О битве на Ранове узнал Евпатий по пути из Чернигова, на ночном
привале под Ворголом, от тяжко израненного ратника, уцелевшего при
побоище.
Уже несколько дней до того встречал полк Евпатия беглецов с Дона.
Беглецы шли небольшими кучками; они обходили торные дороги стороной,
избегали встречных, и в жилые места их загонял только превеликий холод.
Шесть дней пробивался полк Евпатия сквозь метели и бездорожья с
Чернигова на елец. Кони на дорожной наледи скользили и падали. Воины
выбивались из сил. Многие из них просили отстать, и Евпатий, торопясь
достичь пределов Рязани, отпускал ослабевших и тех, кто потерял коня. Он
понимал, что этой силой не помочь Рязани: Вслед ему княжич Ингварь должен
был повести большое воинство князя Черниговского, которое стекалось к
Чернигову из застав и сторожей восточной границы княжества.
В Ворголе Евпатий дал своим воинам дневной отдых.
Впервые за шесть суток воины сняли с плеч мокрые епанчи из белого
войлока и скрипучие кольчуги. Кони жадно прильнули в тихих стойлах к
колодам с подогретым ячменем.
И вот, сидя в избе, чуть освещенной лучиной, услышал Евпатий от
ратника повесть о гибели рязанских князей и всего их воинства на поле при
глубокой речке Ранове.
Ратник был из Пронского полка князя Всеволода. Молодой с лица и
статный, ратник был закутан в грязные тряпицы и с трудом передвигал свое
могучее тело. У него была посечена татарской саблей голова и плечо пробито
каленой стрелой. Но не эти раны валили его с ног: ударил его татарин
коротким копьем прямо в грудь. И хоть упал тот татарин разрубленный на
двое, но и сам ратник не устоял на ногах, грохнулся на землю и прикрыл
своим телом поверженного врага. Его подобрали и увели с поля два
воина-муромчанина. Сражаясь, они упали, обессиленные, на того ратника, а
когда затихла сеча и в татарских шатрах разложили очаги, запах жаренной
конины вывел воинов из беспамятства, он поднялись и увели с собою в лес
ослабевшего прончанина. Под Дубком два муромских воина отошли в родную
сторону, а ратник пристал к обозу беглецов.
При неверном свете лучины Евпатий со своими спутниками долго ужинал.
Рядом с ним сидел Замятня, а по другую сторону - Нечай. Два черниговских
сотника расположились на скамье.
Из большого горшка валил седой пар. В горшке варилась соленая рыба.
Уха была густа, и в ней плавали крупные луковицы.
Когда уха была съедена и от жирных лещей осталась против каждого
едока кучка тонких костей, на стол подали сыченный медом пирог, и перед
каждым стряпуха поставила долбленый корец с пенной брагой.
Ратник, лежавший на припечке под теплым кафтаном, закончил свой
рассказ и слабеющим голосом сказал:
- Понапрасну спешишь ты, воевода. И воинов своих зря маешь, и коней
оставишь без ног. Не спасти теперь ни Рязани, ни всей Руси...
Евпатий приказал очистить на скамье место, и Нечай с Замятней помогли
ратнику перейти с припечка к столу.
Евпатий придвинул к ратнику корец с брагой и краюху сыченого пирога:
- Освежи уста, добрый молодец, и поешь. Оплошал ты, гляжу я...
Ратник осушил корец, покрутил укутанной в тряпицы головой и склонился
на скрещенные руки:
- Не идет мне еда на ум, воевода...
Евпатий помолчал, глядя на могучие плечи ратника, обтянутые
пестрядинной рубахой. По виду ратник был ему однолеток, но трудные раны
сделали лицо его темным и потушили свет очей.
- А на ранове что приключилось, не слыхал ли? Рязанцы мы исконные, и
по всяк день терзает нас печаль о родном городе. Стоит ли он?
Ратник поднял голову, отхлебнул из свежего корца добрый глоток:
- Стоит ли Рязань, мне не ведомо, а что побито войско рязанское,
видел я воочию.
Нечай плотно придвинулся грудью к столу и не спускал с темного лица
ратника своих горячих глаз. Замятня запустил пятерню в непролазную бороду
да так и не ослабил пальцев. В глазах его, больших и круглых, отражались
желтые языки лучинного огня.
Ратник опять склонился на скрещенные руки:
- Погибли и наш князь Всеволод, и муромский Давид, и коломенский
Глеб. Всех порубили неверные в неравном бою. Дорого заплатили мы за
поражение и не спасли Руси...
Он смолк, и темная влага проступила на серой тряпице, покрывавшей его
голову.
Переглянувшись с Евпатием, Нечай бережно положил ратника вдоль скамьи
и начал разматывать жесткие тряпицы на голове его и на груди.
Евпатий приказал хозяину избы истопить баню. Нечай и замятня от несли
в горячую баню впавшего в беспамятство ратника и наложили на его рана
травы и наговорные коренья, что возил с собой в дорожной суме конюший для
пользования больных коней.
Утром полк поспешил своим путем-дорогою, и рязанцы так и не узнали,
оправился ли от ран пронский тот ратник.
На виду Дубка - было то под вечер, и синие тучи висели над белой
землей, теряя редкие и легкие хлопья снега - наехали на Евпатия
черниговские сотники, и старший сказал ему, опустив глаза к седельной
луке:
- Притомились наши воины, воевода. Многие вовсе выбились из сил и
потерялись в пути. Что мы сделаем для Рязани этой малой силой? И тебе
поможем ли? Отпусти ты нас в обратный путь, пожалей животы наши...
Посмотрел Евпатий на хмурые лица своих ближних, окинул глазом
воинство, что сбилось в тесный круг и ждало ответное его слова. Чужая
сторона, нехоженные дороги и недобрые вести повергли черниговцев в уныние.
Уныние же - плохая украса воину.
И грустно стало Евпатию.
- Понимаю, что тяжко вам, - сказал он сотникам. - Думайте сами,
русские люди. Решите - в обратный путь, я не поперечу вам, со мной пойдете
- поклонюсь вам от лица всей рязанской земли. Надобен там теперь всякий
человек на коне и с мечом в руках. Не смирилась и никогда не смирится
перед пришельцами наша земля.
И отъехал Евпатий к небольшой кучке рязанцев, ставших вокруг Замятни.
Над Дубком, поднимавшимся своими крышами выше черты заснеженных
лесов, как и три месяца назад, во множестве летали галочьи стаи. В
придорожных кустах и на всхолмках, предвещая близость жилья, стрекотали
чернохвостые сороки. Из лесной овражины донесло вдруг зловещий крик
филина.
Черниговский сотник вновь подъехал к Евпатию и медленно слез с коня.
Держа в одной руке повод, он другой прикоснулся к стремени Евпатия:
- Воины наши бьют челом тебе, воевода. Счастливой дороги, и дай тебе
бог увидеть порог родного дома. А нас ты прости. Ответ мы будем держать
перед князем нашим Михаилом Всеволодовичем.
Сотник отступил на два шага и вытер руковицей обиндевелые губы своего
коня.
Понял Евпатий, что стыдно старому воину взглянуть ему в глаза. Он
коротким движением руки вздыбил коня и направил его в сторону Дубка. Все
рязанцы поскакали за ним вслед.
Дон переходили по льду. Молодой лед был чистый, он трещал и зыбко
прогибался под конями, потому всадники вели коней в поводу.
В Дубке Евпатий дал воинам срок попоить коней да засыпать в торбы
овса и ячменя. Еду для себя воины взяли за пазуху и в переметные сумы:
Евпатий дорожил каждой минутой.
На второй день к вечеру отряд рязанцев достиг Рановы.
Будучи мальчиком, видел Евпатий разорение земли княжеской усобицей;
возмужав, сам ходил воевать мещеру, мордву и мерю, видел пожары в лесных
стойбищах, черные пепелища на месте сел. Но того, что нашел на берегах
Рановы, не видел он от роду.
Подобно прожорливой саранче прошла орда по селам и деревням. Ни
одного дыма не поднималось к небу, и сколь ни принюхивались всадники,
ниоткуда не доносило до них запаха жилья. На месте селений, домовитых и
крепких строением своих кондовых домов, которые совсем недавно проезжали
они, лежали безлюдные пустыри.
Пепел пожарищ замело снегами, но из-под снежного покрова то там, то
здесь из обвалов высовывались замерзшие, с обломанными пальцами руки,
ноги; в одном месте из кучи снега высовывалась мертвая голова, и
застекленевшие глаза, как бы вопрошая, смотрели на путников, в другом на
ветвях обгорелой березы висел человек, повешенный за ноги. По пустырям
бродили ожиревшие от человечены страшные псы; они вскидывали на
проезжающих пустые, мертвые глаза и валко отбегали в сторону.
Замятня понукал коня и наезжал на Коловрата, искоса взглядывая ему в
лицо.
Евпатий сидел на коне прямо, словно одервеневший, и смотрел вперед
через уши коня. На брови и на бороду ему пал густой иней.
Серые глаза Евпатия потемнели от тяжелого раздумья.
Сердцем чуял Замятня, что потрясен его воевода разорением русских
сел. Старый воин знал Евпатия с малых лет и всегда любил его за чистое
сердце и за верность слова. Никогда не проходил Евпатий мимо чужих
страданий и всегда помогал людям в беде.
- Не кручинься, свет-Евпатий! - говорил Замятня и трогал плеткой
локоть Евпатия. На пустом месте воевали нехристи, а под стенами Рязани
остановятся. Устоит наш город, поверь мне!
Евпатий благодарно взглядывал на сурового воина.
Замятня еще более горячился:
- Не дадим мы поганым над Русью тешиться. Перебьем их всех до
единого!
- О том думаю и я, друг мой Замятинка, - отвечал ему Евпатий и вновь
понукал притомившегося коня.
К месту побоища рязанцев с татарами они подъехали под вечер.
На скованную морозом землю пала тишина. Алый отсвет заката скользил
по синим гребням снегов. Кубовые облака стояли на позеленевшей синеве
высокого неба и не таяли. Под копытами коней снег от мороза позванивал.
Приречные ивы клонились долу и потрескивали, роняя обитые морозом сучья.
Над речной впадиной низко летало черное воронье. Вороний клекот был
зловещ и гулок. На снегах мелькали неуловимые тени: то пробегали
пожиравшие падаль волки.
Евпатий остановил коня на речной круче, под одиноким дубком, и снял с
головы тяжелый шлем. Глядя на него, обнажили головы и остальные всадники.
Далеко, насколько хватал глаз, видны были следы великого побоища:
кучи тел, чуть припорошенные снегом, кони, задравшие ноги, поваленные арбы
и изодранные полотнища шатров...
Русские воины лежали вперемешку с татарами. Татары и в смерти не
расставались со своими луками. Поднятые полукружья луков похожи были на
расставленные заячьи силки.
- Не обманул нас ратник тот, - проговорил Евпатий, и скупая слеза
упала с его дрожащих ресниц.
Кони храпели и били копытами, чуя волков.
Закат быстро меркнул. На поле ложилась холодная синь ночи. В вышине
вспыхнула первая звезда.
СТОИТ РУССКАЯ ЗЕМЛЯ!
Проню переходили в сумерках, и ночью пологим взъездом поднялись на
рязанские высоты.
Чуя дом, кони шли ходко. Превозмогали многодневную усталость,
всадники расправили затекшие члены.
Ночная тьма покрывала пригороды и посады. Ни одного городка не видели
путники, и нигде на них не взлаяли сторожевые псы.
Евпатий ехал, опустив голову на грудь. Он не хотел видеть те
разрушения, мимо которых проходил отряд. Даже думать о том, что татары не
пожалели город и опустошили его так же, как придорожные рязанские и
пронские села, было ему невмоготу.
На выезде из посада, в том месте, где уцелевшая бревенчатая дорога
подходила к городскому рву, всадники увидели впереди качающееся пламя
факела. Кто-то шел им навстречу, виляя и припадая к земле. Потом факел
погас, и на пути никого не оказалось. Кони шли, увязая в снежных заносах:
битая прежде в том месте дорога была теперь непроезжей.
Ехавший впереди Нечай натянул вдруг поводья и раздельно произнес:
