Фэнтези - Романецкий Н.

Убьем в себе Додолу

                           Николай РОМАНЕЦКИЙ

                           УБЬЕМ В СЕБЕ ДОДОЛУ


                                                    Все так же было Слово,
                                                    и Слово было у Бога...
                                                          Платон Вершигора
                                                       "Новое приишествие"



                                  ПРОЛОГ

           ВЕК 75, ЛЕТО 71, 28 ДЕНЬ ТРАВНЯ (28.05.1963г. A.D.)

     Сказать, что Владимир Сморода, посадник старорусский, находился не  в
своей тарелке, значит не сказать ничего. Попробуйте-ка совладать с  собой,
когда вам предстоит разлука с  единственным  сыном.  Да  и  Дубрава,  жена
посадника, успокоения в сердце мужа отнюдь не вносила.
     - Све-е-етушка! - выла она. - Стри-и-ижик мой ясный!  Да  куда-а-а  ж
вас, родненького, забира-а-ают?! Да как же я без вас жи-и-ить буду!
     Вокруг Дубравы металась взволнованная челядь.
     Самого Света в палате не было, он находился  в  своей  комнатке,  но,
слыша вопли матери, наверняка  точил  слезы.  Впрочем,  для  девятилетнего
пацана он плакал на удивление тихо.
     Посадник набычился, цыкнул  на  супругу.  Та  словно  и  не  слышала,
продолжала причитать, терзая тонкими перстами льняные кудри:
     - Све-е-етушка, родненький!.. Сироти-и-иночка моя ненаглядная! -  Она
повернулась к мужу. - Отец, да как же мы без внученьков-то на старости лет
останемся? Пощадите, родименький!
     Посадник, сам с трудом сдерживающий слезу, не выдержал и вспылил:
     - Да помолчите вы! Нешто моя вина, что вы токмо на  единого  способны
оказались?
     Крикнул  и  устыдился  злобства   своего:   Дубрава   была   женщиной
узкостегной, и девять с  лишком  лет  назад  чрево  ее  с  большим  трудом
выпустило первенца.  Врачи  едва  спасли  роженицу,  опосля  чего  супруги
обоюдным советом решили, что больше у них детей не будет.
     Дубрава  замолкла.  Очи  ее  гневно  сверкнули.   Посадник   тут   же
пробормотал виновато:
     - Простите, матушка! Не со зла я... Да и не зависит от меня ничего  -
вам ли не знать...
     Дубрава вновь заголосила, а посадник опрометью кинулся вон из палаты.
Вытер  тыльной  стороной  ладони  сбежавшую-таки  слезу  и  отправился   в
зеркальную.
     В зеркальной не было окон,  и  дежурный  колдун  сидел  в  полумраке,
который не могли разогнать неяркие огоньки светилен.
     Поверхность волшебного зеркала отливала девственно-серым.
     -  Свяжите  меня  со  столицей,  -  сказал  посадник,  -  с  палатами
Кудесника.
     Дежурный кивнул, проделал руками пассы, прошептал заклинание. Наука в
последнее время добилась немалых успехов, и работать с волшебным  зеркалом
теперь мог чуть ли не отрок.
     Когда поверхность зеркала осветилась, дежурный уступил посаднику свое
место.
     На связи был  Всеслав  Волк,  секретарь  нового  Кудесника.  Посадник
хорошо знал Всеслава. Поздоровались, перекинулись парой ничего не значащих
любезных фраз. Потом посадник спросил:
     - Всеславушка, мне уже назначено?
     - Да, - кивнул секретарь. - Сегодня, в восемнадцать часов. Я как  раз
собирался вам об этом сообщить. Что Дубрава?
     - Плачет.
     Всеслав понимающе покивал, но ничего не сказал: слов утешения в  этой
ситуации не существовало. Жаль, конечно,  старорусского  посадника  и  его
жену, но закон есть закон. Придется им встречать старость без внучат.  Или
решиться на второго ребенка.
     Поговорили еще немного и распрощались. Зеркало медленно посерело.
     Посадник уступил место дежурному и посмотрел  на  часы,  висящие  под
светильней. Чтобы успеть ко  времени  аудиенции,  надо  было  отправляться
трехчасовым поездом. Время еще  есть,  но  немного.  И  слава  Сварожичам!
Долгие проводы - лишние слезы...
     - Закажите мне купе первого класса на трехчасовой поезд.
     Дежурный тут же повернулся к зеркалу. Посадник покусал губы  и  вышел
из зеркальной. В коридоре ждал эконом.
     - Заложите коляску к двум пополудни, -  распорядился  посадник.  -  И
передайте мамкам, что Свет должен быть собран к этому же часу.
     Эконом, хорошо понимающий душевное состояние хозяина, молча кивнул.
     Посадник посмотрел ему вслед и отправился в комнату сына.
     Свет сидел за письменным столом. Когда открылась дверь, вскочил,  но,
узрев отца, снова сел, ссутулился. Посадник подошел к нему, положил ладонь
сыну на макушку. Пшеничные волосы Света, в отличие  от  кудряшек  Дубравы,
были прямыми.
     - Чем заняты, сынок?
     - Рисую Змея-Горыныча.
     Свет  поднял  голову.  Карие  глаза  блестят,  полные  материны  губы
подрагивают, но держится.
     - Уезжаем в два часа.
     Свет низко склонился над столом, заводил  по  рисунку  карандашом.  И
вдруг на бумагу упали две крупные прозрачные капли.
     - Что вы, сынок? - Посадник взлохматил шевелюру сына. - Не на век  же
расстанемся!
     Покривил душой, но ведь не скажешь  правду  девятилетнему  мальчишке.
Увы, сегодня сын станет отрезанным ломтем, и ничего не поделаешь  -  закон
есть закон... Но все еще жила  в  душе  надежда,  что  вышла  ошибка,  что
вернутся они к ночи в Старую Руссу вдвоем.
     Посадник  смял  десницей  колючую  бороду,  прижал  к  животу  голову
плачущего сына.
     - Выше нос, Светушка!.. Не к лицу мужчине лить попусту слезы!
     Голос  звучал  фальшиво-весело,  но  все-таки  не  дрожал.   Посадник
дождался, покудова сын успокоится, и вышел из светлицы.
     Дубрава все еще сидела в палате, потряхивала кудряшками.
     - Уезжаем в два часа.
     Дубрава снова зарыдала в голос, но тут же взяла себя в руки.  Встала,
выпрямилась перед мужем, стройная, как былинка, прижалась к широкой  груди
посадника. С минуту постояли так. Потом Дубрава вытерла слезы и сказала:
     - Пойду распоряжусь насчет обеда.
     Посадник  облегченно  вздохнул:   жена-таки   сумела   справиться   с
собственной слабостью. Впрочем, иного он и не ожидал -  Дубрава  Смородина
была слаба статью, но не духом.
     А за обедом она и  вовсе  держалась  молодцом.  Шутила,  рассказывала
сыну, как будет навещать его, врала уверенно и увлеченно  и  аж  носом  ни
разу не шмыгнула. Обманутый поведением матери, Свет оживился,  обрадованно
встретил известие, что поедут они поездом. Посадник тоже старался быть  на
высоте, поддразнивал сына, без устали сыпал шутками.  Дубрава  старательно
смеялась, хотя шутки мужа и выглядели слишком натужными.
     Дубрава не разрыдалась, даже когда сын и муж сели в коляску.  Шикнула
на завопивших мамок, осознавших наконец, что они потеряли свое  сокровище.
И лишь когда коляска завернула за угол, посадница позволила себе дать волю
слезам.


     Кудесник  Остромир,   глава   Колдовской   Дружины   Великого   князя
Словенского, вернулся от Рюриковича не в лучшем настроении.  Святослав  IX
был  весьма  озабочен  предстоящим  празднеством,   и   Кудесник   понимал
озабоченность Великого князя. Конечно, организация доставки  паломников  в
Перынь - дело волхвовата и министерства транспорта. Конечно, наблюдение за
паломниками - дело  волхвовата  и  министерства  безопасности.  Но  и  без
дружинников ни Верховный Волхв, ни министры не обойдутся. А у  чародеев  и
без того хватает персональных обязанностей. Стало быть, Колдовской Дружине
и лично ему, Кудеснику, придется поломать голову, как и про обычную работу
не  забыть,  и  интересы  безопасности  страны  обеспечить.  А   Рюрикович
беспокоится не зря - при летошнем паломничестве было разоблачено  изрядное
количество лазутчиков, и надеяться, что ныне их будет меньше,  -  означает
лишиться государственной мудрости.  Тем  паче  что  варяжских  шпионов  по
внешнему виду не выделишь - ликом они от словен не отличаются, не ордынцы.
Впрочем, в Орде европейцев тоже хватает... Да еще ляхи с балтами. Да  и  о
братьях наших киевских забывать не надо - братья они токмо  против  общего
врага, а в обычные времена всяк свой интерес блюдет.
     Остромир тяжело вздохнул: предстоящий месяц обещает  быть  достаточно
суетным. Он сдул со стола микроскопическую пылинку и дернул за  сигнальный
шнурок, вызывая секретаря.
     Всеслав тут же появился на пороге, в руках папка для бумаг.
     - Что там у нас еще на сегодня?
     Всеслав приблизился, положил перед Кудесником папку:
     - В приемной  князь  Владимир,  старорусский  посадник,  с  княжичем.
Помните, я говорил?
     - Да, помню. - Остромир не спеша открыл  папку.  -  Пригласите  через
пять минут.
     Секретарь скрылся за дверью. Кудесник принялся просматривать бумаги.
     Талант в княжиче открыл сам посадник. Пару недель назад княжич,  взяв
в руки прадедову дуэльную шпагу, вдруг принялся  рассказывать,  как  князь
Ярополк Сморода дрался с оскорбителем прабабки. Никто княжичу эту  историю
ввек не поведывал, да  и  к  семейной  летописи  его  еще  не  подпускали:
маловат. И потому  посадник  сразу  заподозрил  необычное.  И  вспомнил  о
законе, позвал старорусского чародея Садка...
     За пять минут Кудесник успел прочесть  все  немногочисленные  бумаги,
содержащиеся в папке, и когда Всеслав  вновь  возник  на  пороге,  коротко
бросил:
     - Просите!
     Секретарь исчез, не закрывая двери, а Остромир сотворил  акустическую
формулу с-заклинания, встал из-за стола и  шагнул  навстречу  входящему  в
палату Владимиру. Следом за отцом на пороге появился  княжич,  и  Остромир
чуть не споткнулся. От неожиданности  застыл  на  секунду:  вокруг  головы
мальчонки сияла такая аура, какой он у детей еще ни разу не видел.
     Да, похоже, Садко не ошибся -  чародею  не  удалось  бы  совладать  с
княжичем. Тут без него, Кудесника, не обойтись, да и ему Серебряное Кольцо
понадобится.
     Владимир заметил удивление Остромира,  чуть  развел  руками:  таковы,
мол, дела. Кудесник опомнился, снова шагнул навстречу посетителям:
     - Здравы будьте, княже! И вы, княжич, здравы будьте!
     Усадил гостей в кресла, попросил принести для князя медовухи.  Самому
предстоящее  дело  приложиться  к  кубку  не   позволяло.   Заговорили   о
житье-бытье. В глазах  посадника  светилась  затаенная  надежда.  Остромир
незаметно приглядывался к мальчонке. Довольно крепенький, голубоглазый, на
голове шапка пшеничных волос. Хороший сын у князя. Был... Да,  жаль  отца!
Впрочем,  интересы  государства  выше  родовых   интересов   старорусского
посадника.
     Кубок с медовухой иссяк, иссяк и разговор. Княжич  вертелся  в  своем
кресле,  с  интересом  стрелял  по  сторонам  глазами.   Остромир   позвал
секретаря.
     - Проводите княжича. Я сейчас.
     И увидел, как потухла надежда в глазах князя. Посадник встал:
     - Ступайте с миром, Светушка. - Голос его  не  дрожал.  -  Слушайтесь
наставников, не позорьте отца с матерью. - Легонько прижал сына к  широкой
груди и через мгновение оттолкнул.
     Всеслав взял княжича за  руку,  вывел  через  заднюю  дверь.  Тут  же
вернулся, замер в  ожидании.  Посадник  понял,  хотел,  похоже,  протянуть
Кудеснику десницу, но не решился. Повернулся и, сопровождаемый  Всеславом,
опустив плечи, пошел вон из палаты.
     Когда он скрылся за дверью, Остромир открыл сейф,  достал  Серебряное
Кольцо и баклагу с Колдовской Водицей. Шагнул в заднюю дверь.
     Княжич сидел на кушетке, все так же стрелял по  сторонам  любопытными
голубыми глазенками. Увидев Кудесника, вскочил:
     - А где мой папа?
     - Вы ведь теперь не боитесь? - ответил вопросом на вопрос Остромир.
     - Нет, конечно! - воскликнул мальчик. - Княжичу негоже бояться!
     - Да, - согласился Остромир. - Княжичу негоже бояться.
     Сзади открылась дверь, вошел Всеслав, приблизился к мальчику.
     Остромир вскинул десницу, сотворил акустическую  формулу  заклинания.
Аура вокруг головы мальчика вспыхнула так, что на мгновение затмила сияние
светилен. Впрочем, сам княжич ничего  заметить  не  успел  -  Всеслав  уже
укладывал его обмякшее тельце на кушетку.
     - Экой силы Талант!
     - Да, - сказал Кудесник. - Разденьте его.
     Пока секретарь  освобождал  мальчика  от  одежды,  Остромир  пригасил
светильни. Каморка погрузилась в полумрак.
     - Готово, Кудесник!
     Остромир подошел к кушетке. Голенький княжич лежал перед ним -  глаза
прикрыты, руки вытянуты вдоль  тела,  перунов  корень  чуть  изогнулся  на
мошонке. Остромир открыл баклагу и побрызгал Колдовской Водицей  на  грудь
княжича.  Потом  надел  на  перунов  корень  мальчика  Серебряное  Кольцо.
Всеслав, чтобы не отвлекать Кудесника, собрал одежду княжича и скрылся  за
дверью. Остромир отступил на шаг от кушетки, собрался с силами и, впившись
взглядом в Серебряное Кольцо, сотворил акустическую формулу.
     Мальчик вздрогнул. Перунов корень его стремительно набух, превратился
в ствол. Обжимающее его кольцо полыхнуло холодным сиянием, и ствол тут  же
увял, корень принял первоначальную форму.  Колдовская  Водица,  испаряясь,
зашипела, засверкала огоньками.
     Кудесник пошатнулся, опустился на пол и прислонился спиной  к  стене:
заклятие выпило из него почти все силы. Впрочем, сегодня они ему больше не
потребуются.
     Открылась дверь, вошел Всеслав. Протянул Кудеснику кубок с медовухой.
Остромир единым глотком  опорожнил  кубок,  с  трудом  поднялся  на  ноги.
Мальчик по-прежнему лежал на кушетке, грудь  его  мерно  вздымалась  -  он
спал. Кудесник снял с его корня Серебряное Кольцо, кивнул секретарю.
     - Во имя сынов Семаргловых!  -  сказал  Всеслав.  -  Вопреки  чаяниям
Додолы!
     И принялся надевать на спящего бывшего княжича одеяние воспитанника.
     Мальчик вдруг зачмокал и громко сказал:
     - Мама...
     Остромир скрипнул зубами и, прихватив  баклагу  с  колдовской  водой,
покинул каморку.




                         ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СИЛА ЧАРОДЕЯ


         1. ВЕК 76, ЛЕТО 2, 22 ДЕНЬ ЧЕРВЕНЯ (22.06.1994г. A.D.)

     Утро   летнего   солнцеворота   было   солнечным   и    безветренным.
Отремонтированные к Паломной седмице  здания  неудержимо  хвастались  друг
перед  другом  свежевыкрашенными  фасадами,  рождая  на   лицах   прохожих
беспричинные на первый взгляд улыбки.
     Однако Репня  Бондарь  шел  сегодня  на  работу  далеко  не  в  самом
радостном настроении.
     Вечор он посидел с друзьями  в  трактире  и  потому  чувствовал  себя
сейчас не лучшим образом. Да и то, что  поведал  ему  за  чаркой  медовухи
Вадим Конопля, к веселью не располагало. А поведал ему Конопля о прошедшем
среди щупачей и мужей-волшебников слухе: якобы Кудесник изменил мнение  по
поводу своего преемника и считает теперь, что опосля его смерти руководить
Колдовской Дружиной должен Свет Сморода.
     Разумеется,  слух  этот  вполне  мог  быть  пустозвонством.  Но   мог
оказаться и истиной. Не секрет, что Остромир  в  последнее  время  изрядно
сдал, а стало быть, Марена уже бросила на него свой пристальный взгляд. Не
секрет и то, что Сморода набирает силу. Не случайно же многие из тех,  кто
поддерживал предыдущего кандидата в новые  Кудесники  -  Вышату  Медоноса,
стали брать сторону Света. Члены палаты чародеев хорошо чуют,  куда  ветер
дует!..
     Но слава Сварожичам, Остромир покамест жив, а что касаемо  Смороды  и
его преемства, так ведь преемник - еще  не  Кудесник,  а  пасть  в  глазах
Остромира  не  так  уж  и  трудно:  провали  разочек  дело,  и  от  твоего
кандидатства в миг одни рожки да ножки останутся.
     Размышляя таким образом, Репня шагал по столичным улицам - благо идти
было недалече, - внимательно разглядывая спешащих по своим делам  молодиц.
Женщины были его радостью и горем, источником наслаждения и  ненависти,  а
поелику он был мужчиной разведенным, то мог уделять  им  вполне  достойное
внимание. Тем паче что будучи врачом, уделять подобное внимание не так  уж
и сложно: они сами к тебе приходят, и многие  не  прочь  отблагодарить  за
поправленное здоровье особым образом. Хотя не будем себе лгать, говорит  в
них вовсе не благодарность, а надежда на то, что и от врача может родиться
дитя с Семаргловой Силой. Вера в подобную чушь среди женщин неиссякаема  -
ведь почти всякой хочется оказаться мамочкой такого ребенка!..
     Репня свернул с Шимской на Купеческую. Это  был  кратчайший  путь  от
дома, где он снимал светлицу с ванной, к площади Первого Поклона.
     В последние дни, накануне Паломной седмицы,  Репню  оторвали  от  его
привычных занятий - ведь он был не токмо врач, он был  одним  из  немногих
неудачников, которым Семаргл оставил  на  память  о  своей  Силе  хотя  бы
щупачество. И потому Репня ежелетошно привлекался к проверке паломников. А
кто может помешать щупачу в процессе работы пощупать некоторых паломниц  -
тех, кто помоложе да покраснее, - и вручную?
     Во всяком случае вчера через его кабинет прошла  такая  красотуля,  с
которой он был бы не прочь встретиться и еще раз. Повечерять  капельку,  а
может, и на  ночку  напроситься...  Жаль,  справку  о  состоянии  здоровья
паломницам приходится выдавать опосля первой же встречи, а на  продолжение
знакомства в такое время попросту  не  достает  времени  (каламбурчик!..).
Впрочем, особых причин расстраиваться тоже нет - не первая эта красотуля и
не последняя. Будут и сегодня такие -  справки  отсутствуют  у  многих,  а
поклониться  Святилищу  желают  все.  Хотя  для   повышения   собственного
авторитета в глазах властей ему не мешало бы нарваться и на лазутчика.  Но
тут как повезет - увы, лазутчиков среди паломников неизмеримо меньше,  чем
симпатичных девиц.
     Репня прошагал по пустой еще в этот час  площади  и  вошел  в  здание
Временной медицинской комиссии. У дверей его кабинета уже стояли несколько
человек - в рубищах паломников, но без ожерелий-пропусков на груди. Ранние
пташки... По каким-то причинам они явились к богам без  справок.  Впрочем,
его эти причины не касаются. Он должен осмотреть нуждающихся в пропуске  и
либо выдать им справку, либо сдать карантинной команде министерства охраны
здоровья. В общем, наше дело - прокукарекать, а там хоть и не рассветай!..
     Репня уселся за стол и принялся ждать дежурного  волшебника,  который
должен был заклинанием активировать  в  Репне  способности  к  щупачеству:
самому Репне на это потребовалось бы не менее получаса, но и в этом случае
его запала хватило бы не надолго.
     Дежурный волшебник оказался незнакомым - видимо,  прикомандированный,
один из тех, кого на эти дни  вызывают  в  столицу  из  удаленных  районов
княжества. Коротко поздоровался с врачом-щупачом,  сотворил  заклинание  и
отправился дальше. Репня с удовольствием посмотрел на  его  ауру,  которая
проявилась сразу, едва было наложено заклятье. Вернее, проявилась не  аура
- она сияла вокруг головы волшебника изначально, - проявились  способности
Репни видеть ее.
     Волшебник ушел, унеся с собой свою  ауру,  и  Репня  пригласил  зайти
первого из паломников. У него была аура обычного человека, и  интереса  он
для Репни не представлял ни с какой стороны. Тридцатипятилетний  мужичина,
здоровенный, как бык, слегка сексуально озабоченный, поелику за  неимением
денег  добирался  до  столицы  пешедралом  и  не   решался   связаться   с
паломницами, напуганный  россказнями  жены  о  венерических  заболеваниях.
Репня  выдал  ему  справку,  и  обрадованный  мужичина  умчался   получать
ожерелье-пропуск.
     После него в кабинет вошел еще один мужичина,  постарше,  потом  баба
лет пятидесяти, за нею еще один мужичина, и еще, и еще, и еще...
     И токмо часа через полтора опосля начала приема перед Репней  (в  нем
уже родилась злоба на судьбу) появилась первая девица. Девица была  весьма
хороша - настоящая куколка. Но сердце у Репни заколотилось не токмо от  ее
красы: вокруг головы паломницы  сияла  аура  стопроцентной  волшебницы.  И
скорее всего такая аура могла  быть  токмо...  как  оно  в  справочнике-то
говорится?... ага,  "результатом  наведенного  заклятья  с  целью  отвлечь
внимание проверяющих". С какой это стати настоящая волшебница явится  сюда
за справкой?...
     - Как вас величают, девица? - спросил Репня.
     - Вера.
     - Почему у вас нет справки?
     Девица молча пожала плечами.
     - Заплатить за справку есть чем?
     Девица ухмыльнулась. Взгляд ее был очень красноречив - так смотрят на
собеседника, когда хотят сказать ему: "Знаем мы, что у вас на уме!"
     Репня не на шутку обозлился. В этом кабинете на него еще никто так не
смотрел: паломники прекрасно понимали, что токмо от врача зависит, попадут
они в Перынь или наткнутся на рогатки карантинной  команды.  Жаловаться-то
бесполезно: врач всегда может сослаться на очередь и спешку.
     - Раздевайтесь!
     Девица взялась руками за подол своего мешка, легким движением скинула
рубище, и столько было в этом движении грации и  изящества,  что  в  Репне
мгновенно проснулся дух Перуна. Корень начал расти,  и  Репня  заерзал  на
своем стуле.
     Девица спокойно смотрела ему прямо в глаза. В ней не было ни  страха,
ни волнения. Аура по-прежнему казалась аурой волшебницы.
     Ах так, возмутился Репня. Ну погодите же!
     Он встал, вышел из-за стола, приблизился  к  паломнице.  Та  опустила
глаза и  тут  же  вновь  вскинула  их.  Теперь  во  взгляде  ее  появилось
любопытство: она заметила, как оттопырилась его левая  штанина.  И  он  не
удивился, когда в ее ауре возникло свечение Додолы -  розоватые  всполохи,
короной обвившие голову паломницы.
     - Значит, вам нужна справка? - спросил  Репня  дрогнувшим  голосом  и
подивился бессмысленности своего вопроса.
     Паломница опять не ответила. Она переступила с ноги на ногу  и  вдруг
томно, медленным движением, потянулась. Репня содрогнулся:  хотимчик  взял
его в клещи. Корень вырос в полноценный ствол, и паломница вновь  перевела
взгляд на левую штанину щупача. Ланиты ее порозовели.
     Она же видит в моей ауре свечение Перуна, запоздало догадался  Репня.
Если, конечно, она и в самом деле волшебница...
     Возбуждение нарастало. Ее плоть манила его, притягивала взгляд. Репня
сделал еще один шаг. Шаг этот был коротким и неуклюжим, врач подбирался  к
своей пациентке бочком, крадучись, словно сам того не желая.
     И тут в нем вновь родилась злоба:  как  смела  эта  красотка,  будучи
волшебницей, вести себя  спокойно  и  выдержанно.  Девице  должно  бояться
тронутого Перуном мужчину... А за злобой родилась и ненависть. Ведь  перед
ним стояла одна из тех, кем не сумел стать сам Репня. А буде и другая,  то
такая же, как та, что помешала ему сделаться одним из них.  А  как  мстить
таким, Репня знал хорошо.
     Однако торопиться он не стал. Подошел к лжепаломнице. Как истый врач,
наложил ладонь на ее лоб. Никакой порчи в ней, само собой, не было  -  это
ему стало ясно в то же мгновение. И никакого повода отказать ей в справке.
Если бы она была обыкновенной девицей. Но аура волшебницы...
     Что ж, проверим, какая вы волшебница, подумал он. Кричать-то в  любом
случае вряд ли станете!..
     Он взял ее за руку, подвел к кушетке.
     - Ложитесь на живот!
     И не дожидаясь, опрокинул ее на спину.
     Кричать она и в самом деле не стала.  Да  и  сопротивлялась  слабо  и
неубедительно. Только для проформы - я, мол, не из додолок...
     Перси  у  нее   были   очень   крепкие.   И   оказались   чрезвычайно
чувствительными: паломницу затрясло, едва он коснулся губами ее соска. Так
что он скинул штаны, уже не боясь,  что  она  вырвется.  А  войдя  в  нее,
обнаружил, что в ней нет ни капли девственности. Как и невинности.
     Она отвечала на каждую его ласку еще более изощренной лаской и быстро
довела его до конца.
     - Вот так-то! - пробормотал он, когда семя вырвалось из корня.
     Она взвизгнула и сжала его стегнами. Как настоящая, умудренная опытом
любви женщина.
     Но оторвавшись от  ее  тела  и  вновь  обретя  способность  видеть  и
размышлять, он обнаружил, что ее аура так и осталась аурой волшебницы.
     Он надел штаны и сел за стол, не сводя с нее  внимательного  взгляда.
Она поднялась с кушетки, бурно вздохнула, изящным  движением  натянула  на
гибкое тело рубище паломницы.
     - Вы выдали себя, - сказал  Репня,  поелику  аура  волшебницы  опосля
всего случившегося могла сохраниться лишь в одном случае:  буде  она,  эта
аура, была наведена настоящим волшебников  на  обычную  женщину.  И  стало
быть, он только что держал в объятиях лазутчицу. Или пособницу  лазутчика.
В обоих случаях это означало, что  он  наконец-то  поймал  врага.  Вернее,
врагиню...
     Тут  ему,  правда,  пришла  в  голову  еще  одна   возможность.   Эта
возможность была слишком маловероятна, чтобы  оказаться  правдой,  но  чем
Велес не шутит...
     Однако в любом случае  щупач  должен  поступить  строго  определенным
властями образом. К тому же, как ни мал был шанс, эта женщина вполне могла
оказаться тем самым "делом", которое мог провалить чародей Сморода.
     И потому Репня не стал  выписывать  паломнице  справку.  Он  еще  раз
посмотрел на ее ауру и потянул за сигнальный  шнурок,  вызывая  в  кабинет
дежурного стражника.


     Ночью Свету приснился сон, один из тех снов, от  которых  к  утру  не
остается ничего, кроме чувства острого сожаления. И хоть непонятно, к чему
относится это сожаление - то ли  к  содержанию  сна,  то  ли  к  свойствам
человеческой памяти, с успехом изгоняющей из себя большинство  сновидений,
но  настроение  такие  сны  не  улучшают.  А  вот  раздражения,  наоборот,
прибавляют. Тем более что вчера был один из двух тренировочных дней...
     Сегодня Свет встал, как всегда - в семь.
     День предстоял достаточно напряженный. Уже через час его будет  ждать
в зале кандидат в новые тренеры  по  фехтованию.  В  десять  надо  быть  в
Институте истории княжества - академик Роща хотел бы проверить гипотезу  о
том, что найденный при раскопках  под  Медведем  шелом  принадлежит  князю
Ярославу Мудрому.  В  полдень  собрание  в  палате  чародеев,  посвященное
предстоящей Паломной седмице. Паломная седмица, по  обыкновению,  принесет
Колдовской Дружине лишь дополнительные хлопоты. После обеда консультации в
родном Институте теории волшебства. А  ближе  к  вечеру,  в  восемнадцать,
ежеседмичное служение в храме  Семаргла  -  покровитель  колдунов  требует
своих жертв. Хотя бы с точки зрения затрат времени... Туда надо  съездить.
Обязательно. Боян уже и  так  косо  поглядывает,  поелику  Свет  пропустил
служение на прошлой седмице. К тому  же,  Верховный  Волхв  прав  -  среди
столичных мужей-волшебников (не говоря уже об отроках)  встречаются  самые
различные люди, и какой же пример  подаст  им  чародей,  пропускающий  без
уважительных причин служение Семарглу... А то, что оный чародей был в оный
час занят государственными заботами, так это его,  чародея,  личное  дело.
Для волхвовата вера - превыше всего!.. Впрочем, тут он,  Свет,  впадает  в
обыкновенное брюзжание. Нет,  конечно,  для  Верховного  Волхва  Бояна  IV
превыше всего - те же государственные заботы, и не  смотрел  он  на  Света
косо. Просто под началом у Бояна вся страна, а не одни только  волшебники,
и хотя бы от волшебников (тем паче  высокопоставленных)  он  не  желал  бы
иметь дополнительные хлопоты.
     Размявшись в физкультурном зале, Свет покрутился под холодным  душем,
с удовольствием ощущая кожей тугие струи  воды.  Все-таки  постепенно,  но
неуклонно  порожденная  нетрадиционной   наукой   техника   вторгается   в
повседневную жизнь, и там, где ее применение обходится дешевле  колдовских
услуг, она уже прочно захватила позиции. Кто  же  будет  использовать  для
работы обычного душа волшебство? В трубу вылетишь!..
     Вообще  мир  без  колдунов  представлялся  Свету  весьма   любопытным
явлением, и потому в своих  литературных  сочинениях  он  с  удовольствием
разрабатывал  принципы  его  устройства.   Сочинения   эти   подписывались
псевдонимом "Платон Вершигора", и для них в сейфе была выделена  отдельная
полка - публиковать свои  опусы  Свет  пока  не  решался.  Может  быть,  в
будущем... А что касается псевдонима, то ничего удивительного  -  подобный
мир и должен быть придуман киевлянином, а не словеном.
     Обтираясь насухо  полотенцем,  Свет  окончательно  принял  для  своей
последней небыли "Новое приишествие" очередной сюжетный  поворот,  который
вечор пришел ему в голову уже на сон грядущий.
     Выпив стакан апельсинового сока (завтрак предстоит после  занятий  со
шпагой), Свет надел костюм для фехтования и без  нескольких  минут  восемь
спустился в фехтовальный зал.
     Честно говоря, эти занятия отнимали немало драгоценного времени,  но,
во-первых, позволяли сохранять физическую силу и здоровье, а во-вторых  (и
в-главных), ведь надо же каким-то образом снимать с  души  накапливающуюся
злобу. Мужи-волшебники чаще всего  занимались  с  этой  целью  спортивными
единоборствами, у чародеев же для  разрядки  было  принято  брать  в  руки
шпагу.
     Кандидат в новые тренеры  уже  ждал  Света  в  зале.  Прежний  мастер
седмицу назад  преставился  от  апоплексии,  и  сегодняшняя  встреча  была
первой, а потому интересной вдвойне. Берендей, отыскавший тренера по своим
экономским каналам, сразу доложил хозяину, что претендент по происхождению
из германцев. Предки его жили в Словении уже более трех веков, и в  каждом
поколении один из представителей рода  обязательно  избирал  своей  стезей
преподавание искусства драки с  применением  холодного  оружия.  Гостомысл
Хакенберг (так звали претендента) имел обширную практику среди дворянства,
но с волшебником, по словам эконома, сталкивался впервые.
     - Здравы будьте, чародей!
     - Доброе утро, мастер!
     Встали в позицию.  Приглядываясь  друг  к  другу,  сделали  несколько
выпадов. Особенно энергичны и стремительны у германца были флеши, и  после
десятиминутного боя Свет убедился, что новый тренер его вполне устраивает.
Стопы  у  Хакенберга  были  развернуты  практически  на  сто   восемьдесят
градусов,  передвигался  он  по  залу  мягко,  как  кошка,   в   движениях
чувствовалась хорошая квалификация, и в последующие четверть часа германец
нанес Свету вдвое больше уколов, чем получил в ответ. Наконец повеселевший
Свет запросил пощады.
     -  Вы  меня  устраиваете,  мастер.  Об  оплате  договоритесь  с  моим
экономом. Я дам ему распоряжения.
     Хакенберг улыбнулся:
     - Благодарю вас, чародей. - Он вытер со лба пот. - Скажите, буде  мой
вопрос не покажется вам невежливым, сколько вам лет?
     - Сорок один.
     - Для своего возраста вы удивительно подвижны, да и  реакция  -  будь
здоров!.. Или все дело в волшебстве?
     - Что вы, мастер! - Свет взял полотенце и тоже  принялся  вытирать  с
лица пот. - В фехтовании волшебные приемы - не подмога.  Ведь  фехтование,
как и всякое единоборство, связано с агрессией,  а  Дневное  волшебство  и
агрессивность несовместимы. Вот если бы я был Ночным колдуном, тогда - да.
Тогда бы вам пришлось опасаться волшебства... Но  Ночные  колдуны  недолго
остаются колдунами.
     Хакенберг покивал:
     - Да, я слышал об этом...
     - Конечно, ведь мы не скрываем эти сведения от простых людей.  Добрый
человек должен быть полностью уверен: Дневной волшебник ввек  не  причинит
ему  зла.  Это  одна  из  фундаментальных  аксиом,  на  которых   держится
современное  общество.  -  Свет  бросил  полотенце  на  вешалку  и  дернул
сигнальный шнурок. - Однако теперь я должен вас покинуть. -  Он  кивнул  в
сторону вошедшего слуги. - Вам покажут, где душ. Жду вас в  шестерницу,  в
этот же час.
     Свет поднялся наверх и снова принял душ, на этот раз теплый. Когда он
спустился в трапезную, завтрак уже ждал на столе: чародей не любил слишком
горячую пищу, трапеза - не баня. Касьян, повар,  не  сдавал  позиций  и  с
похмелья - все было вкусно. Прислуживала сегодня за столом  Забава,  и  ее
выходки приходилось терпеть. Впрочем, настроения Свету  она  испортить  не
могла. К тому же, он прекрасно понимал, что за вечерней  трапезой  уже  ей
придется терпеть выходки хозяина.
     Выпив обязательную утреннюю чашку кофе, Свет в прекрасном  настроении
поднялся в рабочий кабинет. Через минуту в дверь постучал Берендей: пришло
время получать от хозяина распоряжения на наступивший день.


     Из дому выехали без опоздания, и поэтому Петр, кучер,  не  гнал.  Как
обычно, переехали Волхов по Вечевому мосту. Эта дорога  была  длиннее,  но
Свет любил Вечевой мост  с  его  замысловатыми  решетками  и  торжественно
выглядящими фонарями. Последний раз два  враждебных  веча  встретились  на
этом мосту (вернее, на существовавшем  в  те  времена)  еще  при  Ярославе
Мудром,  сумевшем  положить  конец  вольнице  Новгородской  республики   и
создавшем Великое княжество Словенское. Однако название моста прошло через
века и уцелело.
     Перебравшись на Кремлевскую сторону, повернули направо от  Детинца  и
двинулись по набережной. Институт  истории  княжества  находился  ближе  к
окраине города, в Колмово, в районе порта. Переехали через  оборонительный
вал. Справа, на противоположном берегу, смотрелись в седой Волхов  богатые
дворцы Торговой стороны,  среди  которых  пребывал  и  дом  самого  Света.
Набережные были полны  разряженных  молодиц,  катающих  в  колясках  своих
орущих  или  посапывающих  груднышей.  По  реке,  приветствуя  друг  друга
негромкими  гудками,   неторопливо   ползли   прогулочные   пароходики   -
старинному-то городу сам Дажьбог велел получать доход от туризма.
     Свет думал о предстоящей Паломной  седмице.  Среди  всегдашних  сотен
тысяч паломников, приезжающих  поклониться  Пантеону,  наверняка  найдется
несколько десятков лазутчиков. И  задача  Дружины  -  помочь  министерству
безопасности выявить и выловить их. Лазутчики всегда были  магами,  и  как
правило работали с прикрытием, поскольку в ауре лазутчика не может не быть
ярких красок агрессивности. Магов,  осуществляющих  прикрытие,  распознать
было гораздо труднее, ибо их ауры  мало  чем  отличались  от  аур  обычных
людей.  А  кроме  того,  присутствие  агрессивности  в  ауре  -   еще   не
доказательство  того,  что  человек  совершил  или  задумал  преступление.
Агрессивность  вообще  неотъемлемая  часть  личности  мужчины.  А   потому
малоквалифицированный щупач вполне может принять за мага-лазутчика  любого
сексуально озабоченного  добропорядочного  гражданина.  Или  не  успевшего
разрядиться своего собрата.
     Откуда-то появилось ощущение присутствия наблюдателя. Свет повернулся
и  глянул  в  заднее  окошечко.  Позади  его  кареты  тащился  новомодный,
пришедший из Аглиции и широко  распространившийся  в  последнее  время  по
городам Словении  экипаж.  В  Аглиции  такие  экипажи  назывались  кебами,
местные же остряки тут же назвали их "трибунами".
     Свет попросил Петра повернуть налево, потом, через квартал,  направо,
а потом вернуться на набережную. Все сомнения тут же исчезли: трибуна явно
преследовала его карету.  Свет  велел  Петру  остановиться,  спустился  на
тротуар и зашагал в  сторону  преследователя.  Тут  же  возникло  ощущение
смертельной угрозы. Свет вскинул руку  с  Серебряным  Кольцом  и  сотворил
мысленное заклинание.  Несомненно,  в  трибуне  находился  маг,  ибо  Свет
немедленно уловил сопротивление. Длилось оно всего  пару  секунд,  но  для
мага это было достаточное время. И подходя к трибуне, Свет уже  знал,  что
увидит.
     Извозчик, увидев Серебряное Кольцо, тут же остановился:
     - Что прикажете, чародей?
     Свет открыл дверцу,  заглянул  внутрь.  Так  и  есть...  Мужчина  лет
тридцати, мертвые глаза смотрят в никуда, изо рта  тянется  бледно-зеленая
струйка рвоты. На полу под ногами  -  пистолет.  Наверное,  был  приличным
магом, раз сумел, получив отраженный удар, собрать силы  для  того,  чтобы
принять яд. К сожалению, в этом случае  агрессия  была  направлена  против
самого себя, и потому ее энергию использовать невозможно.
     - У вас тут труп.
     Извозчик спустился на  мостовую,  заглянул  внутрь  экипажа,  заохал,
засуетился.
     - Надо позвать стражника...
     - Подождите! - резко сказал Свет. - Где он вас нанял и что сказал?
     Извозчик  сощурился,  поднял  глаза  к  небу.  Глуповатое  лицо   его
покраснело.
     - Нанял на Восточной улице. Сказал, что  хочет  проследить  любовника
своей жены. На вашей карете ведь не было  знака.  Кабы  я  знал,  что  она
принадлежит чародею, я бы и за сто гривен не поехал. Да нешто я...
     - Говорил ваш наниматель с акцентом? - перебил Свет.
     - С акцентом?! - Извозчик ошеломленно захлопал ресницами.  -  Да  нет
же, конечно. Наш он... С закордонником я и вовсе ни  за  что  не  стал  бы
следить за неизвестной каретой. Тем паче в канун Паломной седмицы... Нешто
мы не понимаем?!
     Свет сделал знак приблизившему Петру вернуться на свое место и сказал
извозчику:
     - Пойдите, приведите стражника, я останусь здесь!
     Извозчик проследил глазами  удалившегося  Петра,  потом  с  сомнением
посмотрел на Света. Однако ослушаться  чародея  не  осмелился,  побежал  к
ближайшему посту стражи.
     Открыт охотничий сезон, подумал Свет. Вот  только  кто  -  интересно?
Варяги или ляхи? Все они хотели бы узнать о новинках волшебной техники!  И
как удобно раскинуть свои щупальца в Паломную  седмицу,  когда  веселье  и
неразбериха, когда можно выйти на сотрудника Института колдовской техники,
не являющегося волшебником, а стало быть, при  удаче,  могущего  оказаться
беззащитным перед магом!
     Он снова посмотрел на труп, не прикасаясь, оглядел пистолет.
     Наше оружие, системы "змиулан", четвертого калибра. Если бы это  хоть
о чем-то говорило!.. "Змиулан"  пользуется  успехом  во  всем  мире.  А  в
общем-то этого мага скорее всего принесли в жертву только для того,  чтобы
проверить перед Паломной седмицей, не потерял ли свой  нюх  Свет  Сморода,
член палаты чародеев Государственной думы,  муж-волшебник  Великокняжеской
Колдовской Дружины. И пусть он не занимается проблемами изучения перуновой
мощи - нового и весьма многообещающего направления в нетрадиционной науке,
- зато умеет распознавать лазутчиков! Кто-то наверняка наблюдал со стороны
за схваткой, но поди его отыщи среди пешеходов, шагающих себе мимо стоящей
у кромки тротуара трибуны,  запряженной  переминающейся  с  ноги  на  ногу
лошадью... В общем, обернется это происшествие только  потерей  времени  и
более ничем.
     И потому, когда на набережной появились извозчик и сопровождающий его
стражник, Свет облегченно вздохнул.


