ним приезжал однажды, чтобы помириться с матерью. Но из этого ничего не
вышло. Вскоре он женился вторично и больше не приезжал - так рассказывала
потом тетя Даша. Он же помнит лишь сверкающую золотом шевронов форменную
тужурку отца да фруктовое мороженое с орехами. Впрочем, не только это.
Отец подарил ему игрушку - большущего синтетического медведя и все
повторял, что это тезка сына. Медведь - тезка? Медведей часто называют
мишками, мишами. Ну, конечно! Его зовут Мишей, Михаилом. Так называла его
тетя Даша, соседские ребята. Слава Богу, вспомнил. Но радоваться рано:
что-то мешает его воспоминаниям, и он не может, хоть убей, вспомнить самые
простые вещи, события, лица. К примеру, мать. Сейчас ее лицо видится ему
расплывчато, словно не в фокусе, хоть по логике вещей, он должен помнить
ее хорошо. Она была красивой и на удивление молодой. Но это в общем, а
образно, наглядно он не может сейчас представить ее лицо. Возможно потому,
что они виделись редко: мать то и дело уезжала куда-то. Его воспитывала
тетя Даша, которую он помнит отлично: полная, гладко причесанная, с
тронутым блеклыми оспинками неулыбчивым лицом и проворными, не знавшими
отдыха руками, что прибирали, готовили, шили, стирали, давали
подзатыльники, дарили леденцы. А какая была мать? То, что она была намного
моложе тети Даши, - несомненно. Но что еще? Надо припомнить какую-то
черту, движение, жест, свойственные только ей. Голос у нее был звонкий,
девчоночий, но вместе с тем невыразительный. Он не всегда узнавал ее по
телефону и часто путал с Алиной - племянницей мужа тети Даши. А какие у
нее были руки? Она не раз ласкала его, теребила его вихри. Белые, холеные,
с наманикюренными ногтями, всегда пахнущими парфюмерией. Но такие же руки
были и у другой женщины, которую он знал много позже и к которой питал
отнюдь не сыновьи чувства. Что-то не получается, хотя голова уже гудит,
как пустой котел...
Халат! Шелковый, долгополый, цветастый, с поясом, который она
завязывала большим бантом. Халат он помнит отлично. Мать неизменно
прихватывала его в дорогу - она часто ездила по разным городам с какой-то
бригадой. Случалось, брала с собой сына, и он помнит, как, войдя в вагон,
мать первым делом облачалась в этот халат, и все тотчас же обращали на нее
внимание - такого красивого халата не было ни у кого. Шелк был тяжелый,
прохладный на ощупь, но скользкий: его нельзя было ухватить, как следует,
удержаться за него. Это не значит, что в детстве он всегда держался за
материнский подол - у него хватало самолюбия, чтобы не скулить по
пустякам. Тогда, в тоннеле, он так цеплялся за мать только потому, что
боялся остаться один. Семилетнему мальчишке можно простить такое. А она? О
чем она думала, какие чувства испытывала, когда бросила его, исчезла в
темноте? Чудик-лохматик... Это, пожалуй, все, что осталось после нее.
- Помните, как называли вас товарищи, учителя? - не унимается врач.
- Михаилом.
- Вы уверены?
"Что ты пристал, как смола! - едва не вырвалось у больного. -
Михаилом меня зовут, Мишкой. Только не в этом дело: я не могу вспомнить
многое другое из того, что нормальный человек не вправе забывать. Я это
прекрасно понимаю и, тем не менее, ничего не могу поделать с собой. И если
уж на то пошло, то у меня нет ни охоты, ни сил ломать и без того
проломленную голову. В тоннеле все осталось. Понимаешь - в тоннеле!"
Голову будто сжали в тисках и продолжали сжимать. Кажется, она
треснет, лопнет сейчас, как перезрелый арбуз...
- Василий Романович, он побледнел! Смотрите: покрылся потом. Оставьте
его, очень прошу. Нельзя же так - сразу!
Это Лилечка, милая сероглазая девушка. Если бы не она, он завопил бы
от нестерпимой боли в виске.
