вздрогнула, неестественно выгнулась и начала корчиться. Ее сотня ног
беспорядочно задергалась, она резко опрокинулась на пол и, изогнувшись,
показала Чапу сотню игл, торчащих из напоминающего бич хвоста.
Чап осторожно преодолел оставшиеся ступени. Стоножка не шевелилась.
Он слез с лестницы и направился к двери, ведущей на следующий, более
низкий уровень; теперь он ощутил вызванную страхом сухость, комом
поднимающуюся у него в горле. Он услышал, как лестница позади него начала
подниматься; так и планировалось на случай, если бы, пока Чап находился
внизу, пришел какой-нибудь офицер.
Он едва не наступил в темноте на раздутую темную тушу, которая слабо
пошевелилась при его приближении. Об этом ему тоже говорили. Это был
человек, все еще живой, который вскармливал в себе личинку стоножки.
Возможно, однажды его руки присоединятся к останкам воров, висящим над
проходом; а возможно, он и в самом деле когда-то был вором.
В слабом свете, просачивающемся сверху, он смог различить дорогу к
следующему, более низкому уровню: обычная дверь вела к простым каменным
ступеням, узким и извилистым, но достаточно доступным. То, что находилось
внизу, не имело ни желания, ни случая подняться наверх, а стоножка, должно
быть, слишком боялась спускаться вниз.
Чап направился вниз, вооруженный тремя словами заклинаний, которым
его научил Ханн. Теперь они застряли у него в горле, словно кость, -
слова, совсем не подходящие обычному человеку. Чап спускался по круговой
лестнице, и перед ним все усиливался золотой отблеск.
Как было велено, Чап считал повороты лестницы и перед последним
остановился - раньше, чем источник сияния мог попасть в поле его зрения.
Затем он сделал глубокий вдох и отчетливо и громко, делая паузу после
каждого слова, произнес заклинание.
При первом же слове воцарилась мертвая тишина, хотя ему казалось, что
и до этого было тихо как в могиле; просто все время слышалось какое-то
тихое бормотание, на которое он не обращал внимания до тех пор, пока оно
не пропало.
При втором слове свет в нижнем помещении потускнел, и воздух стал
свежим и обычным - до этой минуты ему только казалось, что это так; время
стало осязаемым, и Чап прочувствовал возраст древних камней, из которых
был построен окружающий его склеп.
Третье слово вообще, казалось, навсегда зависло на его устах, но,
когда он наконец выговорил его, время сразу потекло, как и должно было.
Золотистый свет перед ним обрел свою обычную яркость, легкое мерцание
прекратилось, и свечение стало ровным, хотя до этого ему так только
казалось.
После этого Чап сошел вниз и вошел в сокровищницу Сома через ее
единственный вход. Склеп был круглой формы, с высоким сводом, диаметром
метров двадцать. Золотистый свет исходил из его центра, похоже, от самих
сокровищ. Здесь грудами были навалены монеты и украшения из блестящего
желтого металла, бруски и свертки листового золота; там и сям груды
отсвечивали более резким отблеском серебра или более ярким сиянием
драгоценных камней.
Сокровищницу все еще отгораживал от Чапа последний барьер, что-то,
что казалось хрупкой металлической оградой. Ему не было нужды пересекать
этот барьер или беспокоиться по его поводу. Вместо этого он сразу
посмотрел на свод высокого помещения. В сиянии сокровищ он увидел вверху
семерых караульных демонов, замерших там, куда их отбросили три слова
Ханна, похожих на человекоподобных летучих мышей в роскошных тонких серых
халатах. Они были повернуты головами вниз, руки или передние лапы -
определить было трудно - свисали ниже голов. Несколько болтающихся
конечностей висели почти над самой головой Чапа - такими вытянутыми были
тела демонов. Неопределенной формы коготь одного из них, словно рыболовный
крючок, был вонзен в шкурку маленького пушистого зверька - живую игрушку,
которая непрерывно скулила и дергалась, чтобы освободиться, очень медленно
истекая алой кровью. Пока Чап разглядывал демонов, те невнятно что-то
забормотали, словно человек, который только что заснул и начинает
похрапывать.