     В Институт истории он так и не попал. Пришлось связаться с академиком
Рощей и принести ему свои глубочайшие извинения. Договорились  встретиться
завтра, в это же время.  Если,  конечно,  встрече  не  помешают  очередные
внеочередные заковыки.
     Место происшествия стражники осматривали недолго, ведь само  по  себе
самоубийство неизвестного говорило о наличии у него преступных  намерений.
Если это и в самом деле было самоубийство...  Но  в  таких  случаях  право
окончательного  вывода  остается  не  за  стражниками.  Поэтому  они  лишь
сообщили  о  случившемся  в  министерство  безопасности.  Свет,  со  своей
стороны,  поставил  в  известность  канцелярию  Кудесника.   В   связи   с
происшествием, разумеется, придется предстать перед Контрольной комиссией,
но тут уже ничего не поделаешь -  закон  есть  закон.  А  Ночных  колдунов
Дружина предпочитает выявлять как можно раньше, пока  они  еще  не  успели
натворить непоправимых бед. Так что  если  вы  член  Дружины  и  оказались
замешаны в гибели человека - будь он волшебник, будь простой  смертный,  -
пожалте на комиссию.
     В общем,  вместо  Института  истории  Свет  оказался  в  министерстве
безопасности. Поскольку он и сам не  раз  рабатывал  на  министерство,  то
ждать долго не пришлось. Впрочем, ему бы не пришлось долго ждать, если  бы
он и не рабатывал на министерство - члены палаты чародеев  ждут  аудиенции
разве что у Великого князя.
     Путяте Утреннику о случившемся уже доложили. Сам министр  волшебником
не был, и, как всегда в таких случаях,  на  встрече  присутствовал  опекун
министерства от Дружины Буня Лапоть. И хотя Талант  Буни  уступал  Таланту
Света,   зато   Лапоть   прекрасно   разбирался   во   всех    заковыринах
взаимоотношений между министерством и Дружиной.
     Сели за стол в уголке кабинета. Утренник, судя  по  всему,  стремился
подчеркнуть  неофициальный   характер   разговора,   во   всяком   случае,
распорядился, чтобы сударям  волшебникам  подали  сбитень.  Сам,  впрочем,
остановился на коньяке.
     - Скажите, чародей, - министр сразу решил взять быка за  рога,  -  не
удалось ли вам понять, кого мог представлять неизвестный?
     Свет помотал головой:
     - Неизвестный был магом. К тому же  явно  работал  с  прикрытием.  Во
всяком случае, угрозу я почувствовал в самый последний момент,  когда  она
стала откровенно смертельной.
     Лапоть потеребил нижнюю губу:
     - Мне такое представляется в достаточной степени странным.
     - Мне тоже, - согласился Свет. -  Обычно  угрозу  чувствуешь  намного
раньше.
     - А не удалось ли вам ощутить прикрывающих? - спросил Утренник. - Где
они могли находиться?
     - Не удалось... Кстати, ведь характер яда может внести определенность
в национальную принадлежность неизвестного.
     - Да, - сказал Лапоть. - Но  характер  яда  мы  узнаем  токмо  опосля
вскрытия трупа. Врачи просто еще не успели провести аутопсию.
     - Насколько мне известно, -  заметил  министр,  -  направление  ваших
теоретических изысканий не связано с  изучением  электроновой  энергии.  -
Утренник называл перунову мощь новомодным термином,  недавно  введенным  в
обиход нетрадиционной наукой.
     Свет пожал плечами:
     - Ну, впрямую как будто бы нет...  Хотя  мы  знаем  об  этом  явлении
настолько мало, что я бы, например, не удивился, если  бы  оказалось,  что
кто-то, продвинувшийся в его изучении дальше нас, сумел  обнаружить  связь
наших теоретических разработок с применением пер... электроновой энергии.
     - Чародей Сморода занимается определением связи  характера  волшебных
манипуляций с характером ауры волшебника, - пояснил Лапоть.
     -  Да-да.  -  Утренник  кивнул.  -  Но  насколько  я  понимаю,   буде
подтвердится гипотеза об электромагнитной природе ауры...
     - Буде подтвердится. - Свет сделал ударение на слове "буде". - Мы  не
можем  основывать   какие-либо   конкретные   выводы   на   гипотетических
высказываниях академика Барсука.
     - Я понимаю, - Утренник сделал еще глоток коньяка, - но  наша  служба
должна  учитывать  любые  гипотетические  варианты,  буде  они  связаны  с
безопасностью страны. Академик Барсук недавно высказал мысль о возможности
создания электроновых приборов, способных оказывать действие на  волшебные
манипуляции, вплоть до кардинального искажения их характера.
     - В самом деле?.. Я не знаком с этими мыслями Барсука. -  Свет  пожал
плечами  равнодушно,  но   ему   сразу   стала   понятна   обеспокоенность
министерства безопасности.
     Если подобные  приборы  действительно  могут  быть  разработаны,  они
немедленно станут средством борьбы с  волшебниками  вражеской  стороны.  И
тогда хрупкое равновесие,  на  котором  держится  современный  мир,  будет
немедленно нарушено.
     - И вы полагаете, что...
     -  Возможно,  наши  супротивники  достигли  кое-каких  результатов...
впрочем, полагаю, не слишком серьезных, иначе  Карл  не  отказался  бы  от
искушения напасть на нас... Но  главное,  они  проверяют,  каковы  в  этой
области наши достижения. Ну а допрежь всего они  хотели  бы  ликвидировать
нашего лучшего щупача. - Утренник кивнул Свету. -  Тогда  шансы  вражеских
лазутчиков выйти на наши тайны несколько повысились бы.
     Свет задумчиво посмотрел на министра и проговорил:
     - Может быть, вы и правы... Вот только  ради  столь  эфемерных  целей
жертвовать жизнью квалифицированного мага... А квалификация  у  него  была
явно - уж в таких-то вещах я разбираюсь.
     - Кто знает... - сказал Утренник. - А  вдруг  эти  цели  и  не  столь
эфемерны, как вам кажется.
     - К тому же, - добавил Лапоть,  -  определенный  удар  по  вам,  брат
чародей, наносится в любом случае.
     - Да, - сказал  Свет.  -  Ведь  теперь  мне  предстоит  подвергнуться
контролю,  и  до  этого  по  закону  я  должен  быть  отстранен  от  любых
государственных дел. А Контрольная комиссия теперь  соберется  лишь  после
Паломной седмицы.
     - Я немедленно поговорю с Кудесником, - сказал Лапоть, - и сделаю все
возможное, чтобы комиссия собралась уже сегодня.  Конечно,  вашим  нервам,
брат чародей, все равно предстоит испытание...
     Еще бы,  подумал  Свет.  Кто  из  нас  может  знать,  сколь  чисты  в
подсознании  наши  помыслы?..  И  кому  известно,  что   причиной   смерти
нападавшего мага было мое желание защититься? А может, я  и  нанес  первый
удар, заставив его принять яд!
     Он растерянно посмотрел на Лаптя. Буня, сверкнув зеркальной  лысиной,
кивнул в ответ, и выражение лица его было успокаивающим.


     Буня Лапоть слов на ветер  не  бросал:  собрание  в  палате  чародеев
перенесли на три часа пополудни, а на час  Кудесник  назначил  Контрольную
комиссию. Зато пришлось отправить посыльного в Институт теории  волшебства
и отменить сегодняшние консультации.
     Как и полагалось обрядом, Света ввели в палату, когда члены  комиссии
уже собрались. Они сидели  за  столом,  все  пятеро  чародеев,  каждый  из
которых по силе Таланта уступал Свету, но все  вместе  они  были  способны
противодействовать  любым  его  заклинаниям  -   как   защитным,   так   и
агрессивным. Помимо пятерки главных действующих лиц,  присутствовали  Буня
Лапоть и личный представитель  самого  Верховного  Волхва  волхв-волшебник
Стрига Бык. Не будучи  членами  комиссии,  они  угнездились  за  отдельным
столиком, в сторонке.
     Стол, за которым сидели чародеи-контролеры,  представлял  собой  дугу
окружности с радиусом в десять аршин. В центре этой окружности разместился
стул, на котором должен  сидеть  контролируемый.  Сзади  и  с  боков  стул
охватывался полукруглым серебряным экраном. В стене за экраном, под  самым
потолком, темнела узкая щель, забранная серебряной решеткой.
     Войдя  в  палату,  Свет  увидел  удивленные  лица  некоторых   членов
комиссии: по-видимому,  еще  не  все  знали,  кто  стал  виновником  столь
спешного сбора.
     Согласно  обряду,  Свет  остановился  перед   столом   и   поклонился
присутствующим.
     Буня Лапоть встал:
     - Глубокоуважаемые чародеи!  Братия!  Вы  собрались  тут  по  велению
Кудесника, поелику предстоящее деяние не  может  быть  отложено  на  более
позднее время. Как видите, даже собрание палаты перенесено  Кудесником  на
час. - Лапоть по очереди  обвел  взглядом  всех  присутствующих,  стремясь
подчеркнуть значение своих слов. - Дело в том, что сегодня в десятом  часу
утра  на  чародея  Смороду  было   произведено   нападение.   Происшествие
закончилось смертью нападавшего.
     Присутствующие тут же дружно закивали - дальнейшие разъяснения им  не
требовались. Раз волшебник связан с гибелью человека, по закону он  должен
быть проверен на Ночное волшебство.  Личность  же  проверяемого  полностью
разъяснила им ту торопливость, с которой собрали комиссию.
     Лапоть сел. Встал Стрига Бык, исполняющий функции  хранителя  закона,
кивнул Свету:
     -  Сударь  Сморода.  -  Согласно  обряду   называть   контролируемого
волшебника словом "брат"  запрещалось.  -  Сдайте  хранителю  закона  ваше
Серебряное Кольцо!
     Свет снял с указательного перста десницы Кольцо  и  положил  на  стол
перед Стригой Быком.
     - Благодарю вас, сударь! Займите место согласно обряду!
     Свет сел на стул перед экраном.
     Члены комиссии смотрели  на  него  внимательно  и  настороженно.  Так
полагалось по всем правилам проведения контроля:  на  этот  стул  садились
разные  люди,  и  исходы  случались  всякие.  Бывали  и   среди   чародеев
волшебники, связавшиеся с делами Ночи. Им  в  этой  палате  не  оставалось
ничего, как напасть первыми. И однажды не очень внимательный член комиссии
в результате отправился на погост, к Велесу и Марене.
     С тех пор и оборудовали под потолком позади стула защищенную серебром
бойницу. Стоит  Стриге  Быку  поднять  десницу,  как  из  бойницы  вылетит
серебряная  арбалетная  стрела  и  вопьется  сидящему  на  стуле  в  самое
основание черепа. Впрочем, такого еще ни разу не было. К  тому  же,  члены
Контрольной комиссии - не палачи, столкновение с ними грозит  связавшемуся
с Ночью лишь  полной  потерей  Таланта  да  знаний,  приобретенных  с  его
помощью.
     Стрига Бык взял  со  стола  Серебряный  Кокошник,  медленными  шагами
приблизился  в  Свету,  зашел  сзади  и  возложил   Кокошник   на   голову
проверяемого.
     - Во имя Семаргла!
     - Именем его! - отозвались члены комиссии.
     Волхв вернулся на свое место.
     - Ночь да уйдет из этой палаты! - произнес он ритуальную фразу.
     Свет закрыл глаза, откинулся на спинку стула. Он уже  проходил  через
процедуру контроля и знал, что последует. Когда мозг окутали теплые волны,
излучаемые Серебряным Кокошником, он расслабился и позволил  мыслям  течь,
куда им вздумается. По экрану сейчас начнут метаться разноцветные пламена,
связанные с эмоциями и состоянием нравственности проверяемого. И  если  он
хотя бы раз применил свой Талант  целенаправленно  во  вред  словенам,  по
серебру побегут черные пятна. Конечно, обычный человек  вообще  ничего  не
увидит, но среди членов комиссии нет обычных людей. А освященные Верховным
Волхвом опытные чародеи обязательно выведут Ночного волшебника  на  чистую
воду. Как бы он ни сопротивлялся... И горе проверяемому, если его  действо
будет квалифицировано как Ночное волшебство!
     Разумеется,  не  всякое  убийство  является  преступлением.  Тут  все
определяется намерениями и ситуацией. Скажем,  убийство  убийцы  -  иногда
единственный выход предотвратить еще более гнусное убийство... В общем-то,
в ритуале контроля решающее значение имеют ум и мудрость членов  комиссии,
и теоретически комиссия способна  принять  любое  решение.  Но  глупцов  в
Контрольных комиссиях не бывает, это исключено системой отбора. И  потому,
когда  раздался  голос  Стриги  Быка:  "Во  имя  Семаргла!"   -   Свет   с
удовлетворением открыл глаза. Настороженность чародеев  как  рукой  сняло,
все казались совершенно спокойными, но была в выражениях их лиц некая доля
вины. Что ж, порядочный человек  всегда  стыдится  ситуаций,  когда  жизнь
заставляет его подозревать себе подобного в чем-то непорядочном...
     Волхв подошел к проверяемому, снял с его головы Серебряный Кокошник и
снова произнес ритуальную фразу:
     - Ночь да не вошла в эту палату!
     Свету вернули Кольцо,  пожали  ему  десницу,  похлопали  по  плечу  и
засыпали извинениями. Все было, как в первый раз. Но, как и в первый  раз,
он, даже сознавая необходимость процедуры, не мог  избавиться  от  легкого
чувства обиды. Надо думать, члены  комиссии  сами  не  единожды  проходили
через процедуру контроля и были хорошо знакомы с этим чувством.  Потому  и
извинялись.
     Стрига Бык  вытащил  откуда-то,  по-видимому,  заранее  заготовленный
протокол, члены комиссии расписались в нем. Поставил свой автограф и Свет.
После этого Бык скрепил подписи печатью канцелярии Верховного  Волхва,  на
чем заседание Контрольной комиссии и завершилось.
     До собрания в  палате  оставалось  еще  более  часа,  и  Свет,  решив
пообедать, отправился в трапезную Детинца. Едва он, с удовольствием вдыхая
запахи, переступил порог, как его окликнули. Свет огляделся.  Буня  Лапоть
был уже здесь, сверкал лысиной, махал из-за стола рукой.
     - Садитесь, брат чародей, откушаем вместе.
     Подлетел половой, принял заказ, быстро принес  солянку  в  горшочках,
свежий хлеб.
     Буня целеустремленно работал ложкой, отвешивал поклоны знакомым.  Еще
не отошедший от пережитой процедуры Свет ел больше по необходимости. Когда
подали телятину под грибным соусом, Лапоть сказал:
     - Я не мог поговорить с вами до комиссии, сами понимаете  -  не  имел
права. - Он вдохнул  аромат  соуса,  отрезал  ножом  кусок  телятины  и  с
удовольствием  отправил  в  рот.  -  Утром  среди  паломников   обнаружили
прелюбопытнейшую девицу.
     - Разве уже появились паломники? - спросил Свет.
     - Да, ныне Верховный решил открыть доступ в Перынь на два дня раньше.
Паломников ожидается больше, чем  в  прошлом  лете...  Так  вот,  один  из
щупачей, работающих с паломниками, обратил внимание на странную девицу. Мы
бы хотели, чтобы вы тоже на нее посмотрели.
     - Кто он, этот щупач?
     - Его величают Репня Бондарь.
     Свет хорошо  знал  Бондаря:  когда-то  они  вместе  учились  в  школе
волшебников. И хотя  после  испытания  Додолой  Репне  пришлось  сделаться
врачом, но чувствительности к аурам он не потерял (бывает такое  чудо),  и
министерство  безопасности  систематически  привлекало  его  к  работе  по
выявлению лазутчиков среди желающих поклониться  Пантеону.  Щупач  он  был
квалифицированный и, кажется, никогда не ошибался. Во всяком случае, Свету
такие ошибки известны не были.
     - Я съезжу туда, - сказал Свет.
     Лапоть кивнул, и трапеза продолжилась.


     Заседание палаты началось в три пополудни.
     Собрались в полном составе - все тридцать семь чародеев. Помимо  них,
присутствовали  приглашенные:  министр  безопасности,   товарищ   министра
внешних  сношений  и  личный  представитель  Великого  князя  Словенского.
Приглашенные правом голоса не обладали.
     Открыл заседание Кудесник.
     - Глубокоуважаемые чародеи! Братия! Я  думаю,  нет  нужды  напоминать
вам, по какой причине мы здесь собрались. Однако, прежде чем мы перейдем к
обсуждению проблем, связанных с Паломной седмицей, я бы  хотел  напомнить,
что одно решение не было принято нами еще на прошлом заседании. Речь  идет
об официальном допуске в имяслов христианских имен. Все  вы  помните,  что
обсуждение состоялось в  прошлый  раз.  Хочу  токмо  поведать  вам,  какие
решения приняты другими палатами. И палата великородных, и палата  земских
представителей допуск одобрили. Отношение волхвовата осталось неизменным.
     Свет мысленно кивнул. Волхвы всегда были самым  консервативным  слоем
общества, но, с другой стороны, там, где нет консерваторов, и общественная
стабильность, как правило,  отсутствует  -  кто-то  же  должен  сдерживать
розовых оптимистов,  готовых  подхватывать  любую  скороспелую  инициативу
велеречивых ослов от политики.
     Но что касаемо официального допуска в  обращение  христианских  имен,
тут, конечно, волхвоват палку перегнул. Все равно петры и павлы  -  как  и
марины с софиями - живут во всех уголках Словении, и  большинство  из  них
вспоминает данные местным земским волхвом имена только в  дни  святителей.
Как ни крути, а препятствовать этому процессу стоило бы лишь в том случае,
если бы страна стремилась к изоляции и в изоляции этой было бы спасение от
грядущих бед.
     По-видимому, подобным образом рассуждал  не  один  Свет,  потому  что
через три минуты палата чародеев Государственной думы  тридцатью  голосами
против одного при шести воздержавшихся проголосовала за официальный допуск
христианских имен к регистрации.
     Затем слово было предоставлено товарищу  министра  внешних  сношений.
Товарищ министра  одернул  камзол,  поправил  на  груди  пышные  франкские
кружева.
     - Судари чародеи! Я  уполномочен  Великим  князем  ознакомить  вас  с
нынешней международной обстановкой. - Он обвел глазами  присутствующих.  -
На сей день главной угрозой для Великого княжества Словенского по-прежнему
остается Скандинавская империя. Польское  королевство  в  настоящее  время
занято своими проблемами с Австро-Германией. Угроза  Уралу  уменьшилась  в
связи с тем, что у Золотой Орды  возникла  напряженность  с  басурманскими
государствами. Во всяком случае рубежных  конфликтов,  подобным  тем,  что
были тридцать лет назад, в ближайшее время  не  предвидится.  -  Он  снова
обвел глазами членов палаты.  -  Что  касаемо  Скандинавии,  то  за  лета,
прошедшие опосля поражения в последней войне, благодаря помощи  Аглиции  и
Франкии,  Стокгольм  в  немалой  степени  восстановил  свои  международные
позиции. В  настоящее  время  Скандинавское  внешнеполитическое  ведомство
возобновило  систематические  консультации  с  Ригой,  а  в  самой  Балтии
поднимает голову партия воссоединения,  ставящая  своей  целью  приведение
страны  под  крыло  Карла   XXII.   Официальная   Рига,   правда,   вкусив
независимости, не спешит возвращаться в объятия варягов, да и мы, со своей
стороны, приняли кое-какие меры, заключив, в частности, с Балтией  договор
о   гарантиях   безопасности.   Однако   позиции   сторонников   Карла   в
правительственных кругах Риги остаются достаточно серьезными.  Разумеется,
Стокгольм желал бы иметь возможность угрожать Ключгороду  с  обеих  сторон
Чухонского залива. Как вы понимаете,  значение  портового  Ключгорода  для
нашей страны остается  непреходящим,  поелику  транспортные  потоки  через
Мурман  все-таки  в  достаточной  степени  ограничиваются   климатическими
условиями. И потому  восстановление  блокады  Словении  в  Варяжском  море
Стокгольм ставит своей главной стратегической задачей. Кроме  того,  Карл,
вестимо,  желал  бы  вернуть  территории,   потерянные   Скандинавией   по
Готландскому договору 1955 лета.
     Свет в очередной раз отметил про себя, что  светские  государственные
лица в своих речах уже вовсю пользуются христианским летоисчислением.  Как
ни крути, а мир стремится к определенному единообразию. Хотя бы в  области
торговли и информации.
     -  Как  вы  помните,  -  продолжал  товарищ  министра,   -   согласно
Готландскому договору, Великому княжеству Словенскому отошли земли на  юге
Суоми, вплоть до Котки, и  в  провинции  Похьос-Карьяла.  Думаю,  не  надо
разъяснять,  насколько  в  результате  возросла  безопасность  Ключгорода.
Немалое значение для нас имеет и обретение Балтией независимости.  Как  вы
понимаете, маленькие государства в  первую  очередь  думают  о  сохранении
своей территории, а не о приобретении чужой. Кроме  того,  надо  отметить,
что государства Западной  Европы  весьма  заинтересованы  в  сохранении  и
расширении торговли с Новгородом, и это играет нам на руку. Тем  не  менее
мы не можем не учитывать возможность новой  войны  со  Скандинавией,  а  в
случае поражения  -  возможность  возобновления  блокады  нашего  флота  в
Чухонском заливе... Все это я вам объясняю с той целью,  чтобы  вы  поняли
серьезность тех просьб, с которыми мы собираемся обратиться к вам.
     Чародеи зашумели. Раздались крики, что присутствующие и так прекрасно
понимают  серьезность  внешнеполитических  задач  и  им-де  не   требуется
разжевывать очевидное. Кудесник встал, тряхнул седой гривой  и  энергичным
взмахом руки восстановил тишину.
     - Сударь! - обратился он к  товарищу  министра  внешних  сношений.  -
Поведайте палате, каковы наши взаимоотношения с Киевом.
     Товарищ министра одернул кружева на груди и сказал:
     - Как и всегда, братские.
     Свет поморщился. "Как и всегда..." Ни одного века  не  прошло,  чтобы
между Новгородом и Киевом  не  вспыхивали  разного  масштаба  войны.  Были
времена,  когда  великие  князья  Киевские  (те  же  Рюриковичи,   что   и
Новгородские) не единожды собирали рати, стремясь  мечом  приобщить  своих
северных родственников к кресту Христову. За что чуть  и  не  поплатились,
когда на них обрушился  со  своей  ордой  Батый.  Слава  киевскому  Иешуа,
северные родственники оказались не злопамятными, откликнулись и помогли во
второй половине XIII века освободить  Киев  и  загнать  татарские  полчища
назад, в Среднюю Азию, за  Хвалынское  море.  К  счастью,  у  освободителя
Киева, Великого  князя  Святослава  III  Новгородского,  хватило  мудрости
(впрочем, ведь Ярослав Мудрый был его прямым предком), чтобы не навязывать
русам свои порядки и вернуться в земли Словенские. А  то  бы  не  миновать
очередной религиозной схватки, и осталось бы  Менгу-Тимуру,  внуку  Батыя,
лишь  выползти  из  своего  Хорезма,  взять  обе  ветви  русских   братьев
тепленькими да и сесть на оба  русских  престола.  Впрочем,  братские  узы
оказались более крепкими, чем узы веры, и потому, когда  начинало  пахнуть
жареным для одной Руси, вторая всегда  приходила  на  подмогу.  На  том  и
продержались почти тысячу лет. А обороняться-то было от кого. Да и сейчас,
к слову, не перевелось...
     Между  тем  товарища  министра  внешних   сношений   сменил   министр
безопасности.
     - Судари чародеи! Я  коротко  поведаю  вам  о  положении  на  рубежах
княжества. Как  и  допрежь,  самая  серьезная  обстановка  на  западных  и
северо-западных  границах.  В  последнее  время   увеличилось   количество
задерживаемых  рубежниками   лазутчиков   на   Нарове   и   около   Котки.
Соответственно, мы полагаем,  увеличилось  и  количество  просачивающихся.
Думается,  это  связано  с  тем,  что  Институтом  нетрадиционных  наук  с
некоторых пор ведутся работы по новым, весьма  перспективным  для  обороны
страны направлениям.  Сквозь  южные  границы,  через  территорию  Русского
царства, тоже проникают лазутчики, но там мы работаем совместно с русами и
справляемся. На юге Урала идет активная  заброска  лазутчиков  со  стороны
Орды, но это было всегда, едва токмо Урал стал  играть  для  нас  нынешнее
промышленное  значение.  То  же  и  с  нефтяными  и  газовыми   промыслами
Зауральской Сибири. В общем, тамошние наши службы с задачами  справляются.
Но вот район Ключгорода и столицы нас весьма волнует. А если  учесть,  что
вот-вот начнется Паломная седмица и к Перыни  уже  потянулись  богомольцы,
среди которых может скрываться сколь угодно большое число  лазутчиков,  то
мы вынуждены обратиться к палате чародеев с просьбой  оказать  нам  помощь
волшебниками высокой квалификации. Боюсь также, что чародею Смороде в  эти
дни будет тяжело справиться в одиночку с проверкой подозреваемых, а потому
хотелось бы, чтобы палата выделила еще троих-четверых чародеев-щупачей.
     Путята Утренник поклонился и сел.
     - Кому что-либо не ясно? - спросил Кудесник.
     Всем было ясно все.
     -  Мы  предварительно  переговорили  с  министром   безопасности,   -
продолжал Кудесник, - и полагаем предложить палате  следующую  расстановку
сил. Здесь, в столице, остается чародей Сморода. Опричь  его,  уже  сейчас
надо направить по одному чародею-щупачу в Псков, Корелу,  Борисов-на-Онеге
и Ключгород. Возможно также, не след забывать и  о  Менеске...  По  первым
четырем городам, я думаю, замечаний быть не должно. Псков рядом с рубежами
Балтии, Ключгород - важнейший порт в устье Невы, Корела - не менее  важный
транспортный узел на северо-западе озера Нево,  такое  же  положение  и  у
Борисова-на-Онеге.  По  обычаю,  прежде  чем  решать  вопрос  в  приказном
порядке, я должен спросить,  не  найдутся  ли  четверо...  нет,  с  учетом
Менеска - пятеро желающих.
     Свет огляделся. К проблеме безопасности относились серьезно все  -  в
последнюю войну у многих чародеев при осаде варягами Ключгорода, Корелы  и
Борисова-на-Онеге  погибли  отцы  и  старшие  братья.   Поэтому   желающих
оказалось с избытком. После этого Кудеснику осталось только сделать выбор.


     Когда заседание  завершилось,  Свет  отправился  на  площадь  Первого
Поклона -  отсюда  традиционно  начиналась  для  паломников,  прибывших  в
столицу, дорога в Перынь, к Святилищу. На площади  Первого  Поклона  стоял
кумир  Мокоши,  а  рядом  с  площадью  размещалась  Временная  медицинская
комиссия, проверяющая у паломников наличие справок о  состоянии  здоровья:
святой волхвоват стремился обезопасить столицу и  паломников  от  заразных
болезней. Здесь же за определенную плату могли проверить здоровье те,  кто
не удосужился получить справку у своего местного врача. Больных  сразу  же
изолировали  и  подвергали  лечению.  Среди  членов  медицинской  комиссии
работало  немало  щупачей:  тут  было  идеальное   место   для   выявления
лазутчиков.
     За  квартал  от  площади  карету  Света  остановил  стражник:  дальше
движение экипажей запрещалось. Свет велел Петру дожидаться и отправился  к
площади пешком, обгоняя традиционно не спешащих  и  традиционно  одетых  в
рубище паломников. Впрочем, одежду некоторых из них следовало бы  называть
каким-нибудь другим словом. Рубищем у этих богомольцев и не пахло -  мешки
с дырами для рук и головы  были  изготовлены  из  очень  дорогой  аглицкой
ткани, а их обладателям явно не  доставало  золотых  колец  на  перстах  и
жемчужных ожерелий вокруг шей.
     На площади царила торжественная обстановка. Цепочка  желающих  отдать
Первый Поклон медленно тянулась мимо двадцатипятиаршинного  кумира  богини
судьбы и супруги Дажьбога. Паломники протягивали к Мокоши обнаженные  руки
и шептали молитву. Некоторые становились на колени и осеняли себя крестом.
По-видимому, это были поменявшие веру христиане, в волнении забывшие,  что
перед ними не Иешуа. Впрочем, супружница Дажьбога принимала от людей любые
знаки поклонения, и крестящихся не поправляли - лишь просили  поспешить  и
не создавать у ног богини толпу. Саженей за  пятьдесят  до  кумира  стояла
палатка, тут дежурные волхвы принимали от  паломников  принесенные  богине
дары.
     Свет пересек площадь по краю и направился  туда,  где  скрывались  за
углом отдавшие Первый Поклон.  У  входа  в  здание  Временной  медицинской
комиссии уже образовалась небольшая очередь: управляющему явно  пора  было
привлекать к  работе  дополнительное  количество  врачей.  Свет  прошел  к
служебному входу, предъявил пропуск, попросил  провести  его  в  свободный
кабинет и вызвать щупача Бондаря.
     Ждать пришлось недолго.
     Свет не встречался с Репней, кажется,  уже  лет  пять  и  был  слегка
удивлен, обнаружив,  что  бывший  соученик  слегка  полысел.  Похоже,  они
встречались в  последний  раз  несколько  раньше,  чем  казалось  Свету...
Впрочем, внешность Репни лысина не портила. Наоборот, она придавала щупачу
Бондарю величественности  и  импозантности:  Репня  и  в  сорок  оставался
Репней.
     Поздоровались  как   всегда   -   прохладно.   Свет   из   вежливости
поинтересовался, как поживает семья Бондаря, и получил такой  же  вежливый
ответ, что-де неплохо поживает,  уже  тринадцать  лет,  как  развелись,  а
признаков Таланта у сына и  посейчас  не  обнаружено.  Сказав  это,  Репня
бросил на Света быстрый взгляд и снова опустил глаза.
     Свет сконфузился, но виду не показал.
     Неудобно как  получилось,  подумал  он.  И  похоже,  голубок,  я  вам
по-прежнему не нравлюсь...
     Но говорить ничего не  стал:  все,  что  могло  быть  сказано  об  их
взаимоотношениях, было сказано давно. Еще четверть века назад.
     Бондарь  тоже  молчал,   знакомо   покусывая   нижнюю   губу.   Пауза
затягивалась.
     - Что за девицу вы обнаружили, щупач? - не выдержал наконец  Свет.  -
Чем она так интересна, что потребовался я?
     Разумеется,  Репня  уловил  сарказм.  Но  сдержался,  лишь  судорожно
вздохнул. А потом сказал:
     - Девица и в самом деле интересная - и на внешность, и, так  сказать,
на внутренность.
     - Внешность меня не интересует.
     - Знаю! - Репня фыркнул, однако колкости себе не позволил. - На то вы
и  муж-волшебник...  В  общем,  аура  у  нее  потрясающей  силы,  забивала
находящихся рядом. Такую ауру наши щупачи должны были обнаружить у нее еще
в раннем детстве, и пройти мимо школы колдуний она никак не могла.
     - Но прошла?
     - Но прошла... Поэтому я сразу обратил на нее внимание. Справки у нее
не было, и я спросил, почему она ее не получила. А  она  заявила,  что  не
знает... якобы ничего не помнит! - Репня сделал многозначительную паузу.
     - И вы сразу подумали о заклятии на амнезию, - сказал Свет.
     - Столь мощная аура не очень-то согласуется с возможностью  подобного
заклятия,  -  возразил  Репня.  -  Но  дальше  -   больше...   Медицинское
освидетельствование  показало,  что  обнаруженная  девица  либо   замужняя
женщина, либо блудит. - Репня снова сделал многозначительную паузу.
     - Ага, - сказал  Свет.  -  А  значит,  заклятие  на  амнезию  тут  же
становится возможным, потому что ее аура является результатом  наведенного
заклинания, и стало быть девицу использовали как прикрытие при медицинском
освидетельствовании, в результате чего мы проспали лазутчика.
     - Вряд  ли  я  бы  даже  с  таким  прикрытием  проспал  ауру  другого
волшебника, - сказал Репня. В глазах его заметались странные искры.
     - Вы стали самоуверенным. - Свет неодобрительно  покачал  головой.  -
Кто из нас может сказать что-либо определенное о возможностях Таланта...
     - Вот именно! - воскликнул Репня и снова замолчал.
     Свету надоели эти многозначительные паузы.
     - Ладно, - сказал он. - Где она у вас? Отправьте  ее  в  министерство
безопасности.  Там  я  с  нею  и  познакомлюсь.   А   через   нее   и   на
партнера-лазутчика выйдем.
     И тут Бондарь все-таки не выдержал:
     -  Вы  глупец,  Сморода!  Нешто  вам  не  приходит  в  голову  другое
объяснение для этой странности?!
     - Что вы имеете в виду?
     - Что я имею в виду!  -  Репня  вскочил  и  пробежался  по  кабинету,
взмахивая руками, аки ворон крыльями. -  Я  имею  в  виду,  что  обнаружил
вторую мать Ясну!
     Свет хотел покрутить  перстом  у  виска,  но  в  разговоре  с  Репней
Бондарем подобные жесты были не лучшей репликой. К тому  же,  если  теория
волшебства уже один раз была нарушена, почему не может быть второго?
     - Так где она у вас? - повторил Свет и направился к двери.
     Репня не ошибся и на этот раз: у девицы и в самом деле оказалась аура
волшебницы. Свет почувствовал ее даже сквозь стену. А чтобы открыть дверь,
пришлось послать  за  стражником  -  ограничиться  охранным  заклятьем,  с
такой-то пленницей, было бы верхом  легкомыслия,  и  девицу  посадили  под
добротный навесной замок,  изготовленный  из  прочной  стали  и  требующий
наличия у желающих пообщаться  с  задержанной  реального  ключа.  Стражник
явился быстро, отпер замок, открыл дверь.
     - Оставайтесь оба в коридоре, - сказал Свет.
     Стражник щелкнул каблуками, Репня Бондарь скривил физиономию,  куснул
нижнюю губу, но промолчал. Свет обновил с-заклинание, шагнул в темницу.
     И  чуть  не  ослеп.  Пришлось  тут  же  сотворить  новое  заклинание,
ослабляющее  Зрение.  Пылающая  аура  притухла,  и  он  смог   рассмотреть
пленницу.
     Девица с  ногами  сидела  на  лежанке  и  без  интереса  смотрела  на
нежданного гостя. Волосы  цвета  спелой  пшеницы,  карие  глаза,  одета  в
обычное  рубище,  в  ауре  преобладают  фиолетовые  цвета,  но  угрозы  не
ощущается. И никаких особых примет.
     - Здравы будьте, девица!
     Пленница спустила с лежанки ноги, но не встала.
     - Здравы будьте, дяденька!
     Сказала и улыбнулась. Свет нахмурился: ему показалось, что в ответном
приветствии  прозвучала  малая  толика  издевки.  А   может,   и   вправду
показалось.
     - Как вас величают, сударыня?
     - Вера.
     - Хорошее имя... А где вы живете?
     - Не знаю, дяденька, не помню.
     Она снова улыбнулась, на этот раз растерянно и как-то странно: словно
не верила, что происходящее является реальностью.
     - Не величайте меня, Вера, дяденькой, величайте чародеем.
     В ее глазах вспыхнуло удивление, вспыхнуло и тут  же  потухло,  будто
задернули в окне занавеску.
     - Хорошо, чародей.
     Улыбка ее угасла, в ауре усилились фиолетовые цвета.
     - Значит, где вы живете, не помните... А что вы помните?
     Девица пожала плечами и подняла  глаза  к  свежепобеленному  потолку.
Взгляд карих глаз затуманился.
     Свет ждал.
     - Дорога... - медленно произнесла девица.  -  Люди...  Дали  мне  эту
одежду... Позвали с собой...
     - Дали вам одежду? Стало быть, вы были не одеты?
     Девица снова задумалась. Потом с усилием сказала:
     - Не знаю... Не помню. Все как в тумане...
     - А что это были за люди?
     Последовала новая пауза.
     - Мужчина, высокий... Лица не помню. А с ним, кажется,  женщина...  -
Девица помотала головой. - Нет, не помню!
     - Шпейс е сканд? - быстро спросил Свет.
     - Что?
     Свет повторил заданный по-варяжски вопрос.
     - Не понимаю,  -  сказала  девица.  И  похоже,  не  солгала:  никаких
изменений в ауре не  произошло.  Впрочем,  так  же  себя  должна  вести  и
наведенная аура.
     Свет сделал два шага в сторону паломницы. Она вдруг  съежилась.  Свет
сделал еще шаг. И тогда девица быстро вскочила с  лежанки,  стащила  через
голову  свой  мешок  и  застыла  перед  Светом,  опустив  голову.  А  Свет
обнаружил, что особые приметы у задержанной все-таки  есть.  Молочно-белые
перси девицы  явно  не  знали  прикосновения  солнечных  лучей.  Такой  же
белизной сверкала полоска кожи на стегнах и вокруг треугольничка пшеничных
волос на лобке.
     И вот тут аура девицы изменилась:  в  ней  появились  розовые  цвета.
Девица подняла голову, обнаружила, что ее прелести  гостя  не  интересуют,
поняла - любить ее не собираются. Взгляд ее  тут  же  сделался  дерзким  и
наглым. И тогда, неожиданно для себя самого, Свет повернулся к ней  спиной
и вышел из темницы.
     Репня со стражником ждали в коридоре.
     - Ну что? - сказал Репня.
     - Пока она пусть остается здесь. - Свет задумчиво потер подбородок. -
Решение будет сообщено позднее.
     Репня кивнул. А Свету вдруг показалось, что та, которая  осталась  за
запираемыми стражником дверями, пытается  проникнуть  в  его  желания.  Он
словно видел, как она натягивает на молочно-белые свои  перси  мешок,  как
силится вникнуть в невнятный говор, раздающийся в коридоре. И в нем  зрела
уверенность, что она с удовольствием вспоминает,  как  он  смотрел  на  ее
обнаженное тело. Вот только причина этого удовольствия была ему непонятна.
     Покидая здание Временной медицинской комиссии, он оглянулся.
     Репня Бондарь смотрел ему вслед, и физиономия  щупача  цвела  ехидной
улыбкой.


