Фэнтези - Владимир Рыбин

Рассказы

Владимир Рыбин

"ГОЛУБОЙ ЦВЕТОК"
ЗЕМЛЯ ЗОВЕТ
СИМБИОЗ


                            Владимир Рыбин

                           "ГОЛУБОЙ ЦВЕТОК"

                               рассказ



    Командир корабля Олег Петрович Кубиков не любил стихи.  Это  было,
пожалуй, единственное, что,  по  общему  убеждению,  отличало  его  от
других членов экипажа. Он, собственно, не назвал бы это нелюбовью. И у
него, бывало, щемило душу, когда ни с  того  ни  с  сего  вспоминалась
вдруг старая песня или давно  позабытый  детский  стишок:  "Однажды  в
студеную зимнюю пору..." Или  что-то  подобное.  Просто  он  не  писал
стихи, как все на  корабле.  Слова  казались  ему  слишком  убогими  в
сравнении с водопадами чувств, которые временами хотелось выразить.
    Но Кубиков сам дал повод думать о себе как о человеке, равнодушном
к поэзии. Было это еще на Плутоне, где  экипаж  проходил  предполетную
подготовку  и  проверку  на  совместимость.  Им  предстояло   уйти   в
многолетний рейс - ГЗК, как писала вся межпланетная пресса, - Глубокий
зондаж космоса. Еще тогда Кубикова поразило, что все балуются стихами.
Ладно бы вчерашний студент, "радио-, электро- и  прочий  техник",  как
говорили про  него  на  корабле,  Дима  Снегирев,  Димочка,  пусть  бы
психолог   Маша   Комарова   -   она   женщина,   в   ней   повышенная
чувствительность от рождения. А  то  ведь  и  "корабельный  патриарх",
историк и астроном с огромным космическим стажем Иван Сергеевич  Родин
и тот пописывал стишки в стенгазету.
    Более того, именно с него-то и началась  сама  стенгазета.  Как-то
еще на Плутоне командир шел по коридору и  у  входа  в  кают-компанию,
там, где в полукруглой нише стояли четыре кресла для отдыха, увидел на
стене розоватый листочек фольги со стихами. Было там что-то о тоске по
неизведанным далям неба, в  которые  убегает  звездный  поток,  словно
пенный след за кормою на  морской  дороге.  Кубиков  подивился  такому
непорядку, но листок не снял. Наверное, потому,  что  под  ним  стояла
подпись всеми уважаемого Ивана Сергеевича.
    Лучше бы он тогда снял его. Потому что на  другой  же  день  рядом
появились стихи Димочки и Маши. И у Кубикова уже  язык  не  повернулся
призвать  экипаж  к  порядку.  Потому  что  Маша  -  это  была   Маша,
единственный член экипажа, обладавший особой властью  над  командиром.
Властью никому, кроме него, не известной.
    Так, по крайней мере, думал сам командир. Но он усомнился в  этом,
когда увидел в стенгазете стишок без подписи:

              Олег, скажи на милость,
              Ни слова не тая,
              Неужто обленилась
              Поэзия твоя?..

    Он метнул глаза в  конец  стишка  и  обомлел,  прочитав  последние
строчки:

              ...И нашей милой Маше
              Ты песню не споешь?

    Кубиков ушел, не тронув и этого листка. Но листок исчез сам собой.
И Кубикову стало грустно. В тот день  он  ни  на  кого  не  глядел  и,
погруженный в себя, не замечал, что кают-компания непривычно тиха.
    Именно в тот самый день, отвечая на многочисленные вопросы ПАНа  -
корабельного автомата-психоанализатора, перед отлетом особенно  строго
проверявшего экипаж. Кубиков и сказал,  что  он  не  любит  стихи,  но
относится к ним терпимо.
    Не думал он, что уже через год увлечение стишками,  расслабляющими
земными романсами и прочими недостойными  космонавта  штучками  примет
форму всеобщего поветрия.
    С каждой секундой корабль все глубже уходил в бездны космоса.  Уже
и Солнце, родное солнышко превратилось в точку,  неотличимую  от  всех
прочих далеких и холодных звезд, уже ни в какой телескоп  нельзя  было
увидеть  его  в  форме  привычного  диска.  Космос  дышал   отдаленным
радиоэхом, и в  нем  все  слабее  звучала  знакомая  нотка  солнечного
излучения, единственная ниточка, связывающая космонавтов с Землей.  На
нее, эту вот-вот готовую порваться ниточку, крохотными бусинками  были
нанизаны предназначенные им сигналы с Родины.
    Корабль  мчался  со  скоростью,  превышающей  скорость  Солнца  по
галактической  орбите,  каждую  секунду   проскакивая   почти   триста
километров. Но казалось, что  он  стоит  на  месте.  Не  менялся  даже
знакомый рисунок созвездий. Все  так  же  неподвижно  висел  в  черном
пространстве ковш Большой Медведицы, все так же,  изящно  изогнувшись,
стояла  в   иллюминаторах   красавица   Кассиопея.   Только   дотошный
автоштурман, пошевеливая хоботами антенн, улавливал угловые смещения и
чередой цифр, бегущих по экрану, доказывал, что вид созвездий  все  же
меняется.
    Там, на стапелях Плутона, конструкторы сделали все, чтобы оградить
космонавтов от будущих опасностей.  Мощные  силовые  поля  и  нубиевые
сплавы тройной обшивки надежно защищали корабль. Даже крупный метеорит
сгорел бы и распался в пыль, еще не  достигнув  обшивки.  Но  не  было
метеоритов.  Была  пустота,  оглушенная  отдаленным   эхом   хохочущих
галактик - радиотрескотней  пульсаров,  вздохами  взрывающихся  звезд,
неведомыми стонами умирающей и рождающейся материи.
    Это и было  главной  задачей  экспедиции  -  послушать  космос  из
пустоты. И бесстрастные автоматы непрерывно фиксировали все, что потом
могло бы заинтересовать ученых Земли.  Но  сами  космонавты  не  могли
долго работать с завидной бесстрастностью приборов. Они жаждали нового
и уставали без открытий. И все чаще мучили себя воспоминаниями о Земле
в долгих разговорах а кают-компании, в стихах, в песнях,  увезенных  с
Родины. И все чаще ПАН докладывал командиру об опасности,  от  которой
не было защиты, - о переменах в психическом состоянии членов  экипажа.
Нужна была новая интересная информация, неведомая  опасность,  борьба.
Но не было предусмотрено таких ситуаций, а учебные  тревоги  мало  что
давали. И командир все  чаще  вспоминал  старую  истину,  что  человек
навечно  прикован  к  обществу  себе  подобных,  что  он  не  способен
существовать в одиночестве. И все думал, чем бы взбудоражить людей.
    Перед  отлетом  Кубиков  мечтал  о  том,  чтобы   корабль   обошли
опасности. Теперь он  жаждал  риска  и  борьбы.  Но  космос  оставался
монотонно одинаковым, точно таким, каким  его  наблюдают  с  планетных
орбит.
    Пустота окружала корабль, опустошала людей.
    Первой  не  выдержала  Маша.  Однажды  командира  оторвал  от  дум
тревожный зуммер. Привычно белый глазок на табло  психоанализатора  на
этот раз тревожно пульсировал багровым отсветом. Это был черный стресс
- неведомая болезнь, по-видимому, родственная  земной  ностальгии,  но
стократ усиленная безнадежностью, порожденной пустотой космоса. Черный
стресс изредка поражал космонавтов в дальних  рейсах.  Он  парализовал
волю человека, целиком отдавал его во  власть  безысходной  тоски.  От
этой  болезни  нельзя  было  вылечиться,  только  спастись   бегством,
погрузившись в глубокий и долгий гипнотический сон.
    Командир включил разговорное устройство ПАНа и, еще  до  того  как
услышал ответ, понял: беда случилась с Машей Комаровой. Вспомнил,  что
последние дни слишком часто видел ее в комнате иллюзий, где с  помощью
хитроумных световых, звуковых и ароматических эффектов  воссоздавались
земные условия и можно было хоть часок посидеть "в поле", "в лесу" или
"на берегу моря".
    - Что ж ты, Машенька?! -  бодро  сказал  Кубиков,  входя  в  каюту
корабельного психолога. И осекся. Маша сидела у стены,  обеими  руками
торопливо и нервно терла себе виски и страдальчески улыбалась.  По  ее
щекам одна за другой непрерывно катились слезы.
    - Извини,  -  сказала  она  прерывающимся  голосом.  -  Я  сама...
должна... Это... пройдет.
    - Конечно пройдет, все пройдет. Ты только успокойся.
    Но он знал: не пройдет, как не  проходило  ни  у  кого  и  никогда
прежде. Ему не хотелось расставаться с Машей, на месяцы, может,  и  на
годы укладывать ее в камеру сна. Только теперь,  страдая  за  нее,  он
понял, что значила она для него все это время. И кто знает, что  будет
с ним самим без обыкновенного ее присутствия на корабле.
    - Я... знаю... как вылечиться, - сказала  Маша,  мучительно  ломая
пальцы и почему-то бледнея. - Нужен... ребенок.
    - Какой ребенок?
    - Нужен ребенок, - повторила она. - Нельзя... в дальнем  полете...
без полного общества. Нужны  семьи  и  дети...  Человеческая  воля  не
может... долго опираться на один только  разум...  Нужна...  поддержка
чувств... Любовь вечна потому... что без нее нет человека  Человек  не
может... как робот...
    Она махнула рукой и, обессиленная, упала в кресло.
    - Что ты Маша, успокойся, что ты?!
    Он подошел, погладил мягкий и теплый пластик тонкой курточки на ее
плече. И усмехнулся иронически, представив себе корабль,  превращенный
в семейное общежитие, в детский сад. Вместе  со  всем,  что  неизбежно
сопровождает  такого  рода  сообщества,  вынужденные  долго   жить   в
замкнутом   мире,   -   ревностью,   безотчетной   завистью,    слепым
недоброжелательством. Каким бы строгим ни был отбор на  совместимость,
все равно трудно предусмотреть развитие человеческой психики  на  годы
вперед.
    Маша сидела  перед  ним  прямая,  замеревшая.  Она  словно  бы  не
замечала своих слез, продолжавших катиться по щекам. И  он  как  будто
привык к ним, смотрел на короткую -  "под  шлем"  -  прическу  Маши  и
боролся с острым желанием потрогать упругие  спирали  завитков  на  ее
виске.
    Тишина, тяжелая, ощутимая, висела за  переборками,  за  оставшейся
приоткрытой дверью. Только зуммер психоанализатора все плакал и плакал
на Машином индивидуальном  пульте,  почему-то  напоминавшем  туалетный
столик.
    - Это пройдет, поспишь немного, и пройдет, - сказал Кубиков.
    - Я не о себе. -  Она  подняла  к  нему  заплаканные  глаза.  -  Я
психолог, знаю: всем нелегко. Знаю. Только я... слабей оказалась...
    - Не о себе? - машинально переспросил он и покраснел.
    Она не ответила. Медленно встала, как-то странно улыбнулась ему  и
пошла к двери. И Кубиков понял, куда она направлялась - в камеру сна.
    В последующие полгода черный стресс уложил еще  нескольких  членов
экипажа. Кубиков ждал,  что  болезнь  отпустит  хоть  кого-нибудь,  но
педантичный ПАН все не давал  положительного  заключения.  И  наступил
момент, когда остались бодрствовать только  трое  -  самый  молодой  -
Димочка, самый старый - Иван Сергеевич да он, командир.
    Еще более пусто стало на корабле. Именно  тогда  и  случилось  то,
чего все давно ждали: в  тяжелом  радиофоне  космоса  совсем  потонула
зыбкая  пульсация  земной  связи.  Напрасно  до  предела   выдвигались
параболические антенны, напрасно автоматическая радиостанция, гудя  от
напряжения, шарила по диапазонам: экраны осциллографов были пусты, как
снега  на  Плутоне,  а  из  динамиков   доносилось   только   пугающее
разноголосо-хриплое пение космоса.
    Пустота словно бы еще углубилась, ощутимой  тяжестью  ложилась  на
душу.  Кубиков  все  чаще  вспоминал  слова   Маши   о   необходимости
присутствия детей на корабле, и эта мысль уже не  казалась  ему  столь
парадоксальной. От тягостных, словно  бегающих  по  кольцу  мыслей  он
уходил  в  кают-компанию,  устраивал  там  головоломные  дискуссии   о
легендарных летающих  тарелках,  о  гипотетических  встречах  с  иными
цивилизациями.  В  ход  шла  любая  небывальщина.  Но   командир   сам
чувствовал, что все его  усилия  словно  бы  попадали  в  мягкие,  как
распушенная вата, облака Венеры.
    - Ничего, - бодрился Иван Сергеевич. -  Все  проходит,  пройдет  и
это.
    И  пытался  развивать  ни  на  чем  не  основанную,   по-видимому,
специально по случаю выдуманную философскую концепцию:
    - Космос неравномерен. В нем все концентрируется  в  точки  или  в
полосы. Недаром с одной стороны - крайняя плотность материи, с  другой
- крайняя пустота. Сейчас у  нас  полоса  невезения,  то  есть  полоса
пустоты. Но пересечем же мы ее. И тогда  услышим  Землю,  может,  даже
лучше, чем с Плутона...
    Он успокаивал других. А себя не мог успокоить.
    Однажды Кубиков, зайдя к нему в каюту, увидел на  столе  раскрытый
блокнот со стихами. Одно было не окончено:

              ...Полета четкую программу
              Поломал слепой метеорит.
              Отказали тормозные дюзы,
              Сеть антенн осколки унесли...
              Облака, как белые медузы,
              Ползают по глобусу Земли.
                               синеют океаны,
              Светятся большие города...
              Не бродить по улицам туманным
                               никогда...

    - Если бы хоть метеорит! -  усмехнулся  Кубиков.  И  понял  вдруг,
откуда такие стихи, и ужаснулся от мысли, что это вовсе  не  печальные
стихи, что это так старый  космонавт  борется  с  ничем,  с  ужасающей
пустотой. Метеорит и в самом деле выручил бы их, пробудил  бы  в  душе
уснувшую готовность сопротивляться, создал бы реального противника,  с
которым надо бороться.
    В этот момент, стоя над  поразившим  его  стихотворением,  Кубиков
впервые всерьез подумал, что, может, не говоря никому, и в самом  деле
устроить аварию на корабле? И разбудить всех. Для борьбы. Для спасения
экспедиции.
    Он еще не знал, что  как  раз  в  это  самое  мгновение  автоматы,
зондирующие дальний космос, нащупывают странную аномалию пустоты.
    Равномерный  гравитационный  фон  космоса   искажало   неизвестное
небесное тело. Для того  чтобы  сблизиться  с  ним,  пришлось  снизить
скорость корабля и изменить курс. Но командир пошел на это. Ибо  лучше
было пожертвовать временем и частью горючего, чем потерять  в  пустоте
самих себя.
    В командирской рубке они стояли втроем перед  черным  пульсирующим
экраном и молча наблюдали,  как  радиолучи  рисуют  на  нем  неровное,
странно бесформенное пятно.
    - Чужой корабль! - взволнованно говорил Димочка, поминутно  вороша
и без того взъерошенные короткие волосы на голове. - Летит, как и  мы,
обалдев от пустоты...
    Кубиков не возражал. Ему нравилась давно не  слышанная  страсть  в
голосе Димочки.
    - Чего же он курса не меняет? - ворчливо сказал Иван Сергеевич.  И
Кубиков понял, что ворчливость эта тоже от волнения, что обращена  она
не к Димочке, а скорее к тем возможным инопланетянам, которые никак не
проявляют себя.
    Щелкнул переключателем динамик над экраном, и голос Главного мозга
корабля  бесстрастно   принялся   перечислять   выявленные   параметры
небесного тела:
    - Средний диаметр - сто сорок километров...
    - Ничего себе корабль. Не  корабль,  а  целая  планета!  -  тотчас
прокомментировал Димочка.
    - Плотность - один и семь десятых. Курс... Время обращения...
    - Какое время обращения?!
    Иван Сергеевич ласково пригладил Димочке волосы и сказал  с  явной
иронией в голосе:
    - Это же вечные скитальцы. Надоело лететь  в  никуда,  вот  они  и
решили по кругу. Один круг, два круга, хоть  считать  можно.  Все-таки
цель.
    Что-то роднило этих двух людей, старого и молодого. Еще на Плутоне
они спорили по каждому  пустяку,  бесцеремонно  подтрунивая  друг  над
другом, и еще тогда было видно, что споры для  них  в  радость.  Но  в
последнее время они словно бы забыли о  живущем  в  них  духе  доброго
противоречия, и теперь командир радовался его пробуждению.
    - Если есть орбита обращения, значит, есть и ее центр? - испуганно
спросил Димочка.
    Кубиков переглянулся с Иваном Сергеевичем. И как раз в  это  время
снова щелкнул динамик, и Главный мозг  сообщил  результат  только  что
произведенных расчетов:
    - Орбита эллиптическая. Центр - солнечная система.
    - Дорогие мои! Это же планета! - воскликнул Иван Сергеевич.
    - Единственная планета в такой дали?
    - Значит, не единственная, значит, космос не так уж и пуст.  -  Он
повернулся к динамику и сказал с нетерпением: - Ну-ка, друг,  пошевели
мозгами, если планета такой большой массы, то нет ли и других?
    Динамик запульсировал странными звуками. Словно кто-то  большой  и
сердитый засопел за стенкой.
    - Я и без расчетов  скажу,  -  по-молодому  блеснул  глазами  Иван
Сергеевич. - Солнечная система не кончается Плутоном. Она вообще нигде
не кончается. Космос пронизан материей от звезды до звезды...
    - Почему же мы ничего не встречали? - нетерпеливо перебил Димочка.
    - Потому что ее мало в отдаленных пространствах. И  эти  планетки,
кометки, астероиды - называйте как хотите - бесконечно далеки друг  от
друга. Земля и Марс совсем рядом, а в своем беге по  орбитам  они  так
редко сближаются. Что же здесь?!
    Кубиков, не отрываясь от экрана, на котором  росло  блеклое  пятно
неведомой  планеты,  слушал  восторженный  голос  Ивана  Сергеевича  и
чувствовал, как в нем полнится, подступает к самому горлу что-то давно
позабытое, радостное. Ведь если все так, то миры вовсе  не  безнадежно
далеки. Пусть редки в пространстве эти материальные тела, но они есть,
они как ступеньки к другим мирам, к другим цивилизациям. Они плацдармы
для веры человека в победу над безмерностью пустоты.
    - Я считаю необходимым, - сказал  Кубиков,  повернувшись  к  своим
товарищам, - теперь же передать ПАНу полученную информацию.  Пусть  он
введет ее в подкорку спящим. Это может помочь им быстрее излечиться от
черного стресса...
    Планетка оказалась  настолько  похожей  на  обычный  замарсианский
астероид, что просто не хотелось верить в ее страшную отдаленность  от
Солнца. Корабль выстрелил причальный линь, и тот накрепко вплавился  в
плотную породу.  В  лучах  прожектора  лежала  исполосованная  резкими
тенями серо-коричневая поверхность. Неглубокие воронки с еле заметными
лучиками  разбросанной  породы  говорили  о  давних  столкновениях   с
метеоритами. Все было как  всегда,  как  на  всех  небольших  небесных
телах,  с  которыми  когда-либо  приходилось  встречаться.  Это   даже
разочаровывало, и когда они втроем, округлившиеся от толстой  тепловой
защиты скафандров, ступили на поверхность, то Димочка так и  предложил
назвать планетку - Обыкновенная.
    - Нет, - поколебавшись, сказал Иван Сергеевич. -  Она  все  же  не
обыкновенная - она дала нам надежду.
    - Пусть будет Надежда, - легко согласился Димочка. - Даже лучше.
    Оставив Ивана Сергеевича возле корабля, Кубиков и Димочка облетели
ближайшую гряду возвышенностей. После привычного земного притяжения  в
корабле странно было стоять на каменной тверди и знать, что достаточно
лишь  подпрыгнуть,  чтобы  достичь  первой  космической   скорости   и
превратиться в спутник.
    Издали, из черной ночи, освещенный корабль казался целым  городом.
Светились цепочки иллюминаторов, сверкали большие, как  солнца,  глаза
прожекторов, и освещенные ими острые обрывы сияли так, точно сами были
источниками света.
    - Похоже, что единственное, чем удивит  нас  планетка,  это  самим
фактом своего существования, - сказал Кубиков. - Похоже,  что  здешние
породы ничем не отличаются  от  тех,  что  есть  повсюду  в  солнечной
системе.
    Он обвел фонарем вокруг себя, словно желая удостовериться  в  этой
обыкновенности и показать ее  Димочке.  И  обмер  и  едва  не  выронил
фонарь: на склоне холма, явно искусственно оплавленного, был  вырезан,
точнее, выплавлен мощным лучом ровный треугольник.
    - Вот тебе и "обыкновенная", - почему-то шепотом  сказал  Кубиков,
обходя знак со всех сторон.
    В этот раз они нашли еще несколько оплавленностей. Кое-где на  них
были знаки - окружности, прямоугольники, странные изображения, похожие
на  головастиков.  Знаки  были  разбросаны  на  большой  площади   без
какой-либо системы, и казалось, что неведомое существо, оставившее их,
просто забавлялось, резало камни мощным лучом, рисовало что придется.
    - Вот те на! - неизвестно чему радовался Димочка. -  Искали  следы
могущественной цивилизации, а нашли наскальную живопись.
    Кубикову не было так весело. Он  подумывал  о  том,  не  стоит  ли
укрыться  за  силовыми  полями  корабля  и  не  поручить  ли   роботам
дальнейшее обследование планеты. Именно этого требовала  инструкция  -
крайней осторожности при встрече с иным разумом или со следами его...
    Из командирской рубки они видели на экране, как расходились во все
стороны черные роботы, похожие на пауков, как  расставляли  светящиеся
маяки на вершинах скал. Роботы  осторожно  прощупывали  грунт  острыми
наконечниками всех своих шести ног, заботясь о том,  чтобы  не  делать
резких  движений,  не  оттолкнуться  ненароком  от  поверхности  и  не
взлететь. Они переползали расщелины, распластавшись на скалах,  далеко
в  стороны  выдвинув  телескопические  лапы.  А  если  срывались,   то
мгновенно втягивали лапы, включали двигатели и зависали  над  камнями,
сметая ракетными струями быструю пыль.
    Шел час за часом. Роботы уже обследовали другую сторону  планетки,
но ничего нового не нашли, кроме еще нескольких разбросанных в  разных
местах наскальных рисунков.
    Сигнал "Внимание!" прозвучал неожиданно  для  всех.  Главный  мозг
корабля, непрерывно следивший за роботами и обрабатывавший информацию,
тотчас показал на экране неглубокую лощину  и  двух  "пауков",  быстро
бежавших  к  вертикальной   скале,   возвышавшейся   над   местностью.
Прожекторы рисовали черно-белую мозаику теней и световых пятен.  Скала
топорщилась множественными  острыми  разломами,  похожими  на  колючую
шкуру неведомого чудовища. И вдруг лучи выхватили из тьмы  оплавленные
края камней и  чуть  выше  -  большую  гладкую  стену,  сверху  донизу
испещренную непонятными знаками.
    Космонавты молча  смотрели  на  заполнившую  весь  экран  странную
таблицу и не знали, что и подумать. Было очевидно - это  письмена.  Но
зачем они здесь, на  затерянной  планетке?  Почему  разумные  существа
несомненно могучей цивилизаций прибегли к такому примитивному  способу
передачи информации?..
    Кубиков  почувствовал  вдруг,  что  дверь  за  его   спиной   тихо
отворилась и в рубку вошел еще кто-то.
    - Как вам не стыдно! - послышался хрипловатый  после  долгого  сна
голос Маши. - Это не по-товарищески. Такое открытие, а я сплю.
    Все трое посмотрели на нее, словно не узнавая.
    - Свершилось! - громко сказал Иван Сергеевич. - Теперь  мы  знаем:
они есть, братья по разуму.
    - Или были, - задумчиво добавил Димочка. - Может, надписи миллиард
лет.
    - А что тут написано? - спросила Маша.
    Снова все трое посмотрели  на  нее  и  улыбнулись,  снисходительно
прощая ей  такую  наивность.  И  эта  снисходительность,  это  простое
человеческое чувство помогло сделать им еще одно открытие.
    - Ты... проснулась?..
    - А что говорит ПАН?
    - ПАН, видно, сломался. Все просыпаются.
    - Не сломался, - сказал Кубиков. - Это я велел ему  сообщить  вам,
спящим, новую информацию.
    Он  встал,  бесшумно  прошелся  по  мягкому   пластику   пола   и,
остановившись посредине рубки, махнул рукой.
    - Была не была! Пусть думает, на то он и мозг. Ты слышишь меня?
    - Я слушаю, - зазвенел в динамике спокойный голос.
    - Попробуй все же.  Может,  удастся  разгадать  эту...  клинопись.
Отключись от всего. Думай. - И повернулся  к  Димочке:  -  Передай  на
Землю. Все передай.
    Димочка удивленно посмотрел на командира.
    - Так нет же связи.
    - Все равно передай. На всякий случай...
    Еще некоторое время они сидели у экрана, наблюдая,  как  ходят  по
камням  колченогие  роботы.  Потом,  не  сговариваясь,   поднялись   и
разошлись  по  своим  каютам.  Новость  была  слишком  велика.  К  ней
следовало привыкнуть после нескольких лет парализующей пустоты.
    Но и сидеть в уединении никто уже не  мог.  Гипотезы  одна  другой
фантастичнее роились в голове у каждого. Кубикову было  и  радостно  и
тяжело. Как после сдачи последнего экзамена  в  институте,  когда  им,
группе будущих космонавтов, сказали, что не все трудности позади,  что
предстоит еще один экзамен - на умение пользоваться своими знаниями. В
тот раз они - уже не студенты, но еще и  не  специалисты  -  собрались
было отдохнуть в своем  узком  кругу,  как  они  говорили,  "отпустить
вожжи".  Но  вместо  этого  пришлось  снова  готовиться  к  экзаменам,
запираться в одиночной комнате  самообразования  и  думать,  думать  и
отвечать на бесчисленные вопросы электронных экзаменаторов.
    Кубиков прошел в "прихожую", как на корабле называли герметический
блок выхода в открытый  космос,  и  увидел  там  Машу,  уже  одетую  в
скафандр.
    - Я не буду отвязываться, - виновато сказала Маша.  По  инструкции
никто не мог покидать корабль без разрешения командира.
    Кубиков ничего не ответил. Он знал, что Маша его подождет, что они
вместе пойдут по пыльному бездорожью  планеты,  пойдут  далеко,  чтобы
намолчаться под черным  пологом  бездны,  в  полной  мере  насладиться
одиночеством. Великолепным одиночеством вдвоем.
    Держась за руки, они перелетали  через  глубокие  черные  провалы,
подпрыгивая, словно танцуя, шли по мягкой пыли низин. Позади и чуть  в
стороне следовал за ними  верный  страж  космонавтов  -  светящийся  в
темноте серебристый робот.
    Они не собирались уходить далеко. Но скоро поняли, что  не  смогут
вернуться, не посмотрев таинственной надписи  на  скале,  не  потрогав
опаленных камней.
    Двигаясь от маяка к маяку, они наконец взлетели на острый  гребень
скалы,  с  которой,  казалось,  можно  было  обозреть   всю   планету,
горбившуюся серыми неровными боками,  чуть  заметно  вырисовывавшимися
при свете звезд, и увидели  впереди  ярко  освещенное  пятно.  Включив
индивидуальные ракетные двигатели, Кубиков и Маша устремились к  этому
пятну, проскочили по инерции и, сделав резкий  поворот  через  головы,
опустились  у  подножия  освещенной  скалы.  Закрепленные   по   бокам
прожекторы рельефно  высвечивали  каждый  знак.  Знаки  были  четкими,
словно неведомый резчик только вчера закончил свою работу. Но  похожая
на  шрам  глубокая  борозда   с   краю,   вырвавшая   часть   таблицы,
свидетельствовала о древности надписи. Ведь  метеориты  в  этой  части
вселенной так редки.
    Они стояли перед скалой, как перед огромной  раскрытой  книгой,  и
думали о глубочайшей мудрости, возможно, заложенной в этой таблице.
    - Командир! - послышался в наушниках  голос  Ивана  Сергеевича.  -
Кажется, получается.
    - Что?
    - Расшифровка. Только странное что-то получается.
    - Читай.
    - Читать? - почему-то переспросил Иван Сергеевич. -  Прямо  как  я
понял?
    - Давай как понял.
    - Ну слушай.
    Он  откашлялся,  словно  перед   ним   была   большая   аудитория,
многозначительно  помолчал  и  начал  декламировать  с  выражением,  с
паузами:

              - Белые чудовища ловили нас
              длинными руками протуберанцев.
              Черные карлики завораживали
              невидящим глазом смерти.
              Но мы, обманув пространства,
              на зыбкой границе огня и льда
              нашли "Голубой цветок"...

    - Все? - спросил Кубиков, выждав паузу.
    - Продолжения пока нет.
    - Опять стихи? -  Ему  подумалось,  что  старый  космонавт  не  по
возрасту и неуместно дурачится.
    - Это я так изложил для ясности. Но за точность ручаюсь.
    - Сейчас я буду...
    Пользуясь своими ракетными двигателями, они с Машей  взлетели  над
планеткой и, описав параболу,  опустились  неподалеку  от  корабля.  И
увидели Димочку с каким-то аппаратом в руках. Димочка оглянулся на них
и почему-то торопливо, словно нашкодивший  мальчишка,  нырнул  в  ярко
освещенный люк "прихожей".
    Когда Кубиков с  Машей  вошли  в  командирскую  рубку,  там  перед
экраном уже сидели Иван Сергеевич, Димочка и еще  один  член  экипажа,
видимо, только что освобожденный ПАНом, биолог Нина Панкина. Никто  не
обернулся к ним. И Кубиков,  взглянув  на  экран,  тоже  оцепенел:  по
экрану, пульсируя и толкаясь, ползли буквы, сбивались в слова. Главный
корабельный мозг уже заканчивал расшифровку, и на экране, тихо гудящем
в мертвой тишине, мелькали последние фразы о теплых волнах, о какой-то
насмешке и вечно враждующих силах.
    - Неужели больше ничего? - удивился Кубиков.
    - Расшифровка окончена, - тотчас откликнулся звенящий голос.
    Все посмотрели на командира, словно он знал больше других.  Только
Иван Сергеевич не поднимал головы, сидел и торопливо писал что-то.
    - Вот! - радостно сказал он, вставая во весь свой большой рост.  -
Имею честь предложить первый перевод первого образца  межгалактической
поэзии.
    Он  откинул  голову,  сверху  вниз  посмотрел   в   поблескивающий
розоватой  фольгой  раскрытый  блокнот  и  стал  читать  уже  знакомые
Кубикову строки о длинных руках протуберанцев, загораживавших  путь  к
чудному  "Голубому  цветку".  Затем  Иван  Сергеевич   сделал   паузу,
внимательно посмотрел на командира, словно персонально приглашая его в
слушатели, и продолжал:

              - ...На "Голубом цветке" -
              этом чуде вселенной -
              живое не прячется в недра
              от мертвых объятий космоса,
              не убегает
              от всепожирающего огня звезд.
              Качают теплые волны
              живое на пенных гривах
              и пеленают радуги
              всеми цветами галактик,
              словно в насмешку
              над вечно враждующими
              слепыми и злыми силами...

    Прочитав это, он торжествующе оглядел  всех.  И  вдруг  глаза  его
заметались в растерянности от какой-то  мысли,  которая,  по-видимому,
только что пришла ему в голову.
    - Товарищи, дорогие мои, я-то, старый, думал, что "Голубой цветок"
- это некая чудо-планета в далеком космосе, вечная легенда, которую не
обошел ни один фантаст. А ведь  это...  это,  наверное,  наша...  наша
Земля?! Чудо вселенной!
    - Точно! - вскинулся Димочка. - И живем мы на поверхности планеты,
и волны у нас, и радуги...
    - Послушать вас... Что же получается?.. - сказала Нина.
    Она не договорила, но все поняли, что будет,  если  развивать  эту
мысль. Если Земля  единственная  и  неповторимая,  то  чего  искать  в
космосе? Мысль, вроде бы  радующая  самолюбие,  обернется  для  землян
ослаблением интереса к далеким мирам. Эта идея несла  в  себе  зародыш
самопогибели, способность парализовать дерзания, те самые, на  которых
и вознесся к звездам род человеческий.
    - От добра добра не ищут? - то ли  спросил,  то  ли  утвердительно
заявил Димочка.
    - Ищут, - решительно сказал Кубиков. - Не  поиски  лучшего  движут
людьми, а поиски разного. Даже если  мы  убедимся,  что  нет  планеты,
равной Земле, все равно надо исследовать космос.  Хотя  бы  для  того,
чтобы  знать,  какие  опасности  могут  угрожать  нашей...   нашему...
"Голубому цветку".
    Командир не говорил ничего нового, но его  слушали  со  вниманием.
Бывают моменты, когда напоминание общеизвестного важней новизны, когда
оно наводит порядок во  взбаламученных  чувствах,  все  расставляя  по
местам.
    - Нет, мы не помчимся обратно на  крыльях  нового  самомнения.  Мы
продолжим экспедицию, даже если пустота будет убивать нас. Это задание
Земли, единственной и неповторимой  планеты.  И  я  приказываю,  -  он
оглядел своих товарищей, никогда за  весь  полет  не  слышавших  этого
резкого слова, - приказываю в течение ближайших десяти часов закончить
исследования на Надежде. Жду докладов. Через десять часов мы  стартуем
на маршрут.
    Никто не возразил, не улыбнулся. Люди  молча  разошлись  по  своим
местам, и Кубиков остался один в  командирской  рубке.  Перед  ним  на
большом  экране  суетились  роботы,  собирая  с  поверхности   планеты
расставленные маяки, несли к кораблю приборы, контейнеры  с  образцами
пород.
    Кубиков принимал доклады о готовности, отдавал распоряжения, а сам
все это  время  думал  о  странной  надписи  на  камне.  Что  побудило
неведомых  разумных  существ  к  такому  поступку?  Добро   бы   какая
информация, конкретное сообщение, указание дороги к братьям по разуму.
Он говорил себе, что в найденных стихах тоже немало интересного, но не
успокаивался: не эмоций  ждал  он  от  космических  посылок,  а  цифр,
фактов, формул.
    Однако было что-то такое, что заставляло снова и  снова  повторять
про  себя  стихи  о  "Голубом  цветке".  Что-то  волновало   Кубикова,
возвращало мысли  к  тем  и  радостным  и  грустным  дням,  когда  они
последний раз обнимали на Земле родных и близких, когда  стартовали  с
Плутона...
    Через десять часов последний оставшийся на Надежде робот извлек из
грунта наконечник причального линя и на нем был втянут внутрь корабля.
И поползли  в  лучах  прожекторов  острые  выступы  скал.  Видны  были
многочисленные точки - следы  роботов,  и  овальные  вмятины  -  следы
башмаков. Блеснул в пыли какой-то мелкий предмет,  видимо,  оброненный
роботами. И вдруг на весь экран выплыла люминисцентно горящая надпись:
"Олег + Маша =". Две черты знака равенства были едва заметны, видно, у
того, кто писал, кончилась краска.
    Кубиков встал,  взволнованный  и  сердитый,  шагнул  к  экрану.  И
вспомнил непонятную настороженность Димочки, когда он торопливо нырнул
в "прихожую" с каким-то аппаратом в руках. Теперь  Кубиков  знал,  что
это был за аппарат, - пистолет для разбрызгивания краски.
    - Твоя работа? - спросил он, вызвав Димочку  на  экран  внутренней
связи.
    Димочка ничуть не растерялся, воодушевленно  принялся  говорить  о
том, что это единственное, что он  мог  придумать  за  короткое  время
пребывания на Надежде, что надпись на века, что и  через  миллион  лет
планета будет нести на своих камнях это свидетельство любви...
    - Какой любви?! - сердито оборвал его Кубиков.
    - Все знают, какой...
    Он отключился от Димочки, ничего не выговорив ему. Сел и уставился
на удаляющуюся, тонущую в черноте космоса надпись. И вдруг  неожиданно
для самого себя улыбнулся. А что,  собственно,  случилось?  Космос  не
обидится. А космонавты, которые  когда-нибудь  попадут  сюда?..  Свои,
может, поймут. А инопланетяне? Вот поломают головы над решением  этого
уравнения?! Хотя кто их знает.  Может,  они  все  будут  понимать,  те
инопланетяне. Может, они будут знать, что высшая  мудрость  космоса  -
жизнь, а высшая мудрость жизни - чувства...
    Кубиков с нежностью подумал о Маше, вспомнил  ее  слова  о  детях,
необходимых в дальних космических экспедициях. Нет, не о детях  вообще
она тогда говорила. Сказала: "Нужен ребенок". Один. Ее ребенок. И его?
    Теплая волна  нежности  охватила  Кубикова.  Остро  захотелось  на
Землю. В тихий домик у синей речки где-нибудь в верховьях Волги. Чтобы
проснуться на рассвете, поцеловать спящую Машу, сварить кофе. А  потом
выйти на крыльцо и слушать шорох  раннего  грибного  дождя  в  листьях
осины...
    Он  закрыл   глаза   и   долго   сидел   неподвижно,   наслаждаясь
захлестнувшей его новой печалью. Когда очнулся, первое, что увидел,  -
светящееся табло психоанализатора. Обычно  темное,  оно  теперь  слабо
пульсировало, словно где-то в его  глубине  пробегали  первые  зарницы
приближающейся грозы.
    - Но, но! - сказал Кубиков и погрозил  ПАНу  пальцем.  -  Со  мной
этого не выйдет.
    Он встал, прошелся по рубке, постоял в задумчивости. И  решительно
направился к двери. Он уже знал, как бороться с черным стрессом. Пусть
роботы делают свое дело, пусть докладывают. Все равно он будет  каждый
день, по примеру древних капитанов, обходить весь корабль. Осматривать
блоки, швы, самих роботов. Каждый день.


______________________________________________________________________

    Текст подготовил Еpшов В.Г. Дата последней редакции: 07/04/99




                            Владимир Рыбин

                             ЗЕМЛЯ ЗОВЕТ

                               рассказ



    Ужасающи бездны космоса. Суперкорабль  "Актур-12"  сто  тысяч  лет
носился по межгалактическим параболам,  без  конца  фиксируя  звездные
облака, то свитые в  спирали,  то  рассеянные  неведомыми  силами,  то
сдвинутые в плотные молочные  сгустки.  Иногда  приборы  нащупывали  в
глубинах галактик планеты, похожие на Землю. Тогда корабль вонзался  в
звездную кашу, находил планету, и  люди  долго  жили  там  среди  иных
существ как среди себе подобных.
    Каждые сорок лет  космолетчики  запирались  в  антианнигиляционные
капсулы,  переводили  корабль  на  субсветовую  скорость  и   там,   в
беззвездном  и  бесцветном  засветовом  антимире,  где  все  наоборот,
возвращали  себе  молодость.  А  тем  временем   корабль   проскакивал
очередной межгалактический вакуум, и перед глазами  обновленных  людей
вспыхивали новые звезды, возникали новые миры, ждущие исследователей.
    Сто тысяч лет прошли как один год. Люди по-прежнему  были  молоды,
неистово жаждали нового. Нов был  и  корабль,  по  частям  многократно
перестроенный, переконструированный. Но на нем уже не оставалось места
для новой информации: панели с кристаллами  памяти,  на  которых  были
записаны собранные знания, стояли во всех переходах и жилых отсеках.
    Пора, давно было  пора  возвращаться  с  этим  уникальным  грузом,
способным обогатить тысячу цивилизаций. Но и  на  обратном  пути  тоже
попадались неведомые миры, и исследователи опять задерживались.
    Командир был немолод. Седина на висках, которую он унес в  космос,
еще больше увеличилась, не от возраста - от  усталости,  от  тоски  по
глубокому небу родной Земли, по неровному шуму морских волн и даже  по
исступленному галдежу мальчишек под окнами.
    Это пришло к нему совсем недавно - всего  семь  лет  назад,  после
того, как они побывали  у  странных  существ  тройного  двухсолнечного
мира.
    Сколько было исследованных ими миров? Тысяча?  Или  больше?  Этого
командир точно не помнил. Зато он  умел  безошибочно  находить  нужные
кристаллы памяти. И как старец, мучимый воспоминаниями, много  времени
проводил в объемной камере видений, перебирая  эти  кристаллы,  заново
переживая пережитое. Он снова ходил по ледяным куполам комет,  собирал
коллекции минералов на "диких" межгалактических астероидах. И тонул  в
живом океане загадочной  планеты  926-Б-719.  И  умирал  в  заражающей
беспричинным   восторгом   розовой    атмосфере    третьего    гиганта
четырнадцатой галактики. И отбивался от всепожирающих сгустков хищного
тумана...
    Но  в  последние  семь  лет  командир  редко  возвращался  в   эти
экзотические миры. Их вытеснил из памяти мир тройной планеты под двумя
солнцами, где так хотелось остаться навсегда  и  откуда  они  улетели,
гонимые программой экспедиции и острой тоской по родной Земле.
    Это был мир невообразимо, сказочно развитой цивилизации.
    Они даже не сразу поверили в ее существование, так непонятна  была
там жизнь. Космонавты не нашли на тройной планете ни  сети  дорог,  ни
россыпей городов. Зато поминутно встречали загадочное, необъяснимое...
    Это началось задолго до того, как была обнаружена тройная планета.
"Актур-12" пересекал окраину очередной галактики, делая первый  зондаж
звездной спирали. Как-то,  проходя  через  боковые  отсеки  реакторной
секции, историк корабля Войл заметил в конце коридора голого человека.
То есть он был не совсем гол: на ногах,  бедрах,  груди  и  на  голове
незнакомца были какие-то светло-серые серебристые полосы.
    - Здравствуй, Войл! - сказал человек, приветливо улыбаясь.
    - Кто ты? - недоуменно спросил историк.
    - Неважно.
    "Хорошенькое дело", - подумал Войл, прижимаясь спиной к переборке.
У него закружилась голова. Он пересилил себя, оттолкнулся от переборки
и пошел навстречу  странному  человеку.  И  чем  ближе  подходил,  тем
расплывчатее становились  контуры  незнакомца,  и  наконец  он  совсем
исчез, словно растворился.
    Случившееся было настолько  необъяснимо,  что  товарищи  приписали
видение неумеренному воображению историка.
    Но вскоре таинственный  человек  появился  вновь.  Была  объявлена
общая тревога, первая за сто тысяч лет полета. В тот раз командир, как
ему и полагалось, находился в своем наглухо заблокированном  командном
отсеке под защитой мощных силовых  полей.  Когда  на  пульте  один  за
другим зажглись зеленые глазки и все космонавты доложили о готовности,
командир включил "главную продувку". Полчаса по  отсекам  и  переходам
носился смерч. Но еще до того,  как  этого  "беса"  выгнали  в  вакуум
открытого космоса, командир увидел в двух шагах  от  себя  человека  с
четырьмя широкими серебристыми полосами поперек голого тела.
    - Давайте договариваться, - сказал незнакомец ясно и четко,  будто
годы общался с землянами.
    - Кто вы? - спросил командир.
    - Уэн.
    - Как вы сюда попали?
    - Надо же с вами побеседовать, - улыбнулся незнакомец.
    - Но вы прошли через силовые поля...
    - Разве? - удивился он.
    Командир хотел спросить о намерениях незнакомца,  но  не  спросил:
кто же сразу скажет о намерениях?
    - Мы знаем о вас все. Но вам нечего опасаться.
    Командир  усмехнулся.  "Можно  ли  знать  всю  бездну  информации,
хранящуюся в бесчисленных кристаллах памяти?"
    - Да, там есть кое-что интересное, - неожиданно сказал незнакомец,
заставив командира побледнеть и внутренне собраться. - Но  в  основном
все это нам известно. Посудите  сами:  на  десять  парсеков  мы  можем
переноситься даже без кораблей, а граница непосредственно  исследуемой
нами вселенной простирается на тысячи световых  лет.  Конечно  же,  мы
путешествуем  не  со  световой  скоростью,  как  вы,  и  даже   не   с
субсветовой. И нет преград, через которые мы не могли бы  мгновенно  и
безопасно проникать... Как видите, вам будет интересно побывать у нас.
    Командир торопливо соображал. Он верил и  не  верил  таинственному
Уэну. И боялся, что незнакомец видит его опасливые, растерянные мысли.
Впервые за сто тысяч  лет  он,  посланец  могущественной  цивилизации,
чувствовал себя робкой птицей в клетке, где некуда спрятаться от чужих
глаз.
    - Мы поможем вам преодолеть пространство, - сказал  незнакомец.  -
Разумеется, если вы пожелаете быть нашими гостями.
    - Нам нужно посоветоваться, - сдавленным голосом сказал командир.
    Человек кивнул и исчез.  Командир  опустился  в  зыбкое  воздушное
кресло,  положил  голову  на  подушку  биостимулятора.  Мысли  потекли
ровнее, но это не принесло ожидаемого облегчения. Сто тысяч лет он сам
распоряжался судьбой корабля. Встречались  опасные  миры,  встречались
развитые цивилизации. Но всегда он, командир, имел возможность  решать
самостоятельно: оставаться или улетать? Правда, и здесь,  как  говорил
незнакомец, они могут отказаться от гостеприимства. Но тут действовали
другие законы, в чем-то страшные и даже  унизительные.  Да,  это  было
похоже  на  свободу  в  клетке,  у  которой  открыли  дверцу:  хочешь,
оставайся, хочешь, лети.
    "Не за тем мы отправлялись с Земли, чтобы бояться  неведомого",  -
решил в конце концов командир. Он дотянулся до пульта и  нажал  кнопку
общего сбора...
    Это был странный мир. Идя по снижающейся  орбите,  командир  видел
дикие горные хребты в зеленых шапках  непроходимых  лесов,  нетронутые
степи,  широченные  песчаные  отмели  по  берегам  морей.  Моря  здесь
пронизывали сушу частой сеткой широченных проливов,  превращая  пенную
береговую черту в главную деталь ландшафта. С высоты  казалось,  будто
планета закутана в причудливую разноцветную сетку голубых  вод,  белых
пляжей, зеленых лесополос, коричневых горных хребтов.
    Экспедиционная  ракета  землян  опустилась  на  берегу  одного  из
проливов. Высокие волны далеко в море вставали  на  дыбы  и,  потрясая
пенными гривами, бежали по мелководью. Не добежав двадцати метров, они
плюхались на песок и униженно ползли к ногам оторопелых землян.
    - Морем пахнет! - воскликнул Войл.
    - Искупаться бы! - послышались возгласы.
    - Позагорать на песочке!
    - Как на Земле!..
    И  тут  все  увидели  на  мокром  песке  цепочку   следов.   Будто
баловник-мальчишка  только  что  пробежал  босой   по   отмели   перед
отступившей волной. Но волна снова нахлынула, лизнула следы, смыла их.
Звонкий веселый смех прозвучал в воздухе. Космонавты переглянулись.
    - Всем на корабль! - приказал командир.
    Семьдесят часов отсиживались они под защитой мощных силовых полей,
отсекающих даже внешние излучения. Потом решили рискнуть и снова вышли
на  пустынную   отмель,   удивляясь   шуму   волн,   влажному   ветру,
необыкновенно родным, как на Земле, запахам.
    Постепенно  проходило  чувство  настороженности.  Иногда  командир
ложился на теплый песок, закрывал глаза и представлял себя вернувшимся
домой, сбросившим с плеч вековой груз обязанностей. Но, открыв  глаза,
он видел два солнца в небе и два  сверкающих  негасимо  полумесяца.  И
тоска по родной  Земле  -  страшное  чувство,  которое  ему  удавалось
подавлять так долго, - теперь захлестывала душной петлей,  торопила  в
последнюю дорогу через бездну.
    Им никто не  мешал.  Земляне  свободно  перемещались  по  планете,
забираясь в самые глухие горные ущелья, в  самые  непроходимые  дебри.
Летали на другие две планеты, почти ничем не отличавшиеся  от  первой,
исследовали  множество  мелких  планеток  с  удивительно   одинаковыми
расстояниями между орбитами, будто кто сознательно расставлял их,  как
километровые столбы, на дорогах, ведущих к солнцам и в темные  глубины
космоса. Но нигде - ни на планетах, ни на планетках - земляне не нашли
никаких признаков разумной жизни.
    Время  от  времени  загадочный  Уэн  навещал  их.  Всегда  он  был
подозрительно нелюбопытен, но терпеливо и обстоятельно отвечал на  все
вопросы.
    - Где вы живете? - однажды спросил его командир.
    - В других пространствах, - ответил Уэн.
    - В каких?
    - Вы этого не поймете.
    - Почему не поймем? - обиделся командир.
    - Как бы вы объяснили природу электричества, например, обезьяне?
    - Благодарю за комплимент.
    - Не  обижайтесь.  Это  действительно  не  объяснишь  сразу.   Мне
пришлось  бы   убеждать   вас   в   существовании   законов   природы,
противоречащих тем,  на  которые  опиралась  ваша  цивилизация.  Затем
другие  законы,  исключающие  первые.  И  так  много  раз.   Существо,
привыкшее  мыслить  логически,  не  в  состоянии   перенести   столько
потрясений. Легче согласиться с  убеждением,  что  все  объясняемое  -
абсурд. Истина может  восприниматься  только  по  этапам.  Она  должна
вызреть, чтобы, отвергнув себя, родить другую истину. Переход сразу  к
конечному результату невозможен...
    - Но можно же понять не принимая. Скажем, по аналогии.
    - Аналогия? - повторил Уэн и задумался. - Ну что ж,  вот  хотя  бы
радио. В глубокой древности оно было у нас широко  распространено.  Вы
ведь не удивляетесь, что в  одном  и  том  же  пространстве  умещается
множество радиоволн? В одном и том же  месте,  не  мешая  друг  другу,
одновременно  существуют  тысячи  сигналов,  несущих  самую  различную
информацию...
    - У вас волновые формы жизни?
    - Я же говорил, что  вы  не  поймете.  -  Уэн  усмехнулся,  но  не
снисходительно, как ожидал командир, а  вроде  даже  дружески,  совсем
так, как это сделал бы, например, Войл, услышав от космонавтов  ошибку
в хронологии.
    - А ваши дома, они тоже в других пространствах?
    Уэн пожал плечами.
    - Сколько же у вас этих пространств?
    - Бесконечно много.
    - Значит, и вас самих бесконечно много? Как же вы управляетесь?
    - У каждого есть разум, - улыбнулся Уэн. -  Еще  в  эпоху  раннего
коммунизма  было   провозглашено   господство   разума   над   стихией
взаимоотношений.
    - Почему же никто не считает разумным жить  в  этом  пространстве,
среди этих лесов и полей. Здесь ведь так хорошо!
    - В других удобнее, - сказал Уэн. - Кроме того,  все  эти  леса  и
горы - заповедник или, если хотите,  наш  парк.  Ну  вроде  как  место
отдыха и работы желающих...
    И он исчез.
    Эта  странная  манера  обрывать  разговор  на  полуслове  удивляла
командира. Но, поразмыслив, он понял, что все  правильно,  ибо  нельзя
назвать прерванным разговор, когда все сказано...
    Как-то короткой ночью, когда  одно  солнце  уже  зашло,  а  другое
только еще золотило морскую гладь, перед командиром, любившим гулять в
эту прохладную пору, встал некто, очень похожий на Уэна.
    - Почему вы не улетаете? - спросил он.
    Командир насторожился.
    - Кто вы? - спросил он.
    - Уэн.
    - Уэн другой?
    - Мы все уэны. Это как вы - люди.
    - Нам грозит опасность?
    - Нет, нет, - быстро сказал незнакомец. - Вас все любят.
    "Вот тебе и раз, - подумал командир. -  О  нас,  оказывается,  все
знают. Может, они из своих "других" пространств все время наблюдают за
нами?"
    Он представил  это  и  поежился.  Человеку  совершенно  необходима
уверенность, что он  хоть  иногда  остается  наедине  с  самим  собой.
Поэтому у всех разумных существ вселенной  есть  свои  дома  или  свои
отсеки...
    - Почему вы не улетаете? - снова спросил незнакомец.
    - Вы этого хотите?
    - Нет. Мы хотим, чтобы вы остались.
    - Невозможно, - резко сказал командир. - Тогда вся наша экспедиция
была бы бессмысленной. А что может быть хуже сознания  бессмысленности
сделанного? Мы улетим, но не раньше, чем поймем все ваше.
    Незнакомец грустно улыбнулся.
    - Для этого вам пришлось бы жить вечно.
    - Состарившись, мы уйдем в космос, - сказал командир. -  Возвратим
себе молодость и продолжим изучение ваших наук.
    - Не догоните.
    - Кого?
    - Науки. Пока вы будете летать, науки уйдут вперед.
    Командир  задумался.  Впервые  за  сто  тысяч  лет  странствий  он
почувствовал беспомощность перед стеной времени.
    - Вот, - сказал незнакомец. Он протянул руку, как  фокусник,  взял
откуда-то из пустоты небольшой цилиндр и начал  снимать  с  его  торца
гибкие диски. - Здесь все наши знания, век за веком. Мы верим, что  вы
не будете слепо копировать нас.  Использование  знаний,  заложенных  в
этих дисках, потребует пересмотра убеждений. Вы,  конечно,  понимаете,
что спешка в таких делах опасна?..
    - Понимаем, - пробормотал командир, опешивший от такой  невиданной
щедрости. - Но как вы можете передавать чужому такую ценность?
    - Это не ценность. Это, как сказали бы  древние,  из  моей  личной
библиотеки.
    - И все  же  я  хотел  бы...  -  Командир  замялся.  Ему  казалось
невозможным  вот  так  пользоваться  доверием,  тайно   увозить   этот
бесценный цилиндр. - Надо бы сообщить тому Уэну.
    - Сейчас он видит  и  слышит  нас.  -  Незнакомец  снова  дружески
улыбнулся. - Мы с вами очень  похожи.  Жаль,  что  между  нами  бездна
времени.
    И вдруг совсем по-земному похлопал командира по плечу.
    Розовое солнце светило над чистым горизонтом.  Тихо  шумело  море,
ластилось к пологому берегу.
    "Ну все, - подумал командир, оставшись в одиночестве. - Больше нам
здесь нечего делать". Он представил, какую  сенсацию  произведет  этот
цилиндр там, на Земле, и заторопился к ракете...
    ...И еще семь лет мчался "Актур-12" в темных глубинах космоса. Все
космолетчики только тем и занимались, что  непрерывно  изучали  бездну
информации, хранившуюся в бесчисленных  дисках  уэнцев.  И  часто  эта
информация была столь неожиданна, что  рождала  на  корабле  неистовые
долгие дискуссии.
    Постепенно командир привык  к  легкости,  с  какой  наука  жителей
тройной  планеты  отказывалась  от  стройности   взглядов   в   пользу
парадоксальности. Он понимал,  что  легкость  эта  -  лишь  видимость,
кажущаяся снисходительность дальних потомков к заблуждениям предков. И
все же не мог отделаться от ощущения, что история их науки  -  длинная
цепь единогласно и восторженно принимаемых сюрпризов.
    "Должно быть, такова природа уэнцев, - с завистью думал  командир.
- Недаром они так обогнали всех".
    Он вспомнил Землю, жестокие схватки самолюбий на любом, даже самом
незначительном, повороте науки и утешал себя  надеждами,  что  за  сто
тысяч лет и люди, вероятно, достигли немалого.
    И  вот  случилось:  очередной  диск  с  информацией  о  древнейших
временах  уэнцев  принес  самый   главный   парадокс,   невероятнейшую
сенсацию.
    Однажды командира разбудил тревожный вызов. Этим вызовом давно  не
пользовались, и командир, успевший забыть  его  назначение,  не  сразу
понял, что делать. Он вскочил и кинулся было в командный отсек.
    - Командир, - позвали его, - пройдите срочно в объемную камеру.
    - Войл? - удивился он. - Что случилось?
    - Надо поговорить.
    - Что за спешка? У нас впереди не меньше тысячи световых лет.
    - Боюсь, что меньше.
    - Вы хотите сказать?..
    - Мы летим не туда.
    - Автоштурман ошибается?
    - И это тоже.
    Командир сел в кресло  биостимулятора,  чтобы  отойти  от  долгого
электросна и успокоиться. То, что сообщил Войл, могло означать  только
одно:  они  заблудились.  Превратиться  в  вечных  скитальцев,  этаких
"летучих голландцев" космоса, обреченных на  бесплодные  поиски  своей
пристани, - хуже ничего не могло быть.
    - Ну, - сказал командир, входя в камеру видений, - рассказывайте с
самого начала.
    - С начала? - почему-то переспросил Войл. - Пожалуйста.
    Он сделал быстрый жест рукой, и сразу  продали  стены.  Вокруг  до
горизонта простиралась залитая  солнцем  бескрайняя  степь.  Вдали,  в
центре огромного черного круга, стоял космический корабль, похожий  на
острый конус с тяжелым широким основанием. От корабля в разные стороны
быстро  разбегались  сотни  машин,  похожие  издали  на   разноцветных
букашек. Высоко  в  небе  невидимый  снизу  гравилет  огненным  кругом
очерчивал широкое пространство, предупреждая всех об опасности  полета
в  этой  зоне.  Над  степью  тяжелым  медным  звоном  гудел  усилитель
хронометра, отбивал секунды. В тот миг, когда  затих  последний  удар,
конус корабля бесшумно оторвался от земли и начал подниматься к центру
горящего в небе кольца. Потом где-то там,  куда  ушла  точка  корабля,
ослепительно вспыхнуло. И погасло. И  опять  голубела  высота.  Только
опадающие  лохмотья  огненного  кольца  напоминали  о   буйстве   сил,
излившихся в небо...
    - Ну  и  что?  -  сказал  командир,  когда  камера  видений  снова
приобрела свой обычный вид. - Это отлет нашего  "Актура".  Сто  раз  я
видел эту запись.
    - Да? Ничего особенного? - Войл был  необычно  взволнован.  -  Так
вот, эту запись я нашел на диске уэнцев.
    Командир удивленно уставился на историка.
    - Что вы хотите сказать?
    - То, что отлет "Актура-12" - факт далекой истории уэнцев.
    - Что  вы  хотите  сказать?  -  недоуменно  переспросил  командир,
тряхнув вдруг отяжелевшей головой.
    - Планета, на которой мы были, - это наша Земля.
    - Но она тройная.
    - Вероятно, они перестроили планетную систему.
    - А солнце? Второе солнце?
    - Вероятно, оно им понадобилось...
    Они долго молчали, думая  каждый  о  своем.  Откуда-то  из  глубин
корабля  доносился  металлический  стук.  В  углу   прерывисто   дышал
преобразователь воздуха, напоминая не то всхлипывание, не  то  нервные
смешки.
    - Почему они нас не узнали? - устало спросил командир.
    - Мы их тоже не узнали, - отозвался историк. - С чем и поздравляю.
Мы теперь сами по  себе.  Нас  никто  не  понимает,  и  мы  никого  не
понимаем. Прямо-таки самостоятельная цивилизация.
    - Почему они нас не вернули? Похоже, что уже тысячи лет назад наша
экспедиция стала бесполезной.
    - Они нас искали. Здесь, на  дисках,  говорится  об  этом.  Сейчас
найду...
    Командир жестом остановил его.
    - Значит, мы были там, где еще не бывали уэнцы?
    Он даже привстал, такой обнадеживающей показалась ему эта мысль.
    - Скорее всего они тоже были там, но в другое время. Ведь  они  же
говорят, что знания, записанные на наших  кристаллах,  им  известны...
Подумать только: сто тысяч лет,  миллионы  парсеков,  сотни  обитаемых
миров - и все впустую!..
    - Безрезультатных опытов не бывает.
    - Послушайте, командир, а может, найдем подходящую планетку?..
    - Для цивилизации нужно не только качество, но и количество.
    - Будут же там какие-нибудь "дикари"?
    Командир покачал головой:
    - Эх, Войл, как вы не понимаете! Ведь  это  значило  бы  подчинить
"дикарей" и выродиться в касту полубогов, которым  будут  поклоняться.
Или мы сами ассимилируемся,  растворимся,  исчезнем  вместе  со  всеми
своими знаниями.
    - А может, остаться вечными странниками? - не унимался историк.  -
Будем  летать  этакими  добрыми  духами  от  галактики  к   галактике,
устанавливать связи между мирами, сеять знания?
    - Благотворительство? От него больше вреда, чем  пользы.  Ценности
ценятся, когда они добыты трудом. Своим трудом, заметьте.  Нет,  Войл,
мы земляне, летим домой.
    - Будем жить как никому не нужные заморские диковинки? Да  сколько
мы там протянем?
    - разве вы еще не поняли,  что  вечно  жить  бессмысленно?  Одного
этого вывода довольно для оправдания всех наших трудов.
    - Но ведь мы им не нужны! - воскликнул Войл. - Нельзя жить,  когда
ты никому не нужен!..
    И тут рядом послышался тихий и мягкий голос:
    - Все не так просто.
    Командир и историк разом оглянулись  и  увидели  у  стены  бледный
силуэт человека с матово поблескивающими полосами на голове, на  груди
и на бедрах.
    - Вы знали, кто мы? - спросил командир, опомнившись.
    - Я говорил: мы им не нужны! - раздраженно сказал Войл.
    - Все не так просто, - повторил уэнец.
    - Почему же вы нам не сказали?
    - Это было бы как взрыв. Мы не могли лишать вас надежд. Это верно:
нельзя жить с сознанием, что ты не нужен. Вам требовалось время, чтобы
привыкнуть и понять.
    - Ну вот, Войл, а вы говорили: ничего общего. Они мыслят, как мы.
    - Слабое утешение.
    - Это лишь начало. Сколько еще найдется общего.
    - Каково будет нашим, когда они узнают, что  все  труды  напрасны!
Нам нечего сообщить Земле, там и без нас все знают.
    - Все знать нельзя, - сказал уэнец. -  Пусть  знания,  которые  вы
собрали, нам известны. Но есть информация, и есть выводы  из  нее.  Вы
сами по себе феномены. Новая информация в вас самих. Она не может быть
неинтересной. Но нас разделило время, и вы  вправе  сами  решать  свою
судьбу.
    - Вот именно, - сказал Войл.
    - Вот именно, - сердито повторил командир. - Только "мы" - это  не
я да вы. Мы - это весь экипаж "Актура". Всем и решать...
    Командир опустился в кресло. Вот когда почувствовал он, что устал,
смертельно устал от стотысячелетних забот. Он закрыл глаза  и  откинул
голову.  Потом  медленно,  очень  медленно  поднял  отяжелевшую  руку,
дотянулся до приборной панели и нажал красную кнопку.
    Во всех самых отдаленных уголках корабля, ввинчиваясь в сознание и
спящих  и  бодрствующих,  забились,   застонали,   засверкали   частые
прерывистые сигналы чрезвычайного общего сбора...


______________________________________________________________________

    Текст подготовил Еpшов В.Г. Дата последней редакции: 07/04/99




                            Владимир Рыбин

                               СИМБИОЗ

                               Рассказ



    Официально  аппарат  назывался  так:  "Виброгравитрон  конструкции
инженера Брянова". Но  все  на  звездолете  именовали  его  ласково  -
"вибрик". Новый аппарат, сконструированный Бряновым, уже во время этой
межзвездной экспедиции все чаще использовался вместо  старого  доброго
ракетного планетохода.  Слишком  велики  были  преимущества:  надежная
возможность зависать в точке, полная безопасность. Но, пожалуй,  самое
главное  преимущество  было  в  том,  что  при  посадке  и  взлете  не
выжигалась местность. Виброполе, вызывающее в атмосфере ультразвуковую
волну, правда, распугивало всех аборигенов, разумных и неразумных,  но
никому и ничему не приносило вреда...
    И на этот раз решено  было  воспользоваться  "вибриком".  Огромный
межзвездный корабль завис на дальней орбите, делая один оборот в сутки
и все время оставаясь над  тем  районом  планеты,  который  предстояло
исследовать, а "вибрик", словно по тросу космического лифта, пошел  от
него вертикально вниз.
    Чужую неведомую планету окутывала ночная мгла. На  ночной  посадке
настоял  сам  Брянов,  утверждая,  что  это  безопаснее.   Микробиолог
Устьянцев не возражал. И только третий  член  экипажа  -  Нина  Сулико
сказала, что  ей  жалко  обитателей  планеты,  которых  виброгравитрон
наверняка поднимет от сна. Нина  была  психологом  по  профессии,  она
попала   в   этот   исследовательский   рейс   по   настоянию    своих
коллег-психологов: у нее недавно умерла  дочь,  крохотная  Сонечка,  и
Нину нужно было выбить из шока, в котором она пребывала.
    Чернота подступала к самым иллюминаторам, плотная,  непроницаемая,
какая бывает только в глубоком космосе, вдали от звезд. На инфраэкране
плыли бесформенные пятна, и трудно было разобрать, где что.
    Когда виброгравитрон завис в трехстах метрах от  поверхности,  был
включен свет. Чужая планета топорщилась пиками высоких сталагмитов, от
каждого  из  которых  во  все  стороны   отходили   острые   отростки.
Переплетаясь, они  создавали  подобие  жесткой  паутины,  напоминавшей
сплошной коралл. Это был  лес,  живой,  растущий,  и,  как  показывали
анализаторы, полный жизни.
    Они отыскали большую поляну и опустились  еще  на  двести  метров,
осматривая место посадки. На  поляне  росла  высокая  трава,  упругая,
колышущаяся,  и  из  нее,  из  этой  травы,   выпархивали   напуганные
виброгравитацией то ли птицы, то ли огромные мотыльки.
    Брянов дождался, когда поляна опустела, и мягко посадил аппарат "а
все  восемь  тонких  далеко  выдвинутых  ног.  Свет  был  выключен,  и
космолетчики  приникли  к  иллюминаторам.   За   иллюминаторами   была
непроглядная неподвижная ночь, и до рассвета оставалось восемь часов.
    - Всем  спать,  -  сказал  Брянов.  -  День  тут  длинный,  работы
предстоит много.
    Они зашторили иллюминаторы, включили электросон,  откинули  спинки
кресел. Но так и не уснули: волновала встреча с чужой планетой, первая
встреча за много лет, пока звездолет пересекал безмерные  пространства
космоса. Звездолет - родной дом тысяч  людей,  откуда  в  этот  момент
следили за "вибриком" сотни глаз и еще больше приборов.
    Нине показалось, что она  все-таки  заснула,  потому  что,  открыв
глаза, увидела Брянова стоявшим у выходного люка в легком скафандре.
    - Давление меньше двух атмосфер, - виноватым тоном сказал  Брянов,
- состав атмосферы почти как на Земле. Все  анализаторы  опасности  на
нулях.
    - Командиру  не  годится  нарушать  инструкцию,  -   подал   голос
Устьянцев.
    - Ничего я не нарушаю. - Брянов ответил  без  раздражения,  скорее
весело, даже  игриво.  -  Во-первых,  в  некоторых  случаях  командиру
разрешается покидать корабль по его усмотрению. А во-вторых,  командир
ты, поскольку я оставляю тебя за себя.
    - Тогда я тебе не разрешаю.
    - Э-э, погоди. Командиром ты станешь, когда я выйду.
    - Тогда, как только ты выйдешь, я прикажу тебе вернуться.
    - Э-э,  погоди,  -  растерялся  Брянов   от   такой   несокрушимой
формальности. - Ты лучше последи за роботом-охранником,  чтобы  он  не
отвлекался на пустяки.
    Кессонная дверь плотоядно чмокнула, пропустив Брянова. Послышалось
шипение  -  уравнивалось   атмосферное   давление.   Затем   беззвучно
опустилась часть обшивки, открыв у самых ног овальный люк.  Со  звоном
выпорхнул складной трап, слабо подсвеченный, упал в траву возле  одной
из восьми опор.
    Трап  покачивался  и  поскрипывал,  пока   Брянов   ступенька   за
ступенькой спускался  по  нему.  Из  другого  люка  выпал  на  тросике
неровный серебристый шар, крутнулся у основания трапа, придавив траву,
развалился  на  две  половинки,  мгновенно  вывернулся   наизнанку   и
превратился    в    ощетинившегося    антеннами     и     излучателями
робота-охранника.
    - Как анализаторы? - спросил Брянов.
    - Без изменений, - буркнул над ухом голос Устьянцева.
    - Если что, не зевай, командир.
    Брянов хохотнул и сам удивился этому, и вспомнил детскую сказку  о
"планете радости", откуда космонавты будто бы не хотели уходить.
    Он стоял в траве по колено, ждал, пока глаза привыкнут к  темноте.
Потом различил гребенку леса на фоне звездного неба. В лесу  время  от
времени мелькали слабые разноцветные огоньки. Он шагнул в ту  сторону,
где огоньков было больше, и услышал то ли вздох, то ли  стон.  Огоньки
замелькали чаще и вдруг все разом  погасли.  Но  оранжевый  путеводный
маячок робота не остановился, не замерцал, и  Брянов  продолжал  идти,
чувствуя, как совсем по-земному трется о ноги высокая трава.
    - Не увлекайся, - услышал он предостерегающий голос Устьянцева.
    - Увлекаться - отличительная черта человека, - добродушно  ответил
Брянов. Но все  же  остановился.  И  робот  тоже  остановился,  только
быстрее  зашевелил  усами-антеннами,  изучая  пространство.   Он   мог
предугадать  все,  этот  механический  охранник:   опасное   скопление
электрических зарядов, напряжение грунта, грозящее землетрясением  или
обвалом,  даже  готовность  всего  живого  к  нападению.  Ведь  всякая
агрессивность выдает себя изменениями биоэнергетических потенциалов.
    Было томительно и захватывающе радостно стоять вот так, одному, на
поверхности чужой планеты.  Ничего  не  происходило,  но  он  сам  был
переполнен  ожиданием  чуда.  Эти  ощущения  первопроходца  Брянов  не
променял бы ни на какие другие.
    И вдруг он услышал смех, самый обычный смех, тихий, вроде бы  даже
стеснительный. Так смеются девушки, уже властно влекомые  таинственной
силой возраста, но еще боящиеся признаться самим себе в этом влечении.
    Рык зверя, треск разряда, рев стихии не испугал  бы  Брянова  так,
как этот еле слышный смех. К страшному он был готов, а вот смех словно
бы проник куда-то в самое незащищенное и уже оттуда достал затаенное -
чувства. Словно по таинственным взаимосвязям подсознания пришло  вдруг
предощущение неожиданного, предчувствие чего-то.
    - Что случилось? - с беспокойством спросила Нина. - Анализаторы...
    - Ничего особенного, - перебил ее Брянов. - Смеется кто-то.
    - Что?!
    - Хихикают, - с деланной злостью  сказал  Брянов.  Он  знал  себя,
знал, что избавиться от душевной паники мог только, если разозлится.
    Затем  наступила  тишина.  Брянов  прошел  еще  немного  и   снова
остановился, слушая  тишину.  Она  была  какой-то  неестественной  для
большой планеты - ни единого звука, ни ветерка.
    А затем эту тишину пронзил еле слышный не то плач, не то стон.  Он
доносился откуда-то сзади. Брянов оглянулся. Виброгравитрон  на  своих
длинных ногах походил на огромного паука со  светящимся  брюхом.  Стон
доносился оттуда, от него.
    - Что у вас там? - спросил он.
    - У нас ничего, - ответил Устьянцев.
    - Плачет кто-то.
    - Плачет? Тут появилась какая-то птица. Может, она?
    Робот, шевеля излучателями, ринулся к виброгравитрону.
    - Стоять! - спокойно приказал  Брянов  и  сам  пошел  к  аппарату,
медленно переставляя по траве ноги. Было так  заманчиво  не  спугнуть,
увидеть  эту  птицу,  это  первое  живое  существо  за   многие   годы
путешествия по мертвой безбрежности космоса.
    Вскоре он увидел ее. Птица билась возле одной из опор, то припадая
к ней всем  телом,  то  со  стоном  вскидываясь  к  слабо  освещенному
выходному  люку.  И  было  в  этом  ее  метании  что-то  закономерное,
логичное.
    Подойдя ближе, он рассмотрел ее: птица была  большой,  с  широкими
мотыльковыми крыльями. Когда  она  складывала  крылья  и  вытягивалась
возле опоры, то становилась поразительно похожей на пластиковую  куклу
высотой чуть больше полуметра.
    - Послушай, - сказал Брянов Устьянцеву, - подними-ка пятую  опору.
Кажется, мы ее гнездо придавили.
    Птица отскочила, когда дрогнула опора, но не улетела, а продолжала
стоять рядом, приподняв крылья и сложив  на  груди  свои  лапки-ручки,
пристально смотрела, как выползает из грунта  длинный  блестящий  щуп.
Потом кинулась к ямке, принялась судорожно копаться в ней  и  вдруг  с
громким отчаянным криком метнулась к Брянову. Он не успел ни отскочить
в сторону, ни даже подумать о необходимости отскочить, как робот  сбил
ее широким парализующим лучом. Затем робот подкатился к ямке в грунте.
    - Гнездо, - как всегда чужим, бесстрастным голосом  сказал  он.  -
Пустое гнездо.
    - Пустое? - удивился Брянов.
    Робот ничего не ответил: он никогда не повторял уже сказанное.
    Птица лежала на спине, раскинув крылья. Одно крыло было подвернуто
и, как видно, сломано. Наклонившись, Брянов  рассмотрел,  что  это  не
птица  и  не  бабочка,  а  некое  существо  с  голой  розовой   кожей,
действительно похожее на куклу, только с крыльями, этакий  херувимчик,
каких он видел на репродукциях  древних  земных  картин.  У  нее  было
нежное личико, напоминавшее лицо ребенка.
    - Возьми ее, возьми, - услышал он взволнованный голос Нины.
    - Зачем?
    - Возьми, - настойчиво повторила она. - У нее крыло сломано, я  ее
вылечу.
    И тут же из  люка  выпала  грузовая  платформа.  Брянов  осторожно
поднял это странное существо, оказавшееся неожиданно  легким,  положил
на платформу. Подождал, пока платформа скроется в люке, и только после
этого неторопливо начал подниматься по трапу.
    Когда он прошел санобработку и, освободившись от скафандра, шагнул
через высокий комингс внутрь аппарата, то увидел, что  Нина  находится
уже в карантинной камере, облачившаяся в  скафандр,  склонившаяся  над
распластанной на столе птицей.
    - Подумать только, - говорила Нина, - совсем ребенок.  Совсем  как
моя Сонечка...
    Она гладила  перепончатые  крылышки,  гладила  крохотные  ручки  и
плакала.
    Брянов посмотрел на Устьянцева, Устьянцев посмотрел на Брянова,  и
оба они, ничего не сказав друг другу, с тревогой подумали  одно  и  то
же: как бы неожиданная эта привязанность не обострила Нинину боль,  не
лишила ее воли.
    Птица открыла глаза, быстро огляделась  и  вдруг  дернулась.  Нина
удержала ее, ласково прижав к столу,  погладила  по  голове,  покрытой
каким-то подобием мягкого рыжеватого  войлока.  Птица  глядела  вполне
осмысленно и слабо испуганно попискивала.
    - Отпустите меня! - вдруг сказал робот.
    - Что? - удивился Брянов.
    - Не ешьте меня. Я принесу много розовых плодов.
    - Что ты болтаешь?!.
    И тут он вспомнил  об  этой  одной  из  бесчисленных  способностей
робота к быстрому лингвистическому  анализу.  Никогда  еще  за  многие
десятилетия экспедиции не предоставлялась возможность  воспользоваться
этой его способностью. На многих планетах встречались живые  существа,
но еще никогда разумные.
    - Ее что, можно понять?
    - Так же, как вас...
    В этот момент птица снова стала биться, вырываясь из рук Нины.
    - Ты можешь сказать ей, чтобы не боялась нас?
    Робот зачирикал с видимым удовольствием. Птица перестала биться, с
удивлением уставилась на Нину и закрутила головой, не понимая,  откуда
исходят звуки. Потом запищала тихо, жалобно, мелодично. Робот помолчал
минуту и вдруг засвистел какую-то, как показалось Брянову, колыбельную
песенку. Птица засвистела в свою очередь. Они пересвистывались минуту,
другую, третью.
    - Ну? - не вытерпел Брянов.
    - Я ей все объяснил, - сказал робот.
    - Теперь объясни, пожалуйста, нам.
    - Она думает, что мы ухи.
    - Кто?
    - Точнее сказать, уххи - пожиратели аев.
    - Ты можешь объяснить по-человечески?
    - Роботы все могут.
    - Тогда давай.
    - Что именно?
    - Рассказывай! - взорвался Брянов. - О чем она говорит?
    - Она боится, что мы ее съедим. Уххи, как говорят  ззумы,  съедают
больных аев.
    - Кто такие ззумы?
    - Жители нор, вроде как слуги. Ззумы делают для аев мягкие норки и
баюкают их ласковыми песенками. А в благодарность аи  приносят  ззумам
сладкие розовые плоды с вершин деревьев.
    - Спроси, разве мы похожи на этих самых уххов?
    Робот зачирикал, птица ответила, и снова они долго объяснялись меж
собой, словно подпевая друг другу.
    - Никто из аев никогда не видел уххов. Их знают  только  ззумы,  -
наконец ответил робот.
    - С ума можно сойти от этих ахов и ухов...
    Брянов прошелся по мягкому полу, в задумчивости остановился  перед
иллюминатором, за  которым  уже  разливалась  белесая  муть  рассвета.
Сколько мечтали они о  контактах  с  иным  разумом!  Рисовали  картины
торжественных  встреч  на  высоких  орбитах,  полетов  над  сказочными
городами. На всякий случай разрабатывали варианты защиты от  возможной
агрессивности чужаков. И в этих своих мечтаниях, как  видно,  недалеко
уходили  от  вымыслов  первых  фантастов  с  их  "борьбой  миров"  или
любвеобильными Аэлитами. Но фантастика, даже если ее называют научной,
всего лишь чтиво, упражнение для воображения,  но  никак  не  источник
информации, не прогноз. Космические  дали  ужасающе  одинаковы  что  в
солнечной, что в других звездных системах. И если в этой  монотонности
вдруг   появляется   нечто   неожиданное,   то   оно,   как   правило,
непредсказуемо.
    Вот и теперь - радоваться бы этой  встрече  с  чужим  разумом.  Но
радости не было. Были  недоумение  и  растерянность,  и,  несмотря  на
многочисленные  инструкции,  предназначенные  для  подобных   случаев,
неизвестно  было,  как  поступать.   Инструкции   запрещают   наносить
какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке  они  разрушили  гнездо
или, если угодно, жилище одного из аев, а затем,  по  существу,  взяли
заложника. Птицу, положим,  можно  сразу  же  отпустить,  поправив  ей
крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном  гнезде,  а  это  при
примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих
разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум
аборигенов, как считал Брянов,  давал  ему  право  не  церемониться  и
использовать  заложника  для  того,  чтобы  побольше  узнать  об  этом
странном сообществе: аи - ззумы - уххи...
    - Пусть-ка  она  поспит,  -   предложил   Устьянцев.   -   Поспит,
успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже.
    Монотонный  шепот  электросна  вмиг  усыпил  птицу.  Нина  наотрез
отказалась оставить ее, и Брянов  с  Устьянцевым  вышли  из  "вибрика"
вдвоем.  Утренняя  заря  разрисовала  небо  с  бесцеремонностью  юного
художника. Сочные краски переливались одна в другую и  как-то  странно
мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава  под
ногами оказалась не зеленой,  а  блекло-серой.  Сталагмиты-деревья  на