- Доктор, болит голова. Пожалуйста, лекарство, - с трудом размыкает
губы больной.
- Лилечка, введите ему анальгин внутримышечно. Н-да, похоже на
амнезию. Но не классическую. Хотя какая может быть классика при
черепно-мозговых травмах!.. Он что-то сказал, Лиля, что он сказал?
- Что-то опять о тоннеле...
2
Утро было не по-летнему холодное. Вторые сутки шел дождь, то
разражаясь шумными ливнями, то надоедливо морося. Низкое темно-серое небо
опустилось на город, поглотив телевизионную вышку на Высоком Холме, тяжело
легло на купол университетской обсерватории, шпили кафедрального костела,
крыши высотных домов Новозаводского района.
"Волга" с трудом преодолела скользкий мокрый асфальт Червоноказачьей
улицы. Миновав общежитие коммунального техникума, Валентин повернул на
Замковую и, не доезжая недавно отреставрированной Сторожевой башни, где
собирались открыть то ли архитектурный музей, то ли молодежное кафе,
съехал на мощеную булыжником дорогу, круто взбегавшую по лесистому склону
Холма. Справа мелькнуло и скрылось за деревьями здание телецентра. За
обзорной площадкой, откуда в ясные дни видна была панорама центральной
части города с неповторимым нагромождением средневековых церквей, соборов,
причудливых острокрыших домов, дорога сузилась, пошла над обрывом,
огороженным шеренгой молодых тополей.
Валентин повернул вправо. Машину занесло на мокром булыжнике. Он не
растерялся: сбросил газ, переложил руль и только затем выжал сцепление,
переключил скорость. К паркингу у ресторана подкатил как ни в чем ни
бывало. Однако его пируэт на повороте не остался без внимания. Коренастый
степенный автоинспектор, чья машина стояла несколько поодаль, у летнего
кафе, подошел к "Волге", укоризненно покачал головой.
- По такой дороге в дождь даже на оперативной машине гонять не
рекомендуется.
- Виноват, исправлюсь, - выходя из "Волги" и поднимая воротник
модного плаща, извинился Валентин, а затем представился.
Инспектор почтительно дернул руку к фуражке:
- Госавтоинспектор, старший лейтенант Кузишин. Прибыл по вашему
вызову.
Валентин протянул ему руку, спросил, приехал ли старшина Швачко.
- Никак нет. Отпросился на выходной в село, сестру замуж выдает. Еще
до того как вы позвонили, отпросился. Но вы не сомневайтесь, товарищ
майор, я в курсе, потому как можно сказать, первым обнаружил того мужчину.
Если желаете, покажу то место.
Валентин не торопился. Отступив под навес густого каштана, достал
сигареты, протянул Кузишину, закурил сам.
- Иван Семенович, в рапорте вы указали, что обнаружили потерпевшего в
23:10, но время своего прибытия к ресторану не уточнили. В журнале
дежурного имеется запись, что приказ следовать сюда вам был дан в 22:35,
когда вы находились на улице Богдана Хмельницкого около полиграфического
института. Сейчас я проделал тот же путь и затратил на него десять минут.
- У нас со Швачко около пятнадцати вышло: мы потише ехали, - скупо
улыбнулся Кузишин, но тут же погасил улыбку. - Тем вечером дождь посильнее
этого был. А потом "Москвич" - не "Волга".
- Расскажите подробнее.
Вечером четвертого июня Кузишин со своим напарником - старшиной
Швачко патрулировали в районе улиц Богдана Хмельницкого - Валовой. Тогда,
как и сейчас, шел дождь. Несмотря на это, движение автотранспорта в районе
названных улиц было интенсивным, что создавало напряженную дорожную
обстановку. Однако к началу одиннадцатого колонны идущих в опасной
близости "Волг", "Жигулей", "Запорожцев", интуристских "татр",
"мерседесов", "фольксвагенов" значительно поредели. Инспекторы уже
подумывали о возвращении в гараж ГАИ, - время их дежурства подходило к
концу. Но в половине одиннадцатого Кузишина вызвал по радио оперативный
дежурный и велел ехать к ресторану "Высокий Холм", где скопилось много
легковых автомобилей и куда было вызвано еще с десяток такси. К чему это
скопление могло привести на узкой, во многих местах идущей вдоль обрывов
дороге, Кузишину и Швачко не надо было объяснять. Тем не менее скорость
они не форсировали, ехали, как обычно - оснований для тревоги пока не
было.
