селений здесь вызревали грузные хлеба. Вечерними зорями путников долго
провожало призывное и грустное тюрлюканье перепелов, кормившихся в овсяных
копнах. На травянистые опушки, заросшие волчьей ягодой и крушинником,
выходили непуганые выводки тетеревов и куропаток. Высоко в небе реяли,
распластав крылья, коршуны и ястребы. Иногда с высоты спадал торжественный
и грозный клекот орла. Тогда сразу замолкала лесная тварь, и молодые
ягнята забивались под брюхо овцам.
В селениях, за высокими коньками изб и домовин-сараев, рдели зрелыми
плодами осенние сады. Через ореховые плетни видны были накрытые лубьем
ульи пасек. Отсюда густо пахло воском и свежим медом.
Нелюдимо и настороженно жили в этих селениях люди. По вечерам не
раздавались у околиц девичьи песни, не слышно было и церковного звона.
Дубовые ворота во всех дворах рано запирались на тяжелые засовы. На
привалах слушали рязанцы немногословные рассказы о лесных разбойниках и о
разгульной вольнице, что на узких челнах гуляла по глухим рекам.
На волоке на Рановы и Рожню, которая впадала в Дон, рязанцам
повстречался небольшой, сотни в три всадников и пеших воинов, отряд из
Дубка.
Дубчане - лесные люди с неласковым взглядом, крутоплечие и
неразговорчивые - все поголовно были сыромятной коже плащах и в таких же
наплечниках. На ногах у них были легкие кожаные поршни с ремнями,
закрученными по голени до самого колена. Мечи имели только десятские и
сотники, прочие же воины были вооружены топорами за поясом и дротиками,
которыми они били на ловах в угон быстроногих косуль.
Предводитель отряда сказал княжичу о том, что в окраинах к Дикому
Полю селениях жители встревожены вестями о татарской орде и начали
переходить в людные города и острожки. Тот же предводитель сказывал, что
княжеские бирючи наказывали стекаться войску к Пронску, куда в скорости
должен прибыть сам рязанский князь со своими полками.
Близ Дубка по пажитям бродили несчитанные стада коров и овец. Конские
табуны гуляли на лесных полянах, около сенных стогов. Кони-вожаки,
сторожко поводя ушами и вздыбив трубами хвосты, принюхивались к ветру,
потом, задев путников, фыркали, и по их знаку весь табун бросался в чащу и
через мгновение исчезал из глаз.
На ночевках и в пути Евпатий держался княжича и заводил с ним
неспешные разговоры о том, что в равной степени тревожило обоих: о
бедствии, нагрянувшем на Русскую землю, о любезной сердцу Рязани и о
судьбах близких людей.
Сирота-княжич был тих нравом, не любил ратных забав, хотя и не
отставал от братьев своих в отваге и мужестве. Юный Ингварь проводил дни
на княжеском дворе, среди стременных и конюших, заводил дружбу с
княжескими подельцами, ловчими, огородниками и медогонами, умел плотничать
и плести сети-силки. Но больше всего тянуло княжича к строению городов.
Знал он толк в разбивке башенных клетей по навыку суздальских
деревяников-строителей и все помышлял перенять у псковичей - мастеров
каменного строения - их дивное мастерство.
Спрашивал Евпатий княжича:
- Почто князь Юрий не даст тебе удела? Хотя бы Ожеск или Ольгов?
Ингварь плотнее сжимал девичьи пухлые губы и чуть поводил в сторону
Евпатия выпуклым карим глазом:
- Князь-дядя знает о том лучше нас. Устроение удела разума много
требует. - И, поглаживая гриву коня, Ингварь вскидывал на Евпатия чистый и
немного грустный взгляд: - Русь надо строить с умом, Евпатий. Видишь,
кругом дремучие леса. Мало люду на нашей земле, нечасты поселения. Дикий
половец и татарин убивают и полоняют русских людей и сжигают их жилье.
Надо на всех водных путях и перепутьях воздвигать острожки и города,
торжки в них заводить. Тогда будет велика у князя казна, а у людей его
заведется достаток. Богатство укрепит и бранную силу.
