заставить ее прийти ко мне. Для этого надо было сосредоточиться на чем-то
одном.
Эмоциональная память - память чувств. Она ярче, цепче других
памятей... Какие сильные чувства я мог пережить в свое время? Радость,
страх, восторг, отчаяние. Эти чувства я познал еще ребенком. А какие
страсти волновали меня в семнадцать лет? - Любовь: женщина, которую я
любил когда-то. Тонкие ухоженные руки, длинные гибкие пальцы, черные, как
ночное море, волосы, чувственные губы...
- Ты хочешь слишком много, дружочек. Не забывай, что я замужем... Я
неправильно поняла тебя?.. О-ля-ля, что за милая лирика! Это из какого
фильма? И что же делает герой затем?.. Ты что, спятил?! А ну отпрянь! Тоже
мне, Ален Делон нашелся. А вот дуться не надо - надо соображать: сейчас
вернется тетя Даша...
Что-то не похоже на любовь. Какая-то интрижка, скорее всего со
скучающей квартиранткой-дачницей, из тех, кто летом снимал у тети Даши
крытую веранду.
...Длинноногая девчонка, задорно смеясь, бежит по мокрому береговому
песку. Босые загорелые до черноты ноги словно парят над белой пеной
морского прибоя. Запрокинутая назад голова, развевающаяся по ветру
густоволосая грива.
- Догоняй, слабосильный!
Это из детства. Это я должен помнить. Но я помню только задорный
смех, худенькую гибкую спину, крепкие босые ноги и волосы, развевающиеся
по ветру, словно пиратский флаг, наподобие того, что мы с Юркой Томчуком
сшили из старой дядипетиной форменки. Этот флаг мы поднимали на корме
ялика, когда уходили на нем за Песчаную косу. Юрка был Флинтом, я -
одноглазым Билли Бонсом до тех пор, пока черногривая девчонка не выдала
нашей тайны дяде Пете, который не замедлил надрать мне уши...
Не то. Явно не то!
...Светловыкрашенная парная гичка стремительно несется по заливу.
Ощущение скорости, единение своего тела с несущейся по воде лодкой,
упругой силы мышц, свежего плещущего в лицо ветра рождает веселый задор.
"Берег, принимай обломки кораблей, разбитых в прах! Не забудут нас потомки
- подвиги морских бродяг!" - горланим мы с Юркой, дружно налегая на весла.
За моей спиной на носу гички сидит длинноногая, модно подстриженная девица
в морском бушлате, любезно одолженном ей дежурным по лодочной станции и
тотчас же наброшенном на мокрый купальник. Девица полна чувства
собственного превосходства - гичку нам дали только благодаря ей - и
снисходит к нам лишь тем, что то и дело подает команды, щеголяя при этом
матросскими словечками:
- Налегай, салажата! Самый полный! Курс на зюйд. Так держать!
Это уже не детство, но еще и не взрослость - для девицы в бушлате, на
которую заглядываются крутоплечие парни из яхт-клуба, мы с Юркой не более
как салажата - мелюзга. Впрочем, меня девица отмечает особо: время от
времени, как бы невзначай, толкает в спину мокрым коленом. То ли задирает,
то ли заигрывает - я еще не понял. Но даже если заигрывает, то это только
так - от нечего делать. Где уж мне, восьмикласснику, тягаться с
молодцеватыми яхтсменами! И все-таки я хочу заглянуть ей в лицо, узнать
ее. Но я сижу к ней спиной и изо всех сил работаю веслами - мокрая коленка
предупреждает: не смей оглядываться, пожалеешь...
Скоро полночь, а я все еще насилую свой мозг. Чертовски болит голова,
но это не останавливает меня. Я должен вспомнить или рехнуться - другого
выхода нет. Что-то подсказывает, что я на верном пути, надо сделать лишь
очередное усилие, и стена забвения пошатнется, а затем рухнет... Мешает
свет настольной лампы: режет, щиплет глаза. Надо выключить лампу, что
стоит на тумбочке, перебороть страх перед темнотой - обычно лампа горит
всю ночь... Почему я боюсь темноты? Не в ней ли осталась моя утраченная
память? Значит, в моем прошлом есть нечто такое, о чем я, нынешний, не
хочу вспоминать, против чего восстает мое подсознание? И все-таки я не
отступлю... Ну вот погашен свет, опущена штора. Темно, хоть глаз выколи.
