сладкие розовые плоды с вершин деревьев.
- Спроси, разве мы похожи на этих самых уххов?
Робот зачирикал, птица ответила, и снова они долго объяснялись меж
собой, словно подпевая друг другу.
- Никто из аев никогда не видел уххов. Их знают только ззумы, -
наконец ответил робот.
- С ума можно сойти от этих ахов и ухов...
Брянов прошелся по мягкому полу, в задумчивости остановился перед
иллюминатором, за которым уже разливалась белесая муть рассвета.
Сколько мечтали они о контактах с иным разумом! Рисовали картины
торжественных встреч на высоких орбитах, полетов над сказочными
городами. На всякий случай разрабатывали варианты защиты от возможной
агрессивности чужаков. И в этих своих мечтаниях, как видно, недалеко
уходили от вымыслов первых фантастов с их "борьбой миров" или
любвеобильными Аэлитами. Но фантастика, даже если ее называют научной,
всего лишь чтиво, упражнение для воображения, но никак не источник
информации, не прогноз. Космические дали ужасающе одинаковы что в
солнечной, что в других звездных системах. И если в этой монотонности
вдруг появляется нечто неожиданное, то оно, как правило,
непредсказуемо.
Вот и теперь - радоваться бы этой встрече с чужим разумом. Но
радости не было. Были недоумение и растерянность, и, несмотря на
многочисленные инструкции, предназначенные для подобных случаев,
неизвестно было, как поступать. Инструкции запрещают наносить
какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке они разрушили гнездо
или, если угодно, жилище одного из аев, а затем, по существу, взяли
заложника. Птицу, положим, можно сразу же отпустить, поправив ей
крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном гнезде, а это при
примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих
разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум
аборигенов, как считал Брянов, давал ему право не церемониться и
использовать заложника для того, чтобы побольше узнать об этом
странном сообществе: аи - ззумы - уххи...
- Пусть-ка она поспит, - предложил Устьянцев. - Поспит,
успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже.
Монотонный шепот электросна вмиг усыпил птицу. Нина наотрез
отказалась оставить ее, и Брянов с Устьянцевым вышли из "вибрика"
вдвоем. Утренняя заря разрисовала небо с бесцеремонностью юного
художника. Сочные краски переливались одна в другую и как-то странно
мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава под
ногами оказалась не зеленой, а блекло-серой. Сталагмиты-деревья на
опушке леса в лучах яркой зари играли радужно, словно подсвеченные
изнутри.
Воздух был тяжел, ощутимо сдавливал тело. Воздух, был неподвижен,
и эта неподвижность смутно беспокоила: а что как перед бурей! Какая
должна быть буря при этой плотности атмосферы?!
Как полагалось, они обошли вокруг "вибрика" следом за бежавшим
впереди роботом. Другой робот - верная "нянька" Устьянцева - замыкал
шествие.
Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных
изнутри мягким войлоком, как видно, обиталищ аев, разогнанных
пульсацией гравитационного поля. В одном месте робот, бежавший
впереди, остановился и замер, приподняв антенны. Затем медленно,
как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы
выжженной травы. Брянов скосил глаза к небольшому экранчику,
вмонтированному в шлем, и увидел то, что видел робот: посередине
черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора. А возле
норы два огромных черных жука, как шелкопряды, быстро пеленали
неподвижного ая. Ай был жив, и, похоже, ему нравилась эта процедура:
на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка.
Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон в нору и исчезли.
- Вот они, уххи, - сказал Устьянцев.
- Непохоже. - Боковым зрением продолжая следить за экранчиком,
Брянов пошел к норе. - Непохоже, - повторил он. - Уххов они боятся, а
тут... Видел его лицо?
- Так он спит...
- Или загипнотизирован.
- Скажи еще - заворожен...
- Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый об этом не
расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая, человек не радуется. А
тут...
- С чего ты взял, что кокон - это смерть?
- Действительно, - удивился Брянов. Теперь эта мысль, только что
бывшая уверенностью, показалась ему нелепой. Чего это вдруг подумал?
По аналогии? И почему умильное выражение личика ая должно означать
именно удовольствие?..
"Все непонятное должно вызывать тревогу". Так гласит одна из
основных заповедей космолетчика. Тревога торопит понять. Сейчас же
Брянов не испытывал никакой тревоги. Он был переполнен только одним
ощущением - радостным любопытством. Как в детстве, когда тревога еще
не родилась в человеке, когда он полон только одним желанием - все
потрогать, погладить, попробовать...
Нора была как нора, ничего особенного собой не представляла. Они
подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу.
До опушки оставалось не больше трехсот метров, когда вдруг
вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки этих удивительных
деревьев. Брянов оглянулся, увидел над недалеким горизонтом
малиново-красный гриб зари: вставало солнце. Когда он вновь посмотрел
на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц. По мере
того как поднималось солнце, все больше освещая лес, все больше
взлетало и птиц.
- Погляди-ка! - воскликнул Устьянцев. Он показал на белесую стену
леса, куда-то ниже освещенной полосы. И тут Брянов сам разглядел
десятки аев, нахохлившимися совами сидевших на разлапистых ветвях.
Остановившись, они стали ждать. Робот, катившийся впереди,
потоптался на месте, пошевелил антеннами и снова медленно двинулся
вперед. Аи смотрели на него и не двигались с места, не шевелились.
Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы рассмотреть поближе. Но
едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели, как аи
зашевелились и один за другим, словно подброшенные, начали взлетать
вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались
в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики, чирикали, пищали, не
обращая на людей никакого внимания.
И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет с орбиты искал
командира виброгравитрона.
- Что случилось? - услышал он голос четвертого штурмана Томана,
дежурившего на связи.
- Все в порядке.
- "Вибрик" исчез!
- Как это исчез? Вон он стоит.
- Ты видишь, а я не вижу.
- Сейчас выясню.
Он вызвал Нину, оставшуюся на "вибрике", но Нина не ответила. Это
было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен
был отозваться.
Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и
все космолетчики немедленно возвращались к своим местам. Но ни
Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось тревожным.
Переглядываясь, они неторопливо пошли к "вибрику", строя догадки о
странном исчезновении связи.
Только оказавшись внутри виброгравитрона и закрыв люки, они
ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все было на
месте. Не было только Нины и ее робота. И птица тоже исчезла. Обе
двери карантинной камеры были распахнуты, что категорически
запрещалось.
Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои люки и
виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в пятистах метрах от
поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины и ее робота
нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью отсутствовали
обязательные для работающего робота излучения.
Брянов доложил на звездолет об исчезновении Нины и о странном
отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто не знал, что ему
теперь делать. Садиться и обшаривать поляну казалось бессмысленным,
возвращаться без Нины - никак невозможным.
- Повиси, - сказал Томан. - Можешь повисеть?
- Сколько угодно. А толку?
- Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди.
В солнечных лучах поле выглядело неровным и пестрым. Много было
черных проплешин с воронками в середине. И много было точно таких же
по размерам, как эти проплешины, круглых пологих холмиков. В этом
сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность, но какая,
этого Брянов не мог понять.
- Четыреста семнадцать воронок, - подсказал робот. - И ровно
столько же холмов. Распределяются равномерно, кроме одной пары, что у
восточного края поля.
- Размеры? - спросил Брянов.
- Одинаковые. Кроме той же пары...
На экране связи со звездолетом появился Томан, сказал, что с Ниной
ничего опасного, по-видимому, не случилось: стрессовых состояний не
отмечено. Ее робот был переключен на внутренний контакт еще до того,
как Нина вышла из "вибрика". Вышла она по собственной воле...
Ничего не объясняла Брянову эта информация. Если вышла по
собственной воле, то почему оставила открытой карантинную камеру?..
Одно утешало: робот, охраняющий человека, в случае опасности, даже при
малейших физиологических изменениях в организме, немедленно включит
все виды связи.
Значит, ждать? Ждать, когда опасность для Нины станет реальной? С
этим Брянов не мог смириться.
- Я считаю, что мне нужно выброситься на нити, - сказал он
Устьянцеву.
- Об этом следует запросить звездолет.
- А если откажут? Так и будем висеть и ждать?
Брянов понимал, что это самовольство. Но, даже понимая, он ничуть
не тревожился за свое поведение. Само это должно было породить чувство
опасности. Но благодушие окутывало каждую клеточку мозга. Чувства -
верные помощники и стимуляторы разума - плавали в расслабляющей
апатии, как законсервированные живые организмы в сладком питательном
растворе.
- Давай сначала выкинем робота, - предложил Устьянцев. - А там
видно будет.
Растопырив все свои конечности, как паук на паутинке, робот
полетел вниз, быстро разматывая тончайшую, почти невидимую нить.
Опустился в траву, потоптался на месте и покатился по спирали, все
шире обегая поляну, заглядывая по пути во все воронки,
приостанавливаясь на холмиках, смешно подпрыгивая на них, чтобы
получше прозондировать почву. Он походил теперь на мальчишку,
наконец-то вырвавшегося из-под опеки взрослых и торопившегося
разузнать как можно больше, прежде чем его позовут. Все, что он видел
своими четырьмя глазами, все, что ощупывал локаторами, датчиками,
анализаторами, все отражалось на полиэкране "вибрика", на
многочисленных приборах.
Брянов стоял перед полиэкраном, не сводя с него глаз. Устьянцев,
внешне безучастный, сидел рядом. Оба молчали, анализировали
собственные ощущения, чтобы потом на основании этого анализа взбодрить
себя беспокойством. На приборах бегали импульсы, покачивались стрелки,
поблескивали указатели, ничто не говорило о каких-либо отклонениях от
норм. Словно даже приборы заболели идиотизмом благодушия. Только в
клеточках полиэкрана плыли, менялись изображения.
Над лесом парили аи, похожие на мотыльков, не обращая никакого
внимания на бегающего по полю робота. Но вот робот приблизился к лесу,
и аи один за другим стали слетаться к опушке. Робот отступил, и птицы
отлетели как по команде, сразу потеряв к нему интерес. Это было первое
открытие - невидимая черта, за которой начиналось пространство аев.
Робот зигзагами помчался вдоль опушки, проверяя, везде ли существует
эта черта, и на одном из экранчиков, изображающем все ноле,
прочерчивалась почти ровная светлая полоса. Следующее открытие сделал
