И солнце было голубое. Голубое и палящее.
Медленно, осторожно он снова отворил дверь, сперва самую малость, потом пошире.
По-прежнему пустыня.
Захлопнув дверь, Дженкинс уперся в нее спиной, словно требовалась вся сила его металлического туловища, чтобы не пустить пустыню внутрь, преградить путь тому, что эта дверь и пустыня означали.
~Да, здорово у них голова варила~, сказал он себе. ~Здорово и быстро, куда там обыкновенным людям за ними гнаться. Мы и не представляли себе, как у них здорово варила голова. Но теперь-то я вижу, что она у них варила лучше, чем мы думали.
Эта комната - всего лишь прихожая, мост через немыслимые дали а другим мирам, другим планетам, вращающимся вокруг безвестных солнц. Средство покинуть Землю, не покидая ее, ключ, позволяющий, открыв дверь, пересечь пустоту.~
В стенах были другие двери, и Дженкинс посмотрел на них, посмотрел и покачал головой.
Он медленно прошел через комнату к выходу. Тихо, чтобы не нарушить безмолвие пыльного помещения, нажал дверную ручку, и вышел, и увидел знакомый мир. Мир луны и звезд; ползущей между холмами речной мглы, перешептывающихся через распадок древесных крон.
Мыши все так же сновали по своим травяным ходам, и в голове у них роились радостные мышиные мысли или что-то вроде мыслей. На дереве сидела сова, думая кровожадную думу.
~Рядом,~ думал Дженкинс, ~совсем еще рядом таится она - древняя лютая ненависть, древняя жажда крови. Но мы с самого начала обеспечили им преимущество, какого не было у человека, а впрочем, человечество скорее всего при любом начале осталось бы таким же.
И вот мы снова видим исконную жажду крови у человека, стремление выделиться, быть сильнее других, утверждать свою волю посредством своих изобретений - предметов, которые позволяют его руке стать сильнее любой другой руки или лапы, позволяют его зубам впиваться в плоть глубже любого клыка, которые достают и поражают на расстоянии.
Я думал получить помощь. Я пришел сюда за помощью.
А помощи не будет.
Не будет помощи. Ведь только мутанты могли мне помочь, а они ушли.
Теперь вся ответственность на тебе~, говорил себе Дженкинс, идя вниз по ступеням. ~Ты отвечаешь за людей. Ты должен их как-то остановить. Должен их как-то изменить. Ты не можешь позволить им погубить дело, начатое псами. Не можешь позволить им опять превратить этот мир в мир лука и стрел.~
Он шел по темной лощине под лиственным сводом и ощущал запах гниющих прошлогодних листьев, скрытых под новой зеленью. Ничего подобного он прежде не испытывал.
Его старое туловище не обладало обонянием.
Обоняние, обостренное зрение, восприятие мыслей других существ - способность читать мысли енотов, угадывать мысли мышей, жажду крови в мозгу ласок и сов...
И еще кое-что: отголосок чьей-то ненависти в дыхании ветра и какой-то чужеплеменный крик ужаса.
Эта ненависть, этот крик пронизали его сознание и приковали его к месту, потом заставили сорваться с места и бежать, мчаться вверх по склону, не так, как человек бежал бы в темноте, а как бежит робот, видящий во мраке и наделенный железным организмом, которому неведомы тяжелое дыхание и задыхающиеся легкие.
Ненависть - и он знал лишь одну ненависть, равную этой.
Чувство становилось все сильнее, все острее по мере того, как он мерил тропу скачками, и мысль его стонала от мучительного страха - страха перед тем, что он увидит.
Он обогнул кустарник и круто остановился.
Человек шел вперед, согнув руки в локтях, и на траве лежал сломанный лук. Волк распростерся на земле - половина серого туловища на свету, половина в тени, и от волка пятилась какая-то призрачная тварь, наполовину тень, наполовину свет, то ли видно, то ли не видно, будто фантом из кошмара.
- Питер! - крикнул Дженкинс, но крик его был беззвучным.
Потому что он уловил исступление в мозгу полупрозрачной твари - исступление и панический ужас пробились сквозь ненависть человека, который наступал на сжавшуюся в комок, брызгающую слюной тень. Панический ужас и отчаянное стремление - стремление что-то найти, что-то вспомнить.
Человек почти настиг ее. Он шел прямо, решительно - тщедушное тело, нелепые кулачки. И отвага.
~Отвага~, сказал себе Дженкинс, ~с такой отвагой ему сам черт не страшен. С такой отвагой он сойдет в преисподнюю, и разворотит дрожащую брусчатку, и выкрикнет злую, скабрезную остроту в лицо князю тьмы.~
Но тень уже нашла - нашла искомое, вспомнила заветное. Дженкинс ощутил волну облегчения, которая пронизала ее плоть, услышал магическую формулу - то ли слово, то ли образ, то ли мысль. Что-то вроде ворожбы, заклинания, чародейства, но не всецело. Мысленное усилие, мысль, подчиняющая себе тело, - так, пожалуй, вернее.
Потому что формула помогла. Тварь исчезла. Исчезла, улетучилась из этого мира. Никакого намека, ни малейшего признака. Словно ее никогда и не было.
А то, что она произнесла, то, что подумала? Сейчас. Вот оно...
Дженкинс осекся. Формула запечатлена в его мозгу, он помнит ее, помнит слово, помнит мысль, помнит нужную интонацию, но он не должен пускать ее в ход, должен забыть о ней, хранить ее в тайниках сознания.
Ведь она подействовала на гоблина. Значит, подействует и на него. Непременно подействует.
Человек тем временем повернулся кругом и теперь стоял, уставившись на Дженкинса, - плечи опущены, руки повисли.
На белом пятне лица зашевелились губы:
- Ты... ты...
- Я Дженкинс, - сказал ему Дженкинс. - У меня новое туловище.
- Здесь что-то было, - произнес Питер.
- Гоблин, - ответил Дженкинс. - Джошуа мне сказал, что к нам проник гоблин.
- Он убил Лупуса.
Дженкинс кивнул:
- Да, он убил Лупуса. Он и многих других убил. Это он занимался убийством.
- А я убил его, - сказал Питер. - Убил его... или прогнал... или...
- Ты его испугал, - объяснил Дженкинс. - Ты оказался сильнее его. Он испугался тебя. Страх перед тобой прогнал его обратно в тот мир, откуда он пришел.
- Я мог его убить, - похвастался Питер, - но веревка лопнула...
- В следующий раз, - спокойно заметил Дженкинс, - постарайся сделать более прочную тетиву. Я тебя научу. И сделай стальной наконечник для стрелы...
- Для чего?
- Для стрелы. Метательная палка - стрела. А палка с веревкой, которой ты ее метаешь, называется луком. Все вместе называется лук и стрела.
Питер сник.
- Значит, не я первый? Еще до меня додумались?
Дженкинс покачал головой:
- Нет, не ты первый.
Он пересек поляну и положил руку на плечо Питера.
- Пошли домой, Питер.
Питер мотнул головой.
- Нет. Я посижу здесь около Лупуса, пока не рассветет. Потом позову его друзей, и мы похороним его. - Он поднял голову и добавил, глядя в глаза Дженкинсу: - Лупус был мой друг, Дженкинс. Очень хороший друг.
- Иначе и быть не могло, - ответил Дженкинс. - Но мы еще увидимся?
- Конечно. Я приду на пикник. Вебстерский пикник. До него осталось около недели.
- Верно, - произнес Дженкинс, думая о чем-то. - Через неделю. И тогда мы с тобой увидимся.
Он повернулся и медленно пошел вверх по склону.
Питер сел около мертвого волка ждать рассвета. Раз или два его рука поднималась, чтобы вытереть щеки.
Они сидели полукругом лицом к Дженкинсу и внимательно слушали его.
- Теперь сосредоточьтесь, - говорил Дженкинс. - Это очень важно. Сосредоточьтесь, думайте, думайте как следует и представьте себе вещи, которые принесли с собой: корзины с едой, луки и стрелы и все остальное.
- Это новая игра, Дженкинс? - прыснула одна из девочек.
- Да, - сказал Дженкинс, - что-то вроде игры. Вот именно, новая игра. Увлекательная игра. Захватывающая.
- Дженкинс всегда к пикнику Вебстеров придумывает какую-нибудь новую игру, - заметил кто-то.
- А теперь, - продолжал Дженкинс, - внимание. Смотрите на меня и постарайтесь угадать, что я задумал...
- Это игра в угадайку! - взвизгнула смешливая девочка. - Угадайка - моя любимая игра!
Дженкинс растянул рот в улыбку.
- Ты права. Совершенно верно: это игра в угадайку. А теперь все сосредоточьтесь и смотрите на меня...
- Мне хочется испытать лук и стрелы, - сказал один из мужчин. - Потом, когда кончится игра, можно будет испытать их, Дженкинс?
- Можно, - терпеливо произнес Дженкинс. - Когда кончится игра, можете испытать их.
Он закрыл глаза и стал мысленно включаться в сознание каждого из них, проверяя всех поочередно и улавливая трепетное предвкушение в направленных к нему мыслях, ощущая, как его мозг тихонько щупают пытливые мысленные пальцы.
~Сильней!~ говорил он про себя. ~Сильней! Сильней!~
На экране его сознания появилась легкая рябь, и он поспешил разгладить ее.
Не гипноз, даже не телепатия, но что- то похожее, что-то очень похожее... Сосредоточить, слить воедино души собравшихся - вот в чем заключается его игра.
Медленно, осторожно он извлек из тайника формулу - слово, мысленный образ, интонацию. Потом передал все это в мозг, исподволь, не спеша - так разговаривают с ребенком, стараясь научить его верно произносить слова, правильно держать губы, двигать языком.
Подождал секунду, чувствуя, как другие ощупывают формулу, простукивают ее мысленными пальцами. А затем подумал громко - так, как думал гоблин.
И ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Ни щелчка в мозгу. Ни такого чувства, словно падаешь. Ни головокружения. Вообще никаких ощущений.
Значит, провал. Значит, все кончено. Значит, игра проиграна.
Он открыл глаза и увидел тот же склон. И солнце так же светило в бирюзовом небе.
Он сидел молча, сидел как истукан, ощущая устремленные на него взгляды.
Кругом все осталось по-прежнему.
Если не считать...
Там, где прежде алел кустик иван-чая, теперь покачивалась маргаритка. А рядом с ней появился колокольчик, которого не было, когда он закрыл глаза.
- Уже все?
Смешливая девочка была заметно разочарована.
- Все, все, - ответил Дженкинс.
- Можно нам теперь проверить луки и стрелы? - спросил один из юношей.
- Можно, только поосторожней. Не цельтесь друг в друга. Это опасная штука. Питер вам покажет, как ими пользоваться.
- А мы пока разберем припасы, - сказала одна женщина. - Ты захватил свою корзину, Дженкинс?
- Захватил, - ответил Дженкинс. - Она у Эстер. Я дал ей подержать на время игры.
- Чудесно, - отозвалась женщина. - Не было года, чтобы ты нас чем-нибудь не удивил.
~И в этом году удивлю, еще как удивлю,~ сказал себе Дженкинс. ~Вас поразят пакетики с ярлычками, в каждом пакетике - семена.
Да, нам понадобятся семена. Они понадобятся, чтобы вновь появились сады, вновь зеленели поля, чтобы люди вновь растили урожай. Нам понадобятся луки и стрелы, чтобы добывать мясо. Понадобятся остроги и рыболовные крючки.~
Постепенно он стал примечать еще кое- какие отличия. Другой наклон дерева на краю поляны. Новый изгиб реки в долине внизу. Дженкинс сидел на солнце, прислушиваясь к возгласам мужчин и подростков, которые испытывали луки и стрелы, слушая болтовню женщин, которые расстелили скатерть и теперь раскладывали еду.
~Скоро придется сказать им,~ думал он. ~Придется предупредить, чтобы не очень налегали на еду - не уписывали все в один присест. Эти припасы нужны нам, чтобы перебиться день-два, пока мы не накопаем корней, не наловим рыбы, не соберем плодов.
Да, сейчас придется созвать их и сообщить, что произошло. Объяснить, что отныне они могут полагаться только на собственные силы. Объяснить - почему. Объяснить, чтобы брались за дело и действовали по своему разумению. Потому что здесь их окружает девственный мир.
Предупредить их насчет гоблинов.
Впрочем, это не самое важное. Человек знает способ - жестокий способ. Способ одолеть любого, кто станет на его пути.~
Дженкинс вздохнул.
- Господи, помоги гоблинам, - произнес он.
Комментарий к восьмому преданию.
Существует подозрение, что восьмое, заключительное предание - фальсификация, что оно не входило в древний цикл; перед нами позднее сочинение, состряпанное сказителем, жаждавшим публичной похвалы.
Композиция не вызывает особых возражений, но слог заметно уступает словесному мастерству других преданий.
Кроме того, бросается в глаза литературная конструкция. Очень уж ловко организован материал, слишком плавно совмещены здесь контуры, сходятся сюжетные линии предыдущих частей цикла. А между тем если ни в одном из остальных преданий нет ничего похожего на историческую подоплеку, если в них явно преобладает мифическое начало, то восьмое предание зиждется на исторической основе.
