Владимир Савватеев (Улан-Удэ)
Описываемые далее события происходили в 1986 году в Москве,
во Всесоюзном еще тогда, научном центре хирургии (ВНЦХ), куда я
приехал буквально уже на излете своих физических кондиций, и где мне
предстояла большая и сложная операция. Возможно в ущерб
увлекательности повествования сразу скажу, что я остался жив и все
кончилось хорошо. Мало того, в результате я получил относительное
здоровье, что дало мне совершенно иное качество жизни. Это является
одной из важных причин, по которым я не могу забыть то время.
Остальные, не менее важные причины я попробую донести в тексте.
ПРЕДЫДУЩИЙ ДЕНЬ
26 августа. Дождь. По спланированному маршруту приехали в ВНЦХ.
Вестибюль, в нем тепло и сухо. Разделись и прошли на второй этаж.
Там немного народа. Постояли. Затем нас пригласили в биохимическую
лабораторию. Там слушали Ковырялкина и Пастенас. Предложили
госпитализацию. Вышли из кабинета. Обидно, что не погуляю по
Москве. Остановились на лестничной площадке. Поговорили. Обидно.
Решили приехать завтра. Стоим на троллейбусной остановке,
спрятавшись за угол дома от дождя и ветра. Напротив киоск с надписью
"Квас". Но жажды эта надпись сейчас не вызывает. Маме холодно. Купили
тапки в ГУМе. Дождь.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Приехали с Мамой и братом к 10-ти. Пошли в приемное отделение. На
улице дождь, ветер выворачивает зонтики наизнанку. В приемном
сухо,тепло и много народу. Время от времени кого-то вызывают в
соседний кабинет. Вот и меня. Меня о чем-то спрашивают. Я что-то
отвечаю. Ведут куда-то в ванную, слушать. Докторша -
густонакрашенная. Вопросы - ответы. Не курю - расписался.
--Сколько дней длится обследование? (Дело в том что на тот момент в
мои планы не входило оперироваться.)
--Дней десять-двенадцать.
Вышел. Ждем гардеробщицу в таком составе: я, Санька Васильев и
Абдусалямов. Санька - парень лет 16-ти, довольно резвый и на первый
взгляд совершенно здоровый. Абдусалямов - среднеазиатский тип мужчины
с печатью неизбывной скорби на лице. Повели в корпус. Вместе с
родными. Поднялись на второй этаж. Гардероб. Мама разговаривает с
Санькиной матерью:
--Баталов проток? - Ну это легко. (Баталов проток это название
Санькиного порока)
--Да,я знаю.
Переодеваемся. Костюм на плечики, кроссовки в мешок, взял квитанцию
и вышел. Общительная старушка-гардеробщица все это время что-то
втолковывает Абдусалямову. Я себя плохо чувствую. Не понимаю, как ей
охота столько говорить. Расстаемся с Мамой и братом, я прохожу в лифт
и мы едем на 9-й этаж. Нас усаживают в холле ждать медсестру, которая
расселит нас по палатам. Холл включает в себя: диван кожаный-3шт.,
телевизор "Горизонт" цветного изображения - 1шт., картинки на стенах
и цветы. Сидим. Санька, оказывается, лежал здесь 2 месяца назад. Он
сунул нам "Правила поведения для больных", а сам со странной улыбкой-
ухмылкой куда-то смылся. Сидим. Я некоторое время размышляю над
причиной Санькиной веселости, потом углубляюсь в изучение правил.
Правила типовые. Поразило одно - душ каждый день с 19 до 20. Болит
живот, спина, колени, поясница, и т.д. Наконец пришла медсестра.
Взвешала, смерила. 64-184. Повела в палаты. Предлагает одиночную. Я
промолчал. Абдусалямов ухватился за эту мысль. У меня как всегда
позднее зажигание - я думаю: раз я тут не надолго то мне и
знакомиться ни с кем не придется, так что лучше бы мне в одноместную.
Но все - поздно. Повели меня в 908-ю. Палата побольше. Открыт
балкон. Две кровати сложной конструкции. Все светло чисто и
сверкает. Вот моя кровать. Можно наконец сесть, расслабиться и
никуда не спешить. В дверь входит мужчина. Коротко острижен. Ощутимо
кос.
--Вот и ваш сосед--неизвестно к кому обращаясь, говорит медсестра--
знакомьтесь.
--Виктор--мужчина,улыбаясь,протягивает мне руку.
--Владимир--жму я его ладонь и тоже улыбаюсь.
Он ложится на свою кровать.
--Откуда сам-то--интересуется он.
--Из Улан-Удэ--я тоже ложусь, но боль в спине, животе и т.д. (см.
выше) мешает мне устроиться с комфортом.
--Бывал я в ваших местах--задумчиво произносит Виктор--проездом.
--Да?--как можно заинтересованней спрашиваю я.
Надо разговаривать. В больницах, тюрьмах и других тому подобных
местах человеку просто необходимо общение. А в больничных и тюремных
знакомствах решающую роль играет первое впечатление. Поэтому
надо разговаривать. А разговаривать не хочется. Хочется лечь и уснуть
или в крайнем случае сесть и ни о чем не думать. Но надо
разговаривать.
В последнее время меня стало хватать только на какое-то
одно дело. Учиться - так учиться. Ни книг, ни астрономии, ни
кубик-рубик. Ничего более. Или учиться или кубик-рубик. Потому-то я и
не люблю головоломки.
А сейчас надо разговаривать. Просто необходимо-чтобы не прослыть
в глазах больничной общественности этаким букой-задавакой. Боль
в животе. Боль от которой слабнут ноги и выступает на лбу
холодный липкий пот. Не помню о чем я говорил. Наверное нес
всякую дичь, впрочем, вероятно,вполне приличествующую ситуации дичь.
Что-то там про устройство кровати (неисчерпаемая тема). Обычная
светская болтовня двух малознакомых людей.
В палате становится прохладно - все таки конец августа, а я легко
простужаюсь.Закрыл балконную дверь.Душно.
Пришел врач. Мануэль Пастенас - чилиец (латиноамериканский акцент)
Вопросы - ответы - давление.
Рекогносцировка. Отделение находится на 9-м этаже. Замкнутый контур
коридора, внутри которого находится медсестринский пост и служебные
помещения, а по внешнюю сторону - палаты и холл с телевизором. По
одной стене здания тянется общий для всех палат балкон.
Я спустился вниз в вестибюль. Мама говорит что я как муравей в этих
трико. Прошу не нести мне еды. Только сок и газеты.
Вестибюль богат. Стены облицованы мрамором. Пол - гранит. Мягкая
мебель.
Все болит.
Расстаемся с Мамой и Юрой. Я говорю чтобы они , прежде чем уедут ,
обошли здание и посмотрели где у меня балкон.
Я на балконе. Машу вниз.Мама стоит и держась за голову смотрит
вверх.У нее к перемене погоды разболелась голова.Я кричу
чтобы они подождали.Спускаюсь вниз и выношу Маме валидол с
Но-шпой.
Весь день обида и досада,что не удалось погулять по Москве,
сидят где-то внутри меня и время от времени подступают к
горлу.Но постепенно чувство это рассеивается уступая место
благодушию и умиротворенности. У больничной жизни тоже есть свои
светлые стороны. Впервые за очень долгое время мне никуда не
надо было спешить. Наконец можно расслабиться. " Полежу," -думал
я-"дней десять,хоть отдохну".
На балконе. Виктор,как коренной москвич,показывает мне Москву:
--Это Кремль,это Москва-река, там посольство Ирака(Ирана). А это--
говорит он показывая на белоснежное здание -- здание СЭВа.
--А-а,- говорю я, хотя прекрасно знаю что это здание Моссовета.
БЛИЖЕ К ПОЛУНОЧИ ПЕРВОГО ДНЯ
--А сейчас чаек скипятим--Витька (именно так, к своему
собственному удивлению, я скоро стал называть соседа по палате,
несмотря на то, что он был ровно в два раза старше меня.
Этому способствовали некоторые черты его характера, как то -
несерьезность, бьющая через край общительность и фонтанирующая
разговорчивость) достает кипятильник.
--А в чем? -- я заинтересован.
--У меня все есть, я человек опытный--он вытаскивает из тумбочки
литровую кружку.
Я спешно выкладываю из своей тумбочки все съедобное.Мы ставим
между кроватями два стула,накрываем их газетой и валим на этот
импровизированный стол все припасы.К этому времени вода закипает и
Витька сам заваривает чай.
--Чтобы правильно заварить чай--говорит он--необходимо перед
заваркой положить в кипяток кусочек сахару.
Затем , накрыв кружку бумагой мы оставляем чай настаиваться, а сами
выходим на балкон. Ночная прохлада сразу же забирается мне под
мастерку. Я подхожу к перилам. Передо мной ночная Москва. До самого
горизонта разбросаны огоньки. Но не так густо как я мог бы себе
представить. Или все спят, или мы находимся в каком-то
административном районе. Где-то возле горизонта вспыхивает неоновая
реклама. Там же светятся рубиновые звезды Кремля. Веет прохладой с
реки. Мы разговариваем. Витька, невзирая на подписку о некурении,
курит,сидя на корточках. Я все больше замерзаю. Наконец мы входим
в палату и садимся за трапезу.
В первый день с провизией , конечно , небогато,не сравнить с
последующими нашими пирами.Надо сказать что аппетит у меня вдруг
зверски возрос и я, чтобы ублажить свой развоевавшийся желудок,
вынужден был почти все время что-то жевать,вызывая постоянные
насмешки со стороны Витьки.Всвязи с чем я и поправился до операции
на 4,5 кг.
Каждый вечер у нас была курица и что-то еще.Весь низ холодильника
в столовой был забит нашей с Витькой провизией.Каждый раз,перед
нашим ночным ужином мы ходили на кухню и брали из холодильника
пакет с цифрой 908 и хлеб оставшийся после общего ужина. Потом ,
когда я относил пакет , который был уже намного легче, мне было
почему-то боязно входить одному в темную столовую. Зайдя туда я
моментально включал свет,а уходя выключал и быстро шел к себе ,
при этом у меня было ощущение что кто-то смотрит мне в спину.
Впоследствии наши трапезы стали протекать иной раз шумно,весело и
это повлекло в наш адрес нарекания со стороны соседей.Однажды мы
слишком уж развеселились и вдруг со стороны 907 палаты в стену
постучали.Там жили девушки. Витька сразу стал серьезным и даже
почти перестал косить (он очень дорожил своим койкоместом и боялся
как бы его не выгнали за какую-нибудь провинность), но потом он
решил что это сделал я и вновь повеселел.В тот вечер мне так
и не удалось убедить его в обратном.На следующий день он спросил
у соседок и был вынужден признать мою правоту.
