- Ушел. Напоследок фразу бросил. Не мне, а так вообще.
- Какую фразу? - опередив Валентина, спросил Алексей.
- Что это не то заведение, которое ему подходит.
- Так и сказал - "заведение"?
- Так и сказал.
У Валентина не было сомнений, что "светлоусый" имел отношение к
покушению. Не сомневался он и в том, что в салатной "Ладе" в тот вечер
находился тяжело раненный Михайлов. Смущал лишь предпринятый "светлоусым"
демарш в вестибюль ресторана. Что это: ловкий ход опытного преступника или
импровизация дилетанта? А вот Алексея эти вопросы не волновали.
- Меня больше интересует тот, что оставался в "Ладе".
- Почему?
- Он не хотел светиться. Это ясно. Значит, опасался, что его могут
узнать.
- Кто?
- Хотя бы швейцар.
- Думаешь, он бывал в ресторане до этого?
- Уверен. А "светлоусый" - приезжий, это тоже понятно. Он не боялся,
что его узнают.
- По-твоему, "светлоусый" засветился, чтобы отвлечь внимание от
водителя?
- Другого объяснения не нахожу. Но вообще похоже, что это у них как
бы экспромтом получилось.
- Покушение?
- И покушение, и попытка замести следы. Очень уж примитивно и наскоро
все сделано: заляпанные грязью номера, очки, берет на водителе, и это
пижонство в вестибюле. Ни по задумке, ни по исполнению не выдерживает
критики.
- Пока что выдерживает, - невесело усмехнулся Валентин. - Уже три
месяца как выдерживает!
- Теперь-то мы их найдем.
- Будем надеяться.
Поиск был сразу ограничен старой частью города, с трех сторон
примыкающей к Высокому Холму. Рассуждали просто: водитель "Лады" хорошо
знал Высокий Холм - дорогу на верхнюю площадку, "петлю", место, где можно
сбросить жертву. Следовательно, он бывал здесь не раз. В городе есть
немало других более или менее укромных мест, где преступники могли
осуществить задуманное, не привлекая к себе внимания - парки, лесопарки,
пустыри. И если они выбрали Высокий Холм, где риск вызвать стороннее
любопытство был достаточно велик, то лишь потому, что Холм находился
неподалеку от места совершения преступления.
Валентину пришла мысль поездить с Михайловым по прилегающим к
Высокому Холму улицам - может что вспомнит. Зрительной памяти подчас
достаточно небольшого толчка, чтобы она пробудилась. Врачи не возражали, и
Михайлов согласился, раз надо - значит надо.
Часа три колесили по узким улочкам, небольшим, стиснутым громадами
толстостенных домов, площадям. Михайлов разглядывал дома, средневековые
церкви, часовни с любопытством впервые приехавшего в город человека.
Валентин уже стал терять надежду, когда на мощеной крупным булыжником
площади перед доминиканским собором Михайлов попросил остановить "Волгу",
вышел из машины, минуту-другую рассматривал скульптурную композицию на
фронтоне собора, потом сказал неуверенно:
- В переулке направо должно быть кафе: средневековое здание, но
внутренний интерьер современный. Кофе с коньяком и бутерброды.
Он не ошибся. Правда, кофе отпускали с ликером, но это было не суть
важно. И хотя больше ничего Михайлов не вспомнил, Валентин остался доволен
- направление поиска было определено верно...
7
"Произошел дикий случай: я подрался с Кириллом Самсоновичем! До сих
пор не могу прийти в себя.
Он нервничал с самого утра. Был день посещения больных; к нему пришли
товарищи по работе, сын и дочь - симпатичные ребятишки. Но он ждал жену, а
она не пришла. Причин не знаю, но теперь догадываюсь - они поссорились.
Этого я не учел. Хотя поди знай, что так получится. А получилось вот что:
из отпуска вернулась Лилечка. Точнее, она вернулась из Крыма, где
отдыхала, а отпуск у нее еще не кончился. Но в первый день по приезде, это
было накануне драки, отпускница пришла меня проведать. Лилечка загорела и
немного похудела, но это я отметил позже, а первые минуты смотрел только в
ее глаза, которые светились хорошо знакомым мне лучистым светом. Не помню,
о чем мы говорили, и дело тут не в изъянах памяти, просто слова ничего не
значили для меня - я вбирал в себя переливающийся свет ее глаз, нежную
мелодию голоса, на большее не хватало. Лилечка куда-то торопилась, и это
расстроило меня. Заметив мое огорчение, она обещала прийти на следующий
день и сдержала слово. Принесла яблоки, домашнее варенье, учебник
географии с картами - решила устроить проверочный экзамен. Я не стал
возражать, мне было приятно ее внимание.
Но едва мы принялись разглядывать контурные карты, как пришел Кирилл
Самсонович туча-тучей и сразу начал придираться к Лилечке: брючки ее,
видите ли, не понравились - слишком откровенны, вызывающи. Лилечка
вспыхнула, чуть было не расплакалась, выбежала из палаты.
Я упрекнул его в нетактичности. Он хмыкнул и сказал по адресу Лилечки
такое, что я неожиданно для себя взорвался. Подскочил к нему, ударил. Как
и куда ударил, не помню, но он, словно мячик, отлетел к стене, вытаращил
глаза. Его удивление понять нетрудно: Кирилл Самсонович - мужчина крепкий,
почти на голову выше меня и силой не обижен - еще не так давно занимался
тяжелой атлетикой. Правда, я тоже не из хлипких, но разница в весовых
категориях слишком явная. Он это понимал и, видимо, не столько из желания
расквитаться со мной, сколько из потребности рассеять мое заблуждение,
пошел на меня бульдозером и... снова отлетел к стене. На этот раз его
реакция была другой: он рассмеялся. Насмеявшись, сел на кровать, хлопнул
себя по могучим бедрам.
- Ну ты молоток, Миша! А я тихоней тебя считал. Спасибо за урок.
Мне стало неловко и я что-то пробормотал в свое оправдание.
- А вот это уже интеллигентщина из тебя поперла, - поморщился он. -
Мужчина не должен извиняться за то, что он мужчина. Все было правильно, я
задрался и получил свое. Но вообще-то, учти, женщины не стоят того, чтобы
из-за них в нокдаун товарища послать... Это только поначалу кажется, что
они - ангелы во плоти, а как дашься такому ангелу в руки, пеняй на себя.
Твоя Лилия - не исключение: мягко стелет, да жестко спать будет.
Я возразил в том смысле, что между мной и Лилечкой ничего такого нет
и быть не может - она скромная девушка и не позволит себе флиртовать с
больным.
- Не смеши, - хмыкнул Кирилл Самсонович. - О том, что она влюблена в
тебя, знает вся больница. Думаешь, она случайно в опереточных штанишках
сегодня пришла? Как бы не так! Не спорю - девушка она скромная, по
нынешним временам даже чересчур. Но если такая девушка является к мужчине
в таких брючках, то это уже, как говорится, крик души.
Я снова хотел возмутиться - как он смеет говорить такое о Лилечке, -
но его доброжелательный тон охладил меня. - Бог с ним! Что же касается
Лилечки, то те доверительные, теплые отношения, которые сложились между
нами, вполне устраивают меня - о других я и не помышляю. Да и она до сих
пор не давала повода надеяться на другие отношения - тут уж Кирилл
Самсонович дал волю своей необузданной фантазии.
...Николай Федосеевич подарил мне часы. Я не хотел принимать такой
подарок, но он силой надел их мне на руку, сказал, что передо мной в
неоплатном долгу. Не сомневаюсь в его искренности, но не пойму - хоть
убей! - почему он считает себя так обязанным мне. Дело не стоило
выеденного яйца. В мастерской при гараже был допотопный токарный станок
фантастической металлоемкости - тонн на восемь. Под ним уже прогнулись
швеллерные балки, а работал он - хуже нельзя. Я посоветовал предложить его
какому-нибудь заводу в обмен на более легкий и, разумеется, более
исправный станок. Сказал, что такую махину производственники охотно
возьмут и тут же спишут, порежут, поскольку приближается конец квартала и
заводам надо - кровь из носу! - выполнить план сдачи металлолома. Николай
Федосеевич не поверил, но я оказался прав: стоило ему заикнуться об этом
сименсовском монстре какому-то заводскому снабженцу, как на следующий день
тот привез не очень новый, но вполне исправный малогабаритный станок, а
эту допотопную махину забрал. Вот так появились у меня часы.