К ресторану подъехали в 22:50. В паркинге, на площадке перед
рестораном и летним кафе, стояло до тридцати машин. Удивляться нечему: тем
вечером справляли две свадьбы и банкет по случаю полувекового юбилея
главного бухгалтера горжилстройтреста. Кроме этих машин, к закрытию
ресторана прибыли служебный ЛАЗ стройтреста и семь такси. Обстановка
сложилась головоломная: разъехаться такому количеству машин на неширокой,
к тому же мокрой площадке непросто: малейшая оплошность водителя грозила
аварией, а то и катастрофой - с площадки до обрыва рукой подать. Хлопот у
Кузишина и старшины Швачко хватало. Видимо поэтому Кузишин не отреагировал
на фразу, брошенную из салона проезжающей мимо "Волги" одним из пассажиров
- подвыпившим круглолицым бородачом:
- Лейтенант, на петле голый мужик лежит! Вроде бы загорает. Штрафани
его за халатность - солнце-то вторую неделю не показывается!
Кузишин не придал значения этим словам - мало ли что болтают люди
после веселого застолья. Но спустя минуту или две около него притормозил
"Москвич-412". Его водитель - пожилая женщина в толстой вязаной кофте,
натянутой поверх вечернего платья, заметно волнуясь, и то и дело
оглядываясь назад, сказала Кузишину, что в том месте, где разворачиваются
машины (это место водители прозвали "петлей") на обочине лежит раздетый
человек. На этот раз Кузишин не стал мешкать: велев напарнику регулировать
разъезд машин, он направился на "петлю", прихватив с собой фонарь.
Раздетого мужчину Кузишин обнаружил в пятидесяти метрах от летнего кафе,
чуть ниже того места, где дорога, углубляясь в лесопарк, делает кольцевой
поворот. Ночью это место не освещается, и лежащего на обочине человека
можно было заметить только при свете фар проезжающих мимо автомобилей.
Мужчина лежал головой к дороге, уткнувшись лицом в землю и привалясь боком
к дереву. Его тело было испачкано землей. Создавалось впечатление, что он
полз от обрыва, пытаясь достичь дороги, но силы оставили его.
Сперва Кузишину показалось, что человек пьян (близость ресторана и
кафе наталкивала на такую мысль), и то ли сам разделся в состоянии
алкогольного умопомрачения, то ли над ним, пьяным, кто-то зло подшутил.
Однако, всмотревшись пристальнее, он заметил кровь на щеке лежащего, а
затем обнаружил рану у него на виске. Кузишин наклонился над раненым, взял
за плечо и едва не одернул руку - тело было холодным. Инспектор решил, что
мужчина мертв. Тем не менее, опустился на колени, припал ухом к мокрой
спине, чуть ниже левой лопатки и вскоре уловил слабые удары сердца.
Остановив разворачивающееся на "петле" такси и высадив из него
пассажира, Кузишин с помощью водителя втащил раненого в салон, уложил на
заднем сиденье, примостился рядом, коротко бросил водителю:
- В первую городскую больницу! Жми в темпе под любой знак, я отвечаю.
Однако на площади перед рестораном изменил первоначальное решение:
велел водителю затормозить, окликнул старшину Швачко, в двух словах
объяснил ситуацию, посадил на свое место, и еще раз наказав водителю ехать
как можно быстрее в больницу, направился к служебному "Москвичу".
Связавшись по радио с дежурным по городу, Кузишин доложил о происшедшем,
после чего поставил свою машину поперек дороги при выезде с площадки и
объявил по громкоговорящей связи о временном запрещении движения. Вскоре к
ресторану прибыла оперативно-розыскная группа во главе с начальником
Шевченковского уголовного розыска капитаном Мандзюком.
Вот, собственно, все, что он может доложить...