Здесь я закончу описание первого дня.Оно получилось довольно
длинным по двум причинам.Во-первых - первый день всегда запоминается
подробнее остальных.Во-вторых - необходимо как-то ввести читателя в
курс дела.Далее повествование теряет свою стройность и последова-
тельность и вырождается в отрывочные всплески памяти с весьма
приблизительной хронологией.
ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ДНИ
Лаборатория внешнего дыхания. На шкафу - минибаобаб. Поразила
медсестра. Наверное она работала в детсаде. Встает на цыпочки -
"Вдохнули". Отмашка руками - "Выдохнули".
Реанимация и операционная здесь находятся на верхних этажах,
поэтому когда больные спрашивают друг друга: "Ну что, скоро тебе
туда?", показывая пальцем в потолок, это всегда имеет второй,
юмористический смысл. В моде здесь анекдоты типа: Больной: "Сестра,
может в реанимацию?", "Нет, доктор сказал в морг - значит в морг"
Солнечный яркий день. Мы: я, Витька и Абдусалямов идем в магазин.
Через проходной тенистый двор выходим к универмагу. Заходим в хоз.
отдел. А. покупает себе ножницы. Я смотрю рубашки. Выходим. Идем в
другой универмаг. Действие разворачивается в районе Усачевского
рынка. Ходим как спортсмены. В трико и тапочках. Напротив "Каучука" я
покупаю Маме кошелек. Выхожу. Стоим с Витькой у киоска и ждем А. Он
выходит. В руках свернутые трико с лампасом. Идем обратно. Яркое
солнце. Последние дни лета. Еще все зеленое. Погода чудесная. Идем не
торопясь. На подходе к ВНЦХ я предлагаю обмыть покупку. У меня
есть одеколон. (шутка)
Я сижу в холле и смотрю телевизор.Чувствую как постепенно спина
и поясница занемевают и наливаются скрытой еще болью.Но вот телеви-
зор выключен.Надо вставать.Жду пока все отвернутся,затем резко
отталкиваюсь руками от дивана и в два приема , кое-как , выпрямля-
юсь,но не до конца .Иду в палату и ложусь.
Мне сказали , что в понедельник меня будут зондировать.Я
обрадовался что так быстро.Витька тупо гнет свою линию насчет того
что мне нужно сейчас прооперироваться - институт подождет , о
здоровье надо подумать.Я его не слушаю. Вышли на улицу.Идем мимо
кожников в белых перчатках,по небольшому скверу.Деревья еще не
знают что уже конец августа и стоят совсем зеленые.Заходим за
густой куст.Там на бетонной конструкции, оставшейся после ремонта ,
лежит человек.Он греется на солнце.Он не загорает , а именно
греется.Потому что одет он в полный комплект больничного
белья.Услышав наши шаги, человек просыпается,проворно слезает с
конструкции и уходит.Хотя на улице солнечно,но все же наступающая
осень дает о себе знать.Дует противный холодный сквозняк.Витька
закуривает.Именно за этим мы и шли сюда.Конспирация.
Здесь со всех берут подписку, что на время лечения больной
обязуется бросить курить. А Витька к больничным правилам относится с
большим пиететом по указанной выше причине.
На самом солнцепеке лежит сырое замшелое бревно. На нем постелена
газета. То как она примята ясно указывает на то, что недавно
на ней сидели. Садимся и мы. Витька говорит. Яркие картины его
биографии предстают передо мной. Но вот сигарета докурена. Мы идем
обратно. Под ноги мне падает сережка ясеня. Она похожа на бумеранг
или на растопыренные зячьи уши. Я кладу ее в карман.
Мы с Витькой идем звонить.Прохладно. Дует ветерок.Солнце то
выглядывает ,то прячется за облака.Конечно позвонить можно и с
нашего этажа и почти с любой лифтерской площадки, но Витьку
смущает присутствие людей.Он собирается звонить своей жене и немного
ее ругать.На углу старого кирпичного дома в двух стеклянных фонарях
висят телефоны.Мы подходим.Витька непременно хочет звонить из
правого автомата.Он занят и хотя левый аппарат свободен мы стоим и
ждем.Тем временем люди подходят и занимают за нами очередь,но
Витька пропускает их вперед .Ему нужен правый телефон.
Я глазею по сторонам.На другой стороне улицы стоит примечательный
дом .С одного угла он похож на крейсер т.к.этот угол у него гораздо
меньше прямого.Где-то градусов 60.Интересно , как там внутри.
Тенистый парк за решетчатой оградой.В глубине какое-то здание с
часами.Витька говорит что это наверное школа.Я прохожу несколько
шагов по тротуару , ведущему к парадному входу и останавливаюсь.По
всей видимости это действительно школа. До начала учебного года
остается 1 - 2 дня и школа пока тиха и пустынна. Старый район,
старая школа. Из нее наверное вышло немало народа . Как до войны
так и после.
Я возвращаюсь к телефону.Он все занят.На клумбе какая-то высокая
мясистая трава уже пожухла и повалилась.Осень скоро.Я побуждаю
Витьку звонить из левого телефона.Он не соглашается.Я совсем
продрог.
--Что ж, у каждого свои симптомы--говорю я и быстро ухожу в ВНЦХ.
За день или два до зондирования я позвонил в общежитие Аркадию
(мой одноклассник и лучший друг) и сказал насчет зондирования.
--Выйду - сказал я -- числа пятнадцатого и тогда позвоню.
Кажется он был пьяный.
Возвращаемся с Витькой с прогулки.Хотя погода и солнечная ,но
довольно-таки свежо. Ветер холодный. Встречаем двух подруг
из соседней 907-й палаты. Алка и Любка. Может кого-то и покоробит
это "-ка" ,но именно такая удивительная ,сермяжная простота в
обращении друг к другу была принята в то время в ВНЦХ. Алка -
местная прима.Хрупкое изящное создание.(Года через четыре, когда я
был на очередной проверке в ВНЦХ, я снова встретил ее. Более
разительную перемену облика человека трудно себе представить.
Операция явно пошла ей на пользу. Сказать что она поправилась,
значит ничего не сказать. Сказать что она растолстела, раздобрела
это уже ближе к истине, но все равно слишком мягко.) Любка -
будущая медсестра, поэтому во всем происходящем видит свой
профессиональный интерес. Витька подробно беседует с ними:
--Вот товарищу в понедельник зондирование будут делать.
--Какому товарищу?
--Мне,--вставляю я словцо.Они смотрят сквозь меня . Я начинаю
чувствовать себя не в своей тарелке.
Накануне ,перед зондированием 31 августа в Москве дул ураганный
ветер.Такого ветра я давно не видел даже у нас в Бурятии.Под его
натиском оконные стекла на этаже опасно прогибаются.Здесь ,на
высоте ,ветер не встречает никаких преград. Выхожу на балкон.Над
Москвой в небе яркое зарево. Ветер не очень холодный .Бьет
как-будто мягкой подушкой по лицу. Иду смотреть телевизор.Ветер
совсем разбушевался.Как только стекла выдерживают. Потом я читал
в газете что такого ветра в Москве давно не было.А в районе
Ленинских гор его скорость достигала 35 м/с.Недаром меня с утра
кидало из стороны в сторону.
ЗОНДИРОВАНИЕ
(Справка : зондирование,здесь, это исследование полостей сердца
путем введения гибкого зонда через вену)
Утром приходит медсестра ,будит меня и ставит мне укол.Я снова
засыпаю.Когда за мной приехала каталка, мне уже было все равно куда
ехать , лишь бы оставили в покое.Хороший укол.Перелез на каталку.И
поехали.Как ехали - плохо помню.Остановились перед входом.Там еще не
закончили с предыдущим.Я ожидаю своей очереди.Полное безразличие к
происходящему.Начинаю понемногу замерзать под простыней.Наконец
меня завозят.Здесь я совсем озяб.На меня одевают какую-то
зеленую рубаху.Я лежу на каталке возле стола и меня бьет крупная
дрожь.Даже зубы стучат.Просто неудобно перед хирургами.
Взгромождаюсь на стол. Хочется спать. Начинается работа.В тыльную
сторону ладони мне втыкают иголку с трубкой , обезболивают ногу и
начинают в ней ковыряться.Что-то хрустит.Боли не чувствую.Ввели
зонд.Чувствую тупую боль в правом боку.Предлагают глубоко подышать.
Затем вводят контрастное вещество.Интересное ощущение -как будто от
ног к голове поднимается волна крутого кипятка.Жар невозможный.Но
зато согрелся. С первого раза что-то не получается - мне вводят
контрастное вещество еще раз.Потом еще.На третий раз мне показалось
что изо рта у меня вырвалось облачко пара.Потом у меня заболела
нога.Я терплю ,но хирург каким-то образом узнает это и говорит что
сейчас обезболит.Боль почти проходит.
Как все кончилось и как ехал обратно не помню.В палату ко мне
пришла Мама.Я выпил бутылку холодной фанты . Нога туго забинтована,
ее нельзя сгибать.
Потом у меня неделю держалась высокая температура.Я очень ослаб.
Вечером.Пошел проводить Маму по коридору.Ноги слабнут и подламывают-
ся.Иду держась за перила вдоль стен.Голова кружится.В легких хрипы.
Аппетит плохой.Все болит.Ну вроде дней через семь я вышел из этого
состояния.
ПОСЛЕ ЗОНДИРОВАНИЯ
Дней через пять или шесть я сказал Ветвицкому (один из
моих хирургов, сейчас живет и работает в Америке) про боли в
коленях и спине , и он назначил мне индометацин.Это было
знаменательное событие.
Дело в том что с некоторых пор вся моя жизнь проходила
под знаком боли. Боль была моей постоянной спутницей. И все что я
делал мне приходилось делать с поправкой на это.
В тот же вечер мне дали первую таблетку.Ночью я сильно вспотел ,а
наутро проснулся другим человеком.Боль почти отсутствовала.Первое
что я подумал - это обезболивающее лекарство. Но Ветвицкий сказал
что оно противовоспалительное.Я воспрянул телом и духом.Распрямился.
Удивительное,полузабытое ощущение.Мышцы конечно ослаблены ,но уже
то что каждое движение не отзывалось болью , перехватывающей
дыхание, заставляло меня летать как на крыльях.
Днем пришли Мама с братом. Мама собирается отвезти Юру к тете в
Кинешму.Он там будет учиться в школе.Я сообщаю им о своем чудесном
исцелении.Они радуются и не верят.Фотографируемся у входа в ВНЦХ. Я
сносил фотоаппарат на этаж.Сфотографировал Витьку и виды с балкона.
Потом я спускаюсь вниз к Маме с Юрой и демонстрирую им как я бегаю.