     Верховный Волхв понимал,  сколь  заняты  сейчас  волшебники.  Поэтому
проповедь  его  оказалась  короткой,  и  служение  продолжалось  не  более
получаса.
     На ступеньках храма к Свету подошел Буня Лапоть, сверкнул лысиной.
     - Брат чародей! Мне бы  хотелось  с  вами  поговорить.  Прошу  в  мой
экипаж.
     Свет отдал приказ Петру, чтобы тот пристроился к карете  министерства
безопасности,  и  последовал  за  Лаптем.   Буня   сотворил   экранирующее
заклинание, после чего сказал:
     - Завтра академик  Барсук  собирается  продемонстрировать  результаты
своих последних исследований. Министр считает, что вам надо присутствовать
на демонстрации. Кудесник с ним согласен.
     Свет поморщился: опять надо будет извиняться перед академиком  Рощей.
Впрочем, история немного подождет. И подольше ждала, веками...
     - Когда начало?
     - В два пополудни.
     Слава Сварожичам, перед Рощей извиняться не придется. Но консультации
опять откладываются. Впрочем, если может ждать история, то уж  рвущиеся  в
теоретики молодые  волшебники  и  тем  более  подождут.  Пока  что  теория
волшебства от их лишнего ожидания все равно ничего не потеряет...
     - Я буду у Барсука.
     Буня удовлетворенно кивнул:
     - Теперь  вот  что...  Вы  уже  видели  девицу,  выловленную  щупачом
Бондарем?
     - Да.
     - И каково ваше мнение?
     Свет, подумав, сказал:
     - Девица в самом деле очень интересная. Такого типа ауры  я  в  своей
жизни еще не встречал, но сдается мне, что аура наведена.
     - Иными словами, - сказал Буня, - эта девица  может  быть  связана  с
лазутчиками.
     - Может быть.
     Буня задумался.
     - У нее амнезия, -  сказал  Свет.  -  Возможно,  потеря  памяти  тоже
вызвана заклятьем.
     - Вот как! - удивился Буня. - Тогда ею  тем  паче  следует  заняться.
Коли память заклята, значит в ней есть что скрывать.
     - Наверное, - сказал Свет. - Если амнезия  не  вызвана  естественными
причинами.
     - А это возможно?
     - Разумеется.
     Буня вновь задумался.  Лошади  неторопливо  постукивали  копытами  по
мостовой. В заднее оконце были видна карета самого Света.
     - Из ваших слов я понял, - сказал Буня, - что определенного мнения  о
характере заклятья у вас не сложилось. Не так ли?
     Свет поморщился:
     -  Да,  вы  правы...  С  подобной  аурой  мне  встречаться   еще   не
приходилось, и потому однозначный ответ я бы дать поостерегся.
     Буня шумно вздохнул: похоже, его такой ответ не устраивал.
     - Ну в самом деле, - сказал Свет. - Что я мог понять за какие-то пять
минут?  Чтобы  сделать  однозначные   выводы,   требуется   поработать   с
подозреваемой в течение некоторого времени, понаблюдать за ее  поведением,
выявить стандартные реакции. На это пяти минут мало.
     - Бондарь говорил что-то по поводу новой матери Ясны, - сказал  Буня.
- Что вы думаете об этом?
     Свет снова поморщился:
     - У Бондаря часто эмоции  берут  верх  над  рассудком.  Потому  он  и
волшебником не стал.
     - А если он прав?!
     Свет снова пожал плечами:
     - Я не могу утверждать что-либо определенное после  столько  краткого
осмотра.
     Буня  задумчиво  почесывал  переносицу,  устремив  в   боковое   окно
невидящий взгляд. И вдруг спросил, повернувшись к Свету всем телом:
     - Вы еще не забыли дело графини Фридриксон?
     - Нет, конечно, - сказал Свет. - Мне пришлось потратить на нее немало
времени. И проявить немало гостеприимства.
     - А не проявить ли вам гостеприимство и в нынешнем случае?
     - Вы имеете в виду, что мне следует поселить эту девицу у себя?..
     - А почему бы и нет?
     Свет нахмурился:
     - Вряд ли у  меня  сейчас  достанет  времени  на  необходимое  с  нею
общение...
     - Я думаю, от некоторых обязанностей вас можно было бы и  освободить,
- быстро сказал Буня. - И я мог  бы  поговорить  об  этом  с  министром  и
Кудесником. Полагаю, с подозрительными поработают другие чародеи-щупачи. К
вам будут обращаться лишь в самых сложных случаях.
     - А стоит ли уделять этой  девице  столько  внимания?  -  Свет  пожал
плечами. - Даже если бы она оказалась связанной с лазутчиками...
     - Если она окажется связанной с лазутчиками, ею займутся  наши  люди.
Меня интересует другой вариант развития событий. - Буня положил ладонь  на
руку Света. - А что если перед нами действительно  вторая  мать  Ясна?  Вы
ведь хорошо представляете себе, как нам нужна такая колдунья. Сколько  зря
тратится времени и средств на  тех,  кто  оказывается  пустышкой!  Ведь  с
додолками каши не сваришь.
     Свет удивленно хмыкнул: об этой стороне дела он почему-то не подумал.
А стоило бы... Помнится, Кудесник не раз говорил о том, как много потеряла
Колдовская Дружина с исчезновением матери Ясны. Да  и  сам  он  тогда  так
считал.
     - Что ж, пожалуй, вы правы...
     - Мне бы хотелось, чтобы вы приняли ее уже завтра,  -  быстро  сказал
Буня. - И  чтобы  она  чувствовала  себя  у  вас  как  дома.  Расходы  вам
возместят.
     Свет кивнул:
     - Хорошо, я отдам своему эконому соответствующие распоряжения. Если у
вас все, я бы вышел здесь.
     - У меня все. - Буня протянул было десницу, но тут  же  убрал  ее.  -
Хотя нет... Есть у меня одно опасение. - Буня помолчал. -  Если  она  и  в
самом  деле  лазутчица,  не  облегчаем  ли  мы  супротивнику  задачу?   Не
подставляем ли своего лучшего щупача под удар?
     Свет пожал плечами:
     - Вряд ли! Вы ведь знаете силу, данную мне Семарглом.
     - Силу, данную вам Семарглом, мы знаем. - Буня обреченно вздохнул.  -
Что ж, иногда приходится идти и на определенный риск.
     - Да нет тут никакого риска! А если и есть, тем интереснее  для  меня
будет эта гостья. Так что привозите.
     - Ладно, договорились, - сказал Буня и  дал  знак  кучеру  остановить
карету.
     Свет пересел в свой экипаж  и  удовлетворенно  потер  руки.  Все-таки
фехтование изрядно облегчило ему сегодняшний день.
     Слава Семарглу, его ждал спокойный  ужин.  А  после  ужина  -  "Новое
приишествие".
     И даже Забава не сможет помешать ему в  очередной  раз  пообщаться  с
Кристой.



                         2. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА

     Отца своего Забава ввек не знала.
     Светозара Соснина, мать ее, была членом Ордена дочерей Додолы, и этим
все сказано. Вполне возможно, что она и сама не  ведала,  от  которого  из
своих кавалеров пригуляла ребенка. Впрочем, когда Забава  была  маленькой,
этот вопрос ее совершенно не интересовал. Большинство подружек матери тоже
были одинокими додолками, и вполне естественно, что их дети  об  отцах  не
вспоминали.
     Когда Забаве исполнилось семь, Светозара Соснина утонула,  купаясь  в
Онеге. Забаву приютил Орден. Она росла и воспитывалась в одном из  детских
приютов, организованных Орденом в Борисове-на-Онеге.  Додолки  научили  ее
грамоте и арифметике. Девочка была некрасива на личико,  но  опекающая  ее
мать Заряна разглядела в дурнушке будущую красу и  решила,  что  наилучшей
долей для сиротки во взрослой жизни будет работа горничной. Там,  глядишь,
и парня какого-нибудь доброго встретит... Так мать Заряна говорила Забаве,
и у девочки не было причин не верить опекунше.
     Росла  Забава  смышленой  и  бойкой  на  язычок.  Немудреную   науку,
требующуюся горничной для четкого исполнения своих обязанностей, постигала
хорошо. А в невеликое свободное время, когда в приюте все  было  вымыто  и
убрано, когда младшие дети накормлены и уложены, а старшим разрешалось еще
не спать, Забава с удовольствием  читала  сказки.  Особенно  ей  нравились
сказки о красивых юных волшебниках, влюблявшихся в дурнушек и силой своего
Таланта делавших своих избранниц  писаными  красавицами.  Юные  волшебники
снились ей чуть ли не каждую ночь, беремями бросались к ее ногам,  тут  же
признавались ей в любви,  и  утренний  петух  прерывал  ее  сны  на  самом
прекрасном месте - когда ее вели под венец.
     В приюте, где жила Забава, юных волшебников не было (сироты мужеского
пола воспитывались только в приютах волхвовата), но в  конце  концов  роль
волшебника  выполнила  природа.  Забава  расцвела  на  личико,   приобрела
стройную фигуру, с достаточным в нужных местах количеством округлостей.  И
узнала,  что  волшебники  не  женятся.  После  этого  желание   соблазнить
волшебника превратилось у юной девушки в навязчивую идею.
     Она  и  не  догадывалась,  что   идея   эта   возникла   у   нее   не
самопроизвольно, что мать Заряна исподволь, осторожно внедряла это желание
в пылкое сердце своей воспитанницы. Как не знала и того, что  мать  Заряна
выполняла персональное задание магистрессы Ордена. Не ведала она и о  том,
что в разных концах княжества такие забавы воспитывались в приютах додолок
в немалом количестве. Когда девушке исполнилось  семнадцать,  мать  Заряна
устроила ее в качестве горничной в одну из высокородных борисовских семей.
Глава семьи не был  волшебником,  и  смазливая  статная  горничная  быстро
привлекла его внимание.  Забава  была  приучена  к  тому,  что  исполнение
прихотей хозяев входит в прямые  обязанности  прислуги.  И  потому,  когда
через пару месяцев глава семьи зажал новенькую горничную в темном  углу  и
принялся  тискать  ее  тугие  перси,  Забава  отнеслась  к  этому  как   к
неизбежному злу, присущему ее работе. Она просто вырвалась из рук  хозяина
и пообещала рассказать о его притязаниях хозяйке.  Хозяйка  была  ревнивой
мегерой, и хозяин тут же дал своим рукам окорот. Забава, однако, понимала,
что, узнав о случившемся, хозяйка первым делом избавится  от  предмета,  к
которому вожделеет муженек.  Поэтому  выполнять  данное  хозяину  обещание
девушка вовсе не собиралась -  работа  ее  куда  как  устраивала,  платили
хорошо, и времени свободного, которое Забава по-прежнему тратила на чтение
сказок, было немало.
     Прошло еще два месяца. Хозяин убедился,  что  супруга  ни  о  чем  не
ведает, и легко понял, почему  промолчала  горничная.  Осмелев,  он  снова
взялся за свои притязания. Обжимашки  в  темных  углах  Забава  переносила
стоически, но однажды хозяин, застукав ее в кладовой, завалил горничную на
старую кушетку и принялся задирать на ней юбки. Будучи физически  крепкой,
Забава молча отбивалась,  рассчитывая  выйти  из  пикового  положения  без
особого шума. Однако хозяин оказался гораздо сильнее  своей  горничной,  а
Забава не собиралась предавать свою главную мечту. И потому,  почувствовав
прикосновение к своему животу его  мерзкого  упругого  обнаженного  корня,
завопила так, словно ей в живот вонзили острый нож.
     Естественно, ревнивая хозяйка устроила  жуткий  скандал.  За  пределы
дома, правда, скандал не вышел, но Забава вылетела оттуда  с  треском.  Ей
было обещано, что работы  в  Борисове  она  опосля  случившегося  ввек  не
найдет, что хозяйка лично позаботится об этом.
     Мать  Заряна  встретила  ее  в   приюте   тепло,   попеняла   ей   на
неосторожность, поругала этих падких  на  сладкое  великородных  жеребцов,
которые  хотят  от  молоденьких  девушек  лишь  одного,  пообещала   найти
воспитаннице работу в другом городе.
     Забава умылась слезами на ее плече, а  выплакавшись  и  успокоившись,
уснула, так никогда и не догадавшись,  что  мать  Заряна  прекрасно  знала
наклонности бывшего хозяина своей воспитанницы (сама когда-то с ним спала,
покудова ревнивица не застукала - потому и пришлось уйти в  приют)  и  что
работа Забавы у прелюбодея была всего лишь профессиональным испытанием.
     Посмотрев, как улыбается во сне юная горничная, впервые столкнувшаяся
с мужицкими притязаниями на ее тело, мать  Заряна  пошла  сочинять  письмо
магистрессе Ордена. Вскоре магистресса  узнала,  что  воспитанница  матери
Заряны успешно прошла испытание, не пожелав отдаться простому  -  пусть  и
высокородному! - смертному.
     Через седмицу опосля возвращения в приют Забава узнала,  что  нашелся
родной брат ее утонувшей матери дядя Берендей, служащий экономом у чародея
Смороды.
     Берендей и в самом деле был дядей Забавы, и это  было  матери  Заряне
известно очень давно - с тех пор, когда была еще жива  утопленница.  Знала
она и о том, что Берендей  проклял  связавшуюся  с  додолками  сестру,  но
характером отличается добрым  и  отзывчивым.  Как  ведала  и  о  том,  что
Берендей Сосна женат на женщине с бесплодным чревом. И потому  еще  десять
лет назад опекунша Забавы прекрасно просчитала все варианты.
     В результате  Берендею  Сосне  через  третьих  лиц  было  сообщено  о
существовании племянницы и о  случившемся  с  нею  конфузе.  В  результате
воспылавший родственными чувствами - весьма смахивавшими  на  отцовские  -
дядя Берендей поговорил со  своим  хозяином,  зная,  что  с  этой  стороны
невинности племянницы ничего не грозит. В результате Забава Соснина попала
в столицу и  принялась  выполнять  спланированное  еще  десять  лет  назад
матерью Заряной задание, о котором не имела ни малейшего понятия.


     Забава представляла себе нынешних волшебников совершенно  не  такими,
каким оказался чародей Сморода. Он вовсе  не  был  юн.  Он  вовсе  не  был
красив. Он вовсе не собирался оказывать Забаве косметические услуги - и не
потому, что Забава в них не нуждалась.
     Более того, он в конце дня был совершенно непереносим.
     Однако многочисленные сказки, читанные-перечитанные на сон  грядущий,
подготовили плодоносную почву. Зерна, посеянные  в  душу  впечатлительного
ребенка любимой  воспитательницей,  проросли.  А  горячие  девичьи  слезы,
обильно залившие подушку в первый же вечер, заставили эти ростки взойти. К
тому же, чародей Сморода носил то же имя, что  и  Забавина  мать,  а  боги
никогда не допускают зряшных совпадений... Словом, на  третий  день  после
появления в доме чародея Забава намару втюрилась в нового хозяина.
     Первое время она старалась не афишировать  своей  любви.  Потребность
заботиться заложена богами в каждую женщину. К тому же  забота  о  хозяине
входит в профессиональные обязанности любой прислуги. И потому Забаве было
не трудно скрывать зародившееся в ней чувство. Помогало и то, что глаза ее
были покудова обычными. Но  даже  обычные  глаза  быстро  привлекут  чужое
внимание, когда при утренней встрече с хозяином в них  загорается  особое,
присущее лишь влюбленным сияние, сияние, которое  не  гаснет  потом  целый
день, а вечером - когда ты уже лежишь в своей  постели  -  превращается  в
жгучие слезы.
     Шила в мешке не утаишь. И потому Забава скоро стала замечать,  как  с
подозрением поглядывает на нее дядя Берендей, как шушукаются за ее  спиною
слуги, как неодобрительно покачивает головой тетя Стася.
     Лишь чародея не интересовало, что происходит с его  новой  служанкой.
Он равнодушно встречал по утрам  ее  сияющий  взгляд.  Он  не  обращал  ни
малейшего внимания на то, что, подавая ему завтрак,  обед  или  ужин,  она
слишком  часто  касается  его  плеча  упругими  персями.  Он  принимал  ее
восхищенные улыбки, как должное - ведь она была одной из  служанок,  а  он
членом палаты чародеев.
     Поначалу отсутствие внимания к ней  со  стороны  волшебника  удивляло
Забаву - по поведению предыдущего хозяина она уже прекрасно понимала,  как
действует  на  мужчину  прикосновение  женской   груди.   Потом   странное
равнодушие стало ее возмущать, и теперь она смотрела на чародея с вызовом,
едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить. В конце концов она и  нагрубила  бы,
кабы не страшилась, что он выгонит ее и она уже больше ввек не увидит его,
такого холодного, такого  далекого,  такого  равнодушного...  Выдержки  ей
хватило не на долго. И начались слезы - в самое неподходящее  время,  безо
всякой видимой причины, на грани истерики.
     Вот тогда не выдержал  и  Берендей.  Однажды  вечером,  когда  Забава
готовилась ко сну, он заявился в комнату племянницы.
     Глаза у Забавы опять были на мокром месте. Некоторое  время  Берендей
крякал да хмыкал, не зная  с  чего  начать:  все  его  беседы  с  молодыми
девицами  ограничивались  указаниями,  где  вымыть  да  что   закупить   в
продуктовой лавке или на рынке.  К  тому  же  перед  ним  лежала  плачущая
племянница, и он в очередной раз пожалел, что боги не  дали  ему  детей  -
тогда бы он знал, как с нею разговаривать.
     - Послушайте, племяша, - начал он наконец. - Так  дальше  нельзя.  Он
вам не пара.
     Забава молчала, тихо плача в подушку. Берендей  сел  рядом,  погладил
племянницу по каштановой голове. И тогда Забава уткнулась ему  в  плечо  и
разрыдалась в голос, заливая  горючими  слезами  рукав  дядиного  кафтана.
Берендей  продолжал  гладить  ее  по  мягким  волосам,   пережидая,   пока
закончится истерика. Наконец рыдания стихли, и он повторил:
     - Чародей вам не пара.
     - Почему? - пробормотала Забава. - Разве высокородные не  женятся  на
простых девушках?
     Берендей снова крякнул и сказал:
     - Высокородные женятся на  ком  хотят.  В  том  числе  и  на  простых
девушках.  Но  чародей  Свет  не  просто  высокородный,  он  волшебник.  А
волшебники не женятся ни на ком.
     - Почему? - спросила Забава.
     - Да потому что им это не надо.
     - Почему? - спросила Забава в третий раз.
     - О боги! - воскликнул Берендей. - Неужели вы не знаете таких простых
вещей?!
     Забава помотала головой.
     - Да потому что ему нечего с вами делать  в  постели.  Потому  что  в
обычном  смысле  он  не  мужчина.  Потому  что  все  его  силы  уходят  на
волшебство.
     Забава оторвалась от дядиного  плеча.  Глаза  ее  расширились,  брови
гневно изогнулись - ведь он посягнул на достоинство ее  сказочных  героев,
ведь он хотел убить ее мечту.
     - Я не верю вам! - крикнула она. -  Вы  просто  не  хотите,  чтобы  я
поднялась выше вас! Не зря же вы ненавидели мою маму!..
     Дядя  Берендей  поднялся  с  кровати.  Ноздри   его   широкого   носа
затрепетали.
     - Вы просто пустоголовая девчонка! - сказал он холодным голосом. -  И
воспитывала вас такая же глупая курица, как моя  сестра.  Я  вам  еще  раз
повторяю: чародею не требуется ваша любовь, а сами вы ему нужны токмо  для
того, чтобы подавать на стол да убирать его дом.  А  потому  выбросьте  из
головы блажь! Вам ввек не окрутить чародея  Света  -  Додола  над  ним  не
властна. И если вы не успокоитесь, я собственноручно задеру на вас юбки  и
пройдусь шпандырем по вашему заду так, что вы ни сесть ни лечь не сможете.
Думаю, я имею на это право.
     - Да уж! - сказала гневно Забава. - Право у вас такое есть!  Вы  ведь
прекрасно понимаете, что это вам я обязана своей работой... Но  даже  если
вы накажете меня, я вам все равно не поверю!
     - Тьфу! - Дядя Берендей выругался и выбежал вон.
     Через пять минут к Забаве пришла тетя Стася. Снова были  слезы  -  на
этот раз, правда, обоюдные, - снова были объяснения  и  уговоры.  В  конце
концов Забава была вынуждена поверить, и тетя  удалилась,  вырвав  из  уст
племянницы обещание, что та выбросит из головы "эту блажь".
     На утро выяснилось, что ничего не изменилось. Блажь выбрасываться  не
пожелала. Забава по-прежнему смотрела  на  хозяина  сияющими  глазами,  но
теперь сквозь это сияние просматривались  упрямство  и  безысходность.  За
завтраком, подавая чародею тарелку с пшенной кашей, Забава опять коснулась
его плеча персями да так явно, что чародей недовольно обернулся и попросил
служанку быть поосторожнее. Тогда Забава явилась убирать его кабинет в тот
час, когда хозяин там работал, чем  вызвала  новое  неудовольствие  с  его
стороны. Чародей даже попросил  своего  эконома  напомнить  прислуге,  что
комнаты должны убираться в его отсутствие.
     Дядя Берендей и тетя Стася вновь были  вынуждены  провести  со  своей
племянницей воспитательную беседу. Сила солому  ломит...  В  конце  концов
служанка перестала беспокоить своего хозяина, но всем, кроме чародея, было
прекрасно видно, каких сил это ей стоит.
     И когда у Забавы позеленели глаза, эконом, боясь,  что  переполненная
Додолой девица наделает  глупостей  и  будет  изгнана  хозяином  из  дома,
засадил служанку на кухню и запретил ей появляться в тех  помещениях,  где
она может столкнуться с чародеем. А когда племянница все-таки выскочила  в
трапезную, дядя собственноручно запер ее в чулане и  продержал  до  вечера
голодной, пообещав, что в следующий раз ослушницу засадят под замок до тех
пор, покудова из ее глаз не исчезнет зелень.
     Лишь тогда Забава сдалась. Она  провела  в  кухонных  работах  первый
месяц своего зеленца. Лишь одной Додоле были  известно,  что  творилось  у
девушки на душе.
     Дяде и тете было очень жаль племянницу, но что они могли  поделать?..
Они пытались обратить внимание Забавы на молодых парней-слуг, работающих в
дневное время в доме чародея, но все было тщетно: Забаву не интересовал ни
один мужчина, кроме  чародея.  Оставалось  надеяться,  что  дело  поправит
великий лекарь сердечных ран - время.
     Великий лекарь надежд не оправдал: в начале второго месяца зеленца  у
Забавы случился  нервный  срыв.  Два  месяца  она  пролежала  в  больнице,
вернувшись в дом бледной тенью той Забавы,  что  приехала  в  столицу.  Но
зеленец к тому времени прошел.
     И хотя было видно, что со своей любовью Забава так и  не  справилась,
теперь она уже могла встречаться с хозяином.
     А когда тот сказал, что рад ее видеть, лицо  Забавы  изменилось  так,
что у Берендея от страха зашлось сердце. Ему стало ясно:  добром  дело  не
кончится.
     Но ничего не случилось. День проходил за днем, Забава держала себя  в
руках, и дядя стал надеяться, что следующий зеленец придет  к  племяннице,
когда она уже излечится от своей блажи  и  влюбится  в  кого-нибудь  более
подходящего.



                3. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ТРАВЕНЬ

     Первый день, проведенный в школе волшебников, запомнился Свету на всю
жизнь.
     По-видимому, привезли его в школу от  Кудесника  спящим,  потому  что
дороги он не помнил, а проснулся уже в том помещении,  которое  стало  его
жилищем на долгие девять лет. В нем он находился и весь первый день.
     Проснулся Свет от боли в спине. Обнаружил,  что  лежит  совсем  не  в
своей постели, а на чем-то очень жестком, и тут же все вспомнил.  Конечно,
он ведь не в Старой Руссе, он в Новгороде. Должно быть, уже там, где  учат
на волшебника. Ведь мама последние несколько дней  твердила  ему,  что  он
теперь будет учиться не дома, а в столице, поелику на волшебников дома  не
учат.
     Спать больше не хотелось. Хотелось  узнать,  где  он  оказался.  Свет
встал. Лежал он  и  в  самом  деле  не  на  кровати.  Странное  деревянное
сооружение, больше похожее на широкую скамейку, кроватью не назовешь.  Нет
ни спинок, ни пухового тюфяка. Дома у него, правда, пухового  тюфяка  тоже
не было - отец говорил, что княжескому сыну негоже нежиться на перинах,  -
но матрас все-таки был помягче и потолще.
     Свет осмотрелся.  Кругом  камень.  Низкий  потолок,  серые  ничем  не
украшенные стены, слева  от  "кровати"  и  почти  под  потолком  маленькое
оконце, сквозь которое виден кусочек  голубого  неба.  Да,  светлицей  это
жилище не  назовешь,  каморка  какая-то  для  слуг.  В  стене  напротив  -
деревянная  дверь.  Свет  хотел  было  броситься  к   двери,   рассчитывая
посмотреть, что за нею находится,  но,  не  сделав  и  двух  шагов,  вдруг
обнаружил: это ему совершенно не  интересно.  Либо  коридор,  либо  другая
комната - ничего другого там быть не может. И не нужны они  ему  вовсе.  А
нужна ему одежда.
     Он продолжил осмотр. Под окном стол, у  стола  табурет,  над  столом,
ближе к окну, газовая светильня. Справа от стола  висит  на  стене  пустая
полка. Еще дальше маленький шкаф, похожий на платяной. В шкафу -  какое-то
тряпье серого цвета, под шкафом - две пары башмаков. Ни  обуви  Света,  ни
его одежды нигде нет. А  в  каморке  достаточно  прохладно  -  вон  уже  и
"гусиная кожа" появилась. Наверное,  надо  одевать  то,  что  находится  в
шкафу.
     Свет снял  с  вешалок  серое  тряпье.  Тряпье  оказалось  рубашкой  и
штанами, хоть и неказистыми на вид, но сразу согревшими  озябшее  тело.  И
вполне удобными - наверное, шили по снятым с него размерам.
     За шкафом оказалась небольшая ниша, в которой разместился умывальник.
Едва Свет умылся и вытерся висящим тут же полотенцем, не интересующая  его
дверь отворилась. В каморку вошел черноволосый худощавый мальчишка  одного
со Светом роста, одетый в такие же, как у Света, рубашку и штаны. В  руках
- прикрытый белой салфеткой поднос.
     - Здравы будьте, новичок!
     - Здравы будьте!
     - Отец Ходыня сказал, вы будете трапезничать здесь.
     - Кто это - отец Ходыня? - спросил Свет.
     - Отец Ходыня  -  наш  пестун,  -  ответил  мальчишка.  -  А  мы  его
воспитанники. Вестимо, отец Ходыня  будет  нас  воспитывать.  -  Мальчишка
поставил поднос на стол. - Меня величают Репня Бондарь.
     - Светозар Сморода. - Свет аккуратно повесил полотенце на вешалку.  -
Сын старорусского посадника.
     Мальчишка покусал нижнюю губу, засмеялся:
     - В школе волшебников живут лишь сыновья Кудесника. - Он посмотрел на
разворошенную "кровать". - А лежанку за собой положено заправлять.
     Свету смех нового знакомца не понравился, и  он  хотел  было  затеять
ссору. Но решил не связываться: ни к чему первый же день  на  новом  месте
начинать с драки. Да и отец просил его вести себя примерно...
     - И как тут у вас, в школе волшебников?
     - У нас тут нормально. Кормят лучше, чем в приюте. А  теперь,  опосля
вашего появления, и учиться начнем.
     - Опосля моего появления?
     - Да. - Репня сдернул с подноса салфетку. -  Вы  седьмой  воспитанник
отца Ходыни. Волшебное число...
     Свет ничего из этого объяснения не понял, но переспрашивать не  стал.
Посмотрел на поднос. Там была тарелка любимой  им  пшенной  каши,  большая
кружка молока и черный хлеб с маслом. Сразу жутко захотелось есть.
     - Не буду вам мешать. - Репня ушел.
     Свет с удовольствием позавтракал. После завтрака ему стало грустно, и
он немножко поплакал. Потом заправил лежанку. На  его  взгляд,  получилось
вполне прилично, хотя мамки, наверное, заправили бы лучше.
     А потом снова пришел Репня. Но на этот раз он был не один.  Вслед  за
ним в каморку вошел высокий дядька в голубой  одежде.  Одежда  была  Свету
знакома: в  такой  ходил  брат  Вольга,  настраивающий  у  отца  волшебное
зеркало. И вообще такую одежду носили колдуны - Свет это знал.
     - Здравы будьте, мой мальчик!
     - Здравы будьте, дядя!
     Репня громко хмыкнул, собрал со стола грязную посуду и ушел.
     - Воспитанники величают  меня  отцом  Ходыней,  -  сказал  волшебник,
садясь на табурет. - Так будете величать меня и вы, Свет. Согласно закону,
вы зачислены в школу колдунов, будете учиться волшебству.
     - А если я не захочу?
     Отец Ходыня строго сдвинул брови:
     - В этом ваш долг. Разве вам не говорили об этом?
     Свет вздохнул:
     - Говорили.
     - Вот и хорошо. - Отец Ходыня не улыбнулся, но брови его разошлись. -
Сегодня вы проведете день в своей келье. Трапезничать вам принесет Репня -
с ним вы уже познакомились.
     - А выходить отсюда нельзя? Тут скучно.
     Отец Ходыня встал с табурета:
     - Скоро вы забудете, что такое скука. А выходить вам и не захочется.
     Отец  Ходыня  оказался  прав.  Едва  он   вышел,   Свету   совершенно
расхотелось покидать келью. Вот минуту назад, когда отец Ходыня  сидел  на
табурете, хотелось - да еще как! - и уже все хотение прошло.
     Но скука осталась. И  потому,  когда  Репня  принес  ему  обед,  Свет
встретил его как старого друга.
     - Скучаете? - спросил Репня.
     Свет кивнул.
     - Ничего, - сказал Репня. - Настанет вечер,  пойдете  на  молебен.  А
завтра все будет нормально. Здесь так всех новичков встречают.
     Много позже Свет узнал, что новичков встречают так  для  того,  чтобы
обострить их естественное детское любопытство, которое  поможет  им  легче
пережить начальный период разрыва с домом. Но тогда он этого  не  знал.  И
потому сказал:
     - Плохо встречают.
     Репня покусал нижнюю губу:
     - Не умрете. Я вот не умер... Вы почти сразу учиться начнете, а я уже
три месяца жду, покудова семерка наберется. Я у отца Ходыни первый.
     И снова Свету захотелось с ним подраться.
     - У вас тут дерутся?
     Репня в ужасе вскинул руки:
     - Что вы!.. Мы раз с Олегом в трапезной подрались, так нас на три дня
посадили в карцер на  хлеб  и  воду.  Отец  Ходыня  говорит,  что  будущим
волшебникам следует учиться сдерживать в себе Перуновы желания.
     На хлеб и воду Свету не хотелось. Тем паче  когда  тебя  ждут  щи  из
щавеля и голубцы.
     - Ну я пошел. - Репня направился к двери. - А то отец Ходыня не велел
мне с вами разговаривать. Кстати, выходить не пытайтесь, на дверь наложено
заклятье. - Репня исчез.
     Это было интересно, и Свет, тут же забыв об обеде, попытался  подойти
к выходу. Ничего не получилось. У двери ему было делать совершенно нечего,
и ноги не собирались туда шагать. А тело не  собиралось  ползти.  Поневоле
пришлось заняться щами да голубцами.
     Репня приходил в келью в этот день  еще  трижды,  болтал  обо  всякой
чепухе, но изнывающего со скуки Света его болтовня  приводила  в  восторг.
Когда Репня унес грязную посуду после ужина, Свет с нетерпением стал ждать
обещанного молебна.
     Отец Ходыня зашел за ним, когда небо в окошке уже стало чернеть.
     - Пора на молебен, мой мальчик. Перед отходом ко сну  у  нас  принято
воздавать хвалу Семарглу.
     Слава Сварожичам, молиться Свет уже был научен. Дома по вечерам  тоже
молились, вставали на колени, кланялись стоящему в  углу  кумиру  Сварога,
благодарили  Дажьбога  и  жену  его  Мокошь  за  жизнь  и  прожитый  день,
вспоминали и других богов. Кроме Семаргла. Мама говорила, что  Семаргл  не
любит, когда ему молятся простые люди. Он не их бог, у него даже жены нет.
И потому Свет спросил:
     - С какой стати Семарглу? Он не мой бог.
     - Отныне он ваш бог. -  Отец  Ходыня  погладил  Света  по  голове.  -
Семаргл - повелитель и защитник всех волшебников.
     С  отцом  Ходыней  Свет  преодолел  дверь  своей  кельи  безо  всяких
сложностей. Они шли по скудно освещенным газовыми  светильнями  коридорам.
Вдоль коридоров  тянулись  деревянные  двери.  Из  дверей  выходили  люди:
мальчишки в серых рубашках и  штанах,  подростки  в  темно-синих  одеждах,
похожих на халаты, мужчины в таких же балахонах, но  голубого  цвета.  Все
двигались в одном направлении.
     Вскоре Свет с отцом Ходыней  оказались  в  большом  полутемном  зале.
Вошедшие в зал поворачивались в одну  сторону  и  становились  на  колени.
Опустился на колени и Свет.
     У дальней стены зала, на небольшом возвышении,  стоял  кумир  бога  в
голубых одеждах. Лицо  кумира  было  удивительное  -  не  строгое,  как  у
Дажьбога, и не злобное, как у Перуна; не  мрачное,  как  у  Велеса,  и  не
веселое, как у Ярилы. Лицо этого бога было ДОБРОЕ.  Доброту  излучали  его
глаза, ею дышала каждая черточка божьего лица.
     Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов  и  богинь  он  не
видел никогда - ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям,  но
отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу,  хотя
ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света
иногда мама.
     Потрясенный Свет даже не заметил,  как  началась  проповедь.  И  лишь
потом обнаружил, что в  зале  звучит  мощный  голос  человека,  одетого  в
оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны,
и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в  лицо  Семарглу  и
словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко
без надежды на возвращение...
     В реальность его вернул громовой бас волхва:
     - Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братия и  воспитанники!  Да
убьем в себе Додолу!
     Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие  тут
же отозвались:
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!
     Еще  дважды  гремел  по  залу  голос  волхва,  и  дважды  откликались
молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми,  пропищал
и Свет:
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!
     Через много лет, когда его положение в Колдовской  Дружине  позволило
ему знать многое из того, чего  не  знают  простые  мужи-волшебники,  Свет
выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать  особое
чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.
     За девять лет учебы в школе  волшебников,  с  постепенным  повышением
своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился
понимать пересыпанные специфическими терминами  проповеди.  Проповеди  эти
были разными - в зависимости от того, что  происходило  в  прожитый  день.
Позже,  когда  он  стал  мужем-волшебником,   ему   пришлось   бывать   на
еженедельных богослужениях, проводимых в храме  Семаргла  самим  Верховным
Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были  разными.  Но  во
все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!