И о другом спрашивал Евпатий рассудительного княжича:
- Отчего дикие орды, набегая на Русь, одолевают князей и облагают их
данью? Печенеги ли, половцы или вот ныне татары?
Ингварь долго ехал молча, положив руку на луку низкого половецкого
седла. Он зорко следил за поспешно идущим впереди скороходом-проводником,
что дал для верности рязанцам предводитель отряда дубчан.
Мужик в овчинном тулупе и в липовых лаптях ловко перепрыгивал через
корни и завалы лесной дороги, иногда трубил в кулаки, склонив голову на
плечо, прислушивался к короткому эху. Трубный звук служил призывным кличем
у лихих людей, и если не доносился ответ, можно было смело двигаться
дальше. Временами мужик исчезал в зарослях. Тогда Ингварь придерживал коня
и не шевелил поводьев до появления проводника на тропе. Часто мужик
пускался в рысь, и воины подгоняли за ним коней.
Дорога пролегала в непроезженной глухомани. Дубы и клены стояли у
дороги сплошной стеной. Солнечный свет проникал до земли узкими столбами,
зажигая лапчатые листья папоротников, зеленые мхи и заросли жимолости.
Лесную тишину нарушали лишь топот копыт да пофыркивание настороженных
коней. Воины ехали молча, стараясь не звякать стременами и оружием.
Когда между деревьями мелькнул просвет, Ингварь обернулся к Евпатию.
Его конь, рыжий жеребец с ковыльной гривой до самых колен, вдруг оступился
и вскинул голову. Сильной рукой Ингварь натянул повод и сжал коленями
высокие бока коня.
- Русь крепка единством, Коловрат. Только не всегда князья блюдут это
единство. Оттого и одолевают русских поганые орды.
- Коли ведомо, отчего приходит на Русь напасть, почему не положат
князья зарок? И забудем ли распри теперь, перед лицом новых врагов,
княжич?
- Про то ведает бог.
- Горько быть на своей, отеческой земле данником чужеземцев! Русь ли
не крепка мужеством, не высока ли воинской доблестью!
- Верно, друг Евпатий! Но нас ослабляет гордыня. У нас не всяк охоч
склонить голову перед старшими и послушаться мудрого. Оттого и трудно
будет дяде князю Юрию отстоять Русскую землю и на этот раз.
"Не по летам умен этот княжич. Быть ему на Руси заботником и
градостроителем!" - подумал Евпатий и опять заныло его сердце при
воспоминании о Рязани и отеческом доме: приведется ли обнять близких и
дорогих людей!
Широкая долина Рожни густо поросла вековыми дубами, встречались
непроходимые заросли орешника и черемухи. На вершинах дубов во множестве
висели грачиные гнезда. К черным дуплам деревьев летели, золотясь на
солнце, дикие пчелы. В гущине черемуховых зарослей зияли отверстия
барсучьих нор.
Дубовая грива высоко возносилась над теменью лесов и уходила влево к
низкому небу, где рождались быстрые и тонкие облака. По низу долины, где в
глинистых осыпях и мочежинах петлила узкая речка, скрывались хижины лесных
добытчиков - смолокуров, звериных ловчих и бортников. Про добытчиков тех
шла худая слава по Дону и Ранове и достигла Рязани.
Сейчас в этих местах было нелюдно, и многие хижины, куда заглядывали
путники, стояли на запоре.
- Куда же люд здешний девался? - спрашивал проводника Ингварь.
Мужик-скороход отводил в сторону хитрый взгляд:
- Не ведаю.
- Были ли тут какие-либо люди, когда вы проходили на Пронск?
- Мы шли, тут поднимались дымы.
- Куда же девались люди теперь?
- Спроси у леса, князь.
Дубок путники увидели на скате погожего, тихого дня.
Долина Рожни вдруг расступилась, раздалась вширь, и в просвете
мелькнула узкая коса Дона. За голубой водной гладью обозначилась Долгая
Поляна, уставленная круглыми, как богатырские шлемы, стогами сена. В тихом
воздухе, кружась, летели серебряные нити, и, будто по этим нитям ранней
осени, истекали на землю благостная тишина и тепло низкого солнца.
С высокого обрыва Ингварь долго смотрел на излучину широкой реки.
