голосом, изподлобья взглядывая вокруг своими медвежьими глазками.
- Бегут люди с Подонья на Путивль и Рыльск. Сказывают огнем и мечом
проходят татары по рязанским окраинам. Но верного никто не знает. Пора нам
ко дворам путь держать, свет-Евпатий! Загостились мы тут. Белая муха
полетела, и морозом сковала дороги. Как пройдут наши кони по такой голеди?
Конюшему отвечал Замятня. Был этот воин тверд на слово и не скор в
движениях. Он поднимал на рьяного Нечая свои серые, навыкате глаза и
ворчал:
- О конях и говорить не след, коли у людей головы летят. Ты,
поползень!
- Добрый конь дороже худого воина, овсяный ты куль! - огрызался
конюший и снова обращался к Евпатию: - Держит нас тут князь Михаил зря. Не
дождется от него Рязань подмоги!
- Почему ты так думаешь? - спрашивал Евпатий.
- То ребенку малому ясно! Пока двинется черниговская рать на Проню,
разорят Рязань нехристи. Будет так, попомни мое слово.
Один раз, когда беседовал Евпатий вот так со своими дружинниками на
княжеском подворье, в сенях раздались вдруг многие шаги. Стряпуха,
соскользнувшая с жаркого припечка, не успела пересечь избу, как дверь
распахнулась и через порог переметнулся толстый посох. Вслед за посохом в
избу вошли три седобородых старика с сумами.
Были то слепцы, калики перехожие, и при них поводырь.
- Здорово живете, добрые хозяева! - сказал один из калик, не поднимая
вверх незрячих глаз, и поклонился в пояс.
Поклонились и те двое. Распрямивши стан все трое тряхнули головами,
поправили разметавшиеся пряди длинных и, как степной ковыль, белых волос.
- Просим милости поесть с нами! - ответил Евпатий и попросил
освободить для калик переднюю лавку.
В волоковое оконце проступал серый свет непогожего ноябрьского дня. В
бревенчатые стены избы снаружи бил дробный дождик, и было похоже, что за
стеной большое гнездо кур клевало на дощатом настиле мелкое зерно.
Калики через головы сняли свои холщовые сумы и распустили запоны
белых свиток. Молодой, пухлолицый поводырь собрал сумы и повесил их на
колышек у притолоки. Стряпуха поставила на стол дымящийся горшок овсяного
толокна.
Калики выпили по чарке крепкой медовухи, вытерли позеленевшие от
времени усы и сказали Евпатию благодарственное слово.
Потом сели слепцы на лавку в красный угол в один ряд. Поводырь
понятливо посмотрел на старцев, бросил таскать ложкой из мисы густое
толокно и, обмахнув ладонью губы, пошел к притолоке. Там он развязал одну
суму и вынул из нее загудевшие струнами гусли.
С помощью Нечая стряпуха разложила на очаге малый огонь, и по избе
побежали желтые и багряные отсветы. Из дворовых клетей и из соседских изб
пришли жены с малыми детьми, старики и ратные воины. В княжой сборной избе
сразу стало тесно.
Самый древний из калик, широкоплечий и согбенный, с глубокими
впадинами вместо глаз, пробежал ладонью по бороде и поднял вверх голову.
Второй калика, маленький и красноносый, засучил длинный рукав своей свитки
и положил на струны свои чуткие пальцы.
И тихо заговорил первый старец, а ему, усиляя концы его речи, вторили
его товарищи:
- Слушайте, люди добрые, бывальщину, старорусское сказание, разумным
людям на помышленье, храбрым - для услады сердца ретивого, старым людям -
на утешение!
Голоса калик одновременно замерли, и струны утихли под легкими
пальцами гусляра.
Потом старший калика тряхнул головой и обвел незрячими глазами
избяные углы.
Не ясен сокол, ах, да ни сизой орел... -
вдруг проговорил он глухим, низким голосом, рокотавшим в его высокой
груди.
И струны выговорили под пальцами малого калики:
...не сизой орел...
Евпатий сидел, опершись рукой на угол стола. Он не сводил глаз с лица
старшего калики.
Переведя дух, слепец запел под рокот струн, и ему тихо, грустными
голосами подсобили его други слепцы.
Они пели о том, как воротился князь Владимир Красно Солнышко из
похода в Хорватскую землю в свой стольный Киев-град, а к тому времени
подступили к Русской земле злые печенеги. Встала печенежская орда на реке
Трубеже. Пришел сюда же и Владимир со своим войском. Притомилось,
поубавилось русское войско в походе на хорват, но все же оно показалось
грозным печенежскому князю. Не решился он напасть на русских, а выехал на
берег реки и позвал к себе князя Владимира. И сказал печенег
князю-солнышку: "Выпусти ты своего мужа сильного на моего печенежского
богатыря, пусть они поборются, померяются силою. Одолеет твой печенега
моего - я уйду от пределов твоей земли и не буду воевать с тобой три года,
а мой твоего поборет - буду воевать твою землю три года подряд".
Пропев это, калика опустил голову на грудь, и тихо стало в избе.
Только в очаге постреливало еловое полено.
Тогда вступил третий калика - тонкий и лысый, с узкой бородой до
пояса. Он запел слабым, надтреснутым голосом, и печаль затуманила лица
слушателей, задержавших дыхание.
...Послал Владимир бирючей вдоль стана своего.
Побежали скорые, выкрикивая:
"Нет ли среди вас мужа сильного и храброго?
Одолеть печенежина надобно".
И нигде такого мужа не нахаживалось.
Оскудела Русь сильными, поубавились в ней храбрые.
Привели на утро вороги своего богатыря
И, не видя русского, похвалялися.
Затужил Владимир Солнце Красное,
Затужил и опечалился.
Тут пришел к нему воин стар из дружины его молодецкой.
"Княже! - он сказал. - Не гони меня, а выслушай.
Я привел к тебе четырех сынов.
Добрых воинов, храбрых ратников,
А в дому остался пятый сын, тот совсем уж молодехонек,
И никто не знает его силушки.
Боролись с ним многие, и никто его не побаривал.
Позови моего пятого на того на печенежина".
Опять распрямил плечи старший калика и опять вскинул вверх незрячие
глаза. Из уст его полился густой напев торжества и неудержимого гнева,
будто сам певец, непомощный и согбенный годами, вспомнил свою молодость и
вышел в поле ратовать:
И явился перед очи княжеские светлые тот вьюноша,
И поведал ему солнце-князь про свою печаль,
Горькую обиду на землю Русскую
Что не родила богатыря сильного и смелого.
"Ты пойди в поле, встань и побей поганого" -
"Княже! - молвил тот. - А управлюсь ли?
Попытать бы надо малосильного.
Приведите мне быка-буя виторогого.
Я схвачусь с ним и померяюсь."
И привели быка-буя сильного, великого.
Повелел тот молодец разъярить быка до бешенства..
И прижгли огнем быка буйного.
Возревел он страшным голосом,
И на того на вьюношу бык бросился.
Ухватил тот быка за правый бок,
Ухватил да не выпустил
И вырвал быку кожу с мясом до ребер.
Подивился князь на силу ту и молвил радостно:
"Можешь побороть печенежина!"
После минутной тишины опять заговорили калики в один голос все трое,
и зазвенели гусли-мысли, подговаривая:
Сиз туман пал по вечеру,
Ополчилися полки русские,
А поутру заиграло солнце ярое,
И выезжал тут печенежин лих, похваляясь своей силою.
Он противника себе выискивал.
Когда выступил наш русский вьюноша,
Печенег его вышучивал:
Был наш русский богатырь росту среднего,
Печенежин же велик, как чудище.
И сошлись они, схватилися.
Попытался печенежин вырваться,
Он держал его крепко-накрепко.
Он держал да и покрякивал и удавил печенега до смерти.
Удавил и грохнул о землю.
Содрогнулась сыра земля и покачнулася.
Побежали печенеги тут в страхе-ужасе
Перед силой русской немеряной.
Пальцы хилого калики обрели вдруг крепость. Он ударил по струнам, и
гусли зарокотали, затрубили славу русскому витязю, одному вставшему на
защиту родной земли.
Когда слепцы замолкли, Евпатий поднес им еще по чаре.
Старший из калик спросил его:
- Кто ты, хозяин радушный и тароватый? Много раз заходил я в селение
это, но никогда не слышал твоего голоса.
Евпатий назвал себя.
Древний калика помрачнел вдруг и покачал седой головой:
- Летит воронье на рязанскую сторону, и волки воют там в темные ночи.
Горе обрушилось на Русь, и много сирот не найдут своих родителей.
- К чему такая речь, старче? - спросил Евпатий. - Или, ходючи по белу
свету, проведали вы что?
Калика не ответил ему. Он дотронулся пальцами до руки своего длинного
и худого соседа. Тот тронул малого старичка, и все трое одновременно
подняли головы.
- Пролетала с Тихой Сосны пестрая сорока, - начал старший калика.
- Стрекотала белобока о том, что раным-рано видела! - перехватил
тонкий, худой слепец.
И третий калика докончил:
- Билися рязанцы с лихим ворогом и полегли во чистом поле все до
единого...
- Быть того не может! - вскричал Евпатий и стукнул кулаком по столу.
- Лжу вы сказываете, старые калики!
Тогда старший калика дотронулся до руки Евпатия и сжал ее своими
узловатыми пальцами так, что чуть не вскрикнул молодой воевода.
- Бивал я молодцев на поле, не прощал обиды и другу милому. Упреждаю
тебя о том, Евпатий! Мы говорим правду-истину! Билась Рязань с татарами,
но не одолела их несметной силы. Славу поют на Руси удальцам-рязанцем.
Тогда вышел из своего угла Замятня и протянул к столу руку:
- Пора нам в путь!
- О том твердил я не один раз, - присоединился к воину конюший.
Евпатий унял своих дружинников движением руки и прямо глянул в лицо
калике:
- Прости мне, старче, обидное слово. Горько мне стало. В Рязани
возрос я, и там остались мои мать-отец и жена с сыном-первенцем.
Калика пошарил пальцами по ребру столовой доски и приблизился к
евпатию.
- Видишь? - спросил он, тыча пальцем в мертвые глазные впадины. - Не
было у князя на Путивле воина сильнее и надежнее меня, Путяты. Стоял я на
заставе два десять лет и три года. Но вышла у князей распря, одолели в ту
пору Русь поганые половцы и лишили меня свету белого. Так будет со всеми
нами, если позабудем мы о родном крове и не соблюдем верности земли-матери
отеческой.
- К чему говоришь ты это? - опять спросил Евпатий. - И без того легла
тьма на мою душу.
И ответил ему старик:
- Чую я в тебе силу не малую, и верность твоего сердца звенит мне в
твоем голосе. Иди на Рязань, храбрый воин, иди и бейся с нечестивыми до
последнего вздоха. Не смиряйся перед их несметной силой. Рать может быть
побита, а родная земля вечно стоять будет. В земле нашей отеческой - вся
наша сила. Так бейся за родную землю! Лучше быть посеченным на бранном
поле, чем скованным ходить по опустошенной и поруганной родной земле.
В это время избяная дверь распахнулась настеж, и в избу вошел
занесенный снегом человек. Сняв перед образом шапку, пришелец шагнул к
Евпатию и поклонился ему:
- С вечеру метель взыграла, воевода, потому и опоздал я, скачучи к
тебе из Чернигова с посылом от князя Михаила Всеволодовича. Просит тебя
князь принять под свою руку Черниговский полк и вести его на Рязань. О том
же наказывал и княжич ингварь.
ТАМ, ГДЕ ПАЛИ ХРАБРЫЕ
