрасила листья под головой.