               4. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 69, ВЕРЕСЕНЬ

     Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал  своему  отпрыску  две
вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми  годам  Репня  Бондарь
твердо знал: а) мать его Лада и сестра  Купава  -  женщины  и  как  всяких
женщин  их  необходимо  любить,  уважать  и  защищать;  б)  волшебники   -
единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для
большинства словенских мужчин, а  второй  стал  естественным  выводом  для
словенского рубежника, у которого содержанием всей  жизни  была  работа  и
который был не слишком близок даже к обычным людям.
     Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница
княжества проходила в нескольких сотнях саженей  от  избы,  где  жили  два
Бондаря и две Бондаревы.  Впрочем,  самого  Микулы  в  тот  день  дома  не
оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от  семьи,
на другой заставе, куда получил новое  назначение.  Через  день-другой  он
собирался прислать за женой и детьми экипаж.
     Однако вместо экипажа  пришли  ордынцы.  Это  была  первая  из  серии
провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах  княжества.
Нападение на заставу было хорошо подготовлено  и  прекрасно  спланировано.
Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.
     Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в  ту  ночь  они
проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний  Репня  уже  прекрасно
разбирался в оружии - как-никак сын рубежника!  -  и  сразу  узнал  голоса
ордынских "чингизов". Голоса звучали солидно и  во  множестве.  Пару  раз,
правда, им ответили и словенские  "онеги",  но  быстро  затихли.  Конечно,
мушкет "чингиз" по  сравнению  с  винтовкой  "онега"  выглядит  стареньким
дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в  упор,
недостатки мушкетов как-то скрадываются...
     В избу Бондаря ворвались пятеро. Молодые уверенные  в  себе  ордынцы,
все как один чернявые  и  узкоглазые  -  чистопородные  монголы,  сильные,
опытные. Пока они ломали дверь, мама успела запихать перепуганного Репню в
шкаф. Купава вскарабкалась на чердак. Дверца в шкафу оказалась закрытой не
полностью, но Репне поначалу ничего не было видно.  Он  токмо  понял,  что
зажгли светильню: по стоящей напротив шкафа родительской кровати  побежали
неверные тени. А потом грубый голос спросил по-словенски:
     - Где мужик?
     - Нет его, - сказала мама. - На другой заставе.
     По-видимому, незваные гости знали это, поелику искать не стали.
     - А щенки где? - спросил тот же голос.
     - С отцом, - ответила мама.
     Незванные гости загоготали, заговорили меж собой по-ордынски.
     - А что, ягодка? - сказал грубый голос. - Холодно спать без мужика?..
Так и быть, я его заменю. Скидай одежду. Попробуем, сколь ты сладка.
     Наверное,  мама  не  поспешила  выполнить  приказ,  поелику  тут   же
послышался треск раздираемой материи. А потом Репня увидел в  щель  мамино
обнаженное до пояса тело. В  поле  зрения  появились  двое  ордынцев.  Они
держали маму за руки. Мама смотрела в сторону шкафа  -  Репне  показалось,
она глядит ему прямо в глаза - и что-то беззвучно шептала. Ордынцы содрали
с ее стегон остатки  разорванной  ночной  рубашки  и  опрокинули  маму  на
кровать. А потом Репня увидел еще одного ордынца. Ордынец был без  штанов.
Внизу живота у него торчала огромная коричневая изогнутая, болтающаяся  из
стороны в  сторону  палка.  Ордынец  сказал  грубым  голосом:  "Послушная,
ягодка", - упал на маму, схватил ее за волосы. Репня  зажмурился,  ожидая,
что сейчас случится что-то страшное, и страдая от  собственного  бессилия:
ведь он должен был ее не только любить и уважать, но и ЗАЩИЩАТЬ.
     Но страшного не  было.  Похохатывали  ордынцы,  переговаривались  меж
собой гортанными голосами, да слышалось чье-то  шумное  дыхание.  И  тогда
Репня не выдержал и открыл глаза.
     Голый ордынец прыгал на маме, поднимая и опуская задницу. Мама лежала
тихо, повернув голову влево и глядя на шкаф. Нижняя губа ее была закушена,
шуйца свисала с кровати до полу. Ордынец прыгал все быстрее.  И  тут  мама
вдруг облизнула языком губы и закрыла глаза. Репня подумал, что она сейчас
умрет, и от ужаса затаил дыхание. Но мама снова  облизнула  губы  и  вдруг
заурчала, как урчал списанный по ранению со службы и с тех пор ошивавшийся
при кухне пес Полкан, когда повар Бермята давал ему свежую кровь. А  потом
мамина рука поднялась с пола, схватила ордынца за спину. Мама  задергалась
под ордынцем, закинула ему на задницу ногу. Репня  услышал  ее  визгливый,
какой-то ненормальный - такого он ввек не слышал - голос:
     - Еще-о-ох!.. Еще-о-ох!
     И понял, что прыганье ордынца маме приятно. Открытие это так поразило
его, что он чуть не вылез из шкафа, желая понять, от чего же маме приятно.
Но побоялся.
     Ордынец  содрогнулся,  перестал  прыгать.  Другие  загалдели  громче.
Ордынец слез с мамы, палки внизу его живота уже не было, там  висел  такой
же, как у Репни, токмо большой и мокрый корень. А потом на маму  взобрался
другой ордынец...
     Много  позже,  уже  став  взрослым,  Репня  понял,  почему  мать   не
сопротивлялась,  когда  ее  насиловали.  Она  рассчитывала,  что   изверги
насытятся ее телом и уберутся из избы.  И  таким  образом  Купава  избежит
поганых ордынских лап. Понять маму Репня понял,  но  ее  визгливого  "Еще!
Еще" не простил никогда.
     Тем паче что уловка не помогла. Грубый ордынец надел штаны и приказал
осмотреть чердак. И тогда мама, корчащаяся под другим ордынцем, завыла.  А
потом завизжала, как задавленная собака, Купава.
     Репню тоже нашли. Но не тронули.
     - Пусть щенок живет, - сказал грубый ордынец. - Пусть  запомнит  нашу
силу. - Он рассмеялся. - Его мать и сестра  оказались  сладкими  ягодками.
Странно, но язычницы всегда хороши в постели. Может, им  помогают  в  этих
делах их многочисленные боги.
     Ордынцы убрались. А Репня сидел рядом с еще  теплыми  телами,  гладил
мамины и купавины волосы, старался не смотреть  на  их  вспоротые  животы.
Плакать он не мог, и взгляд его так и привораживала картина, на которую он
не хотел смотреть.
     Вскоре подоспела помощь с  соседних  застав  и  близлежащего  города.
Ордынцев  выбили  за  пределы  территории  княжества.   Репню   подобрали,
пообещали, что отец заберет его через день-другой.
     Но отец за сыном не  приехал.  Он  был  убит  в  те  же  часы,  когда
ордынские собаки терзали плоть его жены и дочери: на новую заставу  Микулы
Бондаря тоже было произведено внезапное нападение. Репню подобрали волхвы,
поместили в детский дом при Южноуральском волхвовате. А через два  года  в
нем проснулся Талант, и его перевели в школу волшебников.
     Ни волхвы, ни пестуны понятия не  имели,  какую  печать  наложила  на
восьмилетнего  ребенка  увиденная  им  сцена  изнасилования  матери.   Они
предполагали, что случившееся породит в душе сироты ненависть к ордынцам.
     Репне часто снилась та ночь. Но он просыпался не от того,  что  видел
вспоротые женские животы и мертвые глаза матери и сестры. Репня просыпался
в холодном поту от того,  что  снова  и  снова  раздавался  в  его  памяти
визгливый мамин - и не мамин - голосок: "Еще! Еще!" И снова и снова  видел
он скребущие по спине насильника-ордынца мамины нежные пальчики.
     Через много лет посеянные в душу ребенка зерна ненависти  и  ревности
проросли.



                    5. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Гостью привезли в половине девятого.
     Свет уже закончил в физкультурном зале  очередное  сражение  с  духом
Перуна и успел принять душ, когда Берендей доложил ему о прибытии Веры.  И
хотя у чародея  не  было  ни  малейшего  желания  до  завтрака  заниматься
государственными делами, однако, помня о  просьбе  Буни  Лаптя,  он  решил
поступить вопреки своему желанию.
     Гостья выглядела одинокой и беззащитной. Она  стояла  посреди  сеней,
прижав руки к груди, и широко открытыми глазами смотрела на  спускающегося
по лестнице Света. Похоже, она никак не ожидала такого  поворота  в  своей
судьбе. Или делала вид, что не ожидала...
     На ней было все то же вчерашнее рубище, и прислуга встретила гостью с
плохо скрытым удивлением. Однако невежливых реплик никто себе не позволил:
Свет уже успел предупредить челядь. Даже Забава держала язычок за зубами.
     Спустившись, Свет подошел к паломнице, с большим трудом - мышцы  едва
ли не отказывались совершать непривычную работу - изобразил на лице улыбку
и проговорил:
     - Здравы будьте, девица!
     Паломница, похоже, проглотила ком, стоящий у нее в горле, и ответила:
     -  Здравы...  будьте...  -  Как  будто  произносила  вызубренные  без
понимания слова незнакомого ей языка. И после некоторой паузы добавила:  -
Чародей...
     Свет  сделал  вид,  что  не  замечает  замешательства  паломницы,  и,
повернувшись к прислуге, сказал:
     - Вера будет в течение некоторого времени моей гостьей. Прошу  любить
и жаловать!
     Он с удивлением заметил,  каким  взглядом  одарила  "гостью"  Забава.
Словно раненая волчица охотника...
     О Сварожичи,  сказал  он  себе.  Кажется,  мой  разговор  с  нею  был
полностью бесполезным. Сколь же велики заблуждения людские! И сколь велики
заблуждения женщины!..
     Впрочем, ему тут же пришло в голову, что подобное отношение  служанки
к гостье может стать и полезным. В любом случае это  будет  дополнительный
материал для наблюдений и выводов.
     - Забава! - сказал он. - Проводите Веру в гостевую. Надеюсь, там  все
готово?
     - Там все готово. - Забава произнесла эти слова самым  мирным  тоном,
но ухо Света уловило в них малую толику раздражения.
     Впрочем, возможно,  он  и  ошибался,  потому  что  Забава  тут  же  -
дружеским жестом - взяла гостью за руку и повела за собой.
     Свет с Берендеем поднялись в кабинет.
     - Полагаю, нашей гостье потребуется одежда? - спросил эконом.
     - О Велес! - воскликнул Свет. - А ведь я  и  не  подумал  об  этом!..
Конечно же потребуется. Сегодня же найдите портного, и чтобы к ужину у нее
было платье.
     - Портной у меня есть, - сказал Берендей.  -  Сколько  платьев  нужно
заказать?
     - И в самом деле, - удивленно сказал Свет. - Ведь одного же ей  будет
мало...
     - Несомненно! Такой девушке мало будет и трех!
     - Нет уж, - сказал Свет. - Три, и ни платьем больше.
     - А домашние?
     - Разумеется, - сказал Свет. - Двух хватит?.. Кстати, не  забудьте  о
неглиже. - И поразился, с какой легкостью сорвалось с его языка новомодное
франкское словечко. - Вызовите приказчика из одежной лавки и закажите  все
необходимое. - И вспомнив просьбы Буни Лаптя, добавил: - Денег не жалейте.
Пусть она чувствует себя, как дома.
     - А кто она такая? - спросил удивленно Берендей.
     - Этого я вам сейчас сказать не способен... Но выходить  из  гостевой
она сможет только в сопровождении вас или Забавы. Я наложу соответствующее
заклятие.
     Эконом понимающе кивнул головой:
     - Где она будет трапезничать?
     - Вместе со мной, разумеется...
     Тут Свету пришло в голову, что девица, одетая в рубище, вряд ли будет
чувствовать себя как дома за одним столом с чародеем.
     - Когда ей сошьют платье, будет трапезничать за моим столом,  а  пока
подавайте ей в гостевую. Предварительно поинтересуйтесь, какие  блюда  она
предпочитает.
     По-видимому, Берендей вспомнил о предыдущей гостье этого дома, потому
что больше не удивлялся. Даже  не  спросил,  когда  доставят  личные  вещи
нынешней гостьи.
     Зато осмелился поинтересоваться:
     - Вы не делаете ошибки, приставив к ней Забаву?
     - Нет, - сказал Свет. - Вы свободны! Велите подавать завтрак!


     Два часа, проведенные Светом в Институте истории княжества, оказались
не слишком плодотворными. Полной потерей времени они, конечно,  не  стали,
но и новых знаний не добавили.
     Найденный при раскопках шелом и в  самом  деле  принадлежал  когда-то
князю  Ярославу  Владимировичу.  Свет  свершил  над   находкой   волшебные
манипуляции, и ум его впитал в себя те  события,  которые  пережил  князь,
когда  носил  найденный  шелом.  Происходило  это  в  начале  66  века  от
сотворения мира (около 1015-1020гг. A.D.) - в период, который  уже  был  в
некоторой степени очищен от более поздних летописных искажений.
     Но  с  другой  стороны,  это  доказывало   подлинность   обнаруженной
реликвии. А поскольку  вновь  полученное  знание  подтверждало  обретенное
ранее, подлинная летопись начала второго христианского  тысячелетия  могла
считаться окончательно восстановленной.
     Великий князь Киевский Владимир Красное Солнышко действительно умер в
христианском 1015 году. Престол занял его сын Святополк. Сердце киевлян не
лежало к новому князю, они бы хотели жить под братом его Борисом, ходившим
в ту пору с ратью на печенегов. Но Борис не  пожелал  поднять  десницу  на
старшего брата. В благодарность Святополк подослал к Борису наемных убийц.
Следом убил он и еще одного своего брата, князя Древлянского Святослава, а
вот с третьим братом, Глебом Муромским, его постигла полная незадача. Глеб
изловил  подосланных  к  нему  убийц  и,  собрав  рать,  выступил   против
Святополка.  Судьбина  хоть  редко,  но  порой   наказывает   злодеев,   и
братоубийца получил наконец свое. А Глеб сел на киевский престол.
     Ярослав в это время княжил в Новгороде и подумывал, в случае  неудачи
Глеба, сам рассчитаться со Святополком за смерть братьев,  планируя  после
победы собрать под свою десницу всю Русь. Победа Глеба изменила его планы.
Размышляя над происшедшим, Ярослав понял, что на фундаменте заимствованной
религии объединить страну удастся не скоро. Однако он прекрасно понимал  и
другое: разнузданное язычество - тоже слабый  клей  для  создания  единого
народа. А потому, отказавшись от проведенного отцом крещения, не  вернулся
и к полному язычеству. Верховным богом был провозглашен свой бог - Сварог,
но  ввести  полный  монотеизм  Ярославу  не  удалось  -  народ  не   желал
отказываться от других своих богов. Ярославу хватило ума не  хвататься  за
меч.
     В результате к 1040 году на основе нового Пантеона - некоего симбиоза
язычества и  монотеизма  -  на  севере  Русской  равнины  возникло  единое
государство Словенское, столицей коего стал Господин Великий  Новгород,  а
Ярослав Владимирович получил  в  народе  прозвище  Мудрый.  Справедливости
ради, надо сказать, что  сын  его  Всеволод  Ярославич,  а  особенно  внук
Владимир Всеволодович - неоднократно мыслили приобщить  крещеную  Киевскую
Русь к своей вере, но  вместо  этого  им  пришлось  заниматься  отражением
крестовых походов, кои  сообразительные  и  предприимчивые  папы  римские,
понимавшие, что за враг появился на северо-востоке Европы, начали собирать
уже  во  второй  половине  XI  века.  В  конце  концов  западноевропейские
рыцарские полчища стали тем молотом, который на наковальне местной веры  и
выковал страну, уже почти тысячу лет растущую и набирающуюся сил,  ведомую
в будущее Рюриковичами - потомками Ярослава  Мудрого.  Во  всяком  случае,
когда в первой половине XIII века из просторов Центральной Азии  в  Европу
явилась орда, ведомая монгольскими ханами Темучином,  а  позже  Батыем,  и
быстро захватившая государства Средней Азии и раздробленную Киевскую Русь,
на границах Великого княжества Словенского ей устроили  встречу,  навсегда
отбившую у татар желание заглядывать севернее Дебрянска  и  Менеска.  А  в
самом конце века нашествия Святослав III и  вовсе  загнал  орду  назад,  в
азиатские степи.
     Второй особенностью Словенской Руси - в отличие от христианских стран
того времени - стало то, что Сварог и Сварожичи поощрительно относились  к
волшебству и волшебникам. Более того, в начале становления волхвовата сами
волхвы в большинстве  своем  были  волшебниками.  В  результате  в  землях
Словенских возникла  особая  культура,  резко  отличающаяся  от  остальной
Европы и  своими  достижениями  в  колдовских  науках  быстро  заставившая
церковь христову изменить свое негативное отношение к ведьмам  и  магам  -
ведь с чужими волшебниками способны бороться только такие же волшебники.
     Колдовская наука проникала во все области жизни, волшебники  начинали
играть в делах общества все более и  более  важную  роль,  и  закономерным
итогом этого процесса стало формирование еще одной ветви власти - наряду с
волхвоватом и воинством - Колдовской Дружины. Конечно, католический мир не
мог  спокойно  взирать,  как  на  севере  Русской  равнины  набирает  силу
нехристианская   страна.   Этнические   процессы   одной    силе    всегда
противопоставляют другую, и у границ Словенской Руси быстро сформировались
два мощных государства - Скандинавская империя севернее Варяжского моря  и
Польское королевство - юго-восточнее.
     И лето за летом,  век  за  веком  проходили  в  постоянных  схватках,
развивающих военное искусство и волшебную науку...
     Впрочем, академик Роща воспринял отчет Света без разочарования.
     - В исторической науке любое знание бесценно, - сказал  он,  и  Свету
ничего не оставалось как согласиться.
     - В очередной раз восхищен вашим Талантом, - продолжал академик, -  и
радуюсь, что он проникает лишь в достаточно отдаленное прошлое.  Иначе  не
видать бы мне от вас помощи, как своих ушей.
     - Я и сам этому рад,  -  сказал  Свет.  -  Если  бы  я  был  способен
проникать умом во вчерашний день,  то  сыск  и  министерство  безопасности
завалили бы меня уликами с мест преступлений по эти самые уши.



                        6. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА

     Тоска для Забавы стала привычным ощущением.
     Убирала ли она комнаты или подавала  чародею  на  стол,  ложилась  ли
спать вечером или вставала рано утром,  в  душе  ее  не  было  и  капельки
веселья. Рана-то на сердце постепенно поджила, перестала саднить, но  зато
душа    превратилась    в     какой-то     комок,     бесформенно-тяжелый,
бессмысленно-пустой, не дающий радоваться молодости и жизни...
     Особенно  донимала  Забаву  тоска  в  банный  день.  После   парилки,
посиживая с домочадцами на свеженьких простынках в предбаннике  и  попивая
квас, Забава всякий раз была вынуждена переносить их неумеренные восторги.
Ольга без устали восхищалась ее телом и предлагала вознести  хвалу  Додоле
за то, что она одарила Забаву подобным богатством. Не отставала от  нее  и
тетя Стася. Она тут же заводила разговор о том,  что  богине  семьи  одной
хвалы мало - Додоле  нужно,  чтобы  подобное  богатство  не  пропадало  за
ненадобностью. И кстати,  не  один  мужичок  уже  готов  наложить  на  это
богатство свою лапу. Конечно, тетя Стася не произносила в  точности  таких
слов, но Забаве казалось, что при том смысле, который имела в  виду  тетя,
именно они и должны были звучать.
     Забава растирала простыней  свой  плоский  живот,  смотрела  на  свои
круглые стегна и упругие высокие перси с  небольшими  розовыми  сосками  и
думала о  том,  что  единственного  мужичка,  которому  она  позволила  бы
наложить на это богатство свою лапу, оно, богатство  это,  интересует  так
же, как ее - строительство новой христианской церкви в  столице.  Кажется,
строят такую где-то в Волотово. Или в Савино?..
     А Ольга восторгалась все безудержней, а тетя  усиливала  свой  нажим.
"Вот такой-то - справный парень, из приличной семьи, и детей любит...  Или
вот такой - тоже ничего!" Приходилось  тете  отвечать,  опосля  чего  тетя
обижалась  и  больше  о  возможных  забавиных  женихах  не  заикалась.  До
следующего банного дня...
     Разумеется, Забаву и саму интересовала собственная судьба. И не токмо
в банный день. Ее  очень  пугал  очередной  зеленец,  который  наступит  в
следующем году. А то, что он наступит, сомневаться  не  приходилось:  ведь
боги создали женщину не токмо для того, чтобы влюбляться, но и  для  того,
чтобы рожать детей. Вернее, не так: боги создали женщину для  того,  чтобы
она, влюбляясь, рожала детей. А не сходила от любви с ума...
     Забаве  было  страшно.  Она  прекрасно  понимала,  что  когда  придет
зеленец, ей не составит больших трудов найти мужчину и заманить его к себе
в постель. У мужчин, правда, глаза цвета не меняют, но ведь всем известно,
что зеленец у них длится всю сознательную жизнь... Но она также понимала и
другое - разрешится она через девять месяцев от бремени не дитем любви, но
пасынком. А пасынков боги нередко наказывают за грех их родителей...
     Вот тут Забаве и пришло  впервые  в  голову,  что  мать  ее  когда-то
согрешила - ведь все остальные боги относятся к безмужности совсем не так,
как Додола. И что происходящее с нею  сейчас  -  лишь  расплата  за  грех,
совершенный когда-то Светозарой Сосниной. Разве  несчастная  любовь  -  не
божье наказание?.. А божье наказание люди должны принимать безропотно...
     Но душа ее бунтовала. И Забава давно бы уже сходила в храм  Додолы  и
помолилась  богине,  попросив  ее  поразить  сердце   равнодушного   слуги
Семаргла, но ведь мать Заряна не раз  говорила  ей,  что  Додола  ввек  не
помогает тем, кто не способен обольстить мужчину самостоятельно, - в таких
женщинах нет духа Додолы, и они не пользуются ее покровительством.
     А кроме как от Додолы, ждать помощи было неоткуда.  И  потому  Забава
решила безропотно нести на своих плечах выпавшее  ей  божье  наказание.  А
если такая жизнь приведет ее к сумасшествию - что ж, на все воля богов!  К
тому же, Додола не бросит свою дочь, если та не сдастся, рано  или  поздно
богиня поможет ей сломить упрямство того, кому Мокошь предопределила  быть
возлюбленным Забавы. Тем паче, если "безропотно нести выпавшее  наказание"
означает еще и добиваться от суженого ответного чувства.
     Так решила Забава. И в один из вечеров сделала первый шаг.
     В тот вечер была не очередь Забавы нести  хозяину  вечерний  чай,  но
Забава воспользовалась тем, что Ольга  припоздала,  и,  схватив  на  кухне
поднос, помчалась наверх.
     Свет даже и не заметил, что с  подносом  явилась  не  та  служанка  -
скорее всего, он и не знал, кто должен подать ему вечерний чай.
     - Благодарю вас! - раздраженно сказал он, когда она поставила  поднос
на стол. - Я сам налью. Вы свободны.
     Забава стояла справа от него, переминаясь с  ноги  на  ногу.  Наконец
Свет осознал, что рядом с ним по-прежнему кто-то находится,  и  поднял  на
служанку удивленные глаза.
     - Я ведь вам сказал, что...
     Свет  не  договорил,  потому  что  Забава   стремительным   движением
расстегнула на кофточке две пуговицы и обнажила левую грудь,  нацелившуюся
на хозяина отвердевшим розовым соском.
     - Возьмите меня, - прошептала Забава. - Я люблю вас.
     Лицо Света вдруг перекосилось.
     - Уберите эту... это, - сказал он. (Забаве показалось, что он едва не
выговорил "эту гадость".) -  Я  вас  больше  не  задерживаю.  И  передайте
эконому, чтобы он зашел ко мне, как освободится.
     Забава отшатнулась, пристыженно опустила  голову,  спрятала  грудь  в
наперсенник и застегнула пуговицы. Потом подняла на хозяина поблескивающие
не скатившимися слезинками глаза и прошептала едва слышно:
     - Не надо говорить эконому. Вы можете выгнать меня и сами. Скажите, и
я передам дяде.
     На этот раз чародей Свет посмотрел на служанку с любопытством:
     - Ах да, вы же племянница Берендея!..
     Если бы в его взгляде была хоть толика мужского интереса,  Забава  бы
немедленно повела плечами, выпятила в сторону хозяина перси, но во взгляде
чародея было что угодно, опричь интереса к ней как  к  женщине,  и  Забаве
оставалось лишь смиренно слушать.
     Свет даже не встал из-за стола.
     - Я не собираюсь выгонять вас.  И  вашему  дяде  ничего  говорить  не
собираюсь. - Он поморщился. - Я не понимаю ваших чувств, но знаю, что  они
возможны среди людей. Я прощаю вас, хотя вы мне и  помешали.  -  Он  снова
поморщился.
     Забаву бросило в жар. Уже из его "Ах да" она поняла, как мало  значит
ее любовь для этого человека, но гримаса его была просто убийственной: так
морщатся, съев лимон либо попробовав прокисший суп.  Или  увидев  что-либо
уродливое... Уж лучше бы он дал ей пощечину!
     Забава выпрямилась, закусила губу.
     - А я не нуждаюсь в вашем прощении! - не выдержала  она.  -  Так  что
можете меня выгнать!
     Она повернулась и, не оглядываясь, вышла из кабинета.
     Расплаты она ждала со страхом, но без сожаления: в конце концов, чему
быть - того не миновать. Однако расплаты не последовало. Ни в  тот  вечер,
ни на следующий день дядя не объявил ей хозяйскую  волю.  Более  того,  он
даже не сделал ей выговора за несдержанность.
     И Забава поняла, что все случившееся между нею и Светом чародей решил
не выносить из кабинета. Но больше подобных  скоропалительных  предложений
она ему не делала. Просто старалась почаще бывать у него на виду  -  если,
конечно, позволял этикет взаимоотношений между служанкой и хозяином -  да,
проходя  мимо  дверей  кабинета,  если  хозяин  пребывал   там,   мысленно
обращалась к нему: "Я  же  люблю  вас!  Неужели  вы  и  в  самом  деле  не
понимаете, что это такое? Ведь вы же волшебник!"
     День проходил  за  днем,  но  ничего  в  жизни  Забавы  не  менялось.
По-видимому, звание "волшебник"  оказывалось  недостаточно  серьезным  для
того, чтобы хозяин влюбился в свою служанку.



                 7. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ЛИПЕЦ

     На первом же уроке по теории колдовства выяснилось, что  отец  Ходыня
является не только пестуном, но и учителем.  Что  он  способен  не  только
следить за тем, чтобы воспитанники вовремя умывались и трапезничали, учили
уроки  и  укладывались  почивать,  но  и   способен   укрепить   в   своих
воспитанниках Талант и развить его.  Впрочем,  совсем  не  этим  открытием
запомнился Свету тот, первый урок.
     Пестун привел их в свою  келью,  всех  семерых  своих  воспитанников.
Усадил на простую деревянную скамейку, велел подождать и вышел.
     Воспитанники с любопытством крутили головами. На одной из стен висела
обычная школьная доска, только раза в три меньше, чем в классах, где учили
арифметике, языку и прочим общим наукам. Зато место  на  остальных  стенах
занимали  полки,  уставленные  коробочками,  баночками,  корзинками.   Под
потолком висело чучело летучей мыши. Репня Бондарь  немедленно  сунулся  к
одной из полок, намереваясь заглянуть в ближайшую банку,  но  отец  Ходыня
помешал этим поползновениям.
     Он вошел в келью, неся в руках накрытый покрывалом странный  предмет,
который, после того как пестун поставил его  на  стол  и  снял  покрывало,
оказался круглой деревянной клеткой - на манер птичьей. Но в  этой  клетке
сидела кошка -  правда,  не  черная,  а  серая.  Она  равнодушно  оглядела
мальчишек сквозь  прутья  зелеными  глазами  и,  свернувшись  в  клубочек,
замурлыкала.
     -  Что  ж,  мальчики  мои,  -  сказал  отец  Ходыня,  -  сегодня   мы
непосредственно приступаем к тому, ради чего вас сюда собрали. Первое, что
вам следует себе уяснить - колдовская наука является одним  из  китов,  на
которых держится могущество и благополучие любого развитого государства. А
потому она требует к себе чрезвычайно серьезного  отношения.  Обыкновенное
мальчишеское любопытство - это не то, на чем зиждется колдовство.  -  Отец
Ходыня строго  посмотрел  на  Репню  Бондаря.  -  Колдовство  зиждется  на
трудолюбии  и  чувстве  ответственности,  а  чувство  ответственности   не
позволяет воспитаннику совать свой нос туда, до чего он  еще  не  дорос...
Бондарь!
     Репня встал, виновато глядя на пестуна. Отец Ходыня подошел к полке и
взял в руки банку, на которую покушался Репня. Открыл крышку, поднес банку
к воспитанникам.
     - Любопытные могут посмотреть.
     Любопытными оказались все. Заглянул, разумеется,  и  Свет:  интересно
ведь. Банка была полна какого-то серебристого порошка.
     -  Это  высушенные  цветы  папоротника,  -  сказал  пестун.   -   При
неправильном с ними обращении могут свести волшебника-недоучку  с  ума.  -
Глаза отца Ходыни сделались холодными и строгими. - Надеюсь, впредь  столь
легкомысленным  образом  ваше  любопытство   проявляться   не   будет.   А
воспитанник Бондарь сегодня вечером пять раз перепишет "Правила  обращения
с колдовскими атрибутами"! Ясно?
     - Ясно. - Репня мученически вздохнул.
     Вздохнул и Свет: свободного  времени  у  Репни  сегодня  не  будет  -
"Правила"  насчитывали  сорок  параграфов  на  четырех   страницах.   Если
потратить на каждую страницу по десять минуточек, переписка  займет  более
трех часов!..
     - Это наказание научит вас, Репня, чувству ответственности, -  сказал
пестун. - А для всех остальных послужит уроком.
     Репня сел, уныло посмотрел на Света. Свет изобразил на  лице  горячее
сочувствие и подмигнул наказанному.
     - Теперь  займемся  непосредственно  материалом  нашего  сегодняшнего
занятия, - продолжал отец Ходыня. - Прежде чем мы приступим с вами, судари
мои ясноглазые, к вопросам, связанным с теорией  колдовской  науки,  я  бы
хотел, чтобы вы уяснили для себя две вещи. - Он сделал паузу  и  убедился,
что все его слушают. - Вещь первая.  Изучение  волшебства  -  это  главным
образом одиночество. - Он поднял указательный перст  десницы.  -  Вестимо,
существуют  стандартные  заклинания   и   стандартный   набор   колдовских
атрибутов, но... - Он снова сделал паузу. - Талант каждого из  вас  сугубо
индивидуален. Кому-то Семаргл дал больше,  кому-то  меньше,  и  вам  самим
предстоит определять наилучшие для себя заклинания и атрибуты. К  примеру,
- он снова  обвел  воспитанников  глазами,  -  каждый  волшебник,  хоть  и
используя стандартные заклинания, по-своему накладывает охранное  заклятье
на двери помещений. Мощь заклятья, длительность его действия и  трудности,
с коими столкнется тать, возжелавший проникнуть  в  заклятые  вами  двери,
зависят от технологии наложения заклятья. На практических занятиях каждому
из вас предстоит опытным путем подобрать наиболее  подходящую  персонально
для каждого из вас технологию:  ритм  заклинания,  интонационную  окраску,
предметную атрибутику... В силу разницы в Талантах то, что найдет для себя
Бондарь, окажется малоподходящим для Смороды  и  наоборот.  Поэтому  мы  и
отрываем вас от ваших родителей, поэтому каждый из вас живет  отдельно  от
других воспитанников, поэтому ни один  волшебник  не  заводит  собственной
семьи. Ясно?
     - Ясно! - хором отозвались воспитанники.
     - А теперь вторая, еще более важная вещь. Ее  я  вам  продемонстрирую
экспериментально. Так будет гораздо нагляднее.
     Отец Ходыня подошел к полке, выбрал несколько  коробочек,  достал  из
ящика  стола  ступку  и  пестик.  Бросив  в  ступку  по  щепотке  каких-то
кристалликов  из  разных  коробочек,  он  принялся  растирать   содержимое
пестиком. Потом достал из стола тонкую  свечку  на  низком  подсвечнике  и
зажег ее. Воспитанники,  уже  понявшие,  что  наблюдают  некое  колдовское
действо, во все глаза следили за манипуляциями своего пестуна.
     Отец Ходыня  простер  к  клетке  с  кошкой  руки,  нараспев  произнес
непонятные слова. Кошка встала, потянулась, снова  замурлыкала,  помахивая
пушистым хвостом. Отец Ходыня что-то крикнул, вскинул руки к потолку.
     И тут шерсть на кошке встала дыбом.  Кошка  зашипела,  потом  заорала
благим матом и принялась носиться по клетке на манер белки в колесе.
     Отец Ходыня взял щепотку порошка из ступки,  бросил  в  пламя  свечи.
Полыхнул багровый всполох, по келье поплыл вкусный запах.
     Свет с шумом перевел дыхание и почувствовал, как  его  сердце  ухнуло
куда-то  в  самый  низ  живота.  И  навалился   страх,   жуткий,   душный,
беспросветный. Вокруг Света взметнулись в небо  толстые  колья,  забушевал
кругом кровавый огонь. И сквозь огонь уставилась  на  него  мерзкая  морда
какой-то образины. Сердце скакнуло из живота под горло, и он задохнулся от
ужаса, закрыл глаза руками, сжался в комок, пытаясь втиснуться в землю.  А
потом раздался за кольями громоподобный рык...
     Все исчезло. Воспитанники с испугом смотрели друг на друга,  дрожащие
и потные. Отец Ходыня открыл клетку, взял кошку на руки, погладил, почесал
за ухом. Кошка успокоилась, улеглась вздыбленная шерсть,  поднялся  трубой
хвост. Пестун посадил кошку назад, в клетку, и прикрыл покрывалом.
     Отставив клетку в сторону, он обвел взглядом перепуганных  мальчишек,
покивал головой.
     - То, что я сейчас вам показал, называется "Ночное  волшебство".  Оно
направлено не на пользу, а во вред живым существам. Я специально  проделал
этот эксперимент, чтобы вы на всю жизнь запомнили,  чем  может  обернуться
для других людей - и не токмо людей - ваше творчество. -  Он  снова  обвел
взглядом воспитанников. - Собственно говоря, я всего-навсего  напугал  это
животное, а потом дал вам почувствовать, что оно в данный момент  ощущает.
Однако сам по себе страх может оказаться причиной смерти,  и  тогда  я  бы
стал убийцей. К счастью, этого не случилось, а  то  бы  я  был  немедленно
дисквалифицирован... Что вы ощутили, Бондарь? - Он посмотрел на Репню.
     - Жуть! - только и сумел произнести Репня.
     - Вот именно - жуть, - сказал пестун. - А могло быть и хуже. И потому
занятия Ночным колдовством категорически запрещены как для отроков, так  и
для мужей-волшебников. Пойманные на нем немедленно подвергаются наказанию.
     - А каково это наказание? - тут же спросил Репня.
     - А наказанием является лишение вас Таланта.
     - Разве человека можно лишать Таланта? - с сомнением произнес Свет. -
Ведь Талант дан ему Семарглом.
     Отец Ходыня кивнул:
     - Вы правы, мальчик. Однако Талант дается Семарглом для  того,  чтобы
человек использовал его на благо других  людей.  Пока  это  все,  что  вам
следует знать и понимать. Итак, я формулирую  два  основных  закона  жизни
волшебников. - Он опять поднял перст десницы. - Первое. Сила колдуна  -  в
одиночестве. Второе. Ночное колдовство лишает колдуна Таланта. Повторите.
     Воспитанники повторили.
     И повторяли не один год.



                     8. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Свет появился в Институте нетрадиционных наук без четверти два. Ждать
не пришлось ни минуты.  Охрана  была  предупреждена,  и  стражник  тут  же
проводил чародея к академику Барсуку.
     Войдя в кабинет, Свет поздоровался и огляделся. Он  уже  бывал  здесь
раньше и потому сразу заметил, что в кабинете произошла перестановка. Нет,
рабочий стол Барсука стоял на прежнем месте, у дальней стены.  Не  сменили
своих привычных мест и шкафы, в которых, помимо трудов Барсука,  хранились
многочисленные  документы,  необходимые  ему  в  работе.  Зато  стол   для
совещаний увеличился в размерах, и за  ним  сидели  отнюдь  не  сотрудники
академика. Впрочем, сотрудники академика - двое молодых людей - в кабинете
тоже присутствовали. Они стояли у  небольшого  демонстрационного  столика,
который  расположился  возле  шкафов.  На  столике  разместилось  странное
сооружение: колесо на оси с изогнутой, как ворот у  колодца,  ручкой,  над
колесом на металлических спицах два небольших металлических шарика.  Рядом
с сооружением,  на  простенькой  деревянной  подставке  лежала  украшенная
хохломской росписью шкатулка.
     На странное сооружение бросали любопытные взгляды все присутствующие.
Во  главе  стола  восседал  белогривый  и  сухой,  как  жердина,  Кудесник
Колдовской Дружины Остромир.  Хозяин  кабинета  академик  Ярополк  Барсук,
маленький и худенький, похожий  на  бородатого  мальчишку,  занимал  место
ошуюю, а  справа  от  Кудесника  утвердился  министр  безопасности  Путята
Утренник. Здесь же пребывали читающий какую-то бумагу секретарь  Кудесника
Всеслав  Волк  и   привычно   сверкающий   лысиной   опекун   министерства
безопасности  от  палаты  чародеев  Буня  Лапоть.  Остальные  были   Свету
незнакомы,  но  по  их  мундирам  можно  было  сделать  вывод,   что   они
представляют на совещании различные  ведомства  министерства  ратных  дел.
Впрочем, никого из воевод  не  было:  по-видимому,  обещанные  на  сегодня
чудеса большого интереса у высшего военного руководства еще не вызывали.
     Едва Свет сел на свободный стул, Путята Утренник встал:
     - Начнем, пожалуй, судари мои... Мы собрались с вами здесь для  того,
чтобы присутствовать при эксперименте, подготовленном академиком Барсуком.
Смею надеяться, что эксперимент этот будет иметь весьма огромное значение.
И потому отношение министерства ратных дел к происходящему  представляется
мне несколько легкомысленным. Впрочем, я надеюсь,  что  присутствующие  на
нашем совещании сотрудники министерства сумеют оценить увиденное и доведут
информацию до воевод. - Министр безопасности посмотрел строгим взглядом на
ратников и повернулся к Барсуку: - Прошу вас, академик!
     Поднялся хозяин кабинета:
     - Я бы хотел сначала продемонстрировать уважаемым сударям  результаты
нашей работы, начатой в грудне прошлого лета.  Хотел  бы  также  попросить
всех присутствующих приберечь вопросы на потом, а покудова  выполнять  все
мои просьбы.
     Он сделал знак  своему  сотруднику.  Тот  взял  со  стола  хохломскую
шкатулку и подал академику.
     Барсук повернулся к присутствующим:
     - Я хотел бы пояснить сударям ратникам, почему  на  эту  демонстрацию
приглашен чародей Сморода. Дело не токмо в том, что  он  самый  сильный  в
стране щупач и потому работает на министерство безопасности.
     Свет  слегка  удивился  -  называть  себя   работником   министерства
безопасности он бы  не  стал.  Впрочем,  академик  мог  и  не  знать  сути
взаимоотношений чародея Смороды с министерством безопасности.
     - Дело еще в том,  -  продолжал  Барсук,  -  что,  опосля  Кудесника,
чародей Сморода - самый сильный в стране  волшебник,  и  потому  заклятье,
наложенное на любой предмет совместно Кудесником и чародеем Смородой, вряд
ли может быть снято кем бы то ни было в приемлемые для нашего эксперимента
сроки.
     Ратники переглянулись,  но  предпочли  оставить  это  вступление  без
комментариев. Лишь один из них кивнул головой.
     Академик снял  с  шуйцы  поблескивающий  изумрудом  перстень,  открыл
крышку шкатулки и положил украшение внутрь. Затем передал шкатулку  одному
из своих сотрудников. Тот вернул разукрашенный ящичек на прежнее место, на
подставку рядом со странной установкой.
     - Поелику судари ратники - не волшебники, я  поясняю  свои  действия.
Сейчас я попрошу Кудесника и чародея Смороду наложить на шкатулку охранное
заклятье. Перстень я положил туда  потому,  что  заклятье,  наложенное  на
пустую шкатулку, оказывается гораздо более слабым,  чем  то  же  заклятье,
наложенное на шкатулку, в  которой  лежит  ценная  вещь.  Волшебникам  это
хорошо известно.
     - Академик совершенно прав, - отозвался Кудесник.
     Барсук удовлетворенно потер руки:
     - А теперь я прошу Кудесника и чародея Смороду наложить  на  шкатулку
совместное охранное заклятье.
     Свет с Кудесником переглянулись, кивнули друг другу. Их ауры, видимые
из всех присутствующих только волшебниками, стали ярче,  глаза  закрылись,
губы шевельнулись.
     - Заклятье наложено, - сказал Кудесник.
     Барсук снова потер руки:
     - Могут ли  присутствующие  здесь  волшебники  подтвердить  наложение
заклятья?
     - Подтверждаю, - сказал Всеслав Волк.
     - Подтверждаю, - эхом отозвался Буня Лапоть.
     - Сколько  бы  времени  потребовалось  вам,  чтобы  снять  наложенное
заклятье? - спросил Барсук.
     Буня и Волк прикрыли глаза, пошевелили губами.
     - Думаю, не менее получаса, - сказал Лапоть.
     Волк лишь согласно кивнул.
     -  Судари  ратники  могут  проверить,  -  сказал  Барсук.   -   Прошу
кого-нибудь попытаться достать мой перстень.
     Один  из  представителей  министерства  ратных  дел,  рыжебородый   и
широкоплечий, встал, сделал несколько шагов к  демонстрационному  столу  и
вдруг остановился.
     - У меня нет ни малейшего желания прикасаться к вашей шкатулке!
     Академик слегка улыбнулся:
     - И не удивительно... Как известно, действие охранного заклятья в том
и заключается, чтобы у  незванных  гостей  пропало  всякое  желание  взять
охраняемый предмет или войти в охраняемое помещение.
     - Это известно всем и каждому. - Ратник пожал плечами и  вернулся  за
стол.
     Барсук снова, на этот раз хитро, улыбнулся.
     -  А  теперь  прошу  всех  присутствующих  внимательно   следить   за
происходящим! - Академик сделал знак одному из своих сотрудников.
     Тот подошел к странной установке на демонстрационном столике,  взялся
за ручку и принялся крутить ее. Некоторое  время  ничего  не  происходило.
Кто-то из ратников, таращивших глаза на крутящего ручку молодого человека,
шумно перевел дыхание.
     И тут между металлическими шариками с  треском  проскочила  маленькая
молния. Свет аж вздрогнул - так велико было напряжение ожидания. И тут  же
ощутил: охранное заклятье на шкатулке исчезло. Сейчас  перстень  академика
мог бы стать добычей любого татя, стоило бы только выставить  шкатулку  на
улицу. Свет обменялся удивленным взглядом с Кудесником.
     - Прошу вас снова попытаться открыть шкатулку, -  предложил  академик
рыжебородому.
     Тот скривился, но встал. Сделал по  направлению  к  демонстрационному
столику два шага, остановился. Потом решительно подошел, взял  шкатулку  в
руки, достал перстень и передал его академику.
     - Что скажут  судари  чародеи?  -  поинтересовался  Барсук,  водворяя
перстень на привычное место.
     - Заклятье снято! - удивленно воскликнул Буня Лапоть.
     - Могли ли снять его Кудесник и чародей Сморода?
     - Могли, - сказал Буня. - Но они этого не делали.
     - Мы бы заметили, - отозвался Всеслав Волк, глядя  в  сторону  своего
начальника.
     Кудесник уже справился с удивлением и спокойно  смотрел  на  Барсука,
ожидая объяснений. Барсук вновь удовлетворенно потер руки, дал знак  своим
сотрудникам. Те накрыли установку кожаным футляром и покинули кабинет.
     Академик обвел присутствующих довольным взглядом:
     - Только что, судари, вы наблюдали действие электроновой  машины.  Мы
обнаружили, что электроновый разряд снимает действие охранных заклятий.
     Свет посмотрел на присутствующих.  Кудесник  и  министр  безопасности
выглядели абсолютно спокойными. Буня Лапоть  и  секретарь  Кудесника  были
откровенно ошарашены. Буня аж рот разинул. На лицах ратников был нарисован
непобедимый скептицизм.
     Рыжебородый вдруг фыркнул:
     - Не вижу смысла в применении такой машины.  Она  слишком  велика  по
размерам, в силу чего для работы разведчиков практически не пригодна.
     -  Я  бы  просил  присутствующих  воздержаться  от   скоропалительных
выводов, - сказал Барсук. - На первый взгляд наша машина действительно  не
годится для практического применения. Но... - Он сделал  долгую  паузу.  -
Если моя теория о том, что природная молния имеет  электроновый  характер,
верна, то применение электронства может иметь немалое оборонное значение.
     - А ведь былины говорят о том, Перун должен поразить Семаргла молнией
и Семаргл опосля этого потеряет всю свою силу, - сказал вдруг Кудесник.  -
Это ведь одна из причин, почему он не откликается на чувства Додолы...
     - Да, - отозвался Барсук. - А кроме того, науке давно  уже  известно,
что природная молния уничтожает любые заклятья.
     - К тому же, - сказал доселе молчавший министр  безопасности,  -  кто
даст нам гарантию, что электроновую машину нельзя уменьшить  до  карманных
размеров? Ручное огнестрельное оружие, как известно, поначалу тоже  нельзя
было спрятать в карман.
     Ошарашенный рыжебородый  сидел  с  распахнутым  ртом,  а  Свет  вдруг
подумал, что это совещание может иметь далеко  идущие  последствия.  И  не
только для жизни чародея Смороды, но и для судьбы всей страны.


     Из Института нетрадиционных наук Свет возвращался в служебной  карете
Кудесника.
     Сам Остромир после эксперимента выглядел спокойным, даже равнодушным.
Зато приблизившийся к Свету Всеслав Волк едва сдерживал дрожь в голосе:
     - Брат чародей! Кудесник приглашает вас в его карету.
     Свету и самому стоило бы после такого приглашения с трудом сдерживать
дрожь в голосе - редко кому  доводилось  удостоиться  чести  проехаться  в
служебной карете Кудесника, - но, когда он отдавал распоряжения  Петру,  в
голосе его не звучало ни малейшего намека на возбуждение.
     И  теперь,  сидя  напротив  Кудесника  и  его  секретаря  за   плотно
задернутыми шторами служебной кареты, Свет не  ощущал  никакого  волнения.
Судя по ходившим в последнее время среди волшебников  слухам,  разговор  с
Кудесником рано или поздно все равно должен состояться, так почему бы  ему
не произойти теперь? Света, правда, несколько смущало присутствие Всеслава
Волка, но, с другой стороны, не  зря  же  говорят,  что  у  Кудесника  нет
секретов от своего секретаря! Потому эта  должность  так  и  обзывается...
Чародею вдруг пришло  в  голову,  что  если  бы  варяги  или  ляхи  сумели
каким-либо образом завербовать Всеслава Волка, то ему как  лазутчику  цены
бы не было. Только вот беда - зацепить его нечем. Волк не  мздоимец  и  не
тать, а уж насчет бабского племени  -  на  чем  ловят  немало  ратников  и
светских - и говорить нечего. Впрочем, все равно Кудесник очень быстро  бы
разоблачил новоявленного лазутчика - пусть Остромир и не столь силен,  как
Свет, в выявлении злых намерений, зато ему нет  равных  в  выявлении  лжи.
Потому он, кстати, и доверяет  секретарю  как  самому  себе.  Хотя  лжеца,
прикрытого другим волшебником,  думается,  не  удалось  бы  разоблачить  и
Кудеснику - слишком слабы у таких  людей  изменения  в  ауре.  Иначе  Буня
Лапоть с Путятой Утренником не стали бы  огород  городить,  сразу  поселяя
Веру к Свету. Для начала показали бы ее Кудеснику - и, возможно,  на  этом
бы все и завершилось...
     Остромир некоторое время  сидел,  откинувшись  на  спинку  сиденья  и
прикрыв глаза. Свет понял, что Кудесник обдумывает увиденное. Потом старик
вдруг встрепенулся, выпрямился, тряхнул седой гривой и сказал:
     - Ну-с, братья мои, что вы можете сказать по поводу показанного нам в
кабинете академика? - Он повернулся всем телом к секретарю. - Сначала  вы,
Всеслав.
     Волк задумчиво покусал костяшку перста:
     - Полагаю, у министерства безопасности прибавится работы. И  министр,
судя по его словам, это уже хорошо понял. Организация охраны  академика  и
его сотрудников - лишь начало. Опричь охраны, надо будет выявить  всякого,
кто мог наблюдать за экспериментами  Барсука  -  вплоть  до  уборщиц  -  и
позаботиться о том, чтобы вражеские лазутчики не  могли  войти  с  ними  в
контакт. Работа немалая и не слишком привычная: до  сих  пор  министерству
безопасности  больше  приходилось  заниматься   различными   направлениями
традиционной, волшебной науки, а электронство, как я понимаю,  волшебникам
не подчиняется. Тем не менее, в  связи  с  тем,  что  резко  увеличивается
количество замешанных в деле, министерству безопасности потребуется  более
активная помощь со стороны Дружины. Хотя  то,  что  нетрадиционной  наукой
занимаются люди, не владеющие Талантом, значительно облегчает нашу задачу.
     Кудесник слушал внимательно, не сводя глаз со  своего  секретаря.  Из
этого Свет сделал вывод, что равнодушие главного волшебника княжества было
напускным:  на  самом  деле  возникшие  проблемы  его  в  немалой  степени
взволновали. Когда Волк закончил, острые глаза Кудесника впились в Света.
     - А ваше мнение, чародей?
     Карета  вдруг  остановилась.  Свет  выглянул  в   боковое   окошечко.
Оказывается, они подъехали к пересечению Медведевской и улицы  Берегинь  -
одному  из  немногих  столичных  перекрестков,   которые   уже   требовали
руководства проездом со стороны стражника-регулировщика. Впрочем, стражник
быстро разглядел знаки на служебной карете Кудесника.
     - Я во всем согласен с чародеем Волком, - сказал Свет,  когда  экипаж
снова тронулся, - но полагаю, что проблемы, которые теперь  встанут  перед
Дружиной, несколько глубже... Жаль, что с нами нет сейчас  чародея  Лаптя.
Министерству  безопасности  действительно  придется  менять  методы  своей
работы,  но  брат  Лапоть  в  первую  очередь  волшебник...  То,  что  нам
продемонстрировал академик  Барсук,  может  в  немалой  степени  затронуть
именно волшебников. Конечно,  в  нынешнем  виде  продемонстрированная  нам
машинка практически неприменима, однако по  судьбе  отдельных  технических
устройств  мы  прекрасно  знаем,  что  все  они  поддаются  изменениям   и
улучшению. В этом преимущество  нетрадиционной  науки  перед  волшебством.
Разумеется, министерству безопасности придется  менять  организацию  своей
работы,  но,  по-видимому,  многое  придется  менять  и   в   деятельности
Колдовской  Дружины.  На  мой  взгляд,  установка,  созданная   академиком
Барсуком, гораздо опаснее для нас, чем  кажется  на  первый  взгляд.  Если
простой человек сможет снимать охранное заклятье, наложенное даже наиболее
высококвалифицированными волшебниками, то такому заклятью будет грош цена.
И тогда наши волшебники останутся без изрядной части своей работы.
     - Так может, попросту стоит  добиться  запрета  на  подобные  научные
исследования? - сказал Всеслав Волк.
     Кудесник молчал, и Свет понял, что тот ждет от него продолжения.
     - Добиться запрета на исследования Барсука мы, разумеется, сумеем,  -
сказал он. - Дружина обладает для этого  достаточным  общественным  весом.
Тем паче что волхвоват, как  мне  кажется,  должен  нас  поддержать...  Но
история учит нас, что запретами проблемы не решаются.  Разве  у  нас  есть
гарантия, что подобными исследованиями  не  занимаются  варяги,  ляхи  или
австро-германцы? А тогда  своим  запретом  мы  попросту  нанесем  удар  по
обороноспособности собственной страны. Если же на Западе электронством  не
занимаются, то мы тем более должны активизировать эту  работу.  Ведь  если
установка академика  Барсука  снимает  охранное  заклятье,  то,  возможно,
подобная установка способна снимать и другие  заклятья...  Кстати,  молния
Перуна, насколько я знаю, снимает все волшебные заклятья... И если  Барсук
прав насчет электронового характера молнии, то  такая  установка,  судари,
вполне может быть использована в интересах обороны...
     - А вы, пожалуй, правы, -  сказал  Всеслав  Волк.  -  Я  об  этом  не
подумал.
     Кудесник по-прежнему молчал, и Свет продолжил:
     - Исходя из выше сказанного, получается, что мы должны  не  запрещать
подобные  исследования,  а,  наоборот,  помогать  им.  А  чтобы   развитие
нетрадиционной науки не преподнесло нам неожиданный сюрприз,  надо,  чтобы
ею занимались, помимо обычных людей, и волшебники.
     Кудесник наконец нарушил свое молчание:
     - Но ведь тогда придется менять всю систему подготовки волшебников.
     - Конечно! - Свет понял, что заботит Кудесника. - Наши поколения  уже
вряд ли способны освоить новые знания. Но детей надо учить  по-другому.  И
чем  скорее  начнем,  тем  лучше!  Нетрадиционная  наука,  как   известно,
развивается очень и очень быстро.
     - Мы способны ее и попридержать, - сказал Всеслав Волк.
     - Нашу - да, - согласился Свет. - Но не забывайте о  других  странах.
Их маги могут не последовать нашему примеру.
     Кудесник вновь погрузился в раздумья. Замолчал  и  его  секретарь.  А
Свет понял, что  высказанные  им  мысли  были  для  Остромира  не  слишком
неожиданными. И не удивился, что, когда его высадили возле Вечевого  моста
(Кудеснику не надо было переезжать  Волхов),  Остромир  попрощался  с  ним
необычайно тепло.
     Свет некоторое время смотрел  вслед  удаляющейся  карете,  украшенной
эмблемами Колдовской Дружины, потом подозвал ожидающего неподалеку  Петра,
сел в свой экипаж и хотел было  отправиться  к  площади  Первого  Поклона.
Однако вовремя вспомнил, что он теперь  свободен  от  ежедневной  проверки
заподозренных в лазутчестве паломников.



           9. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 76, 11 ДЕНЬ ЛИСТОПАДА

     О том, что ныне ему предстоит испытание  Додолой,  Свет  узнал  перед
утренней трапезой. Новость эта  взволновала  его  так,  что  он  с  трудом
заставил себя поесть.  В  голову  лезли  мысли  о  неудаче,  о  неизбежном
изгнании из школы. Если бы знать хоть, что оно из себя  представляет,  это
испытание!.. К чему подобная таинственность?
     Отец Ходыня, разумеется,  заметил  состояние  воспитанника.  Подошел,
потрепал по плечу:
     - Не волнуйтесь, мой мальчик! Все будет в полном порядке. - Он строго
посмотрел на тарелку с едва тронутым омлетом. - А вот голодовка может  вам
токмо помешать. - Строгость с лица пестуна исчезла, оно стало спокойным  и
доброжелательным.
     Свет с трудом заставил себя съесть омлет и пшенную кашу с молоком.
     Сегодня  в  трапезной  присутствовала   мать   Ясна:   наверное,   ее
командировка по другим школам закончилась. Впрочем, Свет отметил этот факт
лишь краешком сознания - все мысли занимало предстоящее испытание.
     В коридоре к Свету подскочил Репня Бондарь, шепнул:
     - У меня сегодня испытание Додолой.
     - И у меня, - сказал Свет. - Интересно, в чем оно заключается?
     - Хотите, расскажу?
     Тут же рядом с ними возник отец Ходыня:
     - Сморода! Бондарь! Отправляйтесь в свои кельи. Я приду за вами.
     Пришлось разойтись. Оказавшись в родимой  келье,  Свет  устроился  на
лежанке, закинул руки за голову и вновь обратился мыслями  к  предстоящему
экзамену. Интересно, откуда Репня узнал о его характере. То, что испытание
Додолой определяет  всю  дальнейшую  судьбу  воспитанника,  было  известно
всякому. Об этом отец Ходыня не  уставал  повторять  все  последнее  лето,
подчеркивая, что токмо опосля  этого  экзамена  они  смогут  считать  себя
реальными кандидатами в волшебники. А все не выдержавшие  испытание  будут
немедленно отчислены из школы, и впереди у  них  останется  жизнь  обычных
людей. Ну разве что они смогут стать врачами...
     Свет знал, что Додола  -  одна  из  богинь  Пантеона.  Но  на  уроках
теологии о ней практически не говорилось, а когда воспитанники спрашивали,
отец Ходыня заявлял, что в свое время они все  узнают.  По  ежедневным  же
молебнам было ясно одно: Додолу в себе необходимо убить.  Удалось  ли  это
Свету? Увы, он понятия не имел. И потому испытывал нешуточный страх.
     Отец Ходыня пришел за ним часа через два.
     - Айда, мой мальчик!
     Свет встал с лежанки. Сдерживая обрушившуюся  вдруг  на  него  дрожь,
спросил:
     - Что мне взять с собой?
     Отец Ходыня внимательно посмотрел  на  него,  и  Свет  вдруг  впервые
понял, что когда пестун смотрит на него таким взглядом, он в  этот  момент
попросту   прощупывает   своего   воспитанника.   Захотелось    закрыться,
спрятаться, но тут на  ум  пришел  Первый  Закон  Поведения:  "ВОСПИТАННИК
ВСЕГДА ДОЛЖЕН ГОВОРИТЬ ПЕСТУНУ ПРАВДУ!"
     - В чем заключается испытание? - спросил Свет.
     А вдруг теперь  отец  Ходыня  скажет!..  Но  нет,  надежда  оказалась
пустой.
     - Вам не нужно это знание, - ответил отец Ходыня.
     - А Репне Бондарю?
     - Он сказал, знает?
     - Да.
     Отец Ходыня удовлетворенно кивнул:
     - Хорошо...
     Что именно хорошо, Свет не понял.
     - Бондарь узнал от меня, - продолжал пестун. - Так надо. - Он  шагнул
к двери. - Айда!
     Они прошли по коридору, спустились по лестнице на первый  этаж.  Свет
вдруг понял, что они идут в сторону бани. Однако отец Ходыня прошагал мимо
ее дверей, а Свет почувствовал на дверях охранное заклятье: сегодня был не
банный день.
     Отец Ходыня остановился у следующей двери:
     - Входите!
     Тут охранного заклятья не было. Свет взялся за деревянную ручку.
     Дверь открылась. Содрогаясь от возбуждения, Свет шагнул через порог и
очутился в небольшой комнатке.
     Воздух  пах  смолой  и  тайной.  Обшитые  еловыми  досками  стены,  в
противоположной стене забеленное мелом большое  окно,  справа  некрашенная
закрытая дверь, от которой явственно тянуло теплом, слева дубовая скамейка
и над нею вешалка, около скамейки медицинский стол.
     Сзади чуть скрипнули петли. Свет обернулся.
     За спиной стояла мать Ясна в белом балахоне врача, смотрела  на  него
пронизывающим взглядом ведуньи.
     - Раздевайтесь до трусов, Свет.
     Свет послушно скинул башмаки и одеяние воспитанника. Пол  был  теплым
на ощупь. Как в бане.
     - Ложитесь на стол.
     Свет взгромоздился на стол и разочарованно вздохнул.  Тайна  исчезла:
ему предстоял обычный медицинский осмотр. Так оно и случилось.  Мать  Ясна
положила ему на грудь руки, и Свет непроизвольно поежился:  руки  колдуньи
были изо льда. Словно прикосновение зимы... Свет  закрыл  глаза,  привычно
отринул все мысли. Волна холода прошла по его телу, и мать Ясна сказала:
     - Все в порядке. Вы абсолютно здоровы.
     Свет  слез  со  стола,  взялся  за  свой  балахон   и   разочарованно
воскликнул:
     - А как же испытание Додолой?
     Мать Ясна улыбнулась. Глаза ее  потускнели,  перестали  быть  глазами
ведуньи, но зато в них появилось что-то иное, странное и непонятное.
     - Пройдите вот туда, - мать Ясна указала на  некрашеную  дверь,  -  и
хорошенько вымойтесь.
     Свет открыл дверь. За нею была баня, но баня не  обычная,  совершенно
не похожая на ту, в которой мылись воспитанники. Здесь вместо камня вокруг
было сплошное дерево. В углу рядом с полком стояла пышущая жаром  каменка,
но запаха дыма не было. Зато баню наполнял какой-то другой запах,  пряный,
волнующий,  таинственный.  На  широкой  скамейке  у  стены   расположилась
деревянная шайка, а на стене висел березовый веник. В  углу,  у  скамейки,
лежали вверх дном еще несколько шаек.
     Свет скинул трусы, повесил их на гвоздик. Взял шайку и набрал из бака
воды. Вода была в самый раз - горячая, но не кипяток.  Свет  вдруг  ощутил
восторг - ему показалось, что когда-то, давным-давно, он уже мылся в такой
бане. И рядом был отец, но не отец Ходыня, а папа...
     Откуда-то потянуло холодком.
     - Ну как вы тут?
     Свет стремительно оглянулся и оторопел: перед ним  стояла  обнаженная
мать Ясна. Улыбаясь, она подошла к нему, опустила в шайку с  водой  шуйцу.
Свет смотрел во все глаза - тело у  матери  Ясны  было  белым  и  каким-то
круглым. Но не в этом было главное отличие  от  тела  Света.  На  груди  у
матери Ясны виднелись две шарообразные выпуклости, центр каждой выпуклости
украшал коричневый кружок с  небольшим  холмиком.  А  внизу  живота  росли
черные кудрявые волосы. И больше не было ничего...
     Мать Ясна плеснула на  Света  горячей  водой,  взяла  в  руки  веник,
опустила в шайку. При каждом движении выпуклости на ее груди колыхались из
стороны в сторону, маленькие коричневые холмики на них явно выросли.
     До сих пор, в понимании Света, женщины отличались  от  мужчин  только
более тонкими, похожими на мальчишеские голосами. Да и то не всегда.
     Оказывается, широкие одеяния волшебников много чего скрывали.
     - Что это? - Свет обрел наконец дар речи.
     Мать Ясна улыбнулась странной улыбкой:
     - Это перси.
     - А зачем они?
     Мать Ясна взяла еще одну шайку, набрала из  бака  воды  и  вылила  на
себя. Вода сбегала с плеч на эти самые "перси" и двумя струями стекала  на
пол.
     - Мы будем мыться вместе, - сказала мать Ясна, и  Свет  понял  вдруг,
что она не знает, как ответить на его вопрос. А может, попросту не  желает
отвечать.
     Тогда он задал другой вопрос:
     - А где же ваш корень?
     - У меня его нет.
     - А как же вы писаете?
     - Полезай на полок, -  сказала  мать  Ясна,  и  Свет  понял,  что  не
дождется ответа и на последний вопрос.
     Он вздохнул и забрался на полок,  окунувшись  в  восхитительный  жар.
Мать  Ясна  уселась  рядом,  коснулась  Света  горячим  упругим   стегном,
протянула ему веник.
     Они отхлестали друг друга веником, и это тоже было  восхитительно.  А
потом мать Ясна намылила мочалье, и Свет начал мыть  ее.  Спина  у  матери
Ясны была гладкой, попка упругой, а "перси" тяжелыми  и  скользкими.  Свет
тер их мочальем, и они все время стремились убежать из-под рук в  сторону.
Душу Света томили какие-то неясные желания: то вроде бы хотелось коснуться
похожих на большие соски коричневых холмиков на  персях  матери  Ясны,  то
вроде бы  стоило  погладить  ладошкой  ее  живот.  Но  эти  желания,  едва
оформившись, вдруг вытеснялись чем-то  другим,  непонятным,  но  знакомым,
давно забытым, но близким. Смутное воспоминание бередило  сердце,  и  Свет
пытался понять  его,  и  смывал  мыльную  пену  с  тела  матери  Ясны  уже
автоматически, как мыл спину в бане тому же Репне Бондарю.
     А потом за мочалье взялась мать Ясна. Она терла Свету спину, и вместе
с мочальем его кожи касались упругие перси. Потом она вымыла ему корень, и
в душе Света вновь проснулись смутные желания  -  он  даже  провел  мокрой
рукой по щеке матери Ясны, но так и не понял, для чего это сделал. А потом
мать Ясна принялась мыть ему голову, и вновь  неоформившееся  воспоминание
вытеснило из души все желания, кроме одного: вспомнить. В сознание  билась
мысль, что все это мать Ясна  делает  неспроста,  что,  возможно,  это  не
подготовка к испытанию, а само испытание, но все  было  неважно.  А  важно
было вспомнить.
     И когда мать Ясна, окатив Света водой из шайки,  на  секунду  прижала
его голову к своей левой перси, он вспомнил.
     Голод, страшный голод,  смертельный  голод...  Прикосновение  к  щеке
чего-то  теплого  и  упругого,  пахнущего  вкусно-вкусно...   Поворачиваем
голову, в губы попадает твердое, и голод отступает... Он вспомнил все ясно
и  отчетливо,  как  будто  происходило  это  с  ним  совсем   недавно.   И
происходившее не имело никакого  отношения  к  порозовевшему  телу  матери
Ясны.
     - Мама, - прошептал он. - Мамочка!
     Перси матери  Ясны  затанцевали  перед  его  глазами,  неоформившиеся
желания, вызванные близостью  обнаженного  женского  тела,  умерли,  и  он
окунулся во мрак...


     Очнувшись, он услышал певучий женский голос:

                       Как да вдоль по ре-эче-эньке
                       Как плыла лебе-оду-ушка.
                       Как да мово ми-ило-ого
                       Увели в нево-олю-ушку...

     Свет  открыл  глаза.  По  телу  разливались  теплые  волны:  над  ним
склонилась мать Ясна в белом балахоне врача, и руки ее, плавая над  грудью
Света, излучали жар. Заметив, что воспитанник пришел в себя, она отступила
на шаг и ласково сказала:
     - Ну вот и хорошо, вот и ладушки.
     Свет поднялся на локте:
     - Что со мной?
     - Все в порядке. Одевайтесь!
     Свет удивился:
     - А как же испытание Додолой?
     - Оно уже состоялось.
     - Разве? - Свет потер ладонями лицо. - Что-то я не помню.
     Мать Ясна перестала улыбаться и строго сказала:
     - Всякое семя знает свое время.
     А   Свет   вдруг   заметил,   что   лицо    матери    Ясны    кажется
непривычно-розовеньким, а коротко подстриженные -  как  у  воспитанника  -
волосы стоят ежиком.
     Он слез с медицинского стола  и  принялся  одеваться.  Натянул  серую
пару, надел башмаки, вопросительно посмотрел на мать Ясну. И вдруг  замер:
над волосами матери Ясны сияло розово-фиолетовое облачко. Свет зажмурился,
помотал головой, снова открыл глаза. Нет, показалось. Не было там никакого
облачка - волосы как волосы.
     - Что с вами, Свет? - спросила с тревогой мать Ясна.
     - Нет, ничего, - сказал Свет. - Слабость...
     - Это скоро пройдет. - Мать Ясна отвернулась. - Вы свободны!
     Свет понял: от него не  ждут  никаких  вопросов.  И  унес  вопросы  в
коридор.
     В коридоре стоял отец Ходыня, выжидательно смотрел на Света. Потом он
повернулся  к  вышедшей  вслед  за  воспитанником  матери  Ясне,  и  Свету
показалось, что волшебники переглянулись.
     Отец Ходыня сказал:
     - Отправляйтесь к себе, воспитанник!  И  ни  с  кем  не  вступайте  в
разговоры!


     В келье Света ждал  Репня  Бондарь.  Он  сидел  на  табуретке  и  без
интереса перелистывал учебник математической магии.  Когда  Свет  вошел  в
келью, ему показалось, что над головой Репни  висит  красное  облачко.  Но
стоило Репне оторваться от учебника, как облачка и след простыл. Да и было
ли оно вообще? Может быть, Свет попросту заболел: не зря же с ним возилась
мать Ясна...
     - Ну как? - спросил Репня.
     - Говорят, испытание состоялось.
     - Что значит "говорят"? А вы сами разве не помните?
     - Тот-то и оно, что не помню.
     - Странно! - Репня покусал нижнюю губу. - Может, вы провалились?
     - Может быть. - Свет уныло вздохнул. - А как у вас?
     - Ну я-то все помню. - Репня издал короткий самодовольный  смешок.  -
Мать Ясна мыла меня в бане.
     Света словно обухом по голове ударили. Точно, ведь и с ним было  тоже
самое! Перед глазами  проплыло  обнаженное  тело  матери  Ясны  -  сначала
молочно-белое, потом изрядно порозовевшее.  И  кажется,  это  меня  сильно
взволновало, с удивлением подумал Свет. Странно,  никогда  не  волновался,
моясь в бане... Наверное, мать Ясна наложила на меня какое-то  заклятье...
Он вспомнил, как они терли друг друга мочальем и подивился:  от  чего  там
можно было хлопнуться в обморок?.. Сколько раз я  тер  мочальем  Репню,  и
ввек не было никаких обмороков!..
     Репня что-то рассказывал, увлеченно, с упоением,  размахивая  руками.
Свет помотал головой, и в сознание прорвались последние слова Репни:
     - ...но тут у меня встал.
     - Кто встал? - Свет непонимающе смотрел на Репню.
     - Не кто, а что! - поправил Репня. - Корень, разумеется.
     Похоже, он  вспоминал  мытье  в  бане  с  каким-то  особым  чувством,
которого не было у Света.
     - Что значит - встал? - Свет ошарашенно хлопал ресницами.
     -  Встал  -  значит  поднялся  и  отвердел.  -  Репня  тоже   казался
удивленным. - Не понимаете, что ли?
     - Не понимаю...
     - Глупышка! - Репня смотрел на Света с жалостью.
     Жалость эта Свету не понравилась.
     - Ну а дальше? - сказал он недовольно.
     - А дальше - не скажу! - Репня ухмыльнулся. - Но думаю, что испытание
Додолой я прошел!
     - Бондарь! Что вы здесь делаете? - В  дверях  стоял  отец  Ходыня.  -
Разве не вам я сказал, чтобы вы сидели у себя?!
     Репня медленно положил учебник на стол. Репня поднялся  и  с  вызовом
посмотрел на отца Ходыню. Свету показалось, что  он  хотел  сдерзить,  но,
по-видимому, сумел сдержаться. А еще Свету показалось, что утром Репня был
совсем другим - вроде бы даже ростом пониже... Наверное, он  действительно
прошел испытание, и  сегодня  впервые  его  назовут  не  воспитанником,  а
отроком. И перед Репней откроются кладовые волшебных знаний.  Действующие,
а не учебные заклятья. Настоящие колдовские жесты. Ему начнут  преподавать
реальную алхимию, высшую математическую магию  и  много  других  волшебных
наук. И Репня станет мужем-волшебником. А его, Света, с  позором  выставив
из школы волшебников, переведут в школу врачей.
     - Идите, к себе, Бондарь! - Отец Ходыня не повысил голоса, и это  уже
не удивило Света: отныне с Репней будут разговаривать, как с равным.  -  И
вы, Сморода, тоже ждите, покудова вас не позовут.
     Репня подмигнул Свету и исчез за дверью. Отец  Ходыня  последовал  за
ним. Вот только подмигивать Свету он не стал.


     Позвали Света в три часа пополудни. Отец Ходыня не зашел к нему перед
обедом, и  трапезу  пришлось  пропустить.  Впрочем,  голод  Света  уже  не
волновал. Ему хотелось только  одного:  чтобы  закончилось  это  тоскливое
ожидание. И когда открылась дверь, он был готов к любому позору.
     В келью вошли двое -  отец  Борис  и  незнакомец  в  голубом  одеянии
мужа-волшебника. Вздрогнув, Свет поднялся с  лежанки.  В  полном  молчании
колдуны завязали Свету глаза черной лентой и, взяв его с двух  сторон  под
руки, вывели из кельи. С каждым шагом  душу  Света  охватывало  все  более
сильное волнение. Поворот следовал за поворотом,  и  Свет  быстро  потерял
всякое представление о том, в какой  уголок  школы  его  ведут.  Но  руки,
крепко  державшие  его  за  локти,  казались  руками  друзей  -  он  вдруг
таинственным образом почувствовал уверенность в  этом,  -  и  потому  Свет
начал успокаиваться. В  конце  концов  все  можно  пережить,  даже  позор,
подумал он. И удивился: еще утром такая мысль вряд  ли  пришла  бы  ему  в
голову, еще утром позор для него был страшнее смерти.
     Наконец колдуны остановились,  отпустили  его  локти.  Свет  замер  в
ожидании неведомо чего.
     - Во имя Семаргла! - раздался вдруг пронзительный голос.
     - Именем его! - отозвался слитный хор других голосов.
     С головы Света сняли черную ленту, и  он  зажмурился  -  таким  ярким
показался ему хлынувший в глаза свет.
     - Во имя Семаргла!
     - Именем его!
     Когда глаза Света привыкли к нестерпимой иллюминации, оказалось,  что
его привели в освещенный всего лишь десятком  свечей  зал  торжеств.  Окна
зала были задрапированы тяжелыми черными  шторами.  Свет  стоял  в  центре
незамкнутого каре выстроившихся вокруг отцов и отроков-волшебников, одетых
в парадные балахоны. Десятки глаз смотрели на  Света.  А  потом  откуда-то
появился еще один незнакомец в одеянии мужа-волшебника  и  воздел  к  небу
руки.
     - Мужи! Отроки! Братия! -  возгласил  он.  -  Мы  собрались  здесь  в
знаменательный час!  Сегодня  воспитанник  вашей  школы  Светозар  Сморода
прошел испытание Додолой и присоединился к священному братству  Колдовской
Дружины! И пусть он покудова еще мало осведомлен в колдовских  науках,  но
отныне он вступает в  наши  ряды.  -  Незнакомец  повернулся  к  Свету:  -
Воспитанник Сморода! Властью, данной мне Кудесником, я нарекаю  вас  нашим
братом.  Ночь  да  не  войдет  в  вашу  душу,  отрок-волшебник!   Учитесь,
овладевайте силами Дневного волшебства. Запомните, как сегодня вы  приняли
за яркий свет  слабые  огоньки  свечей,  и  не  поддавайтесь  губительному
влиянию Додолы. Благослови вас Семаргл!
     Из-за спины незнакомца выдвинулся пастырь:
     - Во имя Семаргла!!!
     - Именем его! - отозвался хор голосов.
     Свет был ошарашен. Словно во сне, смотрел он, как к нему приближаются
два отрока и снимают с него серую пару воспитанника. А  потом  двое  отцов
надевают на него темно-синее одеяние отрока, и до Света  доходит  наконец,
что это вовсе не сон.
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла! - провозглашает пастырь. -  Да
убьем в себе Додолу!
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла!  -  повторяет  хор  мужских  и
юношеских голосов.
     И Свет, подобно эху, откликается:
     - Да убьем в себе Додолу!



                        10. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ДОДОЛА

     Додола была младшей и самой любимой дочерью Сварога.  Так  утверждали
старословенские былины.
     Зачем Сварогу потребовалась такая дочь, былины не объясняли, но  ведь
пути божьи неисповедимы...
     Во всяком случае, Додола с самого своего рождения стремилась к  тому,
к чему стремятся все женщины мира во время  трех  месяцев  зеленца.  Кроме
тех, кто решил посвятить себя колдовству...
     Для начала она попыталась соблазнить своего отца. Однако ничего из ее
начинания не получилось  -  поскольку  богу-породителю  для  осуществления
своих планов не требовалась женщина, то и соответствующего  инструмента  у
него не  оказалось.  Была  ли  наказана  Додола  за  свои  матримониальные
поползновения, неизвестно: былины ничего на этот счет не говорили. Но вряд
ли - ведь именно Сварог создал дочь постоянно  озабоченной  своей  женской
природой. Стало быть, этим он  преследовал  какие-то  собственные,  далеко
идущие цели.
     Однако, даже если наказание и состоялось,  оно  в  намерениях  Додолы
ничего не изменило. И когда у  нее  ничего  не  получилось  с  отцом,  она
обратила  свой  божественный   взор   на   собственных   братьев.   Былины
рассказывали, как для начала она сунулась к Дажьбогу. Но тем уже завладела
Мокошь, и богине судьбы совсем не улыбалось обзавестись соперницей - пусть
и в лице своей юной сестренки. И  хотя  в  первую  ночь,  воспользовавшись
ротозейством  старшей  сестры,  Додоле  удалось-таки  совратить  Дажьбога,
развиться их отношениям Мокошь не  позволила.  Однако  Дажьбог  не  подвел
Додолу, и плодом той распрекрасной ночи стало рождение Словена, от  коего,
как известно, и пошли дажьбожьи внуки - словене.
     Додола же после рождения первенца  обратила  внимание  на  одного  из
двоих своих еще не связанных узами брака братьев - Семаргла. И  не  просто
обратила внимание... Она влюбилась в Семаргла напрочь, потеряв голову, как
могла влюбляться только одна  Додола.  Остальным-то  богиням  было  не  до
любви, они занимались массой других дел - следили, чтобы вовремя явилась в
Словению весна, чтобы все живое в свой срок ушло  к  Велесу,  в  загробный
мир. Да и мужей надо было держать в ежовых рукавицах - чтобы те, лежебоки,
не забывали выполнять  обязанности,  возложенные  на  них  Сварогом.  Хотя
вполне возможно, что и остальные богини спали  со  своими  мужьями  каждую
ночь. Просто отец создал их обычными, с нормальным сексуальным  циклом,  и
плоды этих ночей не могли быть неожиданными. Додола же пребывала в зеленце
все время... Впрочем, судя по всему, бог-породитель для этого ее и создал.
Ведь должен же кто-то из богов думать о любви и деторождении...
     А вот Семаргл о любви не думал. И жениться не собирался. Задетая  его
невниманием Додола тут же возненавидела своего равнодушного братца -  ведь
от любви до ненависти всего один шаг. Возможно,  эта  пылкая  ненависть  и
привлекла к ней внимание самого старшего сына Сварога - Перуна, который до
сей поры думал лишь о войне да охоте и  плевал  на  женские  прелести.  На
прелести Додолы он плюнуть не смог. Или не захотел. Во всяком случае,  они
сошлись, любвеобильная  красавица  Додола  и  мужичина  до  мозга  костей,
злобный и агрессивный Перун. И  родили  первого  Рюрика.  А  потом  начали
рожать воинов. Ведь должен же кто-то радовать Перуна кровавыми  схватками,
а  кому  его  радовать  как  не  собственным  детям.  Но,   видно,   и   в
превратившейся со временем в благообразную матрону Додоле по-прежнему жило
юношеское увлечение. А может, даже Перун  оказался  неспособным  заполнить
ненасытный Додолин колодец. Во всяком случае, из года в  год,  из  года  в
год, едва Перун уносился  на  очередную  войну,  Додола  тут  же  пыталась
совратить Семаргла. И, по-видимому, от ее поползновений  круговая  оборона
этого женоненавистника начала давать трещины - во  всяком  случае  однажды
Сварог, убоявшийся,  что  ревнивый  Перун,  прознав  о  художествах  своей
женушки, убьет брата, пообещал Семарглу лишить его божественной силы, если
он не выдержит  искушения.  А  когда  Семаргл  пожаловался  отцу  на  свою
сексуальную озабоченность, тот пообещал ему родить еще одну сестру. Но как
видно забыл свое обещание. Или решил испытать стойкость сына. Как бы то ни
было, Семаргл и до сей поры остается  неженатым,  зато  научился  обращать
свое либидо в колдовскую энергию. И когда родится будущая  жена  небесного
покровителя  чародеев,  земные  чародеи  умрут,  превратившись  в  обычных
смертных. И тогда же рухнет цивилизация Земли.



               11. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 79, ЦВЕТЕНЬ

     В первый раз Свет столкнулся с происками Додолы еще будучи отроком. С
тех пор прошло более двадцати лет, но он хорошо помнил, как все случилось.
     Опосля испытания Додолой отроков стали выпускать за  стены  школы,  а
третье лето отрочества кандидатам в мужи стали выдавать карманные  деньки:
Дружина полагала, что волшебник должен уметь считать копейку. Такое умение
открывало отроку еще один столп, на котором держится  мощь  страны.  И  он
начинал понимать, что жизнь основывается не только на силе волшебников, но
и на знаниях и энергии купцов. А от купцов оставался  всего  один  шаг  до
тех, кто производил богатства, коими торговали купцы.
     Получив от дьяка-бухгалтера положенную сумму, Свет бросил  монетки  в
выданный этим же дьяком кошелек и отправился в расположенную поблизости от
школы лавку. В лавке этой он бывал уже не раз, глазел на  выставленные  на
полках товары, пока  купец,  богатырского  сложения  мужичина  с  вострыми
глазами  и  метлообразной  пшеничной  бородищей,  не  грозил  ему  пудовым
кулаком:
     - Неча, парнище, на товар пялиться, коли денег нет!  Вот  я  тебе  по
хребту-то!..
     Много  позже  Свет  стал  понимать,  что  такая  встреча  оказывалась
безденежным  воспитанникам  по  просьбе  школьных  пестунов  -   очередное
напоминание отрокам, чтобы берегли копейку.
     Но в этот день Свет зашел в знакомую лавку  с  чувством  собственного
достоинства, солидно и  сдержанно,  весьма  удивленный  той  уверенностью,
которую ему вдруг дал  кошелек  с  десятком  металлических  кружочков.  Он
представлял себе, как степенно подойдет к прилавку,  достанет  из  кармана
деньги, и бородатый купчина тут же изменит к "парнищу" свое отношение.
     Купчины за прилавком не оказалось. На Света  взглянула  светловолосая
девица, такая же востроглазая и крупная, как и бородач.  По-видимому,  это
была дочь купчины.
     - Слушаю вас!
     - Я... это... - Свет обежал взглядом полки и витрину, и тут глаза его
наткнулись на горку леденцов. - Мне бы конфет. К чаю.
     Востроглазая смотрела на него с любопытством, и любопытство это Свету
не  понравилось:  ему   показалось,   что   девица   сомневается   в   его
платежеспособности. Он с достоинством вытащил из кармана кошелек:
     - Вот!
     Девица улыбнулась странной улыбкой.  Не  обращая  внимания  на  горку
леденцов, вышла из-за прилавка и,  открыв  находившуюся  в  боковой  стене
дверь, поманила Света перстом:
     - Проходите сюда.
     Сама она осталась стоять на пороге, и Свет,  проходя  мимо,  поневоле
задел плечом содержимое ее объемистого лифа. Содержимое было  одновременно
и твердым, и упругим. Как резиновый мяч.
     По-видимому, это была кладовка. Во всяком случае, когда  глаза  Света
привыкли к полумраку, который не могло рассеять подслеповатое  окошко  под
потолком, забранное решеткой, вокруг обнаружились  стеллажи,  заставленные
коробками, бочонками и мешочками разных размеров. Несколько мешков  лежали
прямо на полу. Конфеты в таких мешках храниться не могли.
     Свет повернулся к девице, намереваясь задать  удивленный  вопрос,  но
слова  застряли  у  него  в  горле.  Девица  смотрела  на   потенциального
покупателя во все глаза. Потом она с шумом проглотила слюну,  и  до  Света
вдруг дошло, что он интересует купеческую дочь совсем не как потенциальный
покупатель. Он произнес мысленное с-заклинание.  Аура  девицы  проявилась,
засияла во всю мощь розовым светом, светом, выражающим дух Додолы.
     - Зачем вам конфеты, сладенький? - сказала девица тонким  вибрирующим
голосом и облизнула губы. Шагнула вперед и вдруг прижалась  к  Свету  всем
своим жарким телом. - Ну же, не стойте истуканом!
     Свет отпрянул. Тогда девица плюхнулась на ближайший мешок и, все  так
же не сводя со Света широко открытых глаз, потянула кверху  подол  платья,
медленно и грациозно. Открылись полные икры, обтянутые ажурными  аглицкими
чулками, потом круглые коленки. А потом подол поднялся  над  краем  чулок,
сверкнули полоски молочно-белой кожи, пересеченные треугольными клинышками
голубых подвязок.
     - Какой же вы несмелый, - едва слышно прошептала купеческая дочь.
     И тут сзади  распахнулась  дверь.  Свет  обернулся.  В  проеме  стоял
бородатый купчина. Девица взвизгнула, вскочила  с  мешка.  Падающий  подол
прошуршал по  чулкам.  Девица,  закрыв  руками  лицо,  кинулась  к  двери,
наткнулась на  широкую  грудь  отца,  отлетела  в  сторону.  И  тут  купец
захохотал. Девица затряслась, слезы хлынули из ее глаз, персты  затеребили
рукав отцовского кафтана.
     - Папенька! Папенька, я ничего! Он ничего...
     Купец продолжал хохотать. А отсмеявшись, прорычал:
     - Экая вы дурища! Нашли кого соблазнять! Да в  нем  мужицкого-то  нет
ничего! - Потом снова засмеялся,  но  уже  не  издевательски,  по-доброму.
Хлопнул несильно по обтянутому ситцем круглому дочкиному  заду.  -  Ладно,
вижу, созрели. Пора вам и парня подыскивать.
     Купец освободил от своего могучего тела дверной  проем,  и,  глядя  с
доброй улыбкой вслед ускакавшей дочери, проговорил:
     - Ну что, сударь волшебник, заглянули к дочке под подол? И как же это
она сумела вас сюда затащить?
     Свет молчал: вопросы были риторическими. Купец подмигнул ему:
     - Да уж!.. Если Додола бабу возьмет, баба горы  свернет,  не  то  что
мужика. Только... - Он поднял кверху указательный  перст  десницы.  Совсем
как отец Ходыня. - Только взглядами бабу не накормишь. Впрочем, вам-то все
это ни к чему.
     И когда выдал Свету полфунта леденцов, не взял ни копейки.
     - Это вам премия, сударь волшебник. За то, что вы открыли мне истину.
Не сомневайтесь, уж теперь-то я о дочке позабочусь.
     Вечером Свет рассказал о случившемся отцу Ходыне.  Тот,  как  всегда,
внимательно выслушал, доброжелательно покивал:
     - Вам ведь уже объясняли, почему люди делятся на мужчин и женщин,  не
так ли?
     Свет кивнул. Доброжелательность медленно  стерлась  с  лица  пестуна,
сменившись смесью презрения и негодования.
     - И вот среди женщин распространилось поверье, будто  бы  ребенок  от
волшебника сам рождается волшебником, и мать делает неубиваемой колдуньей.
Каких токмо глупостей не сочиняют дурные головы!.. И  хотя  раз  за  разом
женщинам  приходится  разочаровываться  в  своих  надеждах,   поверье   не
исчезает. - Отец Ходыня возмущенно  фыркнул.  -  Хотелось  бы  знать,  кто
разносит по миру эту ерунду!
     А много-много позже, уже будучи членом палаты чародеев,  Свет  узнал,
что смесь презрения и негодования на лице отца Ходыни была  не  более  чем
лицемерной маской. Потому что поверье это распространялось самой Дружиной.
Дабы мужи-волшебники систематически, в течение все жизни, проходили  через
то, что в школе называлось "испытанием Додолой". И Свет не раз  убеждался,
что  распространяемые  слухи  достаточно  действенны.  Во  всяком  случае,
женские прелести он видел нередко и с радостью убеждался, что на  него  их
притягательность не распространяется. А значит,  он  сумел  убить  в  себе
Додолу окончательно.



                        12. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: РЕПНЯ

     Репня возненавидел мать  Ясну  не  сразу.  Поначалу  все  случившееся
воспринималось им, как нечто нереальное. Словно спишь себе и видишь  очень
хороший сон. Потом вдруг он безо всякой причины переходит в кошмар,  и  ты
очень-очень хочешь проснуться, но будильник почему-то не звонит...
     В конце концов будильник все же прозвонил. Будильником для Репни стал
перевод в школу лекарей, которая размещалась в том же приюте, что и  школа
волшебников, но в других зданиях. Ученики  двух  школ  друг  с  другом  не
встречались, но мылись ученики-лекари в той же бане, что и  волшебники.  И
потому Репня каждую седмицу взбирался на тот  же  полок,  на  котором  они
сиживали со Светом. И каждую  седмицу  он  проходил  мимо  той  двери,  за
которой все и случилось. Хорошее, за которым началось плохое... Не  единой
ночью, снова и снова  пытался  он  представить  ТО.  Как  словно  магнитом
притягивало его ладони незнакомое женское  тело,  как  ласковы  были  руки
матери Ясны, как странно было ощущение,  когда  в  его  корень  вошел  дух
Перуна, и мягкая  плоть  волшебным  образом  преобразилась  в  полноценный
ствол. И как ударило в голову, когда  корень  вошел  во  что-то  теплое  и
сырое, и как...
     Последнее Репня ясно вспомнить не мог. Он понимал токмо  одно:  такое
бывает раз в жизни. И не раз, лежа в постели,  мысленно  звал  мать  Ясну.
Ведь он любил ее, любил так, как не любил никого.
     Но она не пришла.
     И тогда он ее возненавидел. Ведь она наверняка знала, что ее  додолин
колодец, приняв в себя корень Репни, лишит воспитанника Семаргловой  Силы,
и, наверное, должна была понимать, как плохо ему опосля  этого  будет.  Но
даже и не подумала прийти, поинтересоваться его самочувствием, узнать, чем
ему можно помочь...
     Так он объяснял свое состояние себе. Хотя в глубине души понимал, что
первое бы, что он сделал, - это разорвал на матери Ясне ее балахон,  чтобы
выскочили из-под голубой ткани упругие круглые перси...
     Учеба в школе лекарей была не легче, чем в школе волшебников. А Репня
вовсе не собирался оставаться неучем. Работал  он  со  старанием,  даже  с
каким-то упоением. И потому труд и время постепенно притупили боль потери.
От былых чувств к матери Ясне осталась лишь глухая ненависть.
     В школе лекарей учеников не держали взаперти, и уже скоро,  гуляя  по
городу, он повстречал шуструю, востроглазую служаночку с  узкой  талией  и
круглым задом. Служаночка была себе на уме и  быстро  присушила  юношеское
сердце. Да и  сопротивляться  не  стала,  когда  однажды  вечерком,  в  ее
комнатке, опосля осторожных поглаживаний и несмелых поцелуев  гость  вдруг
взялся расстегивать на хозяйкином  платье  пуговицы  лифа.  Лишь  шептала:
"Миленький, миленький..." - покудова шепот не перешел в сдавленный стон.
     Вот тут Репня и обнаружил, что мать Ясна на белом свете не одна.  Что
все додолины колодцы одинаковы. И что хорошенькую служаночку можно  любить
ни сколь не хуже, чем неприступную  волшебницу.  И  даже  лучше  -  опосля
встреч с нею не бывает этой тупой боли, терзающей сердце.
     Через много лет, давно уже расставшись с нею, он понял, как опытна  и
умела была  служаночка.  Как  осторожно,  но  упорно  подвела  она  своего
любовника  к  желанию  отшлепать  даму  сердца  по  голым  ягодицам.   Ему
понравилось. А уж про нее и говорить нечего: оргазм у служаночки был таким
бурным, какого он больше ввек ни у кого не встречал.  Репня,  обнаруживший
вдруг, что любовь с избиениями ничем не хуже любви с  объятиями,  в  своей
даме души не чаял. Избивал он ее около двух лет и даже стал поговаривать о
том, что женится на ней, когда закончит школу.
     Исчезновение служаночки стало для него ударом почти  такой  же  силы,
как изгнание из школы волшебников. Правда, перенес он его гораздо легче. В
конце концов, у служаночки было полное право сменить надоевшую ей  руку  и
начать получать синяки от другого. Возможно, если бы Репня встретил ее,  и
разразилась бы сцена, но служаночка исчезла не токмо  из  его  жизни,  она
исчезла и из хозяйского дома,  прихватив  кое-какую  мелочь  из  хозяйской
бижутерии - драгоценности, слава Сварожичам, хранились в сейфе.
     К тому же, уже через несколько дней Репня нашел служаночке  замену  -
аппетитную  парикмахершу  с  Волховской  набережной.  Это  была  любовь  с
интересом. Парикмахерша не токмо принимала  его  в  своей  постели,  но  и
стригла бесплатно. За это, наверное, она и наградила его сифилисом.
     Впрочем, в то лето  такая  болезнь  уже  не  представляла  для  Репни
сложности.  Он  вылечил  не  токмо  себя,  но  и  свою   возлюбленную.   В
благодарность она предложила ему больше не появляться, и месяца через  три
вышла замуж за аптекаря. Репня на нее не обижался - во-первых, он  в  свою
даму сердца ничуть не был влюблен, а  во-вторых,  ее  изворотливость  даже
восхитила его. И разве он не стригся у нее без оплаты?..  К  тому  же,  ей
совершенно не нравилось, когда ее били по ягодицам.
     После парикмахерши их у Репни  было  великое  множество.  Каждая  его
любила - Репня стал очень красивым молодым человеком, -  но  ни  одной  не
нравилось заниматься сексом с  избиениями.  Впрочем,  на  его  сердце  они
зарубок не оставляли. Он знал, что на смену одной придет  другая,  что  на
его век их хватит, но надо было избавляться от дурной привычки. Потому что
карьера женатого врача как правило развивается более удачно, чем холостого
- а к тому времени он уже закончил школу и стал  лицензированным  лекарем.
Пользуясь недолгой любовью своих партнерш, он усиленно боролся с собой.  И
в  конце  концов  победил.  С  последней  из  этой  цепочки   он   получал
удовольствие уже без желания отшлепать ее.
     Ее звали Лада. Как мать Репни.
     На Ладе он и женился.
     Их счастье длилось больше года - покудова не  родился  Святополк.  Но
опосля родов проклятая Додола пробудила в Ладе чувственность,  и  любовные
ласки стали завершаться такими  стонами,  что  Репня  боялся,  как  бы  не
проснулся в детской Святополк. Впрочем, то что  Лада  в  оргазме  исходила
стонами, было не страшно. Страшным стало то, что опосля них Репне  снились
другие стоны. Раз за разом, снова и снова, он переживал  ту  давнюю  ночь,
последнюю ночь матери, любимой проклятым ордынцем.  И  забытая,  казалось,
навсегда  привычка  вернулась.  Обычные   ласки   начали   оставлять   его
неудовлетворенным.
     Это был конец. Они промучились друг с другом еще год. Будучи  хорошей
женой, Лада очень любила мужа. Будучи замужней женщиной,  она  любила  его
корень. Но полюбить тяжелую мужнину руку она не смогла - в  конце  концов,
даже замужняя женщина и хорошая жена не может все время стоять или лежать,
иногда ей хочется и посидеть.
     Княжеский суд долго пытался помирить их. Еще в  течение  целого  лета
они несколько раз сходились и расходились. Все  было  тщетно:  любовь  без
рукоприкладства не  нравилась  мужу,  а  любовь  с  рукоприкладством  была
ненавистна жене. В конце концов суд был  вынужден  развести  их.  Причиной
была названа "сексуальная несовместимость супругов".
     Святополк остался с матерью. А Репня решил впредь семьи не заводить.



                     13. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Забаве новая обитательница дома не понравилась сразу.  Женское  чутье
подсказывало служанке, что у нее появилась возможная  соперница.  Конечно,
рубище паломницы - не вечернее платье. Конечно, загорелая  мордашка  -  не
украшенное макияжем личико. Конечно, чародею все равно на кого не обращать
внимания - что на собственную служанку, что на неведомо  откуда  взявшуюся
неизвестную девицу, - но...
     Но под рубищем паломницы  угадывалось  изящное  горячее  тело,  какое
может принадлежать лишь стопроцентной шлюхе. Но загорелая мордашка и  безо
всякого макияжа была способна  произвести  на  любого  мужчину  надлежащее
впечатление. Но в конце концов, если Забава надеется охмурить  волшебника,
почему не может надеяться на то же самое любая иная женщина?  Даже  шлюха!
Тем более такая кукла, как эта...
     Так что в Забаве, едва она увидела гостью, проснулось старое как  мир
чувство. И она бы при первой же встрече выразила  бы  к  этой  кукле  свое
отношение, но ведь хозяин попросил держать язык за зубами.
     Забава  держала  язык  за  зубами,  хотя  хозяин   откровенно   кукле
улыбнулся, знакомя ее с обитателями дома. Держала она язык за зубами, ведя
куклу в гостевую. Даже не ответила ни на один вопрос этой девицы.
     Потом она заметила, что возле дома толкутся какие-то неизвестные люди
- по виду явные агенты стражи. Это ее  полностью  успокоило.  Женщина,  за
которой следят, чтобы она не сбежала, вряд ли способна стать соперницей  в
любви.
     Однако вскоре произошло то, что поколебало спокойствие Забавы. В  дом
прибыл портной. Само по себе это еще не было сверхъестественным явлением -
портной бывал здесь и раньше. Но раньше он приходил для того, чтобы  снять
мерки с чародея, а сейчас хозяина дома не  было.  Все  остальные  же  сами
ходили в пошивочную мастерскую. Так что не требовалось  много  ума,  чтобы
понять, к кому пригласили портного. Тем  паче  что  перед  уходом  портной
разговаривал с дядей Берендеем, а убирающаяся в гостиной Забава слышала их
разговор от начала до конца.
     - Я снял мерки и определил модели, - сказал портной.  -  Значит,  три
платья?
     - Да, три, - сказал дядя Берендей. - И желательно первое уже  сегодня
к вечеру. Для примерки можете приезжать в любое время.
     - Я сошью его сам, - сказал портной. - А мне примерки  не  требуются.
Но стоить оно будет дорого.
     - Сколько бы ни стоило, - сказал дядя Берендей. - Все будет оплачено.
Главное, чтобы оно было готово к ужину.
     - Значит, будет готово, - сказал портной. - Остальные  к  завтрашнему
вечеру. Для примерки их привезут завтра в одиннадцать. Устроит?
     - Устроит.
     А когда портной удалился, дядя Берендей позвал к себе  Ольгу,  и  они
куда-то ушли. Вернувшись  же,  притащили  два  домашних  платья  из  лавки
готовой одежды, а также  целую  гору  нижнего  белья  и  женских  мелочей.
Вплоть, до косметики.
     Вот это Забаве уже не понравилось.  А  тут  еще  Ольга,  явившись  на
кухню, сказала:
     - Ну и ну! Никогда не видела,  чтобы  наш  хозяин  тратил  деньги  на
женщину. Да еще так много. - Она с ухмылкой глянула на Забаву.  -  Сдается
мне, голубушка, что наш волшебничек готовит нам всем  сюрприз.  Может,  он
открыл способ ублажить женщину, не работая своим корнем?
     Забава вцепилась ей в волосы - едва растащили. А когда дядя  Берендей
принялся в своей комнате  в  очередной  раз  воспитывать  племянницу,  та,
ничтоже сумняшеся, заявила:
     - Я вашей с чародеем гостюшке все зенки  повыцарапаю.  Можете  так  и
сказать хозяину. И пусть он не  рассчитывает,  что  я  буду  этой  лахудре
прислуживать!
     Дядя Берендей опешил. А потом сказал:
     - Не дело служанки оценивать гостей хозяина...
     - А с какой стати она здесь появилась? - оборвала его Забава.  -  Еще
ни разу у нас в гостях женщин не было!
     Дядя Берендей вдруг улыбнулся:
     - Была одна. Еще до вашего здесь появления. Выдавала себя за графиню.
Оказалась варяжской лазутчицей. Хозяин и вывел ее на чистую воду.
     Но Забава гнула свою линию:
     - А чего он тогда ей улыбался? Я ни разу не  видела,  чтобы  он  хоть
кому-либо улыбался. Разве что Кудеснику  своему  разлюбезному...  Нам,  во
всяком случае, - точно ни разу.
     - О боги! - Дядя  Берендей  всплеснул  руками.  -  Когда  вы  наконец
перестанете верить своим сказкам?..  Да  не  улыбался  он  ей!  Волшебники
вообще никогда никому не улыбаются. Даже друг другу. - Дядя Берендей  взял
Забаву за руку. - Он токмо ИЗОБРАЖАЛ улыбку. И помяните мое  слово,  нашей
гостье эта его улыбка еще боком выйдет, не иначе. Той лжеграфине  он  тоже
улыбался. А потом ее бросили в  острог...  Так  что  можете  умерить  свою
ревность.
     Ревность Забава умерила. Она вспомнила, что улыбка хозяина и в  самом
деле напоминала странную гримасу. Просто ярость залепила ей, Забаве,  очи.
Нет уж, упаси, Свароже, увидеть когда-нибудь такую "улыбку",  адресованную
кем угодно лично ей! Уж лучше ненависть, чем подобная "приветливость"!
     - Что же мне с вами делать? - сказал дядя Берендей. - Ведь  дойдет  с
вами до беды.
     Забава мягко высвободила руку из широкой дядиной ладони. И сказала:
     - Не надо со мной ничего делать. Я сама с собой все сделаю.
     И уже выйдя из комнаты, поняла, что  ее  последняя  фраза  прозвучала
достаточно двусмысленно.


     Портной сдержал слово, данное Берендею: к  ужину  Вера  спустилась  в
трапезную.
     Свет быстро убедился, что деньги  будут  заплачены  не  зря.  Голубое
платье, усыпанное  бисером  и  украшенное  легкими  франкскими  кружевами,
выглядело очень шикарно. По-видимому, это  понимала  и  сама  Вера.  В  ее
движениях вдруг появилась уверенность, этакая плавность и,  пожалуй,  даже
княжественность. А Свет  легко  убедился,  что  его  гостья  умеет  носить
красивые вещи. И если  это  не  присущий  некоторым  женщинами  врожденный
талант, то значит, с красивыми вещами ей  встречаться  приходилось.  Вывод
напрашивается сам собой - амнезию ее  нельзя  назвать  полной.  Во  всяком
случае, уголок мозга, отвечающий за женственность, она не затронула.
     Впрочем, Света ее  женственность  не  интересовала,  он  отметил  эту
особенность девицы только в связи с пресловутой  амнезией.  И  предстоящий
ужин был не просто  привычной  вечерней  трапезой,  он  должен  был  стать
поединком между  прикидывающейся  больною  подозреваемой  и  следователем.
Если, конечно, наличие  в  этом  доме  подозреваемой  не  является  плодом
больного воображения хозяина...
     Для начала он решил ее поразить.
     Она еще не  подошла  к  столу,  когда  Свет  стремительным  движением
выдвинул гостевой стул. По меркам словенской  знати  это  было  проявление
величайшего  уважения.  В  доме  какого-нибудь  посадника  оно  стало   бы
нормальным жестом по отношению к женщине-гостье. Но не в  доме  чародея...
Даже Берендей поразился неожиданному поступку хозяина. Забава же  и  вовсе
стала чернее тучи.
     Однако дальнейшее поразило их еще больше.  Гостья  приняла  необычное
поведение хозяина как должное, величественно  кивнула  Свету,  неторопливо
села и не сделала ни малейшей попытки  водрузить  на  стол  локти.  Увидев
потрясенные лица прислуги, спросила:
     - Я что-нибудь не то сделала? Извините, ради бога!  Я,  к  сожалению,
забыла все правила поведения за столом.
     Свет отметил про себя киевское выражение "Ради бога" и сказал:
     - Ничего страшного, сударыня, не обращайте внимания.
     - Ну нет, - решительно сказала Вера. - Если учиться  заново  манерам,
так не откладывая... Что я неправильно сделала?
     Свет посмотрел на Берендея, но чем мог помочь эконом своему хозяину в
нынешней ситуации?.. И Свет решил сказать правду:
     - Сударыня, вы сделали все правильно.  Надеюсь,  если  так  пойдет  и
дальше, ваша память восстановится достаточно быстро.
     Но она не уловила скрытого смысла, улыбнулась:
     - Как было бы хорошо, если бы ваши слова стали истиной!
     Свет сел напротив гостьи и велел подавать.  Пока  прислуга  суетилась
вокруг стола, он изучал ауру Веры.
     Аура сегодня была такой же, как и вчера.  Перед  Светом  явно  сидела
волшебница, и от волшебницы этой не исходило ни  малейшей  угрозы.  А  вот
любопытство исходило. Впрочем, о любопытстве говорила не аура, любопытство
светилось на лице паломницы.
     По-видимому, заклинание, включающее Зрение,  переполнило  чашу:  Свет
ощутил  нарождающееся  в  душе  раздражение.  Но   сегодня   духу   Перуна
поддаваться было нельзя, и он сказал:
     - Приятного аппетита!
     - Приятного аппетита! - отозвалась Вера.
     Принялись за трапезу. Сегодня  Касьян  приготовил  форшмак  и  зайца,
тушеного в сметане. Была  также  цветная  капуста  в  кляре  и  паштет  из
печенки. На сладкое - желе из клубники и клюквенный мусс. Ну  и  какой  же
ужин без булочек-шанежек, ореховых трубочек и медовой коврижки!  Подали  и
медовуху.
     Поначалу трапезничали в привычном для  Света  молчании.  Вера  только
посматривала по сторонам. Свет же, со своей стороны, хотел, чтобы разговор
начала  именно  гостья:  иногда  первые   слова   человека   в   состоянии
расслабленности дают больше информации,  чем  не  один  десяток  допросов.
Если, конечно, допрос  не  проводится  по  полной  форме.  Впрочем,  после
проведенного по полной форме  допроса  с  человеком  за  одним  столом  не
посидишь - аппетит пропадет даже у самого голодного и толстокожего.
     - А вы любите поесть, - заметила наконец гостья, неторопливо  работая
вилкой и ножом. - И как все вкусно!
     - Да, поесть я люблю, - согласился Свет. - И у меня  справный  повар.
Должны же быть у человека в жизни радости...
     - У всех мужчин жизненные радости  находятся  в  желудке,  -  сказала
Вера.
     - Откуда вы знаете? - быстро спросил Свет.
     - Откуда-то знаю, - не смутилась Вера. - Эта фраза  родилась  у  меня
сама собой. Я вроде бы и не  собиралась  говорить  ничего  такого.  -  Она
оттопырила нижнюю губку. - А ведь  вы  не  верите,  что  у  меня  амнезия,
правда?
     Забава вдруг фыркнула и выскочила на кухню.
     - Поживем - увидим! - сказал Свет, проводив служанку взглядом.
     Однако гостью такой ответ не удовлетворил.
     - А вот мне интересно, - сказала она, - зачем вы освободили  меня  из
тюрьмы?
     - Вы были вовсе не в тюрьме, - сказал Свет. - Вас  просто  держали  в
изоляторе.
     - И из одного изолятора я попала в другой!
     - У меня вы в гостях...
     - Но  с  чего  бы  это  вы  пригласили  меня  в  гости?  Я  вам  что,
понравилась?
     - С какой вдруг стати вы мне должны понравиться! - возмутился Свет. И
осекся. - Меня просто заинтересовало ваше  заболевание.  В  моей  практике
такого еще не встречалось, но я очень надеюсь с ним совладать.
     - Значит, я вам не понравилась? - гнула свое Вера.
     Пора покончить с такими вопросами раз и  навсегда,  подумал  Свет.  И
сказал:
     - Милая девица! Вы не  могли  мне  понравиться  или  не  понравиться.
Чародеи женщинами не интересуются!
     - Странно! - сказала она. - А мне показалось, тот мужчина,  что  меня
осматривал первым, очень даже заинтересовался.
     Свет раздраженно фыркнул:
     - Ну с ним-то такое вполне возможно! Он не волшебник и уж тем паче не
чародей...
     - А чем отличается чародей от волшебника?
     - Силой Таланта. Чародей это волшебник более высокой квалификации.
     И мне странно, подумал он, что вы не разобрались в ауре Бондаря. Если
вы - волшебница, должны были... Или все это  говорится  только  для  того,
чтобы запутать меня?..
     В трапезной вновь появилась Забава, и Свет бросил на  нее  мимолетный
взгляд. Забава явно сгорала от ревности: ее недалекому бабскому умишку  не
хватало понимания, что любая  ревность  в  отношении  волшебника  попросту
смехотворна.
     - Это правда или вы шутите? - сказала Вера. - Неужели возможно такое,
чтобы мужчина,  если  он  здоров  и  достаточно  молод,  не  интересовался
женщиной?
     - Волшебники - не мужчины, - сказал Свет.  -  Как  и  колдуньи  -  не
женщины. Они вынуждены жить с теми телами, какими их  оделила  Мокошь,  но
они не простые люди. И как не простых  людей,  их  не  интересуют  людские
страсти.
     Если они не связываются с додолками, добавил он мысленно.
     Вера почувствовала его раздражение. Или заметила ненависть  в  глазах
Забавы. А может быть,  узнала  все,  что  хотелось...  Во  всяком  случае,
завершился ужин в привычной Свету тишине. Вот только  сегодня  эта  тишина
была ему совсем не с руки.


     В десять вечера Свет решил, что настала  пора  занять  наблюдательный
пункт. Он вышел из кабинета, но по дороге завернул на первый этаж.
     Дом был тих. Прислуга уже отправилась спать, и только Берендей  сидел
на кухне над какими-то бумагами. Поднял глаза, вопросительно посмотрел  на
хозяина. Свет помотал головой, и эконом  вернулся  к  проблемам  домашнего
хозяйства.
     На втором этаже, естественно,  тоже  царила  тишина.  Но  когда  Свет
приблизился к гостевой, из-за двери донеслось негромкое пение.  Голосок  у
гостьи был неплох -  тонок  и  нежен,  -  зато  мелодия  показалась  Свету
отвратительной. И совершенно незнакомой.  Во  всяком  случае,  в  Словении
таких песен не пели.
     Свет осторожно  подкрался  к  двери,  проверил  наложенное  заклятье.
Заклятье было в порядке  -  никому  из  нормальных  людей,  находящихся  в
гостевой, и в голову бы не пришло подойти к двери.  Следов  попытки  снять
его изнутри вроде бы не наблюдалось.
     Все так же, крадучись, Свет пробрался к входу в секретную  каморку  и
медленно повернул ключ  в  замке.  Нахмурился:  секретная  каморка  всегда
вызывала  любопытство  новеньких  служанок,  как-то   сам   застал   Ольгу
заглядывающей в замочную скважину, пришлось даже выговор ей сделать. Среди
низшей прислуги ходили самые дикие предположения о характере  таинственной
комнаты, которую дозволялось  убирать  только  жене  Берендея  Станиславе.
Говорили, что хозяин хранит там свои деньги, а  сейф  в  кабинете  -  лишь
дымовая завеса. Впрочем, кое-кто из девиц в своих предположениях доходил и
вовсе до полной глупости: мол, чародей  -  полный  извращенец,  держит  за
закрытой дверью картинки с изображением неодетых дам и  занимается,  глядя
на них, сухим непотребством, потому-то  на  живых  женщин  и  внимания  не
обращает, как и  все  они,  эти  чародеи,  им,  наверное,  токмо  колдуньи
подходят...
     Свет не обращал на подобную болтовню никакого внимания:  у  кого  что
болит, тот о том и говорит, что возьмешь с глупых куриц,  они  даже  слова
"онанизм" никогда не  слышали...  Впрочем,  такие  разговоры  продолжались
недолго - жена Берендея  быстро  просвещала  новеньких,  и  их  интерес  к
чародею так же быстро пропадал. Эта тактика не сработала лишь с Забавой...
     Свет вошел в каморку и наложил на ее дверь легкое защитное  заклятье.
Отдернул шторку, прикрывающую  окошко  в  гостевую.  Со  стороны  гостевой
окошко представляло собой самое обыкновенное  зеркало,  расположенное  над
умывальником. На противоположной стене  каморки  шторка  закрывала  другое
такое же окошко - в кабинет Света.
     Газовые светильни по ту сторону зеркала были потушены,  но  поскольку
на улице было еще достаточно светло - да и окна открывались на Волхов,  на
заход солнца, - то искусственного освещения и не требовалось.
     Вера в легком домашнем платье расположилась на кровати, лежала поверх
покрывала, закинув руки за голову, смотрела в  потолок  и  мурлыкала  свою
странную песню. Так продолжалось минут пять. Свет терпеливо ждал.
     Наконец  гостья  встала,  потянулась  и,  тряхнув  пшеничной  гривой,
подошла к окну. Свет насторожился. Вера легко справилась со шпингалетом  и
оконной рамой, приблизила лицо к прутьям  решетки.  Свет  качнул  головой:
обычно выходцы из Западной Европы при открывании русского окна  испытывали
поначалу  определенные  трудности  -  они  привыкли,  что  половинка  рамы
поднимается  снизу  вверх.  Впрочем,  настоящих  лазутчиков  супротивники,
разумеется, готовили  достаточно  квалифицированно,  и  русские  рамы  они
открывать умели.
     Вера смотрела вниз, на набережную, но никаких  жестов  не  делала,  а
лица девицы Свету не было  видно.  По-видимому,  она  просто  разглядывала
людей, прогуливающихся по берегу Волхова.
     В комнате постепенно стало темнее. Свет ждал.
     Вера снова замурлыкала песню,  закрыла  окно  и  подошла  к  зеркалу.
Посмотрела на свое  отражение.  Свет  с  трудом  подавил  в  себе  желание
опустить глаза. Впрочем, если она была колдуньей с развитым Талантом,  она
должна была почувствовать, что на нее смотрят.  Однако  никаких  признаков
этого не наблюдалось. Вера подмигнула себе, улыбнулась.  Взяла  гребень  и
принялась расчесывать волосы.  Пшеничные  волны  струились  между  зубьями
гребня. Потом гостья принялась расстегивать пуговицы  на  платье.  А  Свет
подумал, что сейчас в ее движениях нет ничего от  великородной  дамы:  они
были резки и стремительны.
     Через  пару  минут  он  получил   возможность   внимательно   изучить
обнаженную женскую фигурку. Параллельно с ним  ее  внимательно  изучала  и
Вера.  У  нее  были  полные,  но  высоко   поднятые   перси   с   большими
околососковыми  кружками.  Сами  соски  притаились,  но  Вера  потерла  их
перстами, и они набухли, поднялись, вызывающе нацелились на  Света.  Потом
Вера провела руками по плоскому животу, по нешироким  стегнам  никогда  не
рожавшей женщины. По-видимому, она себе нравилась.  А  Свет  снова  изучал
странно расположенные участки незагоревшей, молочно-белой кожи. Купальник,
в котором она жарила на солнце свои телеса, был  явно  необычной  формы  -
такие в Словении в ходу не  были.  Впрочем,  западная  мода  теперь  вовсю
спорит с отечественной, так что сам по себе такой рисунок загара - еще  не
улика. Но на размышления наталкивает.
     А вот розового свечения в ее  ауре  почему-то  не  было,  хотя  соски
по-прежнему торчали вызывающе.
     Было и еще что-то странное, зацепившееся за край сознания, но Свет не
мог понять - что. И лишь когда гостья уже натянула на себя ночную  рубашку
и расстелила постель, до него дошло.
     В движениях Веры не наблюдалось  никакой  скованности,  а  лицо  было
безмятежно-спокойным.  Как  будто  девица  укладывалась   спать   в   свою
собственную  постель,  в  своем  собственном  доме,  в   окружении   своих
собственных слуг.


     Покинув наблюдательный пункт, Свет отправился к себе в кабинет.  Пора
было браться за рукописи.
     Он достал из ящика стола наброски, открыл чернильницу, положил  перед
собой чистый лист бумаги. И обнаружил, что его мысли гуляют  далеко-далеко
от Кристы и ее жизненного пути. Гораздо  больше  его  интересовала  судьба
Веры.
     Впрочем, в этом не было ничего удивительного.  Все-таки  Криста  была
его личным делом. Ну не поработает  он  сегодня  над  рукописью...  Ничего
особенно страшного из-за одного раза не случится. А вот Вера и ее судьба -
это уже дело сугубо государственное. И даже не  имеет  значения,  что  его
просил Буня Лапоть. Любой волшебник - а  тем  паче  чародей!  -  обязан  в
первую очередь жить заботами страны. Для того его и учили...
     Свет взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу и принялся  чертить
схемку возможных вариантов.
     Во-первых, Вера и в  самом  деле  вполне  могла  оказаться  вражеской
лазутчицей. Тогда ее  пребывание  в  доме  должно  привести  к  тому,  что
связники попытаются установить с нею контакт. Разумеется, пока она из дому
не выходит, такие контакты маловероятны. Впрочем, если вражеская  разведка
узнает, что Вера побывала в  руках  службы  безопасности,  такие  контакты
станут и вовсе невероятными, а девица тут же  превратится  в  отработанный
материал. Нет, в этом варианте, лазутчица - вовсе не его задача...
     Во-вторых, девица, возможно, обыкновенная жертва Ночного  колдовства.
Вот тут дело выходит из ведения министерства  безопасности  и  попадает  в
сферу интересов Колдовской Дружины, а  стало  быть,  превращается  в  хлеб
самого Света. "Поработай, Светушка, коль  хошь  кушать  хлебушко..."  Так,
бывало, пела мама. Строчки  вырвались  из  памяти,  давным-давно  забытые,
похороненные под слоем колдовских знаний... Надо бы как-нибудь съездить  к
старикам, показаться им на глаза. По волшебному зеркалу-то он  связывается
с ними периодически, но изображение в зеркале - далеко не  то,  что  живой
человек... Ему, конечно, это без нужды, но им в радость будет. Так говорит
Берендей, а Берендей разбирается в делах простых смертных, в их чувствах и
поступках. С другой стороны, жена Берендея, Станислава, тоже - хоть  и  не
рожала - разбирается в этих чувствах и поступках. Станислава  же  считает,
что, явившись к родителям в гости,  Свет  не  принесет  им  ничего,  кроме
расстройства. Все вы, волшебники, слишком холодны, и если для чужих  людей
это не страшно, то для материнского сердца будет настоящим ударом...
     Впрочем, вернемся к гостье...
     Если Вера и в самом деле оказалась жертвой Ночного  волшебства,  надо
попытаться восстановить ее память. Там наверняка Ночной колдун,  а  Ночной
колдун - это угроза и для простых людей, и для государства. И чем  быстрее
он будет разоблачен, тем лучше. Заклятье памяти - работа очень нелегкая, и
не один волшебник не станет выполнять ее смеха ради. Все случаи, связанные
с заклятьем памяти, в конце концов приводили к  раскрытию  преступлений  -
либо   совершенных   наложившими   такие   заклятья   волшебниками,   либо
заплатившими им за эту операцию (да и за молчание тоже)  людьми.  Но  и  в
подобном случае волшебник нарушает  кодекс  Колдовской  Дружины  и  должен
понести наказание. Волшебники не могут быть связаны с преступлениями  и  с
преступниками  -  это   известно   каждому   подданному   Великого   князя
Словенского, на этом вся жизнь держится...
     В-третьих, Вера вполне способна оказаться тем, что подозревает в  ней
Репня Бондарь. И хотя у Репни мать Ясна после испытания  Додолой  попросту
превратилась в пунктик, это вовсе не означает, что он обязательно неправ.
     Света всегда интересовала тайна  матери  Ясны,  причем  не  тайна  ее
исчезновения - здесь-то ничего неясного не  было,  все  объясняла  записка
самой матери Ясны. Нет, Света интересовала тайна ее появления.
     Жила себе девочка как девочка, воспитывалась в приюте у додолок. И не
удивительно, что пошла по их исхоженным тропам. Ан тропы привели ее совсем
не туда, куда  планировалось,  и  оказалась  девочка  нарушением  божеских
законов.
     Десять лет назад, когда мать Ясна исчезла, Свет пробовал  разобраться
в тайне ее появления. Впрочем, этим занимался  не  один  Свет.  Колдовской
Дружине мать Ясна была  вот  как  нужна,  и  над  секретом  необыкновенных
возможностей  ее  организма   пыталась   работать   специально   созданная
лаборатория в  Институте  теории  волшебства.  Пыталась-пыталась,  да  так
ничего  и  не  напыталась.  Хоть  и  впрямь  верь  в  слухи,  распускаемые
додолками. Будто бы матерью Ясной была сама Додола, явившаяся в Словению с
ей одной известными целями. А потом, мол, ушла Додола за кордон,  пройтись
гребешком по западноевропейским магам. И рано или поздно  настанет  время,
когда она вернется!
     Неужели вернулась?
     Свет поморщился. Не верил он, что боги способны напрямую  вмешиваться
в людские дела. Когда-то, может быть, так и делалось, но сейчас... С какой
стати, разве что-нибудь изменилось в жизни? Появилась,  правда,  установка
академика Барсука. Но от установки до изменений в жизни дорога не близкая.
Может быть, не одно поколение пройдет.
     Так что богиня семьи тут ни при чем,  пусть  мечты  додолок  остаются
самим додолкам. Но факт есть факт, и раз была одна мать Ясна, может быть и
вторая.  И  если  Свет  заставит  проявиться  в  Вере  ее,  так   сказать,
"матьясненную" сущность, Колдовская  Дружина  окажется  очень  многим  ему
обязана. И тогда Кудеснику  в  своих  размышлениях  придется  окончательно
остановиться на кандидатуре чародея Смороды. Сила,  как  известно,  солому
ломит...
     И наконец, есть еще один вариант,  вариант,  который  государству  не
угрожает ничем. Впрочем, поскольку этот  вариант  угрожает  лично  чародею
Смороде и поскольку чародей Сморода играет  в  делах  государства  немалую
роль, то  можно  считать  -  выдвигая  лозунг  "Угроза  Смороде  -  угроза
Словении",  -  что  и  в  этом  случае  дело  приобретает  государственное
значение. А вариант этот заключается в том, что Вера подослана додолками.



                       14. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ДОДОЛКИ

     Додолки - сами они называли свое сообщество "Орденом дочерей  Додолы"
- выделились из святого волхвовата еще в тринадцатом веке, когда  развитие
волшебной  науки  и  успешное  применение  ее  достижений   в   борьбе   с
захватчиками-ордынцами привело к  резкому  повышению  роли  волшебников  в
жизни общества.
     Уже тогда появились колдуньи-отступницы,  утверждавшие,  что  женщина
создана Сварожичами не для свершения волшебных  обрядов,  а  для  рождения
словен.  Не  случайно  же  соитие  отнимает  колдовскую  силу,  а  занятие
волшебством не лишает возможности любить и рожать.
     С  веками  философское  учение  додолок  развивалось   и   постепенно
превратилось в воспевание секса в пику Таланту.  Додолки  утверждали,  что
поскольку Додола возненавидела Семаргла, то истинные женщины не должны  ни
коим образом касаться в своих жизненным делах  волшебства  и  волшебников.
Разве что для того, чтобы отвратить их от их связи с Семарглом. Ибо  когда
в мире не останется волшебников, тогда и Семаргл лишится своей силы, и ему
не останется ничего иного как  броситься  к  ногам  Додолы.  И  тогда  она
отомстит ему за его равнодушие тем, что  простит  и  сделается  любовницей
равнодушного избранника. И тогда в мире наступит мир и покой,  потому  что
Перуну придется думать не столько о войнах,  сколько  о  том,  как  бы  не
остаться у разбитого корыта с рогами на божественном лбу.
     Это была чисто женская  философия,  своим  пацифизмом  представляющая
угрозу обороноспособности государства, а потому Орден дочерей  Додолы  был
запрещен. И, естественно, ушел в подполье.
     Однако борьба  с  додолками  оказалась  делом  нелегким,  ибо  трудно
выявлять  преступниц,  все  преступные  намерения  которых  заключаются  в
желании переспать с мужчиной да побудить к этому другую женщину (пусть она
и является колдуньей). Если же оный  мужчина  оказывался  волшебником  или
учеником волшебника, так ведь его ложиться  в  постель  с  додолкой  силой
никто не принуждал, а  женское  обольщение  в  цивилизованных  странах  не
является преступлением ни по каким законам.
     В 70-м веке от сотворения мира, правда, Верховный Волхв Всеслав II  и
тогдашний Великий князь  Словенский  Святополк  V  попытались  бороться  с
Орденом дочерей Додолы законодательными методами, пытаясь ввести  контроль
за сексуальной жизнью подданных. Волхвоват объявил, что секс  для  женщины
допустим лишь в  период  зеленца,  когда  сама  природа  реализует  данные
женщине богами способности к деторождению. А в  остальные  девять  месяцев
секс - грех, который, впрочем, может быть частично искуплен молитвами.
     Однако   полным   успехом   попытки   ограничений   не    увенчались.
Подстрекаемые додолками  словенки,  заявив,  что  их  лишают  чуть  ли  не
единственной радости в этой  распроклятой  жизни,  объявили  бойкот  своим
мужьям. А когда к этому бойкоту присоединилась Великая княгиня  Словенская
Светлана, неразумный указ был обречен. Оставшемуся в одиночестве  Всеславу
II пришлось смириться с поражением, нанесенным ему  блудницами-еретичками.
Все, что ему удалось, - это внедрить в общественное сознание необходимость
сексуальных постов, которые каждая супружеская пара  должна  соблюдать  по
календарю организма жены.
     Колдовская же Дружина уже тогда имела  на  эту  проблему  собственный
взгляд. Кудесник Творимир сумел в тогдашних нелегких условиях организовать
своеобразное статистическое исследование и обнаружил, что дети,  рожденные
додолками,  гораздо  чаще   награждены   Семаргловой   Силой,   чем   дети
"нормальных" женщин. Он же выдвинул предположение, что этот феномен связан
с постоянством сексуальной жизни дочерей Додолы, не соблюдающих,  как  все
прочие,  сексуальные  посты.   В   начале   XX   века   по   христианскому
летоисчислению   гениальная   догадка    Творимира    была    подтверждена
исследованиями академика Травина. И в самом деле, Талант оказался связан -
хоть и не в прямой зависимости - с уровнем либидо.
     Но Творимир оказался гением и в еще одном направлении. Уже в то время
он предугадал дальнейшее усиление социальной роли Дружины, поняв, что рано
или поздно проблемы Таланта и волшебников станут играть немалую роль  и  в
международных отношениях. А стало быть, рано или поздно перед Дружиной  во
весь рост встанет проблема естественного отбора среди  тех,  кого  Семаргл
отметил печатью  Таланта.  И  вот  тут  философия  додолок,  а  вернее  ее
жизненное отражение станет своеобразным испытательным стендом для желающих
посвятить себя служению княжеству на волшебной стезе. Эту  мысль  Творимир
сумел внедрить в умы великих мира того, и уже при следующем Великом  князе
Святополке VI были приняты все меры, чтобы Орден дочерей  Додолы  перестал
подвергаться гонениям. Тем паче что опасения, высказываемые Всеславом  II,
оказались несостоятельными: катастрофического роста рядов Ордена не  было.
Да и быть не могло, потому что жизнь все расставляет на свои места -  рано
или поздно (а чаще всего рано) большинство  додолок  обзаводились  круглым
животом и после благополучного разрешения от бремени превращались в мамаш,
которых больше волновали  болезни  и  проблемы  собственного  дитяти,  чем
интересы Ордена. Конечно, всякая очередная магистресса Ордена - а ими,  за
единичным  исключением,  становились  не  способные  понести  -   пыталась
покончить с подобным  порядком,  но,  как  уже  было  сказано,  жизнь  все
расставляет на свои места... Ведь если боги наградили женщину способностью
рожать, стало быть стремление родить  богоугодно.  А  потому  ряды  Ордена
постоянно обновлялись, и набрать слишком большую силу он был не  способен.
Но свою роль в жизни общества играл  и  играл  хорошо.  Во  всяком  случае
женские заботы практически Колдовской Дружины не касались, и  вряд  ли  бы
нашелся чародей, которого  бы  такое  положение  вещей  не  устраивало.  А
установившееся между Дружиной и Орденом  равновесие  не  могло  не  играть
положительной роли в стабильности общественной жизни.
     С веками в словенском  обществе  сложился  настоящий  культ  женщины.
Словенки никогда не знали "охоты на ведьм", через которую прошла  Западная
Европа во времена, когда римская католическая  церковь  объявила  магам  и
магии войну, признанную много позже  самой  главной  ошибкой  христианской
церкви.
     Кстати, если бы войны с магией не было, ее бы стоило  спровоцировать.
Ибо существует мнение, что если бы церковь не боролась со  своими  магами,
словенская колдовская наука не ушла бы, по  сравнению  с  наукой  Западной
Европы, вперед,  а  результатом  этого  стало  бы  неизбежное  уничтожение
Великого княжества Словенского в беспрерывных  крестовых  походах  -  одна
страна не выстоит против целого континента, если  не  окажется  на  голову
сильнее своих врагов.
     Впрочем,   историческая   наука    не    занимается    сослагательным
наклонением... Она изучает то, что с  обществом  случилось.  Хотя  причины
того, что с обществом случилось, она тоже  изучает.  Если  это  необходимо
тем, кто занимается историей как наукой. Но поскольку в Словении  историей
как наукой занимались в основном члены  Колдовской  Дружины,  то  причины,
почему волшебники - в отличие от всего остального общества - не подвержены
культу женщины, словенская история не изучала.
     И потому Свет Сморода даже не  задумывался  над  своим  отношением  к
слабому полу.



                    15. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Когда Свет спустился к завтраку, Веры за столом еще не было.  Забава,
увидев  хозяина,   засияла,   как   начищенная   добросовестной   хозяйкой
сковородка.
     - Доброе утро, чародей! Прикажете подавать?
     - Доброе утро, Забава. - Свет сел за стол, внимательно  посмотрел  на
служанку.
     Ему вдруг  показалось,  что  ее  хорошее  настроение  вызвано  именно
отсутствием в трапезной Веры.
     - Где наша гостья?
     Синие глаза Забавы тут же выцвели.
     - Ваша  гостья  предпочитает  завтракать  у  себя.  Велела  подать  в
гостевую.
     Свет отложил взятую было ложку, нахмурился:
     - С каких это пор в моем доме не выполняются хозяйские  распоряжения?
Я ведь сказал, что она будет трапезничать вместе со мной.
     Забава помрачнела еще больше:
     - Ей было предложено спуститься к завтраку, но она отказалась.  Нешто
ее упрашивать?
     - Нет, - сказал Свет и встал из-за стола. - Упрашивать не надо.
     Когда он подошел к гостевой, ему вдруг показалось что там никого нет.
Сотворив заклинание, он остолбенел: комната и в самом деле была пуста.  Он
распахнул дверь и остолбенел еще раз.
     Вера сидела в кресле у окна, смотрела на  улицу.  Когда  Свет  открыл
дверь, гостья даже не пошевелилась. Ауры у нее не  было.  Вообще  никакой.
Впрочем, продолжалось это лишь долю секунды. Свет тряхнул головой, пытаясь
избавиться от наваждения. Вера медленно обернулась. Свет с шумом проглотил
слюну: аура была на месте, цветной шапкой окружала волосы гостьи.  Но  это
была вовсе не аура волшебницы - преобладал розовый цвет  обычной  женщины,
намертво взятой в плен Додолой. И было бы не удивительно, если бы у гостьи
оказались в придачу еще и зеленые глаза. Но глаза были  вчерашние,  карие.
Вот только взгляд их сегодня был не только  внимателен,  но  и  откровенно
насмешлив.
     - Почему вы не идете завтракать вниз? - сказал  Свет.  И  поморщился:
вопрос прозвучал детским лепетом.
     - Потому что вы - грубиян и невежа. Завтрак в компании такого типа не
способен доставить женщине ни малейшего удовольствия.
     Свет кашлянул, прочистив горло:
     - Когда это я вам грубил?
     - Да только что!.. Лишь грубиян и невежа может ворваться в комнату  к
гостье без стука. Если я, конечно, гостья. - Она улыбнулась. - Однако меня
преследует мысль, что  я  все-таки  нахожусь  в  заключении.  А  поскольку
тюремная камера столь комфортна, то вывод прост: зачем-то я вам  нужна.  А
раз нужна, значит могу выдвигать своим тюремщикам определенные условия.  В
том числе и требовать, чтобы завтрак мне подавали сюда. Логично, не правда
ли?
     Свет пришел в себя, еще раз прочистил горло.
     Интересно, что у нее с аурой, подумал он. Неужели аура  волшебницы  и
вправду была наведена? Неужели мы и  в  самом  деле  купились  на  простую
прикрышку?
     "Простая прикрышка" по-прежнему смотрела  на  него  с  улыбкой,  явно
ждала ответа.
     Ну  какая  из  нее  волшебница,  с  досадой  подумал  Свет.  Вон  как
улыбается! Ладно, поставим нахалку на место.
     - Вы можете требовать все что угодно, - сказал он. -  Но  если  через
десять минут не спуститесь в трапезную, останетесь без завтрака. А  может,
и без обеда.
     Улыбка ее погасла, полные губы собрались в тонкую ниточку. Вот теперь
она уже была похожа на волшебницу. Если бы не розовые пламена в ауре...
     - Хорошо, через десять минут спущусь. - Она встала с кресла,  взялась
за пуговицы на платье, посмотрела на Света.  -  Может  быть,  вы  все-таки
выйдете? Или вам интересно, как я буду переодеваться.
     - Вот уж этот процесс меня совершенно не интересует! - Свет вышел  из
гостевой и спустился вниз. Сказал Забаве: - Поднимитесь к ней.  Она  будет
завтракать со мной.
     Забава набычилась, тряхнула  каштановыми  кудрями.  Но  возражать  не
решилась, отправилась за гостьей.
     В трапезную заглянула Ольга.
     - Прикажете подавать, чародей?
     - Нет. Подождем, пока до нас снизойдет гостья.
     Ольга скрылась в дверях кухни.
     А Свет задумался, крутя в руках ложку. Честно говоря, после того  как
у гостьи пропала аура колдуньи, смысла возиться с этой девицей  больше  не
было. Правда, странно, что он некоторое время  вообще  не  ощущал  никакой
ауры. Если, конечно, это ему не пригрезилось... Ведь не  бывает,  чтобы  у
человека исчезла аура. Это все равно что  исчезла  сама  жизнь!  Наверное,
пригрезилось... Впрочем, какая разница! Раз эта девица не  колдунья,  надо
применить к ней стандартное заклятье на снятие амнезии, и после этого  она
сама расскажет, кто с нею  так  обошелся.  А  может,  попробовать  на  ней
установку академика Барсука? Хорошо было бы, да только  на  это  никто  не
пойдет. Опасно во всех смыслах - и с точки зрения заботы о ее здоровье,  и
с точки зрения возможной утечки информации... Он положил ложку на  стол  и
вздохнул.  Чушь  все  это!  Ведь  если  бы  ее  первоначальная  аура  была
наведенной, он должен был  бы  обнаружить  это  еще  позавчера.  А  он  не
обнаружил. Объяснить такое противоречие  можно  только  одним:  аура  была
наведена волшебником такой квалификации, до которой чародей Сморода еще не
дорос. А подобных волшебников  всего  один,  да  и  тот  Кудесник.  Но  ее
улыбка!.. Нет, что-то тут не так...
     Раздавшиеся на лестнице шаги прервали его  размышления.  Он  повернул
голову. По лестнице спускалась Забава. Синие глаза  ее  метали  фиолетовые
молнии. Позади Забавы шла гостья. Она была без фиолетовых молний, зато при
полном параде. И довершала полный парад аура. Аура настоящей волшебницы.


     Свет сидел в кабинете и откровенно злился на себя.
     Ну почему его так поразила эта  вновь  приобретенная  аура  колдуньи?
Ведь он уже сделал вывод, что с гостьей что-то не так,  а  эта  аура  была
лишь подтверждением правильности сделанного вывода. Так нет же! Чуть  язык
не проглотил! И, конечно, она заметила его состояние.  Даже  смеялась  над
ним, нет, не вслух, но он же видел, как подрагивали ее губы. Да,  колдуньи
не смеются, но она смеялась. Ведь не может же быть,  чтобы  за  то  время,
пока она переодевалась к завтраку, на нее вновь навели  лживую  ауру.  Кто
навел-то? Забава, что ли? Чушь какая!  Нет,  это  можно  объяснить  только
одним: она играет с ним  в  какую-то  игру.  И  эта  игра  ему  совершенно
непонятна. Да и не нравится... Впрочем, дурак  он  дурак,  есть  и  другое
объяснение. Хороший волшебник мог бы навести такую  ауру  с  улицы,  через
фасадную стену дома.
     Свет бросился  наружу,  подозвал  одного  из  болтающихся  поблизости
соглядатаев.
     - Слушаю вас, чародей!
     - Скажите, любезный, не останавливался ли кто-либо возле моего дома с
полчаса назад? - Свет прикинул  объем  работы  по  наложению  необходимого
заклятья. - Он должен был провести тут минут десять.
     Соглядатай покачал головой:
     - Нет, чародей. Если бы кто-либо задержался здесь на такое время,  мы
бы его заметили.
     - А экипаж не стоял?
     - Было дело. Остановилась одна  карета.  Пристяжная  решила  характер
показать. Но продолжалось это не более минуты. Кучер, в конце концов,  так
огрел ее кнутом, что с  нее  тут  же  все  упрямство  слетело.  Пошла  как
миленькая.
     - Что за карета, не заметили?
     - К сожалению, не обратил внимания.
     Ничего не заметил и второй соглядатай.
     Работнички аховы! - зло подумал  Свет.  Впрочем,  ведь  им  никто  не
говорил, чтобы они  обращали  внимание  на  останавливающиеся  возле  дома
чародея кареты. Их забота, чтобы птичка из клетки не улетела. Эх, если  бы
тут дежурили волшебники! Те бы сразу засекли процесс  наложения  заклятья.
Но  будет  слишком  жирно,  если  работу  соглядатаев   начнут   выполнять
волшебники. Даже если следить надо за домом чародея Смороды!..
     Раздраженный, он вернулся домой. В кабинете его уже ждал Берендей.
     Поговорили о хозяйственных делах. Свет  просмотрел  список  расходов,
связанных с проживанием в доме гостьи, поморщился. И поймал себя  на  том,
что морщится он не по поводу расходов  -  их  возместят,  -  а  по  поводу
необходимости возиться с этой девицей.
     - Что-нибудь не так? - спросил озабоченно Берендей.
     - Нет, все в порядке.
     - Еще два платья должны быть готовы к сегодняшнему вечеру.
     Свет снова поморщился.  И  тут  его  осенило.  Мысль  показалась  ему
достаточно интересной. Он сложил бумаги и сказал:
     - Все в полном порядке, Берендей. Пришлите-ка ко мне Забаву.
     Через несколько минут Забава вошла в кабинет, замерла в выжидательной
позе, скромно сложив  руки  на  белом  фартучке.  Однако  синие  глаза  ее
по-прежнему метали фиолетовые молнии. А Свет вдруг обнаружил, что не знает
с чего начать.
     - Слушаю вас, чародей.
     Свет посмотрел на лежащие перед ним бумаги, словно пытался  попросить
у них помощи.
     - Вот какое дело, девочка... У меня будет к вам одна  просьба...  Да,
именно так. Просьба...
     Молнии в глазах  служанки  погасли,  вместо  них  разлилось  сплошное
теплое сияние: ведь он назвал ее так необычно - девочкой.
     - Я слушаю вас, чародей!
     - Вы присядьте-ка, - спохватился  Свет.  -  Разговор  у  нас  с  вами
предстоит серьезный. И может оказаться длительным.
     Теперь, помимо теплого сияния, в глазах служанки зажглась надежда,  и
была она настолько откровенной, что Свет - неожиданно для  самого  себя  -
смутился. Пока Забава, не зная куда деть руки, устраивалась на  стуле,  он
опустил глаза на стол, делая  вид,  будто  читает  какую-то  очень  важную
бумагу. В  общем,  собственное  поведение  не  понравилось  ему  до  такой
степени, что он решил немедленно выстрелить из главного калибра.
     - Мне бы очень хотелось, чтобы вы подружились с нашей гостьей.
     Она  восприняла  это  как  начало  хозяйского  выговора,  потупилась,
судорожно поправила фартучек.
     - Право, я, кажись, не позволяю себе ничего...
     - Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду, что вы должны сойтись  с
нашей гостьей поближе.
     Забава аж подпрыгнула. Вскинула на него глаза.  В  них  уже  не  было
надежды и теплого сияния - лишь возмущение да фиолетовые молнии.
     - Я?! С этой лахудрой?  -  Подбородок  Забавы  взметнулся  кверху.  -
По-моему, в обязанности служанки подобная работа не входит!
     Свет хрюкнул - опять он зашел не с той стороны.
     - Вы меня не поняли...
     Недовольный собой, он встал  из-за  стола,  прогулялся,  собираясь  с
мыслями, по кабинету. Она не сводила с него глаз  -  возмущение  сменилось
ожиданием, но не равнодушным - любопытствующим.
     А ведь я давно не интересовался ее аурой, подумал Свет. Сел за  стол,
сотворил мысленное с-заклинание.
     Нет, аура ее совершенно  не  изменилась.  По-прежнему  слишком  много
розового. У Света вдруг исчезла всякая  уверенность,  что  запланированный
разговор закончится так, как ему требуется. Во всяком  случае  первый  шаг
был явно неверен. Впрочем, кто вообще способен  разговаривать  с  обычными
женщинами!.. Все у них на чувствах, все на эмоциях...
     Он пригасил Зрение и начал сначала:
     - Вы ведь знаете, наверное, в каком сложном  международном  положении
живет наша страна?
     Она снова подпрыгнула - похоже, он поражал ее сегодня раз за разом.
     - Э-э-э... Я как-то не задумывалась об этом, чародей.
     - А зря не задумывались!.. Впрочем, все верно  -  что  вам  до  этого
положения? Это только такие, как я, должны ломать голову  над  тем,  чтобы
все остальные словене жили в мире.
     Вот тут, похоже, он попал в точку. В  ней  родились  беспокойство  за
него и желание хоть как-то облегчить ему столь  многотрудную  жизнь.  Надо
было ковать железо, пока горячо.
     - Видите ли, Забава, в чем дело... Наша  гостья  не  обычная  гостья.
Вполне возможно,  что  она  является  врагом  нашей  с  вами  страны.  Она
утверждает, что потеряла память, но может статься, попросту лжет.  Я,  как
вы знаете, слишком занят, чтобы заниматься ею вплотную.  К  тому  же,  это
дело длительное, а времени нет. Да  если  еще  учесть,  что  со  мной  она
держится настороже... Вам же будет гораздо проще сблизиться с нею  -  ведь
вы женщина. И за обычными житейскими разговорами легко  можете  понять,  в
самом ли деле она потеряла память или лишь  прикидывается.  -  Он  замолк,
ожидая ответа.
     Ответила она  не  сразу.  Нахмурила  брови,  выпятила  нижнюю  губку,
перебрала на коленях складки верхней юбки. И наконец сказала:
     - Неужели вам не хочется поговорить с очень красной женщиной самому?
     Свет  чуть  не  ляпнул,  что  красные  женщины  его   совершенно   не
интересуют.  Как  и  некрасные...  Но  кое-какой  опыт  в   разговорах   с
собственной служанкой был им уже приобретен. Поэтому он возмутился:
     - С чего вы решили, что она очень красна? Я, например, так не считаю.
По-моему, вы будете покраснее.
     Выстрел оказался метким: она аж зарделась  от  удовольствия.  А  Свет
сделал для себя вывод, что обычным  женщинам  надо  говорить  не  то,  что
думаешь, а то, что им хочется услышать. Тогда с ними вполне можно ладить.
     И действительно, лицо Забавы засветилось улыбкой.
     - Что ж, я могу попробовать...  Я  попробую,  чародей.  Думаю,  проще
всего это будет, если вы сделаете меня на время  горничной  этой  женщины.
Тогда у нас с нею окажется очень много времени для разговоров.
     - Только нам  с  вами  сразу  надо  договориться  об  одной  вещи.  О
содержании ваших с нею бесед не должен знать никто  посторонний.  Ни  дядя
Берендей, ни тетя Стася, ни другие люди...
     - Никто?!
     - Ни один человек!
     В том, как она произнесла слово "никто", явно зазвучало сомнение.  Да
и глаза она опустила. И вот тут  Свет  вдруг  понял,  что  она  хотела  бы
услышать еще.
     - О содержании ваших бесед знать должен один я. Каждый вечер мы будем
с вами встречаться, и вы будете рассказывать мне, как прошел день.
     Это наверняка оказалось то, о чем она не могла и мечтать, потому  что
глаза ее тут же засияли и она сказала звенящим от радости голосом:
     - Я согласна! Я очень постараюсь!
     - Вот и хорошо. - Свет старательно  расслабил  лицо,  но  на  липовую
улыбку духу не хватило. Впрочем, Забава  и  без  его  улыбки  вылетела  из
кабинета сама не своя от свалившегося на нее счастья.
     Свет с удовольствием потянулся  в  кресле,  встал,  подошел  к  окну.
Внизу,  на   набережной,   парами-тройками   совершали   утренний   моцион
новгородские женщины. Каждая катила перед собой детскую коляску со  спящим
под пологом дитем.
     Гуляйте-гуляйте, подумал Свет. Оказывается, с вами вполне можно иметь
дело.
     Он еще немного посмотрел  на  прогуливающихся  вдоль  волховских  вод
мамаш и вернулся к столу: надо было просмотреть переданную  ему  вчера  на
рецензию  работу  одного  из  сотрудников  академика  Рощи.  Работа   была
посвящена периоду, охватывающему конец шестьдесят восьмого  века  -  время
избавления  Киевской  Руси  от  ордынских  захватчиков,  и  весьма   Света
интересовала.
     Однако  поработать  не  удалось.  Не  прочитав  и  двух  страниц,  он
почувствовал пульсацию, исходящую от волшебного зеркала.
     В  доме  у  Света  имелось  три  волшебных  зеркала.   Тем,   которое
размещалось  внизу,  в  зеркальной,  пользовались  все  домашние,  и   оно
требовало  для  инициации   присутствия   дежурного   колдуна   и   потому
использовалось только днем. Два других  -  в  кабинете  чародея  и  в  его
спальне - были настроены на самого Света. С  помощью  этих  зеркал  с  ним
могли связаться в любое время, но исключительно по важным  государственным
вопросам.
     Поэтому пришлось отвлечься от событий конца шестьдесят восьмого  века
и вернуться к заботам начала семьдесят шестого.
     Едва он сотворил заклинание,  зеркало  осветилось.  В  нем  появилась
встревоженная физиономия Буни Лаптя.
     - Добрый день, брат! Извините, что помешал, но дело архиважное.
     - Слушаю вас, брат.
     - Вчера поздно вечером найден труп академика Барсука.
     О боги, подумал Свет. И суток не прошло!
     - Как это случилось?
     - Странная история. Труп был обнаружен кучером академика сразу опосля
возвращения из института. В карете... Удар ножом в сердце. - Буня выглядел
очень усталым, даже слегка изможденным. - Кучер вызвал стражу. Те  немедля
подключили нас. Сыскники работали чуть ли не до утра.
     - Сыскники-волшебники? - спросил Свет.
     -  Разумеется!  Теперь   они   собираются   организовать   магическое
проявление. Хотелось бы, чтобы и вы присутствовали. Ваш Талант поможет  им
избежать ошибки.
     Свет непроизвольно поморщился, поняв, что от этого дела ему удрать не
удастся никоим образом. Если потребуется, Путята Утренник тут же подключит
Кудесника. Впрочем, Кудесник давно уже сказал Свету, что,  с  его  уровнем
Таланта,  ему  бы  с  самого  начала  стоило   работать   в   министерстве
безопасности. А поскольку заниматься в первую очередь безопасностью страны
чародей Сморода не пожелал, пусть смирится с тем, что, несмотря  на  любые
успехи в науке, его все равно  будут  систематически  привлекать  к  самым
серьезным делам...
     Разумеется, смерть Барсука несерьезным делом не назовешь. В связи  со
вчерашним  экспериментом,  пожалуй,   это   будет   наиболее   важное   из
государственных дел.
     - Где я должен быть? - спросил Свет.
     - Мы будем ждать вас в доме академика. Моховая, семь...
     - Немедленно выезжаю. Баул с собой взять?
     - Думаю, не надо. Хватит Серебряного Кольца.
     Зеркало потемнело. Свет вызвал Берендея.
     - Пусть Петр выводит экипаж, - сказал он, едва Берендей  появился  на
пороге. - Я выезжаю.
     - Слушаюсь!.. Вас там ждут.
     - Кто?
     - Курьер от чародея Лаптя.
     Буня, не будучи уверенным, что  застанет  Света  дома,  прежде  всего
отправил к нему посыльного. Через посыльного разыскать человека  проще.  К
тому же, курьеры привозят  с  собой  официальную  бумагу  от  министерства
безопасности, и вы расписываетесь за ее получение.  Конечно,  если  вы  не
подчинены Путяте Утреннику, вы можете на  эту  бумагу  и  начихать,  но  в
случае какого-либо разбирательства между инстанциями эта бумага  наверняка
явится на свет.
     Свет спустился вниз, расписался, вскрыл пакет.  Все  верно,  послание
лишь подтверждало полученное им по зеркалу приглашение.
     - Передайте чародею Лаптю, что через десять минут я буду в пути.
     Посыльный кивнул, а Свет отправился к волшебному зеркалу - отменять и
сегодняшние консультации в  Институте  теории  волшебства.  Теперь  уже  -
поскольку ныне была пятница - до окончания Паломной седмицы.


     Около дома Барсука дежурили два стражника в партикулярном.  Выслушали
Света и вызвали Буню Лаптя - стражники были из министерства  безопасности.
Буня провел Света в дом.
     Временная штаб-квартира сыскников располагалась в гостиной -  кабинет
академика  осматривали  в  поисках  документов,  способных  пролить   хоть
какой-нибудь свет на происшедшее.
     В гостиной сидели двое в мундирах  офицеров  охраны  порядка,  писали
какие-то  бумаги.  Тут   же   со   своим   колдовским   баулом   находился
сыскник-волшебник Буривой Смирный. Со Смирным Свет был  знаком  -  сыскник
занимался особо важными преступлениями государственного значения, и  Свету
уже приходилось встречаться с ним. Смирный, правда, относился  к  Свету  с
некоторой ревностью, но от помощи никогда не отказывался, благо  убедиться
в способностях чародея Смороды ему пришлось еще в самый первый раз  -  при
расследовании убийства одного из отпрысков княжеской фамилии. И осужденный
позднее на казнь другой отпрыск был разоблачен исключительно  потому,  что
не был волшебником и понятия не имел о том, что  среди  членов  Колдовской
Дружины появился колдун, кое в чем опережающий самого Кудесника.
     Поздоровались.  Буня  попросил  Смирного  ознакомить  его  и  чародея
Смороду с добытыми следствием фактами.
     - Вечор, - сказал Смирный, - около восьми часов, академик  отправился
из института домой.  Как  показал  его  кучер,  ехали  обычным  маршрутом.
Никаких происшествий по дороге не случилось. Академик находился в  экипаже
один. Никого с собой не подвозил. Никуда не  заезжали.  Когда  въехали  во
двор дома, кучер спустился с козел, открыл дверцу кареты, а там - труп.
     - Орудие преступления? - спросил Лапоть.
     - Отсутствовало. Характер разреза тканей позволяет предположить,  что
смертельный удар был нанесен узким обоюдоострым режущим  предметом.  Более
точные данные будут получены опосля аутопсии.
     - Отпечатки перстов?
     -  Достаточно  много.  В  наших  архивах  ни   одного   из   них   не
зафиксировано. Впрочем, в экипаже с  академиком  в  последние  дни  ездило
немало людей.
     - Иными словами, - сказал Лапоть,  -  академика  мог  убить  человек,
который ранее преступлений не совершал. Что-либо из вещей убитого пропало?
     - Да. Пропал кошелек с кое-какой мелочью. Думаю, это  попытка  увести
следствие в сторону, желание представить происшедшее как ограбление.
     - Почему?
     - Потому что обычный человек проникнуть в карету  незаметно  вряд  ли
способен, а волшебнику для ограбления не было необходимости убивать.
     Буня подумал и сказал:
     - Пожалуй, вы правы.
     - Насколько мне стало известно, с сегодняшнего дня  академика  должны
были взять под охрану стражники-волшебники, - продолжал Смирный. - Причины
этого мне никто не сообщил, но полагаю, что произошло нечто, потребовавшее
подобного уровня охраны.
     - Произошло, - сказал Буня. - Если бы мне могло прийти в голову,  что
произойдет еще и убийство, я бы распорядился взять  под  охрану  академика
еще  вчера.  -  Он  виновато  посмотрел  на  Света.  -  К  сожалению,  это
потребовало бы кое-каких мероприятий,  существенно  осложнивших  бы  жизнь
академику и задержавших его на работе до поздней  ночи...  Но  мы  слушаем
вас, брат Смирный.
     - В качестве предварительной версии предлагаю следующую...  Нападение
было произведено волшебником. А  нож  использовался  для  того,  чтобы  не
применять  Ночное  волшебство  и,   стало   быть,   избежать   возможности
разоблачения со стороны Контрольной комиссии.
     - Вы что же, - удивился Буня, - полагаете, что академик  убит  кем-то
из наших?
     - Я покудова ничего  не  полагаю,  -  сказал  Смирный,  -  я  излагаю
возможные  варианты.  К  тому  же,  насколько  мне  известно,  Контрольные
комиссии существуют не только у нас, но и во всех цивилизованных странах.
     - Хорошо. - Буня повернулся к Свету. - Будут  ли  у  чародея  Смороды
вопросы?
     - Нет, - сказал Свет. - Факты ясны. А  предположения  и  варианты  на
данном этапе  мне  кажутся  излишними.  Сначала  надо  сделать  магическое
проявление.
     Они отправились во двор.
     Карета, в которой было совершено преступление  стояла  в  сарае.  Тут
царил полумрак, и  для  волшебного  действа  обстановка  была  очень  даже
подходящей: работе не мог помешать ни солнечный свет, ни ветер.
     Проявляющая смесь у сыскника была уже готова.  Он  достал  из  своего
баула курительницу, спички и посмотрел на Света:
     - Тут есть одна сложность. Место преступления - я имею в виду  экипаж
академика  -  невелико  по  объему.  Боюсь,  нам  будет  не  очень  удобно
находиться при окуривании внутри.
     Свет задумался. И в самом деле, в карете во время окуривания много не
насидишь -  дым  глаза  выест.  А  дверцы  должны  быть  закрытыми,  иначе
окуривание  станет  бесполезным.  Если  же  окуривать   весь   сарай,   то
потребуется не курительница, а стационарное кадило.  И  не  будет  никаких
гарантий, что в спектрограмме следы вчерашнего происшествия  не  смешаются
со следами каких-либо событий, происходивших в самом сарае - вон он  какой
старый. Может, здесь баранов резали!.. И хотя  баран  -  не  человек,  его
смертный ужас вполне мог впечататься в стены сарая. Тем паче если  баранов
было много... Поди потом разберись!
     - У экипажа  дверцы  с  обеих  сторон,  -  сказал  Смирный.  -  Можно
поставить курительницу на пол  кареты,  а  самим  подождать  здесь.  Потом
быстро,  через  обе  дверцы,  проникнуть  внутрь.  Чтобы  дым   не   успел
выветриться. Только там вряд ли хватит места для троих.
     - Я бы тоже хотел посмотреть, - сказал Буня Лапоть, глядя на Света.
     Свет пожал плечами:
     - Пожалуйста! Я могу и здесь постоять.
     Буня,  по-прежнему  глядя  на  Света,  некоторое  время  пребывал   в
раздумьи.
     - Нет, - сказал он наконец. - Чего ради мы тогда  вас  сюда  вызвали?
Смотрите вы вдвоем. Брат Смирный достаточно квалифицированный сыскник, а у
вас есть алиби. Так что резона мешать следствию с вашей стороны нет.
     Ого, подумал Свет. Они уже и меня  прощупали.  Когда,  интересно?  Не
иначе утренний "курьер" позаботился. Успел поинтересоваться, в какое время
хозяин  вечор  вернулся  и  не  уезжал  ли  еще  куда-либо.   Надо   будет
разобраться, у кого длинный язык. Впрочем, было бы странно, если  бы  Буня
прежде, чем привлечь меня к делу, не произвел проверку.
     Он кивнул. Сыскник насыпал в курительницу проявляющую смесь, зажег  и
поставил бронзовую пиалку на пол кареты. Закрыл плотно дверцу.
     - Надеюсь, мы узнаем что-нибудь новое, - сказал Буня. -  В  противном
случае все обернется лишь потерей времени.
     -  Никогда  не  мешает  проделать  дополнительную  проверку,   -   не
согласился с ним сыскник. - Пусть ничего  нового  не  узнаем,  зато  спать
будем с чистой совестью.
     - В этом вы правы, - сказал Буня, - но я  все  равно  не  буду  спать
спокойно, покудова не найдем убийцу.
     Сыскник пожал плечами: для него это было обычное дело в цепочке таких
же дел, ведь он не знал об установке, которую изобрел академик.
     - У Барсука было много недругов в ученом мире? - спросил Свет.
     - Вы имеете в виду  убийство  по  найму?  -  Сыскник  еще  раз  пожал
плечами. - Думаю, были. В науке, как в любви, - всегда  найдутся  ревнивые
соперники. Тем паче в нетрадиционной науке... Мы еще  не  успели  заняться
этим направлением.
     - А почему вы упомянули нетрадиционную науку? Думаете,  там  работают
морально нечистоплотные люди?
     -  Да  нет,  я  бы  не  сказал...  Просто  там  еще  нет   признанных
авторитетов, и каждый стремится оставить  в  истории  собственное  имя.  В
такой ситуации склоки неизбежны.
     Из щелей кареты начали  вытягиваться  тонкие  струйки  дыма.  Смирный
достал из баула янтарную Волшебную  Палочку,  сжал  ее  перстами  десницы.
Потом вытащил крышку курительницы, передал ее Свету.
     -  Давайте  забирайтесь   в   экипаж   с   противоположной   стороны.
Постарайтесь  не  уронить  курительницу.  Как  только  захлопнете  дверцу,
задержите дыхание. Потом заскочу я. Так мы не  выпустим  из  кареты  много
дыма. Когда я сотворю заклинание,  накроете  курительницу  крышкой.  Потом
обменяемся мнениями по поводу толкования спектрограммы.
     Свет кивнул:  поскольку  сыскник,  в  отличие  от  него,  должен  был
производить волшебные манипуляции, тому было  лучше  оказаться  в  экипаже
вторым. Свет обошел карету и сказал:
     - Я готов.
     - Давайте!
     Свет медленно, стараясь не создавать вихрей  внутри  экипажа,  открыл
дверцу, зажмурился, вскочил на ступеньку, втиснулся  в  уголок  сиденья  и
захлопнул дверцу. Через секунду экипаж качнулся - Смирный присоединился  к
своему  коллеге.  Свет  услышал,  как  он  творит   акустическую   формулу
заклинания, и снова почувствовал, как качнулась карета - сыскник взмахивал
Волшебной Палочкой. Свет подождал  пять  секунд,  наклонился  и  приоткрыл
правый глаз.
     Все было в порядке. Центр экипажа почти очистился -  дым,  подчиняясь
колдовским манипуляциям Смирного, устремился к стенкам кареты.
     Свет быстро накрыл крышкой курительницу и  вздохнул.  Ничего,  запах,
когда не слишком интенсивен, даже  кажется  приятным.  Впрочем,  и  аромат
духов бывает противен, если переборщить с количеством.
     Сыскник подождал, пока дым не сгустится тонким слоем у стенок кареты,
и  сотворил  новое  заклинание.  Частички  дыма   качнулись,   заметались,
успокоились. Свет потер Серебряное Кольцо, включил  Зрение,  и  перед  его
волшебным взором родилась ее милость Спектрограмма.  Смирный  тоже  крутил
головой, бормотал что-то себе под нос, внимательно изучая невидимые  глазу
обычного человека переплетения разноцветных полос. Наконец он повернулся к
Свету:
     - Вы закончили, чародей?
     - Да. Думаю, больше отсюда мы ничего не вытянем.
     -  Жаль,  повторное  заклинание  уже  не  дает  возможности  получить
правильную  картину.  А  то  бы  и  чародей  Лапоть  мог  проверить   наши
впечатления.
     - Увы, брат... Семарглу виднее.
     Они выбрались из кареты.
     - Ну как? - Буня с нетерпением переводил взгляд с  одного  волшебника
на другого. - Что вы обнаружили?
     - Кто начнет? - спросил Свет.
     - Давайте вы, чародей, - сказал сыскник. -  Все  равно  отчет  писать
мне. Да и Зрение у вас острее.
     - Ничего нового к тому,  что  вы  уже  установили,  я  не  обнаружил.
Психологическая   картина   происшедшего   чрезвычайно   проста.   Никаких
отпечатков ужаса. Лишь очень короткий болевой  шок.  Либо  академика  убил
неожиданным ударом кто-то хорошо ему знакомый, кого он ни в коей  мере  не
опасался. Либо убийца наложил заклятье на невидимость, и  академик  вообще
его не видел. Как известно,  присутствие  заклятья  на  невидимость  можно
обнаружить в течение очень короткого времени после его действия. Вот  если
бы мы могли произвести проявление сразу после убийства...
     - Если бы такое было возможно,  убийства,  совершаемые  волшебниками,
вообще ушли бы из жизни общества, - сказал Буня. -  А  ваши  выводы,  брат
Смирный?
     - Я полностью согласен с чародеем Смородой. Практически ничего нового
проявление нам не дало. Придется вести сыск обычным путем: мотив, способ и
тому подобное.
     Буня покачал головой:
     - Мда-а-а... Я, честно говоря, рассчитывал на большее...
     Сыскник собрал свой баул и сказал:
     - Пойду оформлять протокол. - Он повернулся к Свету. -  Вы  подождете
или прислать его вам на подпись с посыльным?
     Свет вопросительно посмотрел на Буню.
     - Думаю, брат, мы не будем  задерживать  чародея  Смороду,  -  сказал
Буня. - Оформление полученных результатов подобных жертв не требует.
     Смирный попрощался со Светом и ушел в дом.
     - Вы намерены привлечь меня к расследованию? - спросил Свет Буню.
     Буня некоторое время раздумывал. Потом махнул рукой:
     - Нет. Коли сыск будет вестись обычным путем,  ваша  помощь  вряд  ли
потребуется. Брат Смирный в этом деле дока.  Вам  же,  мне  кажется,  надо
поплотнее заняться вашей гостьей.  Сдается  мне,  почти  одновременное  ее
появление и убийство академика Барсука суть звенья одной цепи.
     - Может быть, - сказал Свет.  -  А  может,  и  нет.  Не  исключена  и
случайность.
     - Не исключена и случайность, - пробормотал Буня. Он  напряженно  над
чем-то размышлял.
     - Смерть Барсука чрезвычайно своевременна для  наших  противников,  -
сказал Свет. - Если они тоже занимаются этой проблемой, у них будет фора.
     - Им до успехов академика еще далеко, - сказал Буня. И спохватился: -
Впрочем, этого я вам не  говорил.  Это  уже  относится  к  государственной
тайне.
     - Понимаю. - Свет скрипнул зубами:  на  сердце  накатилась  удушливая
волна раздражения. - Я, кстати, ничего от вас и не слышал.
     Буня пожал ему десницу.
     У  кареты  Света  ждал  посыльный  с  пакетом  от   Кудесника.   Свет
расписался, залез в карету и сломал печать на пакете.
     Послание было лично от  Кудесника.  Остромир  настоятельно  приглашал
чародея Смороду разделить с ним сегодня дневную трапезу.