Рядом с княжичем осадил своего коня Евпатий.
- Отсюда начинается долгое поле, - задумчиво сказал Ингварь и вдруг
схватил Евпатий за локоть: - Смотри, смотри! - он указывал за реку и,
казалось, готов был ринуться под откос горы.
Евпатий взглянул по указке княжича, и у него захолонуло в груди: к
реке мимо стогов легким шагом шел вожак лосей. Сохатый шел, неся, как
боевой стяг, разветвление своих могучих рогов. Солнце темным пламенем
зажигало струю на спине животного и несло рядом с ним его удлиненную тень.
Следом за сохатым шло небольшое стадо коров и телят. Молодь игриво
взбрыкивала, отбегала, играючи, в стороны и сейчас же вновь присоединялась
к старшим.
В нестерпимом охотничьем азарте Ингварь застонал и схватился за
поясной нож.
- Эх, вдарить бы!
- Пусть погуляют княже. Нам теперь не до зверя, - сказал Евпатий.
Ингварь рванул повод, ударил коня плеткой и выехал на тропу.
Дубок медленно привставал из-за лесов круглыми овершиями угловых
сторожевых башен и светлым куполом храма.
Широкая полоса леса перед городом была выжжена, и дорога пролегала
среди высоких качающихся трав. По насыпи городского рва брело с выпаса с
пестрое стадо.
Приближенные рязанцев заметили с городских ворот, и на стенах вдруг
появилась стража. Махальные на угловых башнях дали знать в городе о
приближении войска, и раскрытые дотоле ворота наглухо захлопнулись.
Пока скороход-мужик бегал под городские стены и переговаривался там
со стражей, Евпатий с любопытством озирал этот город, заброшенный на самый
край рязанского княжества. За Дубком оканчивался ведомый мир и начиналась
область чудесных сказок про заморские края, про горы, упирающиеся
вершинами в облака.
Дубок стоял на самой круче горы. Под горой протекал Дон. К дощатым
причалам и пристаням Дубка подходили суда и струги из греческих и
веницейских стран. Отсюда Русь получала шелковые ткани и бирюзу,
благовонные масла и чудных расцветок персидские ковры, ножи дамасской
стали и арабских тонконогих скакунов. Отсюда вниз по Дону начинался путь в
чужеземные страны, куда в обмен на золото и драгоценное каменье уплывали
из Руси ладьи, груженые мехами, воском и ярым зерном пшеницы.
- Дивен этот город! - сказал Евпатий княжичу, сошедшему с коня.
- Потому и держит его дядя-князь под своей рукой, - ответил,
покусывая сухую травинку, Ингварь, и по его сдвинутым бровям понял
Евпатий, что утаил про себя княжич заветную думу об этом городе и о своей
княжеской сиротской доле.
- Богатство течет тут, как донская вода, - сказал Евпатий.
- Зато и разбойников в этих местах хоть отбавляй.
- Известно: где пожива, там и лихой люд...
Тем временем напуганные чужими воинами пастухи захлопали плетками и
заиграли в рожки. Стадо скрылось за угловой башней. А в самом городе вдруг
звякнуло церковное било. И неизвестно было рязанцам - сзывали ли то на бой
с ними или приспело дубчанам время для вечерни. Скоро скрипнули городские
ворота. На встречу рязанцам вышли именитые люди города. Они, кланяясь,
позвали княжича в воеводскую избу.
Евпатий отказался от чести, остался с дружиной, расположившейся на
ночлег поблизости от городских ворот. Воины стреножили коней, принесли из
леса сушняку и развели огонь.
Ночь выслала на небесную твердь тысячи ярких звезд. Они вздрагивали и
переливались. Изредка то одна, то другая звезда срывалась и, чертя по небу
золотую дорожку, падала в бездну.
Лежа у раскрытого полога шатра, Евпатий долго не мог заснуть и все
прислушивался к ночным голосам в этом незнакомом краю. Тишина обнимала
землю. Стреноженные кони позвякивали цепями. За городскими воротами тихо
подвывал одинокий пес
МОСТ КАЛИНОВЫЙ
Князь Федор уехал почти тотчас же после крестин своего первенца.