Содрогнувшись, он опустил глаза и шагнул вперед. Он остановился
только на мгновение, дивясь такому количеству собранного воедино
богатства. Затем, вытащив из кармана золотое колечко из волос Чармианы, -
в его глазах оно определенно было более ярким, чем самый ценный из
металлов, - он взялся за него обеими руками и протянул руки вперед. Ему
совсем не хотелось расставаться с ним. Но, в конце концов, ему нужна была
женщина, а не пустячок на память. Во имя их совместного будущего он должен
был оставить здесь талисман; ни по какой другой причине он не расстался бы
с ним теперь.
Он бросил его через ограду из невинных с виду ажурных прутьев, в
сторону сваленного в кучу богатства. Вылетев из его пальцев, талисман
вызвал, как показалось, искру, большую, чем любая, вызываемая трением
материи о янтарь; и вместе с этой искрой невидимый, несмотря на все свое
могущество, образ Чармианы в его мозгу смялся и разлетелся вдребезги,
подобно разбитому зеркалу. От этого удара Чап покачнулся и сделал два шага
вперед, выставив руки перед собой. Словно пробужденный лунатик, он
заморгал и непроизвольно вскрикнул. Ему стало еще хуже, когда он вспомнил
весь тот кошмар, который привел его сюда; магия ночного кошмара - вот что
заставило его поверить своей жене...
Он крепко зажмурился, забыв на мгновение даже о дремлющих,
бормочущих, ослепленных демонах над головой, пытаясь снова вспомнить лицо
Чармианы. Но теперь, освободившись от могучих чар, он понял, что ее
красота - не что иное, как маска, надетая врагом.
Он стоял, озадаченно глядя за ажурную ограду из прутьев. Золотистое
колечко пропало, затерялось в сиянии желтого металла, сваленного там... и
теперь, когда он освободился от него, он не хотел заполучить его обратно.
Ни его, ни ее саму. Она могла теперь оставаться с Тарленотом, с Ханном или
с кем угодно другим. Чап понял, что его это больше не волнует.
До него дошло, что она должна была знать, что он освободится,
отбросив талисман. Или она думала, что его, подобно другим мужчинам,
которых она использовала, свяжет с ней одна лишь магия ее
привлекательности? Нет, он никогда не пленялся ею - пока не подобрал
талисман. Она должна была знать, что с этого момента он будет свободен.
Свободен для чего? В чем состояли его интересы? Был ли он теперь
согласен без разговоров помогать ей в борьбе против Сома?
Припоминая теперь ее лицо и голос в течение последних нескольких
дней, Чап заключил, что она по-прежнему ненавидит его за то, что не могла
совладать с ним без помощи магии и особенно за однажды полученную
пощечину, которой он наградил ее, чтобы вывести из состояния безумной
истерики. Не кончалось ли здесь, на этом месте, его использование ею, и не
свершила ли она, наконец, свою месть?
Время его безопасного пребывания здесь быстро истекало. Он осторожно
повернулся, чтобы покинуть помещение. Над его головой маленький пушистый
зверек продолжал дергаться и пищать, насаженный на свисающий коготь
демона. Чап протянул руку, чтобы лишить демона его игрушки; он забросил
маленькое существо вверх на винтовую лестницу. Там оно могло бы найти
щель, в которой могло бы спокойно умереть. Будь прокляты все демоны тысячу
раз! Чап не мог уничтожить их, но воспользовался шансом лишить одного из
них его живой игрушки. Взойдя за первый поворот идущей вверх лестницы, он
остановился и произнес слова, данные ему Ханном, в обратном порядке.
Сияние внизу едва заметно изменилось, вокруг перестала царить полная
тишина.
