следовало защитить, но, к сожалению, защитнику требовалось защищать ее от
самого себя!
И вот получалось, что этот болтун, которого давным-давно отправила к
Марене ордынская пуля, все-таки прав, а он, Репня, никогда не
сомневавшийся в собственной правоте, ошибался.
Паче того, получалось, что в данном конкретном случае отец был прав и
насчет волшебников. Конечно, по большому счету чародея Смороду счастливым
ни за что не назовешь, но именно в его доме живет сейчас единственная
необходимая Репне женщина. И хотя ревности Репня не испытывал - это было
бы совсем сумасшествием, испытывать ревность по отношению к чародею
Смороде, - но факт оставался фактом: при всем при том, что Свет Сморода не
был мужчиной, единственная в подлунной необходимая Репне женщина была
рядом с этим кастратом. И это уязвляло Репню до невозможности. Он
чувствовал себя так же, как чувствовала бы себя лежащая на тарелке
нарезанная ломтиками и украшенная зеленым горошком наинежнейшая и
наивкуснейшая ветчинка, которой записной гурман предпочел вдруг кусок
говна.
За этими размышлениями Репня обнаружил, что шагает к дому своего
закадычного приятеля Вадима Конопли. Вадимов батюшка был известным всей
Словении - да и не только Словении! - купцом, и, наверное, был бы очень
счастлив, если бы его единственный младшенький (у старшего Конопли было
еще пять дочерей) пошел по стопам отца.
Но Мокошь рассудила иначе. Сначала у Вадима обнаружился Талант, и
сына пришлось отдать в школу волшебников. Потом сына из волшебников
вышибли, но стать купцом он уже не пожелал. Вместо этого заделался врачом
и связался с таким же, как и сам, неудачником по имени Репня Бондарь.
Конечно, врач - дело справное, и, когда они работают щупачами, эта работа
тоже нужна княжеству. Да только знаем мы, кого они там и за какие места
щупают! Женились бы, как все добрые люди, и щупали себе!..
Именно так старый Конопля отзывался о сыне и сыновнем приятеле -
Вадим не раз рассказывал о батюшкиных словах своему другу. Впрочем, друзья
прекрасно понимали досаду Конопли-отца - старость пришла, а дело передать
некому, потому что из пяти зятьев тоже нет ни одного по торговому делу,
все ратники да фабриканты. Репня знал даже больше: старый Конопля пытался
привадить сына к родовому делу, но торговле надо учить сызмальства, а не
тогда, когда парень уже думает, как бы к служанке под наперсенник залезть
да стаканчик-другой в соседнем кабаке пропустить.
Так и не получился из Вадима Конопли купец, зато собутыльник вышел
отменный. И дело не в том, что у него всегда водились деньги - Репня и сам
зарабатывал прилично, а пил далеко не каждый день, - а в том, что Вадим
всегда понимал своего приятеля. Был он на пять лет помоложе, точно так же
неудачно женат - правда, без ребенка, - и, подобно Репне, относился к
женщинам как к простынкам и наволочкам.
В общем, дружились два приятеля душа в душу.
Когда Репня появился на пороге, прислуга Коноплей встретила его
достаточно милостиво (служанки вели себя по отношению к Бондарю прохладно
лишь на глазах у Вадимовых батюшки и матушки), потому что друг младшего
хозяина всегда относился к ней со вниманием.
Вадим уже позавтракал: в купеческом доме вставали и завтракали рано.
- С Паломной седмицей вас!
- С Паломной седмицей вас!
- Айда напьемся? - без обиняков предложил Репня.
Вадим оттопырил нижнюю губу:
- С какой стати, в такую-то рань?! Поехали лучше в Перынь, с девками
в Ильмене потискаемся.
- Нет! - Репня сумрачно взглянул на приятеля, и тот сразу понял:
другу плохо. - Еще вся седмица впереди, успеем натискаться. А ныне айда
напьемся!
Раз другу плохо, друга надо выручать. И Вадим пожал плечами:
- Айда!
Часа не прошло, как они уже сидели в кабаке "У Рыбника": питейные
заведения своего отца Вадим ввек не посещал, небезосновательно
предполагая, что в подобных случаях о его похождениях слишком быстро
станет известно любезному родителю.
Когда под балычок да под маринованные огурчики (любимая Вадимова
закуска) пропустили по первой да по второй, Вадим озаботился излечением
друга от душевной боли.
Пока под заливную телятину да под стерляжью уху пропускали по третьей
да по четвертой, Репня поведал другу о своих сердечных ранах.
Вадим размышлял в течение пятой и шестой, которые пропускались под
иберское блюдо шаш-лык. А потом сказал:
- Подождите! Вы молвили, он - чародей?
- Да, - согласился Репня. - Из крупных. Светозар Сморода.
- Так чего же вы волнуетесь! - удивился Вадим. - У него к ней
какое-то дело, но всякое дело, каким бы важным оно ни было, рано или
поздно заканчивается. И тогда она будет вашей.
Пропустили по седьмой - под расстегайчики.
- Мне всегда было интересно, - сказал Вадим заплетающимся языком, -
что общего между этим пирожком и женским сарафаном.
- То, что мы с вами ни печем расстегаи, ни носим их, - сказал Репня,
поелику его этот сложный вопрос совершенно не интересовал.
Потом пропустили по восьмой и по девятой - уже ни подо что. А потом
Вадим сказал:
- Поехали, отберем ее у него.
- Кого? - не понял Репня.
- Вашу Веру у вашего Света, - сказал Вадим. - Или вашу Свету у вашего
Вера.
План похищения Веры и Светы они обсуждали под какую-то и под
какую-то, пропущенные подо что-то и подо что-то.
- Вам будет Вера, а мне Света, - сказал Вадим.
И только тут Репня почуял неладное.
- Подождите-ка, - сказал он. - Какая Света? Ее зовут Вера, а Свет -
это он.
- А-а-а?! - удивился Вадим. - Что же вы мне сразу не сказали? Свет
мне не нужен, я не жопочник. К тому же вы молвили, он волшебник? От
волшебников надо держаться дальше, чем от венца. Но ее мы все равно
отберем!
Они вроде бы расплатились и вроде бы сели в экипаж Конопли. Но
поехали не к дому Смороды - это Репня помнил точно, потому что через
Вечевой мост они не переезжали, а через Гзеньский их бы кучер и сам не
повез: эти ребята не ездят в Тверь через Урал. Похоже, они просто
проветривались, раскатывая недалеко от дома Конопли. А может, и вовсе
по-прежнему сидели в кабаке.
Потом вдруг оказалось, что Репня в карете, но Вадима рядом нет, а на
улице уже вечер. Репня открыл переднее окошечко и спросил кучера (кучер
вроде бы был Коноплев):
- А где ваш хозяин?
- Остался дома, - сказал с улыбкой кучер. - С Паломной седмицей вас!
Странно, подумал Репня. Разве он не поздравлял меня утром?
Он хотел спросить, куда они направляются, но задать такой вопрос
означало признаться, что он ничего не помнит. Поэтому Репня стал
внимательно смотреть в боковое окно. И вскоре сообразил: они едут к его
дому.
Это было жутко. Куда-куда, а домой Репне не хотелось совершенно. Уж
лучше на виселицу, чем в эту опостылевшую до невозможности пустую
светелку.
- Послушайте, любезный! А нельзя ли еще чуть-чуть покататься? Боюсь,
я должен немного проветриться. - Репня подмигнул кучеру.
- Отчего же нельзя? - Кучер подмигнул в ответ. - Хозяин сказал, я в
полном вашем распоряжении на весь сегодняшний вечер.
И снова стучали по мостовой копыта лошадей, снова пробирались мимо
окон экипажа фонарные столбы. А по тротуарам гуляли разряженные люди, но
на них Репне было наплевать. Как наплевать было и на встречные экипажи.
Тех, кто ездит в каретах, он никогда не любил, а те, кого он любил,
никогда не ездили в каретах.
А потом они вдруг оказались около Вечевого моста, и Репня все
вспомнил.
- Послушайте, любезный. Давайте прокатимся по Торговой набережной и
вернемся через Гзеньский мост.
- Как скажете!
Когда они свернули на Торговую набережную, Репня приспустил на правом
окне занавеску и под ее защитой проводил взглядом дом ненавистного
Светозара Смороды. Вон там, за украшенным литой решеткой окном, томилась
та, с которой он с удовольствием прокатился бы сейчас в карете. Но между
ним и ею стоял ненавистный кастрат.
Репня отвернулся и пересел к левому окошку, взглянул на искрящийся в
вечернем солнце Волхов.
И увидел ИХ.
Они неспешно топали по набережной. Она доверчиво опиралась на его
десницу и с улыбкой что-то ему говорила. А он, прямой, аки лом проглотил,
и важный, словно наследник Великокняжеского престола, индюком вышагивал
ошуюю от нее. Десницу он держал так, будто нес в ней корзинку с яйцами,
кастрат поганый, а эта сука заглядывала ему в рожу да все чесала
несчастным своим язычонком.
И вдруг она вздрогнула. Повернула голову. Бросила взгляд в окошко
проезжающей мимо кареты. Репня отшатнулся и прижался к спинке сиденья.
Словно его застукали подсматривающим в окошко бани, когда там моются
женщины...
Он отважился заглянуть в заднее окошко только через минуту. Эти двое
так и шагали по тротуару, непринужденно болтая друг с другом. Сука
по-прежнему смотрела на своего псевдокобеля. Но время от времени не
забывала поглядывать и вслед уезжающей карете.
А у Репни вдруг появилось ощущение, что весь сегодняшний день был
предопределен богами. В том числе и эта нежданная встреча.
20. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА
Сколь Забава себя помнила, она всегда кого-то любила.
Первые воспоминания о своей жизни относились у нее годам к трем, и
тогда она любила маму.
Лет в пять она стала любить соседского мальчишку по имени Акиня, сына
тети Любы, на которого ее мать, уходя по своим делам, оставляла дочку.
Акиня был лета на три старше Забавы, и девочка, не отдавая себе отчета,
отводила ему в своей жизни роль неизвестного ей отца. Акиня защищал ее от
уличных собак и чужих мальчишек и даже кормил холодным обедом, но он же,
при малейшем неповиновении с ее стороны, отвешивал девочке увесистую
оплеуху. А порой, заведя подопечную в укромное местечко, Акиня заставлял
ее снимать штанишки и показывать ему то, что внутри них скрывалось.
Ведомая просыпающимся безошибочным женским инстинктом, Забава обычно
сопротивлялась этим поползновениям, однако этот же инстинкт подсказывал
ей, что сопротивление не должно быть долгим. Акиня увлеченно рассматривал
открывающуюся картину, потом начинал смеяться и показывал ей то, что, по
его мнению, должно иметься у настоящего человека.
Наверное, эта разница между двумя, как ему казалось, в остальном
чрезвычайно похожими друг на друга существами изрядно занимала Акиню,
потому что однажды он и вовсе принялся ковыряться у Забавы щепочкой, за
что был тут же нещадно избит некстати подвернувшейся матерью.
Эпизод с избиением так врезался в память девочки, что не однажды
снился ей по ночам. В ее представлениях о жизни Акиня был
сверхъестественным существом, и, пока тетя Люба наказывала сына, Забава
верещала так, что на дочкины вопли прибежала Светозара Соснина. Женщины,
полагая, что Забава вопит от физической боли, всыпали Акине добавочную
порцию горячих. Наконец Забава сообразила, что крик только прибавляет
мучений ее кумиру, и замолкла.
А потом, жалея Акиню, стала снимать штанишки уже безо всякого
сопротивления.
Наверное, продолжайся жизнь своим чередом, Забава вышла бы за Акиню
замуж и народила бы ему уйму детей, но смерть матери круто изменила судьбу
девочки, и от Акини остались лишь редкие сны...
Попав в приют, Забава стала любить мать Заряну: ведь мать Заряна
заменила ей и маму, и тетю Любу, и даже Акиню. И именно мать Заряна
научила ее быть женщиной. Но своенравие отобрать не сумела. Впрочем,