...В ночь на субботу мне приснилось, что дядя Петя взял меня на
рыбалку. Еще затемно мы вышли в море на лодке с подвесным мотором и к
рассвету были у Песчаной косы. Я ловил на спиннинг, дядя Петя - на закидку
с грузилом. За три часа я намахался так, что заломило спину, но улов был
отменный - полное ведро скумбрии. А дядя Петя поймал только три рыбешки.
Но когда вернулись домой, в моем ведре почему-то оказалось всего несколько
тощих салак, которых тетя Даша тут же отдала кошкам (их у нее с полдюжины
было). Зато дядипетины рыбешки превратились в большущих лобанов, и мы их
ели потом целую неделю, да еще квартирантов-курортников угощали.
Кирилл Самсонович, которому я рассказал свой сон, неопределенно пожал
плечами, но затем спросил, не в Одессе ли это было - там вроде бы есть
такая коса, а по дворам полным-полно кошек. Но я не смог удовлетворить его
любопытство, поскольку не помню, как назывался город, в котором жили дядя
Петя и тетя Даша. Зоя, которая убирала нашу палату и слышала мой рассказ,
истолковала сон в том смысле, что я разменял жизнь по мелочам, поскольку
крохоборничал и за малым не видел большого. Кирилл Самсонович прикрикнул
на нее - дескать, пусть не плетет ерунды. А я подумал, что, возможно, Зоя
права, и этот сон как бы раскрывает мою былую сущность. Кирилл Самсонович,
очевидно, угадал мои мысли и возразил:
- Крохобор - это тот же стяжатель. А стяжательство не в голову, в
кровь человеку входит. Никаким кастетом его не выбить. Будь ты в прошлом
крохобором, непременно бы чувствовал себя обиженным, обездоленным - ведь
вместе с прошлым ты утратил определенные материальные ценности, блага,
которые человек так или иначе обретает к тридцати годам. А у тебя такого
чувства нет.
Это верно - такого чувства я действительно не испытываю. И вообще,
когда бы не наш разговор, не подумал бы об этом. Видимо, потеря была не
столь велика.
Разумеется, это не значит, что мне ничего не надо. Но как будет
дальше, загадывать не хочу, а в данный момент у меня есть все необходимое:
крыша над головой, кровать, меня кормят, одевают, лечат, и за это я никому
ничего не должен. А раньше? Был ли я кому-то должен и за что? Эта нежданно
пришедшая мысль почему-то обеспокоила меня. Но как я ни старался
докопаться до причины, вызвавшей беспокойство, ничего не получилось -
только разболелась голова...
Я боюсь темноты в замкнутом пространстве. Это чувство необъяснимо -
по своей натуре я вроде бы не трус: вечерами в больничном парке меня не
смущают даже самые темные аллеи. Но в палате, холле, подъезде темнота
пугает меня. Сегодня после ужина в нашем корпусе погас свет. Я шел по
коридору, который не имеет окон, и темнота обрушилась на меня лавиной. Я
оцепенел. Шага не мог сделать, даже перестал дышать. Свет зажегся через
полторы-две минуты, но мне показалось, что прошла вечность. Когда я
вернулся в палату, Кирилл Самсонович встревожился - по его словам, я был
бел, как стена. Прибежала взволнованная Лилечка - сегодня она дежурит,
захлопотала вокруг меня: уложила в постель, дала какие-то таблетки,
микстуру, присела рядом, стала гладить мою руку, успокаивать, как ребенка.
- Не надо об этом думать, - говорила она. - Это плод вашего
воображения, навязчивая идея. Больше никогда не думайте об этом. Очень
прошу!
Я не понял, спросил, что она имеет в виду. Ее милое лицо исказила
гримаса отчаяния, отчего родинка-клякса на щеке метнулась к виску,
спряталась за каштановой прядкой.