опушке леса в лучах яркой зари  играли  радужно,  словно  подсвеченные
изнутри.
    Воздух был тяжел, ощутимо сдавливал тело. Воздух, был  неподвижен,
и эта неподвижность смутно беспокоила: а что как  перед  бурей!  Какая
должна быть буря при этой плотности атмосферы?!
    Как полагалось, они обошли вокруг  "вибрика"  следом  за  бежавшим
впереди роботом. Другой робот - верная "нянька" Устьянцева  -  замыкал
шествие.
    Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных
изнутри  мягким  войлоком,  как  видно,  обиталищ   аев,   разогнанных
пульсацией  гравитационного  поля.  В  одном  месте  робот,   бежавший
впереди, остановился  и  замер,  приподняв  антенны.  Затем  медленно,
как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы
выжженной  травы.  Брянов  скосил  глаза   к   небольшому   экранчику,
вмонтированному в шлем, и  увидел  то,  что  видел  робот:  посередине
черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора.  А  возле
норы  два  огромных  черных  жука,  как  шелкопряды,  быстро  пеленали
неподвижного ая. Ай был жив, и, похоже, ему нравилась  эта  процедура:
на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка.
    Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон в нору и исчезли.
    - Вот они, уххи, - сказал Устьянцев.
    - Непохоже. - Боковым зрением  продолжая  следить  за  экранчиком,
Брянов пошел к норе. - Непохоже, - повторил он. - Уххов они боятся,  а
тут... Видел его лицо?
    - Так он спит...
    - Или загипнотизирован.
    - Скажи еще - заворожен...
    - Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый об  этом  не
расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая, человек не радуется. А
тут...
    - С чего ты взял, что кокон - это смерть?
    - Действительно, - удивился Брянов. Теперь эта мысль,  только  что
бывшая уверенностью, показалась ему нелепой. Чего это  вдруг  подумал?
По аналогии? И почему умильное выражение  личика  ая  должно  означать
именно удовольствие?..
    "Все непонятное должно  вызывать  тревогу".  Так  гласит  одна  из
основных заповедей космолетчика. Тревога  торопит  понять.  Сейчас  же
Брянов не испытывал никакой тревоги. Он был  переполнен  только  одним
ощущением - радостным любопытством. Как в детстве, когда  тревога  еще
не родилась в человеке, когда он полон только  одним  желанием  -  все
потрогать, погладить, попробовать...
    Нора была как нора, ничего особенного собой не  представляла.  Они
подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу.
    До  опушки  оставалось  не  больше  трехсот  метров,  когда  вдруг
вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки  этих  удивительных
деревьев.  Брянов   оглянулся,   увидел   над   недалеким   горизонтом
малиново-красный гриб зари: вставало солнце. Когда он вновь  посмотрел
на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц.  По  мере
того как поднималось  солнце,  все  больше  освещая  лес,  все  больше
взлетало и птиц.
    - Погляди-ка! - воскликнул Устьянцев. Он показал на белесую  стену
леса, куда-то ниже освещенной  полосы.  И  тут  Брянов  сам  разглядел
десятки аев, нахохлившимися совами сидевших на разлапистых ветвях.
    Остановившись,  они  стали  ждать.  Робот,   катившийся   впереди,
потоптался на месте, пошевелил антеннами  и  снова  медленно  двинулся
вперед. Аи смотрели на него и не двигались  с  места,  не  шевелились.
Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы  рассмотреть  поближе.  Но
едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели,  как  аи
зашевелились и один за другим, словно  подброшенные,  начали  взлетать
вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались
в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики,  чирикали,  пищали,  не
обращая на людей никакого внимания.
    И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет  с  орбиты  искал
командира виброгравитрона.
    - Что случилось? - услышал он голос  четвертого  штурмана  Томана,
дежурившего на связи.
    - Все в порядке.
    - "Вибрик" исчез!
    - Как это исчез? Вон он стоит.
    - Ты видишь, а я не вижу.
    - Сейчас выясню.
    Он вызвал Нину, оставшуюся на "вибрике", но Нина не ответила.  Это
было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен
был отозваться.
    Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и
все  космолетчики  немедленно  возвращались  к  своим  местам.  Но  ни
Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось  тревожным.
Переглядываясь, они неторопливо пошли к  "вибрику",  строя  догадки  о
странном исчезновении связи.
    Только  оказавшись  внутри  виброгравитрона  и  закрыв  люки,  они
ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все  было  на
месте. Не было только Нины и ее робота.  И  птица  тоже  исчезла.  Обе
двери  карантинной   камеры   были   распахнуты,   что   категорически
запрещалось.
    Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои  люки  и
виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в  пятистах  метрах  от
поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины  и  ее  робота
нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью  отсутствовали
обязательные для работающего робота излучения.
    Брянов доложил на звездолет об  исчезновении  Нины  и  о  странном
отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто  не  знал,  что  ему
теперь делать. Садиться и обшаривать  поляну  казалось  бессмысленным,
возвращаться без Нины - никак невозможным.
    - Повиси, - сказал Томан. - Можешь повисеть?
    - Сколько угодно. А толку?
    - Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди.
    В солнечных лучах поле выглядело неровным и  пестрым.  Много  было
черных проплешин с воронками в середине. И много было точно  таких  же
по размерам, как эти проплешины,  круглых  пологих  холмиков.  В  этом
сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность,  но  какая,
этого Брянов не мог понять.
    - Четыреста семнадцать воронок,  -  подсказал  робот.  -  И  ровно
столько же холмов. Распределяются равномерно, кроме одной пары, что  у
восточного края поля.
    - Размеры? - спросил Брянов.
    - Одинаковые. Кроме той же пары...
    На экране связи со звездолетом появился Томан, сказал, что с Ниной
ничего опасного, по-видимому, не случилось:  стрессовых  состояний  не
отмечено. Ее робот был переключен на внутренний контакт еще  до  того,
как Нина вышла из "вибрика". Вышла она по собственной воле...
    Ничего  не  объясняла  Брянову  эта  информация.  Если  вышла   по
собственной воле, то почему оставила  открытой  карантинную  камеру?..
Одно утешало: робот, охраняющий человека, в случае опасности, даже при
малейших физиологических изменениях в  организме,  немедленно  включит
все виды связи.
    Значит, ждать? Ждать, когда опасность для Нины станет реальной?  С
этим Брянов не мог смириться.
    - Я считаю, что  мне  нужно  выброситься  на  нити,  -  сказал  он
Устьянцеву.
    - Об этом следует запросить звездолет.
    - А если откажут? Так и будем висеть и ждать?
    Брянов понимал, что это самовольство. Но, даже понимая, он  ничуть
не тревожился за свое поведение. Само это должно было породить чувство
опасности. Но благодушие окутывало каждую клеточку  мозга.  Чувства  -
верные помощники  и  стимуляторы  разума  -  плавали  в  расслабляющей
апатии, как законсервированные живые организмы в  сладком  питательном
растворе.
    - Давай сначала выкинем робота, - предложил  Устьянцев.  -  А  там
видно будет.
    Растопырив все  свои  конечности,  как  паук  на  паутинке,  робот
полетел вниз,  быстро  разматывая  тончайшую,  почти  невидимую  нить.
Опустился в траву, потоптался на месте и  покатился  по  спирали,  все
шире   обегая   поляну,   заглядывая   по   пути   во   все   воронки,
приостанавливаясь  на  холмиках,  смешно  подпрыгивая  на  них,  чтобы
получше  прозондировать  почву.  Он  походил  теперь   на   мальчишку,
наконец-то  вырвавшегося  из-под  опеки   взрослых   и   торопившегося
разузнать как можно больше, прежде чем его позовут. Все, что он  видел
своими четырьмя глазами,  все,  что  ощупывал  локаторами,  датчиками,
анализаторами,   все   отражалось   на   полиэкране   "вибрика",    на
многочисленных приборах.
    Брянов стоял перед полиэкраном, не сводя с него  глаз.  Устьянцев,
внешне  безучастный,   сидел   рядом.   Оба   молчали,   анализировали
собственные ощущения, чтобы потом на основании этого анализа взбодрить
себя беспокойством. На приборах бегали импульсы, покачивались стрелки,
поблескивали указатели, ничто не говорило о каких-либо отклонениях  от
норм. Словно даже приборы заболели  идиотизмом  благодушия.  Только  в
клеточках полиэкрана плыли, менялись изображения.
    Над лесом парили аи, похожие на  мотыльков,  не  обращая  никакого
внимания на бегающего по полю робота. Но вот робот приблизился к лесу,
и аи один за другим стали слетаться к опушке. Робот отступил, и  птицы
отлетели как по команде, сразу потеряв к нему интерес. Это было первое
открытие - невидимая черта, за которой  начиналось  пространство  аев.
Робот зигзагами помчался вдоль опушки, проверяя, везде  ли  существует
эта  черта,  и  на  одном  из  экранчиков,  изображающем   все   ноле,
прочерчивалась почти ровная светлая полоса. Следующее открытие  сделал
сам Брянов, заметив, что за этой полосой  нет  ни  одной  воронки,  ни
одного холмика.  Все  это  могло  означать  только  то,  что  на  поле
существует разграничение: лес и подступы к нему  -  пространство  аев,
поле - территория черных жуков.
    Брянов привык с уважением относиться ко всякой информации, считая,
что ненужной просто не существует. Но сейчас ему нужна была не всякая,
а та, что помогала бы искать Нину.
    - Иди к лесу, - подтолкнул он  робота.  -  Попробуй  поговорить  с
аями.
    Птицы-мотыльки  кинулись  к  опушке,  как  только  робот   пересек
запретную черту. Некоторые срывались с веток, планировали  вниз,  едва
не касаясь крыльями высоких антенн.
    - Мы пришли из другого мира, - прочирикал робот. -  У  нас  добрые
намерения, и мы не причиним вам зла...
    - Уххи, уххи, - заухали аи, отлетая прочь. -  Уххи  тоже  говорят,
что не хотят нам зла!..
    Брянов и  Устьянцев  переглянулись.  Даже  в  монотонном  переводе
робота чувствовался ужас аев по отношению к уххам.
    - Мы не уххи, - спокойно просвистел робот, - вы же видите, что  мы
не уххи.
    - Никто не видел уххов, - послышалось в ответ. -  Увидевшие  уххов
умирают. Без страха смерти их могут видеть только наши слуги - ззумы.
    - Все вы живы, хотя видите  меня.  -  Робот  тотчас  ухватился  за
подсказанную мысль. - Значит, мы не уххи.
    Эта простая логика, как видно, озадачила аев. Они  заметались  над
опушкой, оглушили беспорядочным свистом. Наконец один из них  подлетел
и безбоязненно сел на ствол излучателя робота.
    - Если вы не уххи, то почему вас не трогают ззумы? Они  никого  не
пускают на это поле.
    - Но они пускают вас.
    - Только ночью. Таков закон. Ночью мы спим в норах, приготовленных
ззумами, и они нас охраняют от диких обитателей леса, которые охотятся
по ночам. Уххи приходят на  рассвете  и  уносят  в  свои  пещеры  всех
умерших, всех, кто не улетает...
    - Все это очень интересно, -  запел  робот,  удивив  космолетчиков
такой  не  свойственной  машине  дипломатией.  -  В  другой  раз  я  с
удовольствием побеседую с вами на эту тему. А сейчас мне  хотелось  бы
встретиться с вашими старейшинами.
    Аи не поняли, зачирикали, запересвистывались.
    - Кто такие - старейшины?
    - Есть же у вас главный, первый, кого бы вы слушались.
    - Мы слушаем всех.
    - Не слушаете, а слушаетесь. Чье слово было бы для вас законом.
    - Закон один - жить, петь, любить, ночью спать в мягких норках,  а
утром успеть улететь в лес.
    - "Жить,  петь,  любить!"  -  передразнил  робот.  -   И   никаких
обязанностей?
    - Что такое - обязанности?
    - То, что вы обязательно должны делать.
    - Мы обязательно должны приносить ззумам сладкие  плоды  с  вершин
деревьев. Надо же кормить своих слуг.  Кто  больше  приносит,  у  того
мягче постель...
    - Все ясно, - сказал Брянов. - Вырождающийся разум.
    - Почему именно вырождающийся? - спросил Устьянцев.
    - Без обязанностей разум деградирует. Этот симбиоз -  аи-ззумы,  -
который им кажется всеобщим счастьем, начало конца. Разум  вырождается
в инстинкт...
    - Как дела? - запросили со звездолета. Теперь на экране было  лицо
главного психолога Большакова.
    - Робот Нины по-прежнему молчит? - в свою очередь, спросил Брянов.
    - Молчит.
    - Значит, непосредственной опасности пока нет.
    - А если робот как-нибудь нейтрализован?
    - Он бы успел подать сигнал бедствия. В любом случае успел бы.
    - Вы что же - висите и ждете?
    - Ведем переговоры с птицами.
    - Ну и как? - В голосе Большакова была ирония.
    - Узнаем, сообщим, - ответил Брянов и демонстративно отвернулся от
экрана связи с звездолетом.
    Робот  между  тем  расспрашивал  о  ззумах.  Это  были  те   самые
четырехлапые черные жуки, которых космолетчики случайно увидели утром.
Жуки пеленают  умерших  аев  в  коконы,  а  потом  за  этими  коконами
приползают  уххи.  На  вопрос,  почему  ззумы  выполняют  эту  работу,
последовал ответ, что они боятся уххов и служат им.
    А время шло. Солнце поднималось  все  выше,  нагревая  воздух  над
поляной. Переговариваясь, робот медленно переполз в  тень  леса,  что,
впрочем, не вызвало беспокойства аев.  Похоже  было,  что  они  вообще
ничего не опасались, рассказывали  о  себе,  о  ззумах  с  подкупающей
откровенностью. И ничего сами не спрашивали. Тогда робот задал  прямой
вопрос: не видели ли они, куда делся  вышедший  из  аппарата  человек?
Спрашивал он это долго, объясняя и так и  этак,  стараясь,  чтобы  его
правильно поняли.
    Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран.  Все
на нем было  без  изменений:  сверкающая  в  солнечных  лучах  жесткая
гребенка  леса,  порхающие  птицы-мотыльки,  поле,  поросшее   жесткой
травой, испещренное воронками,  взбугренное.  И  в  то  же  время  ему
показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз
обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков
вроде бы вырос в размерах, и  трава  на  нем  шевелилась,  словно  под
ветром.
    Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх  полоснуло
слишком хорошо  знакомое  космолетчикам  оранжевое  пламя  плазменного
излучения. И вслед за  этим  сразу  же,  без  паузы,  зачастил  сигнал
бедствия.
    Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму.  Аи
шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками,  как
зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже,  их
вовсе не пугало пламя, и страшились они  только  одного  -  пересекать
невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.
    Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно  опало,  из  холма
поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него  ошметками
опадала черная дернина. Скоро в нем можно было  узнать  робота.  Белая
паутина  космами  свалявшегося  войлока  опутывала  его,   свисала   с
излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он
нес  большой  белый  кокон.  Второй  робот  подбежал  к  нему,   ловко
перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились  к  тому
месту,  где  в  нескольких  метрах  от  поверхности  помигивал  желтый
импульс, обозначавший конец нити.
    "Вибрик" осел немного, когда оба робота повисли на нити,  качнулся
и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.