Пробежал от колонны до двери .Мышцы забыли когда они последний раз
бегали и аллюр получается у меня довольно нелепый.
Мама с Юрой уходят к остановке. Я долго смотрю им вслед.
Мы с Витькой идем курить.Вернее ,он идет курить , а я иду гулять.
Уходим далеко в парк.Окруженная густыми ,замусоренными кустами,
стоит скамейка.Витька садится, курит.У меня после зондирования
немного побаливает нога.Я разминаюсь и, пользуясь своими новыми
возможностями, играю мусором в футбол. Левой ногой.Витька опять
исповедуется.Мимо идет старушка. Она собирает грибы.В целлофановом
мешке у нее уже перекатываются два или три гриба. На мой ,
дилетантский взгляд, это мухоморы или, в лучшем случае, бледные
поганки. Старушка считает что это шампиньоны. Витька тоже с ней не
согласен. Я захожу в куст и вижу белую шляпку гриба. Поддеваю его
ногой - так и есть - поганка. Я осторожно беру ее в руку
и выхожу к скамейке. Мой гриб гораздо крупнее тех, что попались
доброй старушке и она так смотрит на него что я молча отдаю ей
свою добычу.
СЛАВКА
Первый раз я увидел Славку возле медсестринского
поста. Нескладный, белобрысый, тощий пацан - таким он мне
показался с первого взгляда. Славка еще ни с кем не был знаком
и потому был немного скован. Он стоял у стеночки и близоруко
щурился на всех. Мама его уже ушла и он остался один среди
взрослых, незнакомых, больных людей. Было от чего упасть духом
человеку неполных одиннадцати лет. Правда дети в отделении
были, но все какая-то мелюзга, лет пяти. В тот день Славка был тих
и скромен, он еще осваивался, привыкал к новой обстановке.
Правда, в глубоком детстве он уже лежал здесь. Лет пять назад
ему не рискнули делать радикальную операцию, а сделали анастемоз
т.е. предварительную операцию, которая облегчила его состояние и
дала ему возможность дожить до нынешнего возраста, когда
радикальная операция стала возможной.
Больше о дне появления Славки на этаже я ничего вспомнить не
могу. Я просто больше не обращал на него внимания. Ну бегает тут
какая-то мелкота. Мешается под ногами. Если бы кто-нибудь сказал мне,
что этот пацан впоследствии станет мне другом, я был бы в большом
недоумении. Тем более, что отношения наши складывались непросто.
Мое тогдашнее состояние отрицательно сказывалось на моем характере.
Я был раздражителен. А Славка очень скоро показал себя ребенком
шумным, подвижным и непосредственным. Я же склонен был видеть в этом
только дурость,невоспитанность и нахальство.
Приведу несколько эпизодов того периода, воспоминание о котором
совершенно не вызывает у меня чувства гордости.
На следующий день или позже, я пришел в столовую первым и сел
есть в одиночестве. Через некоторое время пришел Славка. Проходя мимо
он станцевал цыганочку с прихлопами и притопами. Я строго, как только
мог, посмотрел на него. Ему до лампочки.
Вечером, насмотревшись телевизора, я возвращался в палату.
Проходя прихожую, я заметил под раковиной чей-то тапок. Не обратив на
это особого внимания, я взял книгу и завалился почитать. Углубляюсь в
чтение, тут врывается разутый Славка и орет на меня:
--Где мой тапок?!!
--Откуда я знаю!! -- ору я в ответ.
Славка замолкает и уходит. До сих пор, когда я вспоминаю об этом,
меня мучает совесть.
Продолжу самобичевание следующим эпизодом, характерным для того
времени.
Я сижу и смотрю КВН. Это один из первых КВН-ов - буревестник
перестройки. Играют одесситы. Подходит Славка.
--Дядя Саша зовет вас в карты играть.
Дядя Саша, это Санька Васильев, упомянутый в начале. На днях ему
сделали операцию, через два дня после которой он вышел в коридор. У
него, через расстегнутый вортник, я впервые увидел шов. Он был густо
намазан чем-то коричневым и из него торчали нитки. Помню, мне стало
немного не по себе.
Я встаю, с неохотой отрываю взгляд от экрана и иду со Славкой. В
Санькиной палате на его кровати сидят: он сам, Наташка и ее
подруга с вшитым стимулятором. Тут же мостится и Славка. Он тоже
хочет играть, но нас уже четверо. Он настырно лезет и закрывает мне
своей головой весь обзор. Славку все игнорируют, колотят и ставят
шалбаны. Потом роняют с кровати и он обижается. Я ему нисколько не
сочувствую. Играю с неохотой. Быстро проигрываю и иду досматривать
КВН.
Славка. Больше двух недель ушло у меня, чтобы понять его сложную
натуру.
Я, Санька, Славка и Наташка сидим на диване и читаем детские
книжки. Санька читает вслух. Он изменяет текст сказки, вставляя в
него новых персонажей, взятых прямо из жизни. Славке становится
сильно смешно, когда из-под печки в доме Бабы-Яги вылазит не
мышка-норушка, а Садыков - вполне реальный человек, лежащий в 905
палате. Когда Славке становится смешно он широко открывает рот и
начинает гоготать изо всех сил. Я сижу, молчу и улыбаюсь. Санька
доходит до места где два главных героя прячутся в печку, он заменяет
печку на пост. Я бы лучше вставил здесь холодильник, но как
всегда я поздно это сообразил. Вставлять уже поздно. Санька читает
дальше.
Однажды, проснувшись утром, мы с Витькой обнаружили на стекле
балконной двери череп. Череп был нарисован зубной пастой, довольно
аккуратно с двумя косточками снизу. Витька сразу стал грешить на
девушек из 907. Я тоже припомнил что они о чем-то там смеялись
вечером на балконе, а утром они с хихиканием проходили мимо нашего
окна ( жалюзи были опущены и мы еще не видели этого художества ).
Мы с Витькой идем звонить. Позвонили. Решили погулять. Идем по
аллее к школе. Обходим ее вокруг. Возле стены лежит какая-то
ржаво-железная вещь. Я предлагаю ее взять - пригодится. Идем
дальше. Двор старой школы. Какое-то пепелище у стены. Видимо навес
сгорел. Пацаны играют в футбол. Ворота поставлены удобно: сзади
вплотную стенка. Я предлагаю Витьке сыграть со шпаной. Он
отказывается. Мы подходим к спортивным снарядам. Витька садится и
курит. Я хожу вокруг и пытаюсь залезть на шведскую стенку. Витька
перечисляет свои профессии ( сварщик и т.д. ). Он докуривает. Я
подхожу к железным решетчатым воротам. За ними дорога, идущая под
уклон. Она ведет к набережной Москва-реки. Мы идем обратно, завершая
круг около школы. В траве проложена дорожка из бетонных плит, идем по
ней. Это было примерно за неделю до Витькиной операции.
Непрост и извилист был путь, по которому развивалась наша со
Славкой дружба. Но я совершенно определенно могу указать пункт с
которого этот путь стал необратим. Это был день когда Витьку
увезли на операцию.
Витьку погрузили на каталку и увезли, оставив дверь палаты
открытой.(Дверь нужно держать открытой все время, пока длится
операция - есть такая примета) Через некоторое время пришла
санитарка, собрала Витькины вещи и унесла. Постель переменили и я
понял, что ко мне кого-то подселят. Чуть позже, я сидел с Мамой в
вестибюле и увидел предполагаемого кандидата на подселение. Кандидат
был с родителями и всем своим видом показывал, что не намеренен
ложиться в эту больницу.
Я оказался прав в своих предположениях - в этот же день медсестра
привела его за руку ко мне в палату.
--Вот это Максим.
--А сколько ему лет?--я изображаю гостеприимство , хотя и не очень
доволен ситуацией, я расчитывал, что из реанимации Витьку привезут
обратно на прежнее место. Кроме того я видел, что парень на грани
истерики и слез.
--Пять.--медсестра усадила Максима на кровать, поставила пакет с
его скарбом на тумбочку и стремительно вышла из палаты.
Мы помолчали.
Первым заговорил он. Дрожащим голосом, но с каким-то вызовом он
сказал мне, что скоро, может быть даже сегодня, приедет его папа и
заберет его отсюда. Мне стало его жалко. Я вспомнил как мне было
плохо и тоскливо, когда примерно в его возрасте я лежал в больнице на
первой операции. Маму ко мне не пускали, а больному ребенку без мамы
вдвое труднее, чем здоровому. В этом отношении правила ВНЦХ
отличались большой либеральностью. Некоторые родители просто жили в
палатах своих детей.
Я неуклюже попытался успокоить Максима. Потом мы вместе выложили
его вещи из пакета в тумбочку. Я взял его за руку и мы пошли погулять
на балкон. Максим оказался довольно трусливым и все время жался к
стеночке, боясь подойти к перилам. Когда мы вернулись в палату там
уже была медсестра. Она сделала мне выговор за то, что я простуживаю
ребенка и забрала его на какую-то процедуру.
На следующее утро меня разбудил странный звук - как будто что-то
скрипит или пищит. Я открыл глаза, чтобы разузнать в чем собственно
дело, и увидел, что Максим стоит возле своей кровати, одетый, с
уложенными в пакет вещами и сквозь слезы смотрит на меня. Заметив,
что я проснулся, он повторил мне вчерашнее, про папу. Я понял, что с
новым соседом мне будет нелегко.
Не одобряю таких родителей. Наврут своему чаду с три короба, лишь
бы отвязаться и отдувайся потом за них.
Я встал, оделся, умылся и приступил к нелегким и новым для себя
обязанностям детской няньки. Сначала я подтвердил и развил вранье
родителей Максима. Я сказал, что конечно, сегодня за ним приедут, но
может быть не сейчас, а чуть попозже. Ближе к обеду. А пока надо
умыться, а чтобы умыться надо достать из пакета вещи... ну и так
далее, в том же духе. Вобщем на какое-то время назревавшую истерику
удалось отложить. Но скучать в тот день мне не пришлось, так как
родители его так и не приехали. В конце концов я отправил его
знакомиться с местными детьми и, вздохнув с облегчением, улегся
почитать. Как оказалось ненадолго. Вся эта орава пришла к нам в
палату.
Пришел с ними и Славка. Он подошел к тумбочке и начал
перебирать многочисленные книги неграмотного Максима. Смешно
подумать, но в то время мое отношение к Славке было таким, что я
чувствовал себя обязанным оберегать от него Максима. Славка выбрал
несколько книг и сказал, что возьмет их почитать. Я ему сказал, что
он их возьмет, если только Максим ему разрешит. Максим, видимо
чувствуя, что в первый день портить отношения с местными обитателями
не стоит, позволил ему взять книги, но сопроводил это условием
принести их как можно скорее, буквально через пять минут. Потом,
дня через три, нам с Максимом пришлось самим идти забирать эти книги.
От нечего делать, я имел неосторожность сделать Максиму из бумаги
самолетик. Тут же я был завален заказами от всего малолетнего
контингента отделения. Я делал самолетики и разрисовывал их звездами
или крестами, по вкусу заказчика.
В палате становилось шумно. Летали самолеты, ездили автомобили,
стреляли автоматы.
Родители Максима так и не появлялись и мне приходилось
присматривать за ним, а заодно и за всем этим детским
садом, который постепенно переместился в нашу палату. Дети есть
дети. Невзирая на самое тяжелое состояние (а другого многие из
них и не знают) они все равно играют, бегают. Правда часто
останавливаются, приседают на корточки (им так легче) и
заходятся кашлем, который называется сердечным.
Однажды утром, когда мы уже встали, оделись и уложили все вещи в
пакет, и выложили их обратно в тумбочку, вобщем выполнили наш обычный
утренний церемониал, и только собрались перейти к водным процедурам,
вдруг открылась дверь и (восторг, писк и дикие крики) в палату вошел
папа Максима.
Когда первое волнение улеглось, папа Максима, вскользь
поздоровавшись со мной, подошел к кровати сына и преувеличенно громко
спросил его:"Кто же это так кровать заправляет?"(Я заправил ее таким
образом, чтобы пододеяльник на одеяле был расположен дыркой вниз,
чтобы, когда днем ложишься почитать, не подвергаться риску запутаться
в его складках). И он быстро и умело заправил все как он это себе
представлял. Я подождал пока он закончит это дело и объяснил ему
преимущества моего способа. И даже лег на кровать, чтобы
продемонстрировать их практически. Мы понемногу разговорились.
Поговорили об устройстве кровати - дежурная тема. Потом он начал
крутить ручки кровати, чтобы выявить все ее скрытые возможности. В
результате кровать Максима стала сантиметров на сорок выше и
приобрела крен ориентированный от изголовья к ногам. Все его
попытки вернуть кровать в исходную позицию только усугубляли
положение. Наконец папа Максима махнул рукой и сказал, что и так
сойдет. Я не стал настаивать, но потом, вечером все же отрегулировал
ее.
Пришел Славка.Максим сразу же наябедничал на него своему папе.
Тот строго отругал Славку, что впрочем не произвело на него никакого
впечатления.
Папа Максима присутствовал до самого вечера. Кормил сына в
столовой, гулял с ним. Вечером он кое-как отвязался от плачущего
чада, попросив меня заботиться о Максиме, оберегая его от разных
хулиганов. Мне не понравилась интонация, с которой он это говорил.
Как будто он давал мне поручение, исполнение которого он проверит
когда приедет в следующий раз. Но его просьбу я еще некоторое время
выполнял, чем и снискал себе репутацию детской няньки.
Около 12 ночи в Москве моют тротуары. Проходит поливальная машина и
в асфальте, как после дождя отражаются ночные фонари.
Однажды, не помню по какому поводу, давали салют. После первого
залпа мы выскочили на балкон. Это было около 22 часов. Огромные
огненные пузыри лопались над Москвой. То совсем близко, то далеко,
почти на горизонте. В момент вспышки небо освещалось и тучи
окрашивались в соответствующие сгоравшему химическому элементу цвета
радуги. Затем огненный цветок потухал и медленно опускался на крыши и
"головы беспечных" москвичей.
Ко мне в гости пришли Санька, Наташка и Ленка. Мы начали играть в
карты. Пришел Славка. Места ему опять не хватило, но он набрал карт и
тоже пытался играть. Эти его попытки были пресечены. Потом ребята
наигрались и ушли. А Славка остался и предложил сыграть партию. Мы
сыграли. Потом Саньку выписали и Славка стал довольно часто подходить
ко мне с предложением перекинуться в карты. Сначала он обращался ко
мне на "вы" и называл дядя Вова, потом, постепенно это обращение
трансформировалось в бесцеремонное Володька. Славка до того
освоился, что начал довольно изобретательно обзываться,когда
проигрывал (ишак со спидометром, утка с педалями, и т. п.).
В столовой мы теперь садились рядом. Была у Славки любопытная
черта: он любил чтобы мама его кормила с ложечки. И тут ему было
наплевать на все насмешки и его сверстников и кого бы то ни было. Но
однажды, когда мы уже были на короткой ноге, мы сидели за столом друг
против друга и мама кормила его с ложечки. Я сощурился и укоризненно
покачал головой. Славка немного застеснялся, взял ложку и стал есть
сам, посматривая на меня. Я не думаю, что для Славки существовали
какие-то авторитеты, но частичное влияние на него я имел.
Однажды меня нашла незнакомая медсестра и передала мне кусок
температурного листа. Это была записка от Витьки из реанимации, в
которой он просил передать ему "книгу, которую он читал во вторник и
позвонить его Татьяне, чтобы принесла сока вишневого". На словах
медсестра сказала, что он просит бритву и папиросы. Я быстро все
собрал и мы поднялись в реанимацию. Меня завели в какой-то закуток у
окна и велели ждать. Скоро пришла заросшая щетиной Витькина тень в
халате на босу ногу. Я передал ему все. Мы поговорили. "Ну, как я?" -
спросил он заглядывая мне в глаза. "Все нормально" - сказал я и
подумал : "Если не считать худобу и землистый цвет лица." Он
пожаловался, что не спал двое суток, потому что рядом качали
какого-то мужика. Потом он зашаркал обратно. Вскоре, или до того я
узнал, что Витька выпросил у разных медсестер литр воды и у него
появилась аритмия.
Благодаря вышеупомянутой репутации детской няньки, после выписки
Максима ко мне подселили Абдулазиса. Абдулазису было двенадцать
лет, и он был родом из Узбекистана. Вначале я не знал что
говорить, о чем беседовать с моим новым соседом, поэтому
большую часть времени старался проводить вне палаты. У телевизора
или у Витьки - его поселили в одиночную палату. Потом
медсестра попросила меня сводить Абдулазиса к стоматологу. Очень
медленно, с передышками (Абдулазис тяжело дышал и часто приседал
на корточки) мы сходили по застекленному переходу в другой
корпус и по дороге вроде бы разговорились. Причем больше говорил
он.
Потом мы вернулись в палату и к нам в гости пришел Славка. Как
всегда он хотел сыграть со мной в карты. Мы предложили Абдулазису
быть третьим, но он наотрез отказался. Видимо ему не позволяло
воспитание. Славка подошел к лежащему на кровати Абдулазису и стал
рассматривать что стоит у него на тумбочке. На тумбочке, кроме
всего прочего стояла бутылка фанты накрытая плетеным чехлом в форме
пуделя. Славка начал знакомиться, выяснять сколько Абдулазису лет,
да как его зовут. Потом прискребся к его имени. Вобщем, у них
сразу установились вполне определенные натянутые отношения.
Славка стал заходить чаще, я узнавал его все ближе и ближе, пока
наконец, в один прекрасный день я не поймал себя на том, что
уже радуюсь когда Славка приходит к нам в палату, и скучаю, когда его
долго нет. Славка оказался довольно незаурядной личностью. В
разговорах с ним я совершенно не чувствовал разницы в возрасте и
интелекте. У него было отличное чувство юмора. А в редкие минуты,
когда он становился серьезным, он был, пожалуй более рассудителен,
чем я.
Абдулазис был парнем довольно своеобразным, немного зажатым,
но в общем ничего. В отношениях с ним я был предельно лоялен и
корректен, но и Славка и Абдулазис чувствовали, как бы я это не
скрывал, что во всех ситуациях акцент моих симпатий на Славкиной
стороне. Поэтому Абдулазис никогда не позволял себе того, что
мог позволить себе Славка. А Славка позволял себе забираться на
мою кровать в тапках, подваливать мне под бок, перетягивая себе
подушку, мог попить без спросу из моего стакана, мог с размаху
сесть мне на живот, мог обзываться и наконец он мог называть меня
Володькой. Вобщем он делал все то, что сделал бы человек знающий
что ему все простят. Конечно, иногда я выходил из себя, но все
равно, всерьез сердиться на Славку я уже не мог.
Из окна палаты видно большое серое здание. Это генштаб ПВО. От
нечего делать я стал прозрачно намекать Абдулазису, что я заслан сюда
чтобы шпионить за генштабом. Я складно врал и даже продемонстрировал
знание иностранных языков. В конце концов Абдулазис нехотя поверил
мне и установил за мной негласный надзор.
Потом положили Серго. И это дало еще один повод к общению с
обитателями 9-го этажа. Стыдно признать, но мы откровенно потешались
над ним. Ему было года четыре и он ни слова не знал по-русски, но все
время что-то бормотал и вскрикивал, сопровождая это типично
грузинскими жестами. Это был очень темпераментный ребенок и на наш
смех он реагировал бурным всплеском эмоций. Причем никогда нельзя
было сказать наверняка, радуется он или сердится. Он закатывал глаза,
скалил зубы, шлепал себя по лицу и яростно жестикулировал. Я блеснул
эрудицией. поздоровавшись с ним по-грузински. Затем как-то само собой
выяснилось, что "ара" в переводе означает "нет".
Вскоре, у Серго обнаружилась дурная привычка - рыться в тумбочках в
наше отсутствие. Раза два мы заставали его в нашей палате за игрой в
шахматы, которые он доставал из моей тумбочки. Фигуры он расставлял
по всей палате, так что после его этюдов очень трудно было
скомплектовать все фигуры вместе. Однажды мы зашли в палату со
Славкой и Абдулазисом и в очередной раз застали нашего гроссмейстера
за тем же занятием. Я вышел из себя и попросил его покинуть
помещение. Он не знал русского языка. Пришлось объяснить жестами.
Жестикуляцию он понял, но подчиниться не захотел - это ударило бы по
его самолюбию. Он сидел у стены, прямо на полу и ковырялся в моих
шахматах. Я снова вышел из себя и отнял, несмотря на ощутимое
сопротивление, у него коробку с фигурами. Он продолжал сидеть у
стены, но было видно, что он с трудом сдерживает себя. Это мне
надоело, я взял его подмышки и поволок к двери. Тут в нем взорвался
весь его южный темперамент и мне понадобились немалые усилия, чтобы
выставить его за дверь. В пылу борьбы с него слетели тапки и он
кричал басом: "Бабули, бабули!" Мы выкинули вслед за ним в коридор
его бабули.
Мы со Славкой, еще в начальной стадии нашего знакомства - спорим.
Не помню о чем, но помню, что на помидор. У меня был помидор свежий,
у Славки соленый. Я выигрываю спор. Мы идем в палату к Славке.
Помидор лежит прямо на тумбочке. Видно, что его брали руками. Я
предлагаю скинуть его с балкона. Славка, довольный, соглашается. Мы
идем в мою палату и выходим на балкон. Я роняю помидор в бездну. Он
летит красный и блестящий и, коснувшись тверди, расплескивается
лужицей. издав своеобразный звук. Славка в восторге.
Витька жил теперь в одиночной палате. Мы по прежнему объедались
"до и после полуночи", но уже не так часто. Однажды вечером мы
собирались подкрепиться. Я пригласил и Славку. Он побаивался Витьку и
поначалу сидел как в гостях, запрыгнув на высокую витькину кровать.
Потом немного расшалился и Витька наорал на него, выгнав прочь из
палаты. Наступило неловкое молчание, затем я тихо, без крика (как с
больным) указал ему на недопустимость подобного поведения. Я сказал
что Славка еще ребенок и ему скучно жить среди больных взрослых
людей, но он вынужден жить здесь т.к. сам больной пока, и т.д. и
т.п. Витька на удивление быстро осознал свою вину и согласился
извиниться перед Славкой. Я пошел за стаканом. Проходя мимо поста я
увидел Славку. Он сидел на стуле внутри поста и дулся. Я сказал ему,
что накричал на Витьку, и что он сейчас придет извиняться. Потом мы
все вместе ужинали и пили чай. Славка принес фирменный салат,
сделанный его мамой. Он назывался "Нежный" и его было мало, всего
одна банка 0,25 л. Мы быстро ее съели. Витьке как ни странно
салат понравился и он даже захотел узнать его рецепт.
"Кулинарная страничка" : Абдулазису принесли однажды целый мешок
каких-то белых комочков. Он угостил меня. Я думал они сладкие.
Откусил и от неожиданности побежал плеваться в унитаз. Они оказались
жутко солеными. Это был какой-то творог или кефир с солью. Потом он
угостил нас солеными абрикосовыми косточками. Ну это еще можно было
есть. Угощал он меня и какими-то гигантскими пельменями с творогом и
картошкой. Славка же угощал меня бутербродами с какой-то
драгоценной рыбой (семга?) и очень обижался когда я отказывался. Я
говорил:
- Славка, это же тебе мама купила. Ешь поправляйся. Они наверное очень
дорогие.
Славка отвечал:
- Ладно-ладно, тебе что-нибудь принесут, я тоже не буду есть.
Приходилось съесть кусочек.
Славка копил капельницы. Он ходил по этажам собирая использованные
и даже установил тесный контакт с реанимацией. Ему там однажды дали
даже неиспользованную капельницу. Здесь, в ВНЦХ, как и наверное
в каждой больнице были среди больных мастера художественного
плетения из капельниц. Наташка из соседней палаты плела, например,
рыбок.
На этаж положили парня. Его перевели из госпиталя с подозрением на
сердечные нарушения. У них сразу образовалась своя компания из
молодых больных. Славка тоже зачастил к нему. Тот парень тоже плел из
капельниц различные поделки. Вобщем жил полной жизнью. Славка заказал
ему сплести человечка. Заказ был выполнен. Когда я увидел это изделие
мне стало жаль загубленной капельницы. Я так Славке и сказал.
Человечек был выкрашен в зеленый цвет и сплетен криво и неаккуратно.
Мы со Славкой его потом скинули с балкона.
В соседней палате жили девушки. У них была довольно дружная
шайка-лейка, которая еще больше сплотилась с приходом новенькой. Она
была москвичка, держалась очень непосредственно и была довольно-таки
ничего... Потом, когда у нее из пальца брали кровь, она
неожиданно для всех упала в обморок. В палату ее увезли на кресле.
Она была ужасно бледная и смотрела жалобно. Она пробыла в ВНЦХ
примерно неделю, потом ее выписали за недостаточностью улик. В ночь
перед ее выпиской за стеной в соседней палате слышалась песня:
"Бологое, Бологое, Бологое, это где-то между Ленинградом и Москвой..."
Песня исполнялась нестройным, но дружным хором. У их магнитофона
сели батарейки и они брали шнур от моей бритвы, но он кажется
не подошел. В ту ночь я был один в палате. На следующее утро в
столовой они спели куплет какой-то песни всем столом. Все
посмотрели на них, а они сказали чтобы на них не смотрели, потому-что
они не сумасшедшие. Потом, когда она уходила, уже выписавшись,
она заплакала, но через несколько дней пришла в гости - она
же москвичка.
Какие еще конкретные воспоминания?
Помню как я катал Славку по полу на лифтерской площадке. Я тянул
его за руку и он скользил тапками по каменному полу. Помню как мы
гуляли с ним по этажам и смотрели из каких окон что видно. Как
забрели на 4-й этаж, где был свален строительный мусор и кругом были
одни трубы. Какой-то странный, лишний этаж. Помню как ходили со
Славкой и Абдулазисом по 7-му административному этажу и смотрели
картины на стенах. А на 10-м и 11-м этажах смотрели аквариумы
с рыбами.
Не знаю как где, но в ВНЦХ после операции уже на второй день
заставляют вставать и ходить. Но Саньке (уже другому, не
вышеупомянутому) после операции долго не разрешали вставать. Он
лежал в той же палате, что и Славка. Помню, как я сидел у его кровати
и он рассказывал мне истории из своей и чужой жизни. На койке рядом
играла в карты молодежь в том числе и Славка. Потом Славка на что-то
обиделся, ни слова не говоря, пошел, лег на свою койку, снял носки и
закатал зачем-то штаны до колен. Полежал, потом встал, обулся и
подошел к нам: рубаха на выпуск, сверху мастерка, одна штанина
распустилась другая закатанная. Вобщем вид потрясающий. Мы с
Санькой так и покатились над этим чудо-ребенком.
Перед операцией у меня вдруг начал резаться зуб мудрости. Это был
по-моему последний зуб мудрости и резался он как-то изощренно и
долго. Я пожаловался врачам и меня направили к зубному. И вот, я с
направлением в руке, через задний лифт, через дверь с надписью
"Проход запрещен", через застекленный переход иду в старый корпус.
Спускаюсь на первый этаж. Жду возле кабинета. Вышагиваю по коридору,
стараясь совпадать с периодами кафельного узора на полу. Вызывают.
Усаживаюсь в кресло. Без лишних разговоров мне начинают спиливать
зубы. Мелькает хромистая сталь. На зуб мне кладут пахучее лекарство.
Читают лекцию о борьбе с зубными камнями. На стене висит плакат с
парусником ("Крузенштерн"?). Врачи рассматривают какие-то слайды.
ОПЕРАЦИЯ
Тридцатого сентября, за день до операции, ко мне пришли Мама и
Аркадий. Мы долго сидели в холле и разговаривали. Я как мог
успокаивал Маму. Потом мы расстались и Аркадий проводил меня на
лифте на этаж.
-Опасная штука,- не зная эачем говорю я.- но будем надеяться на
врачей.
Тут я, наверное немного рисовался. Ну ладно.
Я расстался с Аркадием и вышел на этаже. Был уже вечер. И в этот
вечер меня словно все забыли, я имею в виду медперсонал. Витька все
разговаривал с Саней о предстоящей выписке. Причем покрикивал на
него на правах старшего. Попробовал бы он на меня так поорать. Не
помню, пили мы чай в тот вечер или нет, но ушел я от него немного
обиженный: Витька так углубился в собственное "я", что по-моему
забыл что у меня операция. Зато, кто не забыл об этом, так это
Славка. Он почти весь вечер был со мной. Валялся на моей кровати,
прыгал у меня на животе и крутился на цепи, висящей над
кроватью. Он закручивал цепь, потом цеплялся руками и ногами за
треугольник, цепь начинала раскручиваться и Славка при этом
вращался с бешеной скоростью. Затем он с той же бешеной скоростью
врезался в решетку кровати или в тумбочку. Любой другой ребенок
плакал бы около двух часов. Славке же было смешно. После
очередного удара я зажмуривался, хватал его за голову и начинал
дуть на ушибленное место. А Славку просто душил смех.
Потом пришла медсестра Света - очень толстая и добродушная и повела
меня на крайне неприятную процедуру, входящую в подготовку к
операции. Света сказала чтобы я намекнул ей когда будет достаточно. Я
спросил: "А как я узнаю что достаточно? Когда вода изо рта побежит?"
Что-то я еще шутил...Потом меня опять все забыли кроме Славки.
Пришла Света. Попрощалась - у нее заканчивалось дежурство. Я
побрился и посмотрел в зеркало на свои пульсирующие шейные артерии.
Подумал, что надо запомнить и сравнить с тем, что будет после
операции. В конце концов Славку прогнали спать. И я тоже лег.
Потом взял тетрадь и написал "послание миру". Затем я быстро уснул.
Наутро мне вкатили укол и я снова заснул.
Приехала каталка. Я перелез на нее. Туда же поставили пакет с
бутылками, лимоном и шариком.( Мама купила бутылку "Боржома", еще
одну добавил Славка, лимон дал кажется Витька - такой багаж берут с
собой в реанимацию, и еще большой надувной шар), вобщем я был
готов и снаряжен. Никакого страха - полное безразличие. Потом мы
поехали. Я все время проваливался в сон. Когда подъехали к двери
операционной я подумал:"А ведь это я, и меня везут на
операцию." К чести сказать, я не предпринял никаких попыток
бежать. Меня укрыли другой, коричневой простыней. Потом завезли в
операционную. Стол на который я перелез был теплый, видимо с
подогревом и я сразу понял - это он. Сверху светили круглые
бестеневые лампы. Не дождавшись пока я усну, в левой руке начали
копаться. Я подумал:"А вдруг я не усну - наркоз, допустим, не
подействует, а меня начнут резать?" Поскольку шевелиться я не мог,
да и был привязан к столу, говорить я тоже не мог - как во сне,
хочешь сказать, а не можешь - я стал усиленно моргать, чтобы они
видели, что я не уснул. Моргал, моргал...моргал, открываю в
очередной раз глаза и вижу над собой уже прямоугольную лампу.
В ухе стучит и я сразу понимаю - клапан. Кто-то склонился надо
мной:"Володя, ты меня слышишь?" Как в кино, ей-Богу. Я слабо
киваю и проваливаюсь. Еще раз очнулся из-за того, что не мог
вдохнуть. Я выпучил глаза и стал стучать рукой по кровати. Это был
единственный орган, которым я мог двигать. Аппарат справа от
меня хрипло вздохнул и в меня пошел воздух. Потом он долго не
выходил, я опять стал колотить рукой. Дежурный врач сказал:"Ну,
не колоти - не колоти!", и я снова провалился.
Очнулся. Сижу. Вокруг врачи. Видимо вытащили интубационную трубку.
Бьют по спине, я кашляю и откуда-то струей хлещет кровь. Я
провалился, умер. Последнее ощущение - меня хватают и куда-то
несут... Затем снова свет. Врач. Я спрашиваю:"У меня что, шов
разошелся?". "Да нет, ты что!" Провал.
На лице кислородная маска, во рту трубка толщиной с палец. Из маски
идет холодный пар. Я прошу разрезать мне лимон и открыть бутылку.
Выдавливаю в Боржом лимон и пью. Вкусно! Снова надеваю маску. Провал.
Потом еще наливаю, и еще. По-моему, я выпил обе бутылки, или одну...
Одну-то уж точно.
Очнулся, другая палата. Большая. Справа лежит мужик. Очень толстый
и почему-то совершенно желтый. Дальше на кровати сидит какая-то
женщина. У двери дежурный пост. Меня садят. К великой радости врачей
почки у меня срабатывают нормально.
Очнулся. Опять другая палата. Как это меня возят туда-сюда
незаметно для меня самого? Повернул голову налево. Там лежит
Наташка. Я отворачиваюсь. Потом думаю:"Э, так ведь это Наташка!"
Снова поворачиваюсь и говорю:"Давай в шашки сыграем?". Она:"Прямо
щас?". Наташке делали операцию на день позже меня и мы в шутку
договаривались встретиться в реанимации, взять с собой шашки и
сыграть здесь.
ОПЯТЬ НА 9-М ЭТАЖЕ
Перелажу на свою кровать с каталки. Рядом Славка.
- Это какая палата?
- Десятая.
Славка все время меня будит: "Володька! Не спи!" Я частично в
сознании. Приходит медсестра и обрабатывает шов.
В первые дни после операции я большей частью спал. Я не спал
только когда меня будили. Как только меня переставали будить я
засыпал снова. Чувствовал себя очень плохо, так плохо, что мне
было уже все равно, плохо мне или хорошо. Аппетита вообще не было,
даже плохого. Часто заходил Славка. Я ему говорил слабым
голосом: "Слава, иди поиграй, что тебе тут сидеть? Скучно
ведь." Славка не давал мне спать.
Через 2 или 3 дня я встал и сходил "строго на север порядка 50
метров". После этого Славка стал водить меня по коридору. Он
брал меня за руку и мы наматывали с ним круги (коридор замкнут в
кольцо) время от времени меняя направление, чтобы, как говорил Славка
не закружилась голова. Причем я заметил, что по часовой стрелке идти
было почему-то легче.
В первые дни после операции мне снились яркие цветные сны. И даже
днем, закрыв глаза, я мог вызвать по желанию любой образ. Причем
изображение было удивительно четким и подробным. Часто мне виделась
стена выложенная из золотых кирпичей. Вернее, это был кусок стены, как
бы висящий в воздухе. При желании я мог поворачивать его вокруг
горизонтальной или вертикальной оси. И стена медленно разворачивалась,
сверкая отполированными гранями кирпичей. Захватывающее зрелище. Я
часто жалел, что окружающие этого не видят. Еще запомнился образ
какого-то старого города. Этот образ был в движении. Я летел по
кривым, усыпанным желтыми листьями, улочкам Города на очень небольшой
высоте. Примерно сантиметров 15-20 от земли. Все это происходило на
хорошей скорости, изображение было цветным и объемным.
Я теперь лежал в одиночной палате. Но так как я был в тяжелом
состоянии, со мной в палате постоянно находилась тетя Зина, Мамина
сестра. Первую неделю - полторы меня мучила жажда. Это происходило
из-за потери крови и я это понимал, но от этого мне было не легче. В
день мне разрешали выпить 400 грамм воды. Больше пить нельзя. Полтора
стакана. Я все это выпивал за 5 минут и все остальное время мне
снились горные реки, талые ручьи, водопады, фонтаны и маленькие
лесные роднички. В рту было ощущение, что ты нажевался какой-то
тухлятины и закусил ее туалетной бумагой. Каждые полчаса я вставал,
чистил зубы, полоскал горло и потом долго сидел у раковины набирая
воду в рот и, с сожалением выпуская ее обратно. Тем временем тетя
Зина выжимала через марлю гранатовый сок. Получалась кислая мутная
жижа, пахнущая кухонной тряпкой, но тем не менее я с жадностью ее
выпивал. Зубы от гранат у меня стали совсем черные.
Аркадий приходил почти каждый вечер. Он где-то раздобыл и принес
литровую банку черной икры. Но я не мог есть даже ее. Еще потом была
красная икра.
Я взял обязательство надувать каждый день по 30 шаров, считая
вздохи. Первые дни я надувал по 15-20 шаров за примерно 60 вздохов.
Затем скатился до 5 шаров в день, но врачам говорил, что надуваю по
15 шаров. Тетя Зина, зная истинное положение вещей, всплескивала
руками, но молчала.
Дня через три - четыре меня повезли на рентген. Ветвицкий привез
кресло-каталку, я погрузился и мы поехали. Спустились на
рентгеновский этаж. Там меня завели в кабину и оставили стоять.
Включили жесткое рентгеновское излучение. Краем глаза я увидел
экран,на который передавалось изображение моих внутренностей. Я
увидел темное колечко в области сердца. Колечко двигалось в такт
ударам сердца. Тогда я понял, что мне действительно вшили
искусственный клапан.
Аппетита нет никакого, и более того - организм не просто не требует
пищи, он ее не принимает. Меня кормили творогом. Это была пытка.
Творог был несладким и очень однородным. Я говорил:"Его и живому-то
человеку есть невозможно, а полумертвому и тем более." Я брал творог
в рот и держал его там, собираясь с духом. Потом я делал глотательное
движение стремясь протолкнуть творог по пищеводу. Пищевод стремился к
обратному и когда, наконец, ложка творога оказывалась в желудке, я
падал обессиленный этим противоборством. Потом пришла некая Рита с
разными глазами и научила меня запивать творог морсом. Это была
дельная мысль
Славка часто приходил ко мне со всей оравой - Абдулазис, Санька
Зайцев, и т.д. Их очень трудно было выгнать, чтобы поставить
например укол, и мои нервы иногда не выдерживали. Я начинал орать.
Когда я был еще наполовину без сознания, Славка обулся в мои тапки
(44 размер) и, прийдя в столовую пожаловался своей маме, что она
купила ему малые тапки и они ему жмут. Это потом рассказала мне его
мама.
Дело идет на поправку.
Я шучу: нагреваю в стакане воду кипятильником и опускаю туда
термометр. Хочу нагреть до 40 градусов и напугать Маму. В термометре
что-то звонко щелкает. Я выхватываю его из стакана и снимаю
показания. Ртуть конечно же зашкалила и термометр лопнул. Что делать?
Я рассказываю все Маме. Она пытается стряхнуть распоясавшуюся ртуть
обратно в резервуар. После двух энергичных взмахов лопнувший
резервуар (это именно он щелкнул) разваливается и ртуть разливается
по всей палате. Мы ее собираем и вытряхиваем в унитаз. Потом Мама
тщательно, на несколько рядов моет пол и проветривает палату. Вот
такие шутки.
Или - я, согбенный и немощный дряхло поднимаюсь с кровати, беру
Славку за руку и направляюсь в столовую кушать. Возле двери я
внезапно распрямляюсь и бодрым шагом выхожу из палаты. Мама с
округлившимися глазами выскакивает следом. Я смеюсь: шутка. И не
отрываясь от пола шаркаю дальше.
В палату заходит уборщица. Она моет пол и беседует с Мамой. Речь
идет о нынешних продуктах питания, начиненных всяческой бытовой
химией. Она уверяет Маму, что лесные дикие яблочки гораздо лучше этих
красных, крупных, спелых садовых яблок. Мама соглашается. Уборщица
уходит. Меня душит смех. Мама не понимает причину моего веселья. Я с
трудом выдыхаю:"Яблочки...дикие..." Смеяться больно, от этого
становится еще смешнее, я падаю на бок и задыхаюсь.
Приходит Ветвицкий. Садится ко мне на кровать и мы долго
беседуем о клапанах и турбулентных потоках в устье аорты.
Через день мне ставили банки и горчичники. Однажды, вечером пришел
медбрат Ваня. "Готовься Савватеев, сейчас будем ставить горчичники!"-
сказал он и я сразу понял, что он навеселе. Хорошо, что в тот день
пришла очередь горчичников, а не банок. Не то он бы поджег меня
вместе с кроватью. Что-то напевая он налил в лоток воды и достал
горчичники. Я сел к нему спиной и задрал майку (очень неудобно, когда
из живота торчат провода). Ваня обмакнул горчичник и налепил его мне
на спину. В следующую секунду я заорал ("И вскрикнул внезапно,
ужаленный князь") и спину у меня свело от холода. Когда Ваня кончил
смеяться он объяснил мне, что отключили горячую воду и он набрал той
воды, которую не отключили, то есть холодной. Я отказался от таких
горчичников и сказал, что лучше сам нагрею воду кипятильником. Ваня
сказал:"Ну и неженка ты Савватеев!" и ушел.
В другой раз меня испытал на прочность медбрат Арсен. Это было еще
до горчичников, в пору, когда я находился еще на грани вменяемости.
Он должен был поставить мне две капельницы, одна с кровью, другая с
каким-то лекарством. Несколько раз ткнув мимо вен, он наконец
решил, что попал и удалился довольный собой, оставив меня в таком
положении: в одной руке капельница с кровью воткнутая мимо вены,
в другой руке капельница с лекарством и тоже мимо. Хорошо, что в
это время ко мне зашел Славик. Я почувствовал как правая рука
наливается распирающей болью. Лекарство давало себя знать. Я сказал
Славке, чтобы он позвал медбрата. Славка, видя мое перекошенное
лицо убежал за помощью. Ждать было невыносимо. Рука уже вся горела
до самого плеча. От жжения у меня даже выступили слезы. В то
же время другая рука была нейтрализована второй капельницей и
не могла ничем мне помочь. Боль нарастала. Я шепнул:"Гады,
фашисты!" (не помню всерьез или в шутку. "Фашисты" - это я
позаимствовал у Максима. Славка рассказывал, что когда Максиму
ставили укол перед зондированием, он кричал:"Что же вы делаете!
Пустите! Немцы, фашисты! Пустите!" и т. д.) Так вот я шепнул это и
приготовился к переходу в пятое измерение. Помощь пришла в
последний момент. Арсен, полный сомнений и недоверия, выдернул
наконец капельницу и поставил даже какой-то обезбаливающий укол. Тем
временем, вторая капельница тихо-мирно заливала мне под кожу кровь.
На общем фоне правой руки это было совсем не больно, но от этого не
менее вредно. Еще несколько попыток Арсена попасть мне в вену не
увенчались успехом. Тогда он сбегал в реанимацию за медсестрой (там
работают настоящие асы) и она вставила мне иглу в тыльную сторону
ладони. Через некоторое время после арсеновских пристрелок на левой
руке у меня расцвел огромный синяк с черезвычайно богатой цветовой
гаммой.
Пункция. Еще с детства, со времен первой моей операции у меня
сохранились об этой процедуре крайне неприятные воспоминания. Теперь
же, ко всему прочему я понимал в чем ее суть (через спину, длинной
иглой прокалывают плевральную полость и откачивают из нее кровь).
Поэтому, когда меня повели в процедурный кабинет, я весь трепетал.
Меня усадили верхом на стул. Ветвицкий и Иванов (второй мой хирург)
забренчали инструментами у меня за спиной. От испуга язык мой
развязался:"Можно один вопрос?" Иванов, ухмыляясь:"Можно."
Я:"Скажите, а это не очень больно?" Хирурги рассмеялись. Дальше мне
помогло мое отчасти ступорное состояние и остаточные явления общего
наркоза.
Однажды я спросил Славку:"Славка, почему у тебя губы сердечком?" Он
побежал к зеркалу и долго смотрелся.
Славка засиживался у меня допоздна. Мы рассказывали друг другу о
своей жизни. Травили анекдоты. Славка больше рассказывал про Червень
и каждый раз приглашал меня туда приехать. Это город в Белоруссии,
где живет его бабушка и где он проводит каждое лето. Мы сидели,
болтали, смеялись, пили чай, Славка даже пел. Наконец младшему
медперсоналу, располагавшемуся в комнате рядом надоедали громовые
раскаты Славкиного хохота. Приходил строгий медбрат и прогонял
Славку спать.
Мы играем в футбол. Мы - это вся малолетняя половина 9-го этажа и
я. Игра идет надувным шаром, взятым Славкой у доброй девочки Насти
4-5 лет от роду. Хороший удар, и плафон, оторвавшись от потолка,
повисает под опасным углом и почему-то не падает вниз. Приходит
медсестра. Ей, конечно и в голову не приходит заподозрить меня, а
шпана разбежалась. Она просит меня снять полуоторванный плафон,
приносит с поста стул. Я преодолевая слабость и головокружение
взгромождаюсь на него и снимаю плафон. После этого мы больше не
рисковали играть в коридоре и пошли на лифтерскую площадку, где
разделились на две команды. В одной команде был я, а в другой Славка
и совсем юный гражданин Санька. Мы играли до десяти. Я выиграл 10:0.
Причем Славка, в процессе игры обнаружил неплохую обводку. А потом он
перелетел через мяч и ударившись об каменный угол набил здоровую
шишку. Затем был нанесен решающий удар по мячу, в результате которого
с потолка и из плафона долго сыпалась пыль и известка, а в
мяче появилась маленькая дырочка, которая впрочем, довольно быстро
выпускала воздух из мяча. Мы пошли заклеивать шар ко мне в палату.
Был найден кусочек пластыря, но утечку воздуха он не прекратил. Так
мы его и вернули с дыркой.
Славке назначили операцию. Утром я зашел к нему в палату сказать
пару напутственных слов, но Славка уже крепко спал под воздействием
укола. Я погладил его по голове. Славка попытался открыть глаза но не
смог.
В последний момент операцию отменили - то ли не оказалось
крови с редкой Славкиной группой, то ли срочно нужно было делать
операцию кому-то другому.
Славка дрыхнул под наркотиками почти до обеда. Потом он проснулся,
оделся и долго еще ходил недовольный и мрачный как туча. Повеселел
он только к вечеру.
Ко мне пришел Славка. Он как всегда залез на мою подушку и
развернул свежий выпуск "Веселых картинок". Мы начали читать. У
Славки был синий фломастер и мы по ходу чтения подправляли некоторые
недоработки, допущенные художниками журнала. Дорисовали ворота в
сцене доисторического хоккея. Потом мы вдруг наткнулись на такие
строчки:
Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг.
Порвал листок, швырнул в ведро,
В ведре раздался стук.
Это было довольно неожиданно и смешно для такого журнала, и мы так
долго смеялись, что потом с трудом пришли в себя.
У всех послеоперационных больных из живота торчат два провода.
Они подключены прямо к сердечной мышце и это сделано для того, чтобы
в случае чего их можно было подключить к источнику высокого
напряжения. Жить с проводами очень неудобно. Они постоянно цепляются
за майку, создавая при этом весьма неприятные ощущения в месте их
выхода наружу. А при раздевании для медосмотра, конкретно, при снятии
майки через голову есть риск их вообще выдернуть. Но ко всму можно
привыкнуть. Привык и я, и когда подоспело время эти провода удалять,
я пошел на это дело без всякой охоты. Впрочем, эту неохоту можно
было объяснить и другим, менее выгодным для меня образом. Дело в
том, что удаления проводов я БОЯЛСЯ. Даже больше, чем пункции.
Я ходил и выспрашивал у всех, кому провода уже вытащили обо всех
подробностях этой процедуры. И с каждым рассказом боялся все сильнее.
И вот настал тот день. Я взгромоздился на стол в процедурном
кабинете. Было открыто окно. В кабинете было довольно свежо и меня
сразу прохватила крупная дрожь. Дрожь усиливалась по мере
того, как я углублялся в смысл и сущность этой процедуры.
Подошла медсестра с бодрым видом. Сняла повязку с проводов.
Я мысленно вскочил и убежал. Затем она начала шевелить провода,
причиняя мне те неприятные ощущения, о которых сказано
выше. Я стал собирать остатки воли в кулак. Медсестра сказала:
"Подыши глубоко." Я подумал: "Вот, сейчас я подышу глубоко, потом
она скажет чтобы я затаил дыхание и рванет из меня провода." Я
начал глубоко дышать и тут почувствовал, как слегка вздрогнуло
сердце и медсестра сказала: "Все!" Я подумал: "А второй
провод?" Но, к моей радости, оказалось, что медсестра одним
рывком удалила сразу оба провода. Она даже показала их
мне, чтобы я удостоверился. Тут напряжение в моей нервной системе
упало и я опять стал благодушен и весел, насколько позволяло мне
тогдашнее состояние здоровья и сознание того, что мне еще предстоит
снятие швов.
Я иду по переходу, соединяющему новый и старый корпуса ВНЦХ.
Переход - это застекленный коридор-мост на уровне 2-го этажа. На
улице холодно, идет крупный дождь. Люди в зонтах. В переходе тепло,
сухо. Еле слышен приглушенный стеклом шум дождя. Настроение тоже
какое-то приглушенное. Пол в коридоре идет под уклон.
Громадное дерево во дворе Центра, пышно-зеленое в пору, когда я
ложился "на обследование", теперь было серым, скучным и лишь кое-где
грязно-желтым.
Потом пошел снег. Из окна моей палаты видны были перила балкона,
покрытые пухлым слоем свежего снега. Снег навевал невеселые мысли
о скорой выписке, разлуке со Славкой и со всем этим окружением.
На днях выписали Витьку. На прощание он зашел ко мне в палату. Мы
зачем-то обменялись адресами. Пожали друг другу руки. Он вышел и я
больше его никогда не видел.
Встречаю в коридоре Наташку. Она спрашивает меня про швы. Я говорю,
что их мне еще не сняли. Она удивляется: "Как у тебя все долго!"
(Примерно десятый день после операции)
Наконец день снятия швов. Все утро хожу на взводе. В животе
неприятная пустота. Назначили время после обеда. Очень смутно:
медсестра в повязке. Что-то режут на животе. Щелкают кусачки. Один
есть! Я с трудом разлепляю глаза. Спрашиваю: "Еще много?" Меня почти
презирают. Наконец я без швов. Нестерпимо жжет и чешется. Чем-то
мажут. Жжение стихает. Все.
В столовой. Славка со своей мамой сидят вокруг меня. В столовой
почти нет народу. Мы со Славиком едим. Я вяло ковыряюсь вилкой в
тарелке. Славка останавливается, смотрит на меня и говорит:
"Володька, покорми меня с ложечки." Я отмахиваюсь: "Я тебя так
покормлю, что ты у меня ложку не поймаешь" Смеемся.
Цветной телевизор в холле греется. И когда он перегревается, он
перестает быть цветным, а если позволить ему греться дальше, он
перестает быть и черно-белым. Чтобы не допустить этого,
послеоперационные больные по очереди подходят к задней стенке
телевизора со своими воздушными шарами и выпускают из них результаты
своего получасового труда, стараясь попасть струей воздуха на
греющиеся элементы внутренностей телевизора.
Мы с Мамой сидим в вестибюле. Там тепло. Мы сидим в креслах. Возле
стоят какие-то ящики. На стенку ящика выбегает таракан. Он
останавливается и водит усами. У меня хорошее настроение. Я отламываю
кусочек булки и протягиваю его таракану. Насекомое чует хлеб,
привстает на цыпочки, трогает угощение усами. Откусывает. Мы с Мамой
решаем его назвать Кешей. Прилепляем ему крошки на стенку ящика. Кеша
ест.
Мы сидим в вестибюле. Я, Мама и Аркаша. Выходит Славик. Он по
широкой дуге подруливает к нам и садится мне на ногу. Я знакомлю
Славку с Аркадием. Славка спрашивает - правда ли, что Аркаша служил в
десанте. Удостоверившись, просит показать ему какой-нибудь прием.
Мама говорит, что Аркаша и Славка одной породы. Они оба
светловолосые и чем-то похожи друг на друга. Мы смотрим слайды,
которые мы с Аркадием снимали в нашем с ним походе на скалы.
На этаж положили какого-то Эдика. Ему лет 13. Славка зовет его
Йодик.
Мы со Славкой сидим у меня в палате. Глубокий вечер. Мы спорим о
том на какой срок посадили Новикова. Потом Славка без перехода
начинает петь:
У павильона пиво-воды
Стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой...
Мелодия для песни позаимствована из:
Вот кто-то с горочки спустился
Наверно миленький идет...
Во время пения Славка часто облизывает губы языком. Это у него
такая привычка. Песня исполняется вся целиком, до самого конца.
Сидим в столовой. Весь народ уже поел. Я ем, а Славка сидит со мной
за компанию и пьет томатный сок. Он набирает сок в рот и громко
чавкая "дегустирует" его. Затем, внезапно решившись, залпом выпивает
весь стакан. От быстрого питья у него на глазах выступают слезы.
Славка явно доволен жизнью.
Программа радио здесь совпадает с реальным временем. Это удобно.
Утром услышал, что вечером будет передача о песнях Высоцкого.
Заранее готовлюсь. Регулирую радио. Радио в палате совмещено
с коммуникационной системой. У приемника есть ряд клавиш.
Назначение двух из них мне понятно: радио и вызов медсестры с
поста. Приемник стоит в тумбочке. Я заранее предупреждаю
Славку, чтобы он не беспокоил меня во время передачи. Я
знаю, что если будет что-то смешное, то я ничего не услышу
кроме Славкиного хохота. Точно ко времени иду в палату, включаю
радио и ложусь. Больше всего понравилась песня "Вперед 500,
назад 500" и ее строчки: "А я ему - ты не канючь, а он за гаечный
за ключ". Пел Высоцкий, в палате стоял сумрак, горела ночная лампа,
где-то в коридоре бегал Славка...
Мы со Славкой вдвоем едем в лифте. Я говорю Славке: "Хочешь мы
сейчас застрянем?" Конечно он хочет. Вдоль стен кабины укреплены
перила. Я распираюсь на них в одном углу. Славка в другом. Давления
на пол нет. Лифт застревает. Славка сначала хохочет, потом пугается.
Я звоню дежурному Через некоторое время мы трогаемся.
Поздний вечер. Темно. В палате горит только ночной свет. Я сижу
один. Вдруг в коридоре раздается грохот, будто кто-то, неосторожный,
нес жестяную ванну и, вдруг, запнулся, полетел, упал, свалился в
непосредственной близости от моих дверей. Через несколько секунд в
палату зашел Славка. Я тут же увязал его появление с предыдущим шумом
и оказался прав: Славик шел ко мне, когда навстречу ему попался
медбрат Ваня. Медбрат Ваня, будучи навеселе, и поэтому в широком
настроении, решил отечески потрепать по макушке встретившегося
Славку, но промахнулся и попал рукой в потолочное перекрытие, выбив
при этом несколько теплоизоляционных плиток и произведя описанный
выше шумовой эффект.
В палату ко мне вбегает Славка. Рассказывает как они сейчас
напугали Ветвицкого. Эти малолетние хулиганы укрылись за дверью, и
когда Ветвицкий, ничего не подозревая, беспечно бежал по лестнице
откуда-то с верхних этажей, внезапно выскочили из укрытия и своими
дикими криками чуть было не обратили в бегство молодого врача. Потом,
мы со Славкой и Ветвицким едем в лифте. Славка спрашивает Ветвицкого:
"А здорово мы вас напугали?" Тот оживляется: "Да, слушай, это кошмар
просто!" Я говорю, что Славка мне уже доложил.
Мы со шпаной стоим на лестнице после неудачных попыток играть в
волейбол моим мячом (он не круглый и не пружинит как Настин, который
мы проткнули). Смотрим в окно. Там видна Пироговская улица, крыши,
автобусно-троллейбусная остановка и странная надпись "Каучук". Ближе
к горизонту видна решетчатая Шуховская башня. На улице ветрено. За
окном планирует неизвестно как залетевший на высоту 9-го этажа,
желтый лист. Мы стоим на подоконнике, ненадежно отделенные от бездны
оконным стеклом, и боимся высоты.
Одно из самых светлых воспоминаний-ощущений того времени: я и
Славка стоим на втором этаже у большого, во всю стену окна. С улицы
ярко светит солнце. Мы стоим, щуримся на солнце, нам тепло, хорошо...
Разговариваем. Я вспоминаю, что когда ложился в ВНЦХ еще было лето,
все деревья были еще зеленые, а теперь..."Стоят лысые" - добавляет
Славка. У меня отличное настроение. Мне все нравится. И солнце, и
окно, что оно такое большое, и то что за окном, и то что рядом
стоит Славка... Видимо в тот день организм мой окончательно решил
пойти на поправку.
Наконец был назначен день Славкиной операции. Весь вечер с ним была
его мама и нам почти не удалось поговорить. Только поздно вечером,
когда его мама ушла, Славик подошел ко мне и я неуклюже попытался его
подбодрить. Славка сказал, что операции совсем не боится. Я
подтвердил, что бояться действительно нечего. Мы договорились, что я
его дождусь из реанимации (меня на днях должны были уже выписать) И
Славка пошел спать.
Утром я проспал момент когда его повезли в операционную.
Почему-то я был абсолютно уверен, что у Славки все будет хорошо.
Поэтому я особо за него и не волновался. Потом сказали, что
Славка уже в реанимации и операция прошла успешно.
На следующий день меня выписывали. А Славку все не спускали из
реанимации. Мне уже начали оформлять документы на выписку. Я
забеспокоился. Наша пресловутая бюрократия и бумажная волокита
была сейчас как нельзя кстати. Наконец из грузового лифта вывезли
каталку со Славкой. Я встретил его в коридоре. Славка смотрел довольно
бодро. Его завезли в палату и я помог ему перебраться на кровать.
Славка выглядел неплохо, конечно он был немного бледный, но ни на
что не жаловался и вообще, держался очень хорошо. Я бы даже
сказал - мужественно. Не распускал нюни.( Когда из реанимации привезли
Витьку, он накрылся с головой одеялом и плакал навзрыд от
жалости к себе и от радости, что остался жив. Мне потом даже стало
неудобно и я вышел из палаты.) Пришла моя Мама. Она обрадовалась
увидев Славку. У Славки, как и у всех послеоперационных больных
сиплый голос - голосовые связки травмированы интубационной трубкой.
Я советую ему пить гоголь-моголь. Приношу ему свой стакан с уже
готовым гоголем-моголем. Славка с удовольствием пьет. Чуть ли не в
последний момент вспоминаю, что до сих пор не обменялся со Славкой
адресами. Славка диктует, я записываю. Индекса он не помнит. Так
как после выписки я еще месяц должен был жить в санатории в
подмосковном Переделкино, мы договариваемся, что я ему оттуда
позвоню (что я потом и делал несколько раз). Славка приглашает
меня к себе в гости в Минск. Он уверен, что мы обязательно еще
увидимся и погуляем по Москве. Я в этом совершенно не уверен,
наоборот, я думаю, что вижу Славку в последний раз, но чтобы его
не расстраивать, соглашаюсь с ним. Потом я решил спуститься в
вестибюль за Славкиной мамой, но встретил ее в дверях лифта. Ей
передали, что Славка уже тут. Она принесла Славке обещанную
электронную игрушку "Ну-погоди". Славка доволен. Возле Славкиной
кровати собрались, наверное все дети отделения. Нам не дают как
следует поговорить напоследок. Потом меня вызывают к старшей сестре.
Я думаю что уже пора. Мы со Славкой жмем друг другу руки. Я беру с
него слово, что он будет писать. Прощаемся с его мамой. Документы
уже оформлены. Все, внизу уже ждет машина, которая должна везти
меня и еще нескольких больных в Переделкино. Мы с Мамой напоследок
заскакиваем в Славкину палату. Ему обрабатывают шов, а так как я
уже одет по-граждански, то зайти в палату я не могу. Я машу Славке
рукой. Славик машет мне. В глазах у него слезы.
Всю дорогу до санатория я думал о том, что вот и закончилась одна
из светлых глав в моей жизни и это уже безвозвратно...Но, к счастью
Славка оказался прав, и мы с ним еще не раз увиделись.
Раз в год, в конце августа я и Славка со своей мамой приезжали в
ВНЦХ на проверку. Мы отпускали его маму бегать по магазинам, а сами
отправлялись гулять по Москве. По Арбату, по паркам. Фотографировались,
стреляли в тире. Вобщем неплохо убивали время. Запомнился один
случай. С фонтаном. Он очень характерен для Славки и поэтому я его
расскажу поподробнее.
В первый или второй наш приезд в Москву мы - я Славка и его мама,
гуляли в парке Горького. Подошли к большому фонтану-бассейну. Бортик
у фонтана сделан пологим и через него постоянно стекает вода в
специальную щель. Славка со словами :"Володька, сфотографируй меня на
фонтане!", полез на бортик. В последний момент мама успела ухватить
его за бока и снять на землю. Славка надулся. Через год, в следующий
наш приезд мы со Славкой гуляли по парку Горького уже без его мамы.
Ну и конечно же не миновали фонтан, где Славка и реализовал наконец
свои прошлогодние планы. Пользуясь тем, что у меня доброе сердце и
были заняты руки, он все таки вскочил на бортик фонтана. Не удержался
на сыром граните, подскользнулся и встал на четвереньки в воде. Я
подскочил и стал его вытаскивать. Славка поднялся, снова
подскользнулся и полетел теперь уже в щель, в которую стекает вода.
Но тут я успел его подхватить. Мы под взглядами гуляющих в парке
людей прошли и сели на скамейку. Славкины кроссовки хлюпали от воды.
Я заставил его разуться и мы стали выжимать его носки. Все это
сопровождалось бурными всплесками Славкиного веселья. Упал он
довольно удачно - промокли только обувь и рукава. Хоть и было
солнечно, но все же - начало осени. Я перепугался за Славкино
здоровье и побежал в ближайший киоск, где за любые деньги хотел
купить Славке какие-нибудь носки. Как назло носков не оказалось. Я
вернулся к скамейке. Славка уже обулся. Я схватил его за руку и мы
помчались в кафе, где из горячего оказался только горячий шоколад. Я
купил Славке сразу три чашки. Славка был доволен. Еще бы! Вместо
заслуженной нахлобучки - такая вкуснятина. Потом, когда я сдавал это
чадо его маме, я пообещал ей, что если она еще когда-нибудь отпустит
Славку со мной, мы будем за километр обходить все открытые водоемы.
Был я и в Минске в гостях у Славки. До сих пор мы с ним
переписываемся. Вот только писать он не любит, за что я его и ругаю
каждый раз при встрече. Да разве его переделаешь. Такой он человек
- Славка. Сейчас, конечно, он уже взрослый - ему 20 лет, но для
меня он навсегда останется веселым и немного разболтанным ребенком с
торчащими в разные стороны волосами, звонким смехом и ясной душой.
Тому у кого-то хватило терпения дочитать вышеизложенное до конца я
хочу сделать некоторые пояснения. Дело в том, что все это писалось
мной в течение нескольких лет, и предназначалось исключительно для
"внутреннего применения". Просто мне хотелось каким то образом
задержать, все более стремительно уходящее от меня, то ощущение покоя
и беззаботной ясности, которое я испытывал только в детстве и вот еще
в ВНЦХ. Я набросал для себя некий каркас, который обрастает в моих
воспоминаниях цветом, звуком и пространством. Вряд ли то же самое
может произойти с посторонним человеком при чтении моих заметок. Для
этого текст должен обладать хоть какими-то литературными
достоинствами. Но теперь, когда я обрел столько близких мне по духу
друзей, я могу надеяться, что есть люди, которые поймут меня...
04-03-96 06:09pm