Когда он снова поднялся на затемненный уровень, где жила стоножка, то
порадовался, что не стал терять времени внизу, - тварь уже начинала
подергиваться. Она еще не двигалась, но уже пыталась подняться, ее лапки
царапали в темноте камни пола. Он немного выждал, чтобы дать глазам
возможность попривыкнуть к темноте.
Теперь, по некотором размышлении, ему стало казаться, что он больше
не нужен Чармиане. Не имея власти, он не мог сделать для нее ничего
такого, чего с таким же успехом не мог бы сделать кто-нибудь другой,
имеющий больше возможностей, - Тарленот, например. Она ненавидела Чапа, он
ничуть не сомневался в этом, и была не той женщиной, которая оставила бы
свою ненависть неудовлетворенной.
Теперь он мог смутно различал в темноте стоножку, которая лежала на
боку, сворачиваясь и разворачиваясь, словно ленивая змея. Ее лапки скребли
пол, но еще не были готовы держать ее. В угрожающей тишине Чап шагнул
вперед, туда, где ему должны были спустить лестницу... здесь? Уж не здесь
ли, по замыслу Чармианы, он должен умереть?
Чем больше он думал, тем более вероятным это казалось. Весь этот план
можно было бы осуществить иначе. Ханн мог бы снабдить искалеченных
сторожей отравленными фруктами и магическими словами. Они могли бы взять
колечко и забросить его на груду так же легко, как это сделал Чап. Если не
считать того, что в этом случае Чап не остался бы под землей и сохранил бы
жизнь и свободу.
Затаив дыхание, он прислушивался к каждому доносящемуся сверху звуку.
Сторожа, должно быть, тоже стояли молча, прислушиваясь. Предположим, он
попросит лестницу, и они спустят ее. Когда он, безоружный, взберется по
ней, они будут поджидать его по обе стороны от входа с оружием наготове...
или, скажем, не опустят лестницу, а просто расхохочутся. Возможно, у них
есть способ забрать его тело и спрятать, когда стоножка ужалит его. В
любом случае, как только он будет мертв, они смогут сбросить его тело в
какую-нибудь расщелину. Он бы исчез, или его сочли бы жертвой
какого-нибудь несчастного случая или загадочного убийства - и ничто не
связывало бы его с сокровищницей.
Позади Чапа стоножка завозилась громче. Обернувшись, он увидел, что
она оправилась настолько, что могла ползти по полу, и теперь двигалась в
его сторону.
И прямо над собой он услышал слабый шорох сандалий и прерывистое
взволнованное дыхание.
- Где он? - донесся до него тихий шепот одного из охранников. - Если
демоны все-таки забрали его, они, конечно, доложат об этом. Тогда мы
влипли!
Теперь глаза Чапа достаточно привыкли к мраку, чтобы несколько лучше
разглядеть тварь. Она была толщиной с его руку, но в длину больше
человеческого роста; хвост почти такой же длины был покрыт множеством
шипов. Казалось, человек с сильными руками мог бы легко сломать тонкую шею
этой твари. Если не считать того, что при первой же попытке схватить ее
этот хвост принялся бы хлестать в темноте, словно бич, от которого нельзя
было бы ни защититься, ни уклониться... а усеивавшие его кончик ядовитые
иглы были длиннее пальца. Как мог человек с голыми руками противостоять
такой твари?
Ну что ж, чему быть, того не миновать. По крайней мере медлительность
одурманенной стоножки давала ему шанс. Холодный расчет заставил Чапа
отказаться от разработки более детального плана. Он доверился своему
чутью; причины станут ясны, когда у него будет время подумать о них.
Животное, пытавшееся встать, почти добилось успеха. Чап сделал
глубокий вдох и приступил к действиям. Он затопал сандалиями по полу,
имитируя торопливые шаги, и тихо, но отчетливо позвал:
- Спускайте лестницу.
Сверху донесся смешок.
Стоножка продолжала скользить к Чапу, шелестя по камням лапками и
туловищем. Двигаясь быстрее одурманенной твари, Чап обогнул ее и зашел к
ней сзади. Затем почти в полной темноте схватился незащищенной рукой за