Меня берет оторопь, но я креплюсь, стараюсь не думать о темноте - только о
той женщине. Ну, покажись хотя бы раз - я узнаю тебя, черноволосая...
- Зачем я тебе? У тебя есть Лилечка - милая девочка, с которой ты
смотришь на звезды, - насмешливо звучит манерно растянутый голос.
- Я хочу видеть не звезды - тебя.
- А как же Лилечка?
- Это больничный флирт, не больше. Хочу видеть тебя.
- Только меня?
- Только.
- Что ж, смотри!
Черное покрывало волос падает на опущенные плечи, дерзко вздыбленную
грудь, втянутый живот...
- Насмотрелся? Так вот, будет тебе донкихотствовать, Мишенька, не в
такое время живем. Смотри на вещи реально, иначе проглядишь себя -
настоящего. Ты всегда выдумывал: себя выдумывал, свою любовь ко мне. А
выдумкой жить нельзя. Доказательства? Ты уже забыл меня. Разве не так? И
себя, выдуманного, забыл. А какой ты настоящий, знаю только я. Но я не
скажу тебе, сам разберись...
Это она - нет сомнений - женщина, которую я любил. Вот только лица не
могу разглядеть - все вижу, а лицо она прячет за покрывалом волос. И голос
незнакомый: равнодушный, глухой, не ее это голос. Но главное в другом: по
существу я еще ничего не знаю, ничего не вспомнил об этой женщине. А она
уже отступает, уходит в темноту...
Боль в виске становится невыносимой. Нет сил даже крикнуть, позвать
дежурную медсестру. Надо зажечь свет, встать, выйти в коридор. Но я не
могу дотянуться до выключателя: темнота стала весомой, тяжелой, она
придавила меня, сковала руки, как тогда - в том проклятом тоннеле."
...По узкому, как простенок, коридору неуверенно, наощупь пробирались
люди. Натыкаясь в темноте на мальчика, они извинялись или ругали его за
то, что он стоит в проходе, путается под ногами. Он бормотал что-то в свое
оправдание, втайне надеясь, что кто-нибудь поймет, как страшно и плохо ему
сейчас: остановится, погладит его. Но люди проходили мимо, им было не до
него.
Вагон качнулся, подался вперед, одновременно кренясь набок. Снова
послышался скрежет металла, звон стекол, задрожал пол.
Мальчик ухватил чью-то ногу, вцепился в нее. Нога была худая, но
сильная, она уверенно стояла там, где ее поставили, слегка пружиня крепким
обтянутым джинсами бедром. У мальчика затеплилась надежда: его не
выругали, не оттолкнули. Правда, ласкать, утешать не стали, но он уже не
претендовал на это, лишь бы не быть одному.
Высокий, манерно растянутый голос произнес насмешливо:
- А ты хорошо сориентировался, дружочек!
Несмотря на насмешку, в голосе проскользнули участливые нотки, и это
приободрило мальчика. Но страх не пропал, лишь отступил, притаился
неподалеку, готовый снова нахлынуть: сжать сердце, подломить коленки. Так
продолжалось долго, очень долго - он даже не представляет, сколько времени
прошло - час или годы.
- Ну что, так и будем стоять, ждать у моря погоды? - наконец не
выдержала женщина, чей голос загустел, стал ниже разом на несколько тонов,
словно охрип от простуды.
Не дождавшись ответа, она шагнула в темноту. Он удержал ее, стал
урезонивать, приводя, как ему показалось, достаточно веские доводы.
- Не нуди - надоело! - раздраженно перебила женщина. - Я сделаю так,
как сказала, потому что так хочу... Ну и катись, тебя никто не держит. Это
ты всю жизнь держался за меня!
Он возмутился, ударил ее по лицу. На какой-то миг похолодел - как он
мог, как посмел ударить ее! Но возмущение было сильнее укора совести и,
позабыв о страхе, он пошел в темноту. Назло всем, и, в первую очередь
себе. Пошел наугад, поскольку не знал дороги, не знал, куда и зачем идет.