    - Хочешь увести аппарат? - спросил Устьянцев, когда они  поднялись
уже на добрый километр.
    - Потом вернемся, - ответил Брянов.
    - Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной...
    - Спит Нина, спит в коконе. - Он кивнул на ее персональный  пульт,
где теперь светились  все  приборы,  обозначая  дыхание,  температуру,
давление крови.
    - Слишком беспокойно спит. Кошмары. - Устьянцев, в  свою  очередь,
кивнул на небольшой светившийся  малиново  прибор  -  психометр.  -  И
понаблюдать  надо  бы  за  полем.  Другого  такого  случая  может   не
представиться.
    Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.
    Через четверть часа в карантинной  камере  они  разрезали  упругую
паутину  кокона.  Нина  проснулась,  и  сразу  резко  подскочили   все
параметры  ее   организма:   участилось   дыхание,   даже   повысилась
температура тела.
    - Какой ужас! - вскрикнула Нина. - Они их едят!
    - Кто? - спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр  Нины
был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью  легкие  антенны
переговорных устройств работали исправно.
    Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи,  воздуха  в
камере, а Брянов тщетно пытался  оттереть  прозрачный  пластик  шлема,
чтобы увидеть наконец лицо Нины.
    - Кто кого ест? - переспросил он.
    - Ззумы... аев, - с отвращением выдохнула Нина.
    - Уххи?..
    - Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.
    - Чья? - усмехнулся Брянов. Он не  испытывал  никакой  тревоги,  а
необычные названия - аи, ззумы, уххи - его просто забавляли.
    - Да этих же... людоедов.
    - Людоедов?
    - Как их еще назвать?!
    - Все  правильно,  -  сказал  Брянов.  -  Обычный  симбиоз.   Одни
организмы что-то дают другим и что-то берут от них.
    - Это не симбиоз! - выкрикнула Нина. - Это обман!
    - Успокойся. - Брянов погладил ее по плечу. - Все изучим, во  всем
разберемся.
    - Нет, тут надо вмешаться.
    - Вмешаться? Во что?
    - В их... взаимоотношения.
    - Так сразу и вмешаться...
    Он наконец отчистил шлем и увидел  глаза  Нины  -  большие,  почти
безумные.  И  впервые  забеспокоился,  но  как-то  странно  -  тяжело,
мучительно, словно сквозь сон.
    - Почему ты ушла из "вибрика", оставив все открытым? - спросил он.
- Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..
    - Могу, - нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.
    Брянов терпеливо  ждал.  Постукивали  роботы,  торопясь  выполнить
многочисленные  свои   дела.   Часто   пульсирующе   гудел   "вибрик",
нейтрализуя гравитацию.
    - Могу, - повторила она. - Эта... похожая  на  Сонечку...  просила
отнести ее в лес... Она так плакала...
    - Ну и что?!
    Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не
внешние  причины,  а  мотивы  противоестественных   для   космолетчика
поступков.
    - А ты бы не пожалел? - опередила его Нина. - Ты  бы  не  пожалел,
когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут
уххи? Разве  мы  совсем  растеряли  доброту  -  основную  человеческую
добродетель?   Разве    недоброжелательство    -    первая    заповедь
космолетчика?..
    - Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать...
    - Я ничем не рисковала.
    - Рисковала. И не только собой.
    - Но ведь все обошлось...
    - Это еще неизвестно. Мы  недостаточно  знаем  планету.  "Вибрику"
теперь предстоит карантин.
    - Ты боишься одиночества? - игриво спросила она. - Даже со мной?..
    - Мы не каждый по себе, - перебил он ее. - Мы единый  организм,  и
никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.
    - Если  будем  согласовывать  каждое  свое  желание,  мы   обречем
население звездолета на вымирание.
    - Не преувеличивай, - сказал  Брянов.  -  Благодушие,  как  видно,
главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.
    - Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из "вибрика"?
    - Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю  понимать:
на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью,  это,  как
видно, проходит...
    - Жаль, - выдохнула она. - Вся наша  жизнь  -  поиски  радости.  К
этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость  улететь  дальше,  чем
другие, радость открыть новые миры...
    - Есть еще долг.
    - И  в  основе  чувства  долга  тоже  лежит  радость,  только   не
индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.
    - Пусть так, - сердито сказал он. - У  нас  еще  будет  время  для
дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты
оказалась в коконе?
    - Я несла "Сонечку", - посерьезнев,  начала  она.  -  Не  Сонечку,
конечно, а эту... птицу. И упала в яму.  А  тут  жуки.  Такие  смешные
жучки... Бегают, зудят. И от  этого  зудения  так  радостно  на  душе.
Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила  крылья.  Я  подкинула
ее, и она улетела. А сама легла на траву...
    - Зачем?
    - Мне было так хорошо, так радостно за птицу,  за  себя,  за  всех
нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.
    - А потом?
    - Потом  я  заснула.  Проснулась  уже  здесь...   Мне   было   так
радостно...
    - Радостно? Но тебе снились кошмары.
    Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось
гримасой ужаса.
    - Да, да, - быстро заговорила Нина. - Они их, оказывается, едят. У
живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.
    - Кто?
    - Ззумы. Я говорила.
    - М-да. Вот тебе и "смешные жучки".
    Он начинал понимать, что к чему.
    - Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?
    - Ну да!..
    - И аи думают, что так и  надо.  Они  считают  себя  хозяевами,  а
ззумов добровольными слугами. На самом же деле  хозяева  -  жуки,  для
которых аи нечто вроде скота. Они их  пасут,  готовят  им  стойла  для
ночлега якобы для защиты от возможных ураганов, от ночных хищников,  а
на самом деле для того, чтобы иметь возможность выборочно поедать.  И,
надо полагать, они выбирают вовсе не больных, а именно здоровых,  даже
детей. И, похоже, не  мы  придавили  детеныша  этой  птицы,  поскольку
гнездо под опорой было уже пустое...
    Нина  смотрела  на  него  большими  испуганными  глазами.   Зараза
безотчетной радости, как видно, выветривалась; Нина беспокойно  шарила
руками по гладкому столу, пытаясь встать. Наконец, это ей удалось, она
приподнялась и вдруг испуганно  вскрикнула.  Брянов  проследил  за  ее
остановившимся  взглядом  и  сам   вздрогнул   от   неожиданности:   в
иллюминатор заглядывало круглое пухленькое лицо ребенка.
    - Она... прилетела! - придушенно вскрикнула Нина. И  вдруг,  легко
спрыгнув со стола, кинулась к верхнему люку.
    Смешно  цепляясь  лапками-ручонками  за   скобы,   через   люк   в
карантинную камеру вползли три белых существа, три птицы.  Нина  брала
их одну за другой, ставила на стол. Они ничем не  отличались  друг  от
друга,  но  Нина  каким-то  образом  узнала   ту,   которую   называла
"Сонечкой", удержала на руках, покачала.
    - Это мои друзья, - прочирикала "Сонечка". - Они просили, чтобы  я
привела их к вам.
    - Милости просим, - поклонился Устьянцев.
    - Погоди! - Брянов бесцеремонно отодвинул его и шагнул к столу.  -
Это, похоже, не просто визит вежливости.
    "Сонечка" испуганно отступила, а ее друзья (или подруги -  как  их
было разобрать?) остались недвижимы. Они  были  чуть  выше  ростом,  и
крылья у них были чуть потемнее, пожестче.
    - Ваша птица, -  говоривший  обвел  круглыми  глазками  переборки,
приборы, иллюминаторы "вибрика", - эта ваша птица пугает аев.
    - Мы скоро улетим, - сказал Брянов. - Мы не будем вас беспокоить.
    - Нет, нет! - торопливо зачирикали аи. - Не улетайте.
    - Но ведь мы вас пугаем.
    - Вот и хорошо. Это и надо.
    - Я не понимаю, - ласково сказал Брянов. - Согласитесь, мы  должны
знать, что делаем.
    - Надо пугать аев.
    - Но зачем?
    - Чтобы не ночевали в норах ззумов.
    - Да, да, - вмешалась Нина. - Ззумы их обманывают.
    Робот перевел слова Нины, и аи беспокойно зашевелились.
    - Обманывают, обманывают, - зачирикали они.
    - Но, похоже, что в  норах  удобнее,  -  сказал  Брянов.  -  Если,
скажем, буря, в лесу разве спасешься?
    - Удобнее, удобнее. Ничего не надо строить, ни о чем беспокоиться.
Жизнь без забот. Но мы, аи, живущие в лесу, понимаем: жизнь без  забот
-  гибель  для  аев.  Когда-то  аи  жили  дружными  колониями,   умели
трудиться.  Потом  появились  ззумы,  и  аи  стали  жить   разобщенно,
разучились трудиться. Порхать, любить, спать в мягких постелях  -  вот
все, что теперь умеют аи. Только немногие понимают,  что  это  путь  к
вырождению. Те, кто ночует в лесу. Им трудней, чем тем, кто  ночует  в
норах ззумов. Но у них есть и преимущество: тех, кто ночует в лесу, не
поедают уххи...
    - Нет никаких уххов, вас обманывают! - снова вмешалась Нина.
    - Мы об этом догадываемся. Но как узнать?
    - Я знаю. Я сама была в коконе.
    В глазах аев промелькнул ужас: еще не было  случая,  чтобы  кто-то
побывал в коконе и остался живым.
    - Я была там, - повторила Нина. - Слышала разговоры о глупых  аях,
которым только бы спать помягче и которых так легко обманывать.  Уххов
не существует. Ззумы сами пьют кровь аев,  живых,  выбирая  для  этого
вовсе не больных и старых,  а  молодых  и  здоровых.  Особенно  совсем
крохотных, каким было дитя...
    Она  осеклась.  Робот  тут  же   воспользовался   паузой,   быстро
зачирикал, переводя ее слова. "Сонечка" плакала. Во всяком случае,  ее
сморщенное личико говорило о глубокой печали.  Два  других  ая  стояли
окаменело, ошарашенные услышанным.
    - Пугайте, пугайте, не давайте нам спать в норах, - тихо засвистел
один из  аев.  И  умолк,  испуганно  уставившись  на  иллюминатор.  За
иллюминатором, далеко внизу, серебристо отсвечивало поле, и оттуда,  с
самой его середины, поднимался черный смерч.
    Брянов подошел к пульту, поймал смерч на большой экран,  приблизил
изображение, и  все  увидели,  что  это  масса  жуков.  Часто  трепеща
маленькими жесткими  крылышками,  они  единой  массой  приближались  к
"вибрику".
    - Интересно бы узнать, что они хотят, - сказал Устьянцев.
    - Не будем рисковать.
    Брянов взялся за белую рукоятку на пульте, и "вибрик" быстро пошел
вверх. Смерч сразу распался черным дождем.
    - Интересно, что они могут? Неужели бы напали?
    - У них крепкие челюсти, могут перегрызть антенны, - сказал робот,
не перестававший пересвистываться с аями.
    - Думаю, что у них другое оружие, - сказал Брянов. - Добравшись до
"вибрика" такой массой, они постарались бы лишить нас воли, превратить
в добродушных идиотов.
    - Да-а, вторая высадка будет непростой. На планете мы  уже  обрели
врагов.
    - И друзей.
    - Одним словом, начало положено, - усмехнулся Устьянцев.
    - Никакое начало не бывает простым...
    Брянов посмотрел на неподвижных аев и подумал, что врагов много  и
они сплочены, а друзей - только вот эти трое, которым еще надо  как-то
добраться до своего леса.
    - А вас ззумы не перехватят? - с беспокойством спросил он.
    - Ззумы летают плохо.
    - Мы выпустим вас над лесом...
    - Не улетайте! - почти хором засвистели, зачирикали они. -  Аи  не
должны спать в норах. Вашего аппарата они испугаются, улетят в лес.  А
потом многие поймут, что можно обходиться без ззумов. Не улетайте!..
    - Правила не разрешают... - начал Брянов.
    - Мало ли что не разрешают! - взорвалась Нина. - Да мы и не  будем
вмешиваться. Мы будем только летать... Все равно у нас карантин...
    Она ссадила со стола аев, которым в тесном  "вибрике"  негде  было
распахнуть крылья,  не  спрашивая  Брянова,  открыла  перед  ними  люк
шлюзовой камеры.
    Брянов не возражал. Он смотрел через  иллюминаторы,  как  один  за
другим аи вываливались из "вибрика" и камнем падали вниз.  В  туманной
глубине они раскинули крылья и крутыми спиралями заскользили  к  лесу.
Ему вдруг подумалось о странной безбоязни этих трех  аборигенов.  Ведь
они  признавали,  что  виброгравитация  пугает  их.   Почему   же   не
испугались,  а,  пересилив  страх  и  возможную  боль,  прилетели   на
"вибрик"? Почему? И ему уже не казалось вмешательством  в  дела  чужой
планеты то небольшое, что он собирался сделать, - летать и летать  над
полем, не давать спать этим добрым птицам...



______________________________________________________________________

    Текст подготовил Еpшов В.Г. Дата последней редакции: 07/04/99

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: