(44 размер) и, прийдя в столовую пожаловался своей маме, что она
купила ему малые тапки и они ему жмут. Это потом рассказала мне его
мама.
Дело идет на поправку.
Я шучу: нагреваю в стакане воду кипятильником и опускаю туда
термометр. Хочу нагреть до 40 градусов и напугать Маму. В термометре
что-то звонко щелкает. Я выхватываю его из стакана и снимаю
показания. Ртуть конечно же зашкалила и термометр лопнул. Что делать?
Я рассказываю все Маме. Она пытается стряхнуть распоясавшуюся ртуть
обратно в резервуар. После двух энергичных взмахов лопнувший
резервуар (это именно он щелкнул) разваливается и ртуть разливается
по всей палате. Мы ее собираем и вытряхиваем в унитаз. Потом Мама
тщательно, на несколько рядов моет пол и проветривает палату. Вот
такие шутки.
Или - я, согбенный и немощный дряхло поднимаюсь с кровати, беру
Славку за руку и направляюсь в столовую кушать. Возле двери я
внезапно распрямляюсь и бодрым шагом выхожу из палаты. Мама с
округлившимися глазами выскакивает следом. Я смеюсь: шутка. И не
отрываясь от пола шаркаю дальше.
В палату заходит уборщица. Она моет пол и беседует с Мамой. Речь
идет о нынешних продуктах питания, начиненных всяческой бытовой
химией. Она уверяет Маму, что лесные дикие яблочки гораздо лучше этих
красных, крупных, спелых садовых яблок. Мама соглашается. Уборщица
уходит. Меня душит смех. Мама не понимает причину моего веселья. Я с
трудом выдыхаю:"Яблочки...дикие..." Смеяться больно, от этого
становится еще смешнее, я падаю на бок и задыхаюсь.
Приходит Ветвицкий. Садится ко мне на кровать и мы долго
беседуем о клапанах и турбулентных потоках в устье аорты.
Через день мне ставили банки и горчичники. Однажды, вечером пришел
медбрат Ваня. "Готовься Савватеев, сейчас будем ставить горчичники!"-
сказал он и я сразу понял, что он навеселе. Хорошо, что в тот день
пришла очередь горчичников, а не банок. Не то он бы поджег меня
вместе с кроватью. Что-то напевая он налил в лоток воды и достал
горчичники. Я сел к нему спиной и задрал майку (очень неудобно, когда
из живота торчат провода). Ваня обмакнул горчичник и налепил его мне
на спину. В следующую секунду я заорал ("И вскрикнул внезапно,
ужаленный князь") и спину у меня свело от холода. Когда Ваня кончил
смеяться он объяснил мне, что отключили горячую воду и он набрал той
воды, которую не отключили, то есть холодной. Я отказался от таких
горчичников и сказал, что лучше сам нагрею воду кипятильником. Ваня
сказал:"Ну и неженка ты Савватеев!" и ушел.
В другой раз меня испытал на прочность медбрат Арсен. Это было еще
до горчичников, в пору, когда я находился еще на грани вменяемости.
Он должен был поставить мне две капельницы, одна с кровью, другая с
каким-то лекарством. Несколько раз ткнув мимо вен, он наконец
решил, что попал и удалился довольный собой, оставив меня в таком
положении: в одной руке капельница с кровью воткнутая мимо вены,
в другой руке капельница с лекарством и тоже мимо. Хорошо, что в
это время ко мне зашел Славик. Я почувствовал как правая рука
наливается распирающей болью. Лекарство давало себя знать. Я сказал
Славке, чтобы он позвал медбрата. Славка, видя мое перекошенное
лицо убежал за помощью. Ждать было невыносимо. Рука уже вся горела
до самого плеча. От жжения у меня даже выступили слезы. В то
же время другая рука была нейтрализована второй капельницей и
не могла ничем мне помочь. Боль нарастала. Я шепнул:"Гады,
фашисты!" (не помню всерьез или в шутку. "Фашисты" - это я
позаимствовал у Максима. Славка рассказывал, что когда Максиму
ставили укол перед зондированием, он кричал:"Что же вы делаете!
Пустите! Немцы, фашисты! Пустите!" и т. д.) Так вот я шепнул это и
приготовился к переходу в пятое измерение. Помощь пришла в
последний момент. Арсен, полный сомнений и недоверия, выдернул
наконец капельницу и поставил даже какой-то обезбаливающий укол. Тем
временем, вторая капельница тихо-мирно заливала мне под кожу кровь.
На общем фоне правой руки это было совсем не больно, но от этого не
менее вредно. Еще несколько попыток Арсена попасть мне в вену не
увенчались успехом. Тогда он сбегал в реанимацию за медсестрой (там
работают настоящие асы) и она вставила мне иглу в тыльную сторону
ладони. Через некоторое время после арсеновских пристрелок на левой
руке у меня расцвел огромный синяк с черезвычайно богатой цветовой
гаммой.
Пункция. Еще с детства, со времен первой моей операции у меня
сохранились об этой процедуре крайне неприятные воспоминания. Теперь
же, ко всему прочему я понимал в чем ее суть (через спину, длинной
иглой прокалывают плевральную полость и откачивают из нее кровь).
Поэтому, когда меня повели в процедурный кабинет, я весь трепетал.
Меня усадили верхом на стул. Ветвицкий и Иванов (второй мой хирург)
забренчали инструментами у меня за спиной. От испуга язык мой
развязался:"Можно один вопрос?" Иванов, ухмыляясь:"Можно."
Я:"Скажите, а это не очень больно?" Хирурги рассмеялись. Дальше мне
помогло мое отчасти ступорное состояние и остаточные явления общего
наркоза.
Однажды я спросил Славку:"Славка, почему у тебя губы сердечком?" Он
побежал к зеркалу и долго смотрелся.
Славка засиживался у меня допоздна. Мы рассказывали друг другу о
своей жизни. Травили анекдоты. Славка больше рассказывал про Червень
и каждый раз приглашал меня туда приехать. Это город в Белоруссии,
где живет его бабушка и где он проводит каждое лето. Мы сидели,
болтали, смеялись, пили чай, Славка даже пел. Наконец младшему
медперсоналу, располагавшемуся в комнате рядом надоедали громовые
раскаты Славкиного хохота. Приходил строгий медбрат и прогонял
Славку спать.
Мы играем в футбол. Мы - это вся малолетняя половина 9-го этажа и
я. Игра идет надувным шаром, взятым Славкой у доброй девочки Насти
4-5 лет от роду. Хороший удар, и плафон, оторвавшись от потолка,
повисает под опасным углом и почему-то не падает вниз. Приходит
медсестра. Ей, конечно и в голову не приходит заподозрить меня, а
шпана разбежалась. Она просит меня снять полуоторванный плафон,
приносит с поста стул. Я преодолевая слабость и головокружение
взгромождаюсь на него и снимаю плафон. После этого мы больше не
рисковали играть в коридоре и пошли на лифтерскую площадку, где
разделились на две команды. В одной команде был я, а в другой Славка
и совсем юный гражданин Санька. Мы играли до десяти. Я выиграл 10:0.
Причем Славка, в процессе игры обнаружил неплохую обводку. А потом он
перелетел через мяч и ударившись об каменный угол набил здоровую
шишку. Затем был нанесен решающий удар по мячу, в результате которого
с потолка и из плафона долго сыпалась пыль и известка, а в
мяче появилась маленькая дырочка, которая впрочем, довольно быстро
выпускала воздух из мяча. Мы пошли заклеивать шар ко мне в палату.
Был найден кусочек пластыря, но утечку воздуха он не прекратил. Так
мы его и вернули с дыркой.
Славке назначили операцию. Утром я зашел к нему в палату сказать
пару напутственных слов, но Славка уже крепко спал под воздействием
укола. Я погладил его по голове. Славка попытался открыть глаза но не
смог.
В последний момент операцию отменили - то ли не оказалось
крови с редкой Славкиной группой, то ли срочно нужно было делать
операцию кому-то другому.
Славка дрыхнул под наркотиками почти до обеда. Потом он проснулся,
оделся и долго еще ходил недовольный и мрачный как туча. Повеселел
он только к вечеру.
Ко мне пришел Славка. Он как всегда залез на мою подушку и
развернул свежий выпуск "Веселых картинок". Мы начали читать. У
Славки был синий фломастер и мы по ходу чтения подправляли некоторые
недоработки, допущенные художниками журнала. Дорисовали ворота в
сцене доисторического хоккея. Потом мы вдруг наткнулись на такие
строчки:
Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг.
Порвал листок, швырнул в ведро,
В ведре раздался стук.
Это было довольно неожиданно и смешно для такого журнала, и мы так
долго смеялись, что потом с трудом пришли в себя.
У всех послеоперационных больных из живота торчат два провода.
Они подключены прямо к сердечной мышце и это сделано для того, чтобы
в случае чего их можно было подключить к источнику высокого
напряжения. Жить с проводами очень неудобно. Они постоянно цепляются
за майку, создавая при этом весьма неприятные ощущения в месте их
выхода наружу. А при раздевании для медосмотра, конкретно, при снятии
майки через голову есть риск их вообще выдернуть. Но ко всму можно
привыкнуть. Привык и я, и когда подоспело время эти провода удалять,
я пошел на это дело без всякой охоты. Впрочем, эту неохоту можно
было объяснить и другим, менее выгодным для меня образом. Дело в
том, что удаления проводов я БОЯЛСЯ. Даже больше, чем пункции.
Я ходил и выспрашивал у всех, кому провода уже вытащили обо всех
подробностях этой процедуры. И с каждым рассказом боялся все сильнее.
И вот настал тот день. Я взгромоздился на стол в процедурном
кабинете. Было открыто окно. В кабинете было довольно свежо и меня
сразу прохватила крупная дрожь. Дрожь усиливалась по мере
того, как я углублялся в смысл и сущность этой процедуры.
Подошла медсестра с бодрым видом. Сняла повязку с проводов.
Я мысленно вскочил и убежал. Затем она начала шевелить провода,
причиняя мне те неприятные ощущения, о которых сказано
выше. Я стал собирать остатки воли в кулак. Медсестра сказала:
"Подыши глубоко." Я подумал: "Вот, сейчас я подышу глубоко, потом
она скажет чтобы я затаил дыхание и рванет из меня провода." Я
начал глубоко дышать и тут почувствовал, как слегка вздрогнуло
сердце и медсестра сказала: "Все!" Я подумал: "А второй
провод?" Но, к моей радости, оказалось, что медсестра одним
рывком удалила сразу оба провода. Она даже показала их
мне, чтобы я удостоверился. Тут напряжение в моей нервной системе
упало и я опять стал благодушен и весел, насколько позволяло мне
тогдашнее состояние здоровья и сознание того, что мне еще предстоит
снятие швов.
Я иду по переходу, соединяющему новый и старый корпуса ВНЦХ.
Переход - это застекленный коридор-мост на уровне 2-го этажа. На
улице холодно, идет крупный дождь. Люди в зонтах. В переходе тепло,
сухо. Еле слышен приглушенный стеклом шум дождя. Настроение тоже
какое-то приглушенное. Пол в коридоре идет под уклон.
Громадное дерево во дворе Центра, пышно-зеленое в пору, когда я
ложился "на обследование", теперь было серым, скучным и лишь кое-где
грязно-желтым.
Потом пошел снег. Из окна моей палаты видны были перила балкона,
покрытые пухлым слоем свежего снега. Снег навевал невеселые мысли
о скорой выписке, разлуке со Славкой и со всем этим окружением.
На днях выписали Витьку. На прощание он зашел ко мне в палату. Мы
зачем-то обменялись адресами. Пожали друг другу руки. Он вышел и я
больше его никогда не видел.
Встречаю в коридоре Наташку. Она спрашивает меня про швы. Я говорю,
что их мне еще не сняли. Она удивляется: "Как у тебя все долго!"
(Примерно десятый день после операции)
Наконец день снятия швов. Все утро хожу на взводе. В животе