И случилось то, что должно было случиться, чего он уже не боялся - даже
хотел: на него обрушилась боль, да такая, что не продохнуть - вонзилась в
висок, сдавила голову, вытеснила все другие ощущения...
10
По данным МПС в интересующий Валентина период в тоннелях не было
крушений поездов. Нигде. Валентин дважды разговаривал по телефону с
заместителем главного ревизора по безопасности. Тот доказывал, что такие
крушения практически исключены, во всяком случае за последнюю четверть
века таковых на дорогах страны не было. Валентин позволил усомниться в
достоверности этих сведений, что возмутило заместителя главного ревизора.
- Вы рассуждаете о вещах, о которых не имеете понятия! О любом
крушении, а тем более о крушении пассажирского поезда, нам докладывают
незамедлительно. - Очевидно, поймав себя на горячности, он сбавил тон,
сказал уже миролюбиво: - "Возможно, имел место сход вагона без тяжелых
последствий. О таких сходах нам, чего греха таить, - не всегда
докладывают. Тем не менее служебное расследование таких случаев
руководители дорог проводят неукоснительно, а материалы расследований
всегда можно найти в архивах управления дорог..."
В двух управлениях Валентин не нашел и намека на какие-либо
происшествия в тоннелях. Ревизоры по безопасности беспрекословно
раскладывали перед ним свои архивы - они уже получили соответствующие
указания, но загодя пожимали плечами или разводили руками - дескать,
такого не было и не могло быть. В управлении третьей дороги в большом
южном городе дорожный ревизор - пожилой степенный человек, подобно своим
коллегам, положил перед Валентином пожелтевшую от времени архивную папку и
так же, как его коллеги, развел руками. Но затем наморщил лоб:
- В августе 196... года на Юго-Западном отделении был сход нескольких
вагонов пассажирского поезда в тоннеле по причине уширения пути, -
разглаживая пальцами набежавшие на выпуклый лоб морщины, вспомнил ревизор.
- Однако этот случай вряд ли заинтересует вас. Машинист локомотива,
помнится, своевременно обнаружил сход, применил экстренное торможение, чем
предотвратил возможные тяжелые последствия. Если желаете убедиться,
поезжайте в отделение дороги, посмотрите материалы служебного
расследования...
Валентин так и сделал. Прибыв на место, он первым делом зашел к
начальнику линейного отдела транспортной милиции, поделился своими
проблемами. Начальник линоотдела озабоченно поскреб затылок:
- Своих дел невпроворот, а тут еще вы. Но так и быть, дам вам
толкового парня. - И тут же крикнул секретарю: - Тося, лейтенанта Пирумяна
ко мне!
Пирумян оказался коренастым крепышом с буйной копной смоляных волос и
меланхолическим выражением выпуклых темно-карих глаз. Его франтовские в
ниточку усики, цветастая рубашка навыпуск и надетые на босу ногу сандалии
не внушали доверия. К тому же он сразу попросил называть его Рафиком. Но
Валентин решил не спешить с выводами о деловых качествах нового помощника,
хотя от предложения подкрепиться для начала в шашлычной отказался наотрез
к явному неудовольствию Рафика.
В отделении дороги, где Валентин без толку переворошил целый ворох
документов, Рафик скромно помалкивал. Не стал он разговорчивей и на улице,
пока Валентин не согласился отведать шашлык. Тактика была выбрана
правильно: в шашлычной Рафик оживился и, опередив Валентина, заказал
шашлыки, вино.
- Красное сухое вино - запаха не будет, голова не болит, стоит
недорого - предвидя возражение гостя, скороговоркой сказал Рафик. - Его
даже космонавтам дают, мне дядюшка Арно говорил. А дядюшка Арно все знает
- он кассиром на вертолетной станции работает.
Валентин решил не спорить. Запротестовал только, когда после первой
порции шашлыка последовала вторая.
- Невкусный шашлык? - обеспокоился Рафик.
- Вкусный, но...
- Никаких но! - закричал Рафик так, словно ему наступили на мозоль. -