               16. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 91, СЕРПЕНЬ

     Колокольчик  зазвенел,  когда  напряженка  схлынула.  Запланированные
начальством дела были вскрыты, а новых почему-то не  привозили.  Наверное,
родной город вымер. Или, наконец, уснул.
     Впрочем, Репня на это не надеялся и потому помчался открывать.
     Это оказался вовсе не дежурный фаэтон. В конус, выхваченный из  мрака
газовым фонарем, вступила женщина. Репня удивленно смотрел на нее: он  был
готов дать голову на отсечение, что еще секунду  назад  в  радиусе  десяти
метров от него не было ни единого человеческого существа. Во всяком случае
он никого не заметил. Одета незнакомка  была  довольно-таки  небрежно,  на
голове простенькая шляпка, лицо под  вуалью,  подол  темной  верхней  юбки
изрядно запылен - явно шла пешком. И издалека.
     - Вам кого, сударыня?
     - Вас, сударь.
     Голос с хрипотцой показался  неожиданно  знакомым,  но  кому  он  мог
принадлежать,  Репня  не  имел  ни  малейшего  понятия.  К  тому  же   ему
показалось, что хрипотца была нарочитой.
     - Прошу! - Заинтригованный Репня отступил в сторону.
     Незнакомка на секунду замерла на низеньких ступеньках, но Репня готов
был поклясться, что  по  сторонам  она  не  оглядывалась.  Потом  уверенно
шагнула внутрь.
     - Слушаю вас...
     Гостья  не  ответила.   Подошла   к   выкрашенной   белым   двери   в
прозекторскую, замерла, постояла секунду, как на крыльце, и направилась  к
кабинету дежурного.
     Еще более заинтригованный Репня двинулся за  ней.  В  нем  уже  зрела
догадка.
     Гостья открыла дверь, шагнула через порог и, подняв вуаль, обернулась
к вошедшему следом Репне.
     Он не отшатнулся. Догадка оказалась верной:  перед  ним  стояла  мать
Ясна. Но сердце заколотилось.
     Она молча смотрела  на  него  -  знакомые  красивые  глаза,  знакомый
подбородок с ямочкой. Вот токмо от глаз разбегались  к  вискам  незнакомые
морщинки - все-таки ей было уже далеко за сорок, буде не все пятьдесят.
     - Узнали?
     Репня лишь сглотнул.
     - Не ждали?
     - Ждал, - сказал Репня внезапно осипшим голосом.  -  Очень  давно.  И
очень ждал...
     Мать Ясна кивнула без улыбки:
     - Понимаю. Но вы должны были справиться сами. И  с  обрушившимися  на
вас переменами, и с внезапной любовью.
     - А с чего это вы взяли, что я был в вас влюблен?
     Хотел произнести эти  слова  гордо,  с  вызовом,  но  голос  внезапно
задрожал, и получилось так, словно протявкал нашкодивший щенок.
     - Вы ведь были не первый. - Мать Ясна  по-прежнему  не  улыбалась,  и
Репня был ей за это благодарен. - И далеко  не  последний...  Может  быть,
предложите мне чаю?
     Репня, отрывисто покашляв, справился с голосом:
     - Предлагаю.
     - А я не отказываюсь. - Мать Ясна сняла шляпку с вуалью, повертела  в
руках. - Куда бы это деть?
     Волосы у нее по-прежнему были коротко постриженными,  но  кое-где  их
уже слегка присыпало пеплом седины.
     Репня отобрал у нее шляпку, убрал в шкаф у двери.
     - Присаживайтесь!
     Она присела, но не к столу, а  на  кушетку  у  стены,  откинулась  на
спинку:
     - У-ух! Устала я...
     Репня  пожал  плечами  и  пошел  набирать  воду  в   чайник.   Сердце
по-прежнему колотилось,  аки  сумасшедшее.  Как  же  он  ее,  оказывается,
все-таки ненавидит!..
     Когда  он  вернулся,  мать  Ясна  по-прежнему  сидела   на   кушетке,
разглядывала  кабинет.  Репня  снял  с  газовой  горелки  кипятильник  для
инструментов (он кипятил инструменты даже для работы с трупами: привычка -
великая сила!),  зажег  газ  и  поставил  на  треногу  чайник.  Мать  Ясна
внимательно следила за его манипуляциями.
     - Как вы все-таки стали непохожи на того мальчугана! -  сказала  она,
когда он сел за стол.
     Репня покусал нижнюю губу:
     - Надо отметить, к этому приложили немало усилий. В том числе и вы.
     Она вздохнула:
     - Да, я знаю. Но такова  жизнь...  Вы  же  должны  понимать.  Лишь  в
условиях жесткого самоограничения человек сохраняет Талант.
     - Понимание не приносит облегчения тем,  кому  вы  сломали  жизнь.  -
Репня стиснул персты.  -  Зачем  вы  учили  меня  пять  лет?  Чтобы  потом
выбросить за ненадобностью?
     - Но ведь нет иного пути. Было бы гораздо хуже,  если  бы  вас  учили
десять лет. Да еще вручили бы вам в руки  судьбу  других  людей.  А  потом
какая-нибудь шлюшка сделала бы с вами то же, что и я. Только вам  было  бы
уже гораздо труднее приспособиться к жизни.
     - А может быть, те несколько лет, что я прожил бы волшебником, стоили
бы всего моего нынешнего существования!
     Мать Ясна покачала головой:
     - Вы  рассуждаете  по-детски.  Впрочем,  со  своей  точки  зрения  вы
правы... Но меня оправдывает то, что я жалела вас. - Она снова  вздохнула.
- Ведь в какой-то степени вы все были моими детьми.
     - Детьми! - Репня возмущенно фыркнул. - Дети приносят женщине боль, а
мы приносили вам наслаждение. Дети из колодца выходят, а мы в ваш  колодец
входили.
     Лицо ее вдруг скривилось.
     - Если вам будет легче от оскорблений, что ж,  продолжайте...  -  Она
низко склонила голову и закрыла руками лицо.
     Потрясенный Репня молчал: уж чего-чего, а плачущей мать Ясну он  себе
представить ввек не мог. Уж проще вообразить стоящую под  цветущей  вишней
снежную бабу!
     Всхлипывания не прекращались. Репня неуверенно  поерзал  на  стуле  и
наконец не выдержал - встал, подошел к кушетке, коснулся ладонью  тронутых
серебром волос.
     Мать Ясна словно только этого и ждала - вскочила, спрятала у него  на
груди залитое слезами лицо. Репня непроизвольно погладил ее  по  спине.  И
вдруг вернулось то самое, давным-давно выброшенное  из  памяти,  вроде  бы
убитое ненавистью и  беспорядочными  связями,  но,  оказывается,  все-таки
выжившее. И не менее могучее, чем тогда.
     - Я ведь любила вас, мой мальчик, -  произнесла  сквозь  всхлипывания
мать Ясна.
     Вы любили каждого из нас, хотел сказать Репня. Для того, чтобы  своей
любовью погубить.
     Но не сказал.  Слова  уже  были  лишними,  в  дело  вступили  персты,
судорожно расстегивающие пуговицы  на  ее  темной  кофточке.  Она  подняла
заплаканные глаза, вопросительно посмотрела на него.  И  он  не  выдержал,
слизнул языком с ее щек соленые дорожки. Дорожки эти привели к  ее  губам.
Губы были все те же - мягкие и теплые, и перси были  те  же  -  упругие  и
гладкие, да и вся она была та же. Наверное, поэтому сделала с ним  то  же,
что и пятнадцать лет назад.  Правда,  разодрать  одежду  на  себе  она  не
позволила, сама скинула со все  еще  гибкого  стана  многочисленные  юбки.
Зато, хотя он был уже на полном взводе, немного с ним поиграла.  И  как  в
тот давний день добилась своего: он с рычанием опрокинул  ее  на  кушетку,
расплющив своей тяжестью белые перси, с рычанием вошел в нее и с  рычанием
забился на извечно желанном теле.
     И только, перестав содрогаться в оргазме, обнаружил, что кожа  на  ее
тонкой шее и над персями тоже испещрена тонкими, аки ниточка,  незнакомыми
морщинками. Но противно ему не стало. Ведь былая ненависть к ней ушла.  Он
снова был пятнадцатилетним уверенным в  себе  подростком,  снова  до  жути
любил свою первую женщину и снова понимал, что прошел испытание Додолой.
     Однако об этом, кроме Репни, знал лишь клокотавший на горелке чайник.
     Потом они сели пить чай. То ли от чая, то  ли  от  пережитого  соития
мать  Ясна  раскраснелась,  морщинки  на  ее  лице   разгладились,   глаза
заискрились - перед Репней сидела если и не  девчонка,  то  почти  молодая
женщина.
     - Значит, теперь вы работаете здесь?  -  спросила  мать  Ясна,  снова
оглядев кабинет.
     - Нет, - сказал Репня. - Работаю я  в  земской  больнице  ассистентом
хирурга. А здесь токмо прирабатываю в вечернее и, если требуется, в ночное
время. Кому-то ведь надо и трупы резать.
     - Неужели вам не хватает основного заработка. Врачи в больницах имеют
хорошо оплачиваемую практику.
     Репня хотел сказать, что холостому мужчине требуется  гораздо  больше
денег, чем находящейся на обеспечении казны волшебнице. Но не сказал:  ему
показалось, что эта часть его жизни не касается никого, даже матери  Ясны.
Ему  вдруг  захотелось,  чтобы   зазвонил   входной   колокольчик,   чтобы
потребовалось открыть приемный люк. А потом взять  в  руки  скальпель.  Не
должно здесь быть этого чаепития - в нем  есть  что-то  неправильное,  то,
чего в жизни  не  бывает:  жизнь,  как  бы  мы  ни  надеялись,  далека  от
содержания эротических юношеских снов.
     Колокольчик не зазвонил. А мать Ясна продолжала свои расспросы.
     - Вы ведь не женаты, насколько мне известно?
     - Не женат.
     Репне вдруг показалось, что это не просто праздный интерес.  С  какой
стати вообще мать Ясна явилась сюда? Что ей от него нужно?
     -  В  вас  борются  два  духа,  мой  мальчик,  дух  Семаргла,  с  его
отвращением к женщинам, и дух Перуна. Отсюда и все  сложности.  Мне  очень
жаль, что вам не удалось обуздать в себе Семаргла. Его дух при исчезнувшем
Таланте - лишь генератор неизбежных бед.
     - Зачем вы мне это говорите? - спросил Репня, стиснув персты. - Зачем
вы явились сюда?!
     Его любовь к матери Ясне стремительно улетучивалась. Он снова увидел,
что перед  ним  сидит  стареющая  женщина,  которой  почему-то  пожелалось
сексуальных  приключений  со  своим  бывшим  воспитанником.  С  одним   из
бывших... Неужели ей это не надоело?  Ведь  вся  ее  жизнь  была  сплошным
сексуальным  приключением.  В  котором  ломались  хрупкие  жизни  ее  юных
любовников...
     Мать Ясна встала, подошла к нему, по-хозяйски  погладила  по  голове.
Репня, не удержавшись, резким движением оттолкнул ее руку.
     -  Ну-ну,  мой  мальчик...  Успокойтесь.  Вы  слишком  агрессивны   в
обращении с женщиной!
     И тут Репня вспомнил, что, когда он лежал на  теле  этой  старухи,  у
него не было ни малейшего желания бить ее. Неужели он излечился  от  своей
болезни? Или это Ясна его излечила?.. Впрочем, ведь она же волшебница.
     Он вдруг обнаружил, что впервые подумал о ней просто как  об  "Ясне".
Без добавочного словечка "мать". Ведь матерью она  ни  для  него,  ни  для
любого другого из словен не являлась. И пусть секс не лишал ее, в  отличие
от всех прочих волшебниц, Таланта, но ведь  ребенка  родить  она  все-таки
побоялась!  Ему  показалось,  что  она  чего-то  ждет  от  своего  бывшего
воспитанника, но чего, он не знал, а спросить боялся.
     - Значит, вы желаете знать, зачем я захотела с вами встретиться? -  В
голосе Ясны зазвучали резкие металлические нотки. - Все очень просто,  мой
мальчик, все очень просто... Вам ведь известно, какие задачи возложило  на
меня государство. И я должна решать эти задачи... К сожалению, в последнее
время мне стали надоедать пятнадцатилетние ничего не умеющие юнцы. Вот я и
решила воспользоваться помощью опытного, знающего толк в сексе мужчины.  И
должна сказать, вы полностью вылечили меня. Я опять чувствую  в  себе  дух
Додолы.
     Репня вспыхнул. Ясна снова, как и пятнадцать лет  назад,  обвела  его
вокруг перста. Он-то подумал, что она тоже вспоминает тот памятный день, а
она... Какой же он осел! Как  он  мог  подумать,  что  эта,  с  позволения
сказать, женщина может чувствовать хоть что-то,  похожее  на  любовь!  Всю
свою жизнь она ломала души неокрепших пацанов, и дальше  будет  заниматься
тем же, покудова ее тело  будет  манить  юнцов,  не  познавших  еще  более
молодых женщин.
     В нем с новой силой вспыхнула ненависть. Эта женщина  воспользовалась
им, как своего рода массажером. Сама,  являясь  машиной  по  естественному
отбору среди начинающих волшебников, она и его  сделала  машиной.  И  ведь
решилась же, сучка, на такое! Не  стала  искать  любовника  на  стороне  -
пришла к тому, кто уже был ею однажды сокрушен.
     - Я благодарна вам за помощь, мой  мальчик!  Вы  были  на  высоте.  А
теперь мне пора.
     Репня стал медленно подниматься из-за стола:
     - Ну нет!.. Вы думаете, я позволю вам снова ломать  жизнь  мальчишек?
Как бы не так! - Он загородил своим телом дверь.
     Ясна фыркнула, неторопливо направилась к шкафу,  взяла  свою  шляпку.
Потом смерила Репню  с  ног  до  головы  презрительным  взглядом,  подошла
вплотную и прошипела:
     -  Чем  же  вы  собираетесь  помешать  мне,  вы,  бесталанный  щенок,
способный лишь на то, чтобы резать мертвечину? Я получила от вас все,  что
желала. Прочь с дороги!
     Он уложил ее на пол одним ударом, и удар этот был страшен. Однако она
не потеряла сознания, приподнялась на локтях, пытаясь сесть, и прохрипела:
     - Щенок бесталанный...
     На этот раз он ударил Ясну в  челюсть  ногой,  вогнав  все  остальные
слова, которыми она хотела его одарить, ей обратно в глотку.
     Остальное проходило как бы за пределами его сознания.  Он  рычал,  но
ему казалось, что рычит совсем не он, а  кто-то  другой,  и  не  здесь,  а
далеко-далеко. Он наносил по трепыхающемуся на полу телу удар  за  ударом,
но ему виделось, что эти удары наносят все  несостоявшиеся  волшебники,  и
это в них во всех живет неотвязная мысль: "Убью стерву!" Как  ни  странно,
но судорожные движения забиваемой насмерть женщины не  были  защитой.  Она
даже не пыталась прикрыть руками голову. Она лежала на спине  и  неотрывно
смотрела  на  своего  мучителя,  даже  не  зажмуриваясь,  когда   на   нее
обрушивался очередной удар.  Потом  ее  губы  сделали  попытку  произнести
какую-то фразу, и, наверное, произнесли, но избивающая ее банда так  и  не
расслышала какую, а повторить Ясна не успела - очередной  удар  сотни  ног
пришелся стерве в висок и стал смертельным.
     Стихло рычание многочисленных глоток. Наступила  звенящая  тишина,  и
Репня с удивлением обнаружил, что он тут один. Он да лежащее на полу тело.
Лицо Ясны превратилось в сплошной синячище, и из этого месива  выглядывали
остановившиеся глаза, в  которых  навсегда  застыло  странное  ощущение  -
словно перед смертью ее посетило озарение, и она поняла, что это  расплата
за содеянное.
     Репня помотал головой. Его вдруг заколотила мелкая дрожь - он наконец
осознал, что такое натворил.
     И если бы сейчас раздался звук колокольчика, Репня бы  тоже  расценил
его, как расплату за содеянное. И пошел бы открывать дверь,  и  равнодушно
выслушал бы ахи и охи, и  не  подумал  бы  сопротивляться,  когда  за  ним
явились стражники.
     Но Мокоши было угодно, чтобы колокольчик не зазвонил.
     Репня  помаленьку  пришел  в  себя.  В  кабинете  по-прежнему  висела
звенящая тишина. За стеной в прозекторской лежали мертвые тела. Перед  ним
тоже лежало мертвое тело. Мертвецы в морге - это нормально, скорее  лишним
был тут он, живой. Но мертвые не должны  лежать  в  кабинете,  здесь  люди
отдыхают, заполняют документы, пьют чай и занимаются любовью. Иногда.
     Репня  снова  взглянул  в  лицо  убитой  им  женщины.  Это  оказалось
непростым делом, и он удивился: уж ему-то вздрагивать от такой картины!..
     Все было прекрасно. Пожалуй, даже хорошо знакомые  с  Ясной  люди  не
опознали бы сейчас лежащий перед ним труп. И аура наверняка  уже  погасла.
Значит, так тому и быть! Вот токмо содержимое ее сумочки... Он  оглянулся.
Впрочем, нет, сумочки с нею не было, это он помнит точно. Тогда карманы!
     Он обшарил тело. Правый карман пуст, в наперсеннике  токмо  то,  чему
там и положено находиться. Впрочем, он ведь уже лазил  туда  сегодня.  Как
давно это было! И как будто не с ним вовсе!
     Конверт он нашел в левом кармане. Обычный  белый  конверт,  с  маркой
княжеской  почты.  Надпись:  "Репне  Бондарю".  Он  было  начал  вскрывать
конверт, но опомнился - ведь в любой момент фаэтон мог привезти очередного
мертвеца. Схватился за начинающий остывать труп, поднял на руки. Какой  же
все-таки она была легкой, даже опосля смерти!.. Перенес тело  в  приемную,
положил на стол, вернулся в кабинет, проверил, нет ли на полу крови.
     Крови не было - сам того  не  желая,  он  бил  аккуратно,  не  нанеся
никаких серьезных внешних повреждений. Синяки и неглубокие  ссадины  не  в
счет - с них много крови не бывает. Но пол вымыл.  У-у-уф!  Все  остальное
может и подождать несколько минут. Снять с мертвой одежду, сложить  тряпки
в сборник да заполнить документы. Он оформит ее как неизвестную  бродяжку.
Мало ли таких привозят в морг, уж ему  ли  не  знать!  Так  безвестными  и
хоронят, если родственники не находятся. А у Ясны родственников  нет.  Ее,
правда,  будет  искать  вся  Колдовская  Дружина  вкупе   со   стражей   и
министерством безопасности... Что ж, пусть ищут, все  равно  ее  никто  не
узнает - мертвый  волшебник  ничем  не  отличается  от  мертвого  простого
человека. А что касается  санитаров,  якобы  привезших  тело,  -  заполним
документацию неразборчиво. Ну накажут за  небрежность,  но  доказать  злой
умысел никто не сможет.
     Он сел за стол, вскрыл конверт.
     "Мой мальчик! - гласило послание. - Раз вы читаете эти строки, то все
уже закончено. Я мертва. Значит, мой замысел претворен в  жизнь.  Простите
за то, что я избрала вас орудием своего самоубийства,  но  боги  запрещают
человеку лишать себя жизни собственными руками. Простите  меня  и  за  все
остальное, за все зло,  что  я  вам  принесла.  Если  бы  я  понимала  это
раньше!.. Если бы я была женщиной!.. Нет, я была в первую  очередь  членом
Колдовской Дружины, да еще с таким удивительным  неуничтожаемым  Талантом.
Но вы нашли способ его уничтожить, и я еще раз благодарю  вас  за  это.  К
сожалению, я слишком поздно поняла, что  женщина  лишь  тогда  может  быть
счастливой, когда  рядом  с  нею  ее  дети.  Увы,  природа  обделила  меня
способностью рожать, а своим школьным воспитанникам я не столько  помогала
взлетать в небо, сколько подрезала им крылья. Тем, же  кто  взлетал,  я  и
вовсе была не нужна. Потому я и пришла сегодня к вам.  Хоть  на  несколько
минут, но я была вам нужна. Пусть даже не я, а мое тело. Если все  пройдет
по моему плану, вам нечего бояться. Я оставила в школе записку, что слагаю
с себя обязанности члена Колдовской  Дружины,  но  понимая,  что,  в  силу
определенных  причин,  мою  отставку  не  примут,  предпочитаю  исчезнуть.
Оформите  случай   со   мной,   как   смерть   неизвестной   при   неясных
обстоятельствах. Я попытаюсь наложить на себя  перед  смертью  отвращающее
интерес заклятье, и к моему телу отнесутся равнодушно. Постараюсь наложить
заклятье и на вас -  чтобы  в  вашей  ауре  не  было  следов  совершенного
убийства. Так что  если  вы  не  привлечете  к  себе  когда-либо  внимание
волшебников, работающих на стражу, то легко избежите наказания. А  я  буду
уверена, что моя смерть предотвратит  чью-нибудь  предстоящую  гибель.  Не
удивляйтесь - я давно знаю, что вы способны на это. Потому я и прилагала в
школе все усилия, чтобы вы не прошли испытания Додолой. Если бы  вы  стали
волшебником, ваша душа привела бы вас в объятия Ночи. Но насчет своей ауры
вы станете уверены токмо опосля того,  как  встретитесь  с  кем-нибудь  из
сильных волшебников - а вдруг вы убили меня слишком быстро, и я не  успела
наложить на  вас  полное  заклятье...  Это  моя  маленькая  месть  вам  за
совершенное убийство - побудьте немного  в  неведении  относительно  вашей
дальнейшей судьбы. Все-таки убийство должно быть наказано - пусть хотя  бы
и таким образом. Надеюсь, боги простят меня. Ясна".
     Перед подписью стояло слово "мать", но оно было зачеркнуто.
     О Сварожичи, подумал Репня. Как же мне все  это  сразу  не  пришло  в
голову?! Почему меня не озаботило то, что я убиваю волшебницу безо всякого
сопротивления с ее стороны?! Да она бы одним движением бровей перевела мою
агрессивность на меня самого. Воистину она меня знала.


     Она знала его. Все получилось шито-крыто. Ее  тело  действительно  не
привлекло к себе внимания.  Колдовская  Дружина  искала  свою  сестру  где
угодно, токмо не в моргах. А  когда  начала  искать  в  моргах,  было  уже
поздно: тело избитой неизвестной женщины давно лежало под слоем  земли  на
Савинском погосте, в его дальнем углу, где хоронили нищих и бродяг.
     Но она знала его гораздо лучше, чем он сам.  Он  избегал  волшебников
высокой квалификации в течение месяца опосля совершенного  убийства.  Весь
этот месяц он жил в страхе разоблачения. За эту пытку он убил  бы  ее  еще
раз. Увы, теперь она была уже вне его досягаемости.
     Через месяц он случайно встретился со Светозаром  Смородой.  Это  был
волшебник  достаточно  высокой  квалификации,  чтобы  обнаружить  в   ауре
беседующего с ним человека линии состоявшегося убийцы. Не обнаружил - Ясна
успела.
     И нет худа без добра.  Тело  Ясны  действительно  излечило  его.  Ему
больше не требовалось для удовлетворения избивать своих  любовниц.  Но  во
второй раз он жениться все равно не стал.



                    17. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Трапеза у Остромира получилась достаточно странной.
     Удивительным оказалось уже то, что на обеде не присутствовал  Всеслав
Волк. Свет усиленно пытался вспомнить хоть один случай, когда бы секретарь
не составлял компанию руководителю Колдовской Дружины, но ничего подобного
так и не вспомнил.  Кроме  того,  ему  показалось,  что  среди  охранников
резиденции  Кудесника  царит  явное  оживление.  Похоже,   Остромир   ждал
неприятностей. И Свет бы не удивился, если бы тот сообщил  ему  какую-либо
сногсшибательную новость. Например, поставил бы гостя в  известность,  что
уходит в отставку  по  состоянию  здоровья  и  предлагает  на  свое  место
кандидатуру чародея Смороды.
     Обед, однако, начался,  а  новостями  и  не  пахло.  Не  назовешь  же
новостью то, что на первое подали холодный малиновый суп  с  варениками  и
сливками: Кудесник любил потчевать своих гостей сладкими супами. На взгляд
же  Света,  суп  этот  был  слишком  приторным.  Зато  на  второе   подали
фаршированного  гуся.  Повар  Кудесника  умел  создать  из  гуся  и  яблок
настоящий   шедевр.   И   Свет   воспользовался   возможностью    получить
удовольствие. Дома такого блюда не отведаешь: Касьян, как  ни  подталкивал
его Свет, на подобный подвиг оказался не способен. Птица была  его  слабым
местом. Зато все остальное он умел сотворить лучше, чем  повар  Кудесника.
Впрочем, сам Кудесник уже не мог оценить кулинарные таланты своего кухаря.
Его желудка хватало лишь на нечто усиленно протертое и не очень аппетитное
на вид.
     Беседа за столом шла никчемная. Кудесник рассказывал,  какого  судака
выловил один из его слуг в Ильмене на  прошлой  седмице,  а  Света  так  и
подмывало поинтересоваться, попробовал ли уху из оного судака сам Кудесник
или только слюнки глотал. Потом старик принялся расспрашивать  Света,  как
тот борется с духом Перуна. Свет поведал о занятиях фехтованием и  умолчал
о литературных потугах: эта новость могла оказаться оцененной неправильно.
Всей Дружине было известно, что из книг Кудесник уважает лишь учебники  по
волшебным наукам. Более того, злые языки утверждали, что из оных учебников
старик уважает лишь те томики, к коим  приложил  десницу  автор  по  имени
Остромир.
     Словоблудие продолжалось почти  до  самого  конца  трапезы.  Кудесник
задавал глупейшие  вопросы  и  с  полным  вниманием  выслушивал  глупейшие
ответы, которые выдавал ему  собеседник.  Разумеется,  Свет  понимал,  что
разговор этот имеет под собой какую-то логическую  основу,  но  определить
ее, как ни старался, не сумел.
     И  лишь  когда  подали  фруктовые  соки  (спиртного  у  Кудесника  не
водилось), Остромир отослал слуг из трапезной  и  задал  первый  серьезный
вопрос:
     - Скажите-ка мне, брат, что вы думаете по поводу  убийства  академика
Барсука?
     Свет понял, что Кудесник,  даже  не  успев  получить  предварительные
выводы сыскников, пожелал узнать мнение чародея Смороды. Наверное, у  него
были для этого причины.
     - Я участвовал в проявлении спектрограммы на месте убийства, - сказал
Свет. - Полное отсутствие всяких следов. В спектре лишь  короткий  болевой
шок. Это означает одно из двух: либо  Барсука  убил  хорошо  ему  знакомый
человек, либо академик попросту не видел убийцу. А вот кучер убийцу  точно
не видел - это сыску уже известно. На мой  взгляд,  есть  два  варианта  -
преступление совершил либо волшебник, либо человек, прикрытый волшебником.
Но колдовство в деле замешано обязательно.
     Кудесник почесал белесую бровь:
     - А если кучер является сообщником убийцы и покрывает его?
     Свет пожал плечами:
     - Теоретически это, конечно, возможно, но на практике вряд ли.  Тогда
бы кучер после убийства скрылся. Ведь они должны были понимать, что с  ним
наверняка будут работать сыскники. Его же расколют  в  два  счета...  Нет,
полагаю, кучер полностью чист.
     Кудесник размышлял, шевеля губами. Свет смотрел на него и думал,  что
Остромиру уже не по силам его работа. Вон каким изможденным выглядит  лицо
старика. Словно он трое суток трудился. Или две седмицы не ел.
     - Наверное, вы правы, - проговорил наконец  Кудесник.  -  Должен  вам
сказать, что его величество весьма озабочен возможными последствиями этого
преступления.
     Свет кивнул: это было и ежу понятно. Он ждал, что Кудесник  даст  ему
задание подключиться к расследованию убийства. Но нет - Остромир спросил:
     - Что там у вас с этой девицей-паломницей?
     - Пока ничего определенного сказать не могу. - Свет развел руками.  -
На лазутчицу она не очень похожа.
     - А на мать Ясну?
     Свет  лишь  пожал  плечами  -  врать   Остромиру   все   равно   было
бессмысленно.
     - Активизируйте с нею работу, - сказал Кудесник. - Это очень важно. -
Он встал. - Не буду больше вас задерживать. Благодарю за то,  что  приняли
приглашение  отобедать  со  мной.  Старику  так  приятно,  когда  кто-либо
скрашивает его одиночество за столом.
     Свет знал, что Остромир неравнодушен к этикету, и тоже  рассыпался  в
благодарностях за приглашение. Попрощались сердечно, за руку.
     Когда Свет вышел из трапезной, непонятная суета среди охранников  уже
завершилась. Все было тихо-мирно - как всегда. Откуда-то появился  Всеслав
Волк, проводил гостя до кареты.
     - Домой, - сказал Свет Петру: сегодня была пятница, день обязательной
тренировки.
     Он забрался в карету, откинулся на спинку  сиденья,  недоумевая,  для
чего же вызывал его Кудесник. Ведь не для того же, чтобы накормить гусем с
яблоками. И когда карета въехала на Вечевой мост, он все понял.
     Остромир попросту прощупывал чародея  Светозара  Смороду:  не  он  ли
является волшебником, замешанным в убийстве академика Ярополка Барсука.


     Забава прибиралась, чувствуя  на  себе  взгляд  гостьи.  Кукла,  едва
горничная появилась в светлице, взяла с  полки  первую  попавшуюся  -  как
показалось Забаве -  книгу,  с  ногами  забралась  в  кресло  и  принялась
усиленно делать вид, будто читает. Забава решила покамест не  обращать  на
нее внимания. Она вытирала пыль, переставляла с места на  место  стулья  и
пыталась сообразить, как ей приступить к  выполнению  хозяйского  задания.
Ничего умного в голову не приходило, и Забава маялась,  физически  ощущая,
как растет в комнате напряжение. А поелику работать в полной тишине она не
привыкла, ничего не оставалось, как начать напевать себе под нос.
     А потом кукла перестала изображать из себя  увлеченную  читательницу,
отложила книгу в сторону и сказала:
     - У вас в доме принято убирать комнаты в присутствии гостей?
     Вопрос поставил Забаву в  тупик.  Неужели  куклища  и  в  самом  деле
считает себя гостьей?.. Или это сказано для того, чтобы начать разговор?
     "Куклища", похоже, сообразила, что ее вопрос оказался прислуге не под
силу. А может, она попросту измаялась в одиночестве, и ей  очень  хотелось
поговорить. Во всяком случае, она тут же продолжила:
     - Странный у вас хозяин!..
     - Почему? - спросила Забава.
     - Ну как же! - с воодушевлением отозвалась Вера. - Приглашает к  себе
в дом гостью, а сам никаких знаков внимания ей не оказывает.
     Еще вам  знаки  внимания  оказывать,  подумала  Забава.  Но  разговор
завязался, а такой ответ лишь прервал бы его на неопределенное время. Если
не на всегда. И потому Забава сказала:
     -  Мой  хозяин  очень  занятый  человек.  Его  разные   глупости   не
интересуют.
     - Глупости?! - Гостья фыркнула. - А кто он такой, ваш хозяин?
     Забаве вдруг показалось, что кукла завязала разговор не  просто  так.
Осторожнее, голубушка, сказала она себе.  Как  бы  тебя  не  превратили  в
дойную корову! Не лучше ли покамест прикинуться дурочкой?..
     - Мой хозяин чародей, - сказала она, пожав плечами.
     - Чародей? - Кукла удивилась. - А что это значит? Он  волшебник,  что
ли?
     - Волшебник. И очень высокопоставленный.
     Кукла потерла лоб. Похоже, ей  и  в  голову  не  приходило,  что  она
находится  во  власти  волшебника.  А  может,  она  попросту   разыгрывала
удивление.
     Осторожнее, Забавушка, напомнила себе Забава.  Не  дай  себя  обвести
вокруг перста.
     Но похоже,  вокруг  перста  кукла  ее  обводить  не  собиралась.  Она
посмотрела на Забаву с сомнением, словно не верила тому, что услышала.
     - Этот айсберг, и вдруг волшебник! Мало верится...
     Забава не знала, что такое айсберг. Она поняла только, что  это  вряд
ли что-то хорошее, и бросилась защищать своего возлюбленного.
     - Сама вы... асбер... Да если хотите знать, он очень хороший! Он меня
на работу взял, когда...
     Она осеклась, поняв,  что  едва  не  наговорила  лишнего.  Совсем  не
обязательно этой кукле знать такие вещи.
     Кукла смотрела на нее с легкой улыбкой, и были в этой улыбке странная
жалость и... понимание, что ли?.. Или покровительство?.. Забава и сама  не
могла понять, что еще было в этой улыбке. Но  вспомнила,  что  так  иногда
смотрела на нее мать Заряна. А она, Забава, никогда не знала, как отвечать
на такой взгляд - то ли виновато потупить глаза,  то  ли  дерзко  вскинуть
подбородок. Однако  в  данном  случае  не  оставалось  ничего,  кроме  как
вскинуть подбородок.
     Улыбка стерлась с лица куклы. Но и гневная гримаса,  как  того  ждала
Забава, не родилась.
     - Уж очень он холоден, - сказала  кукла  осуждающе.  -  С  ним  рядом
сидишь, и кажется, что тебя замораживают.
     - Так он же волшебник! - воскликнула Забава. - Они все такие. Они  же
не могут вести себя, как обычные люди. Разве вы этого не знаете?
     Кукла вздохнула:
     - Видите ли... Вам, наверное, не говорили. Дело в том,  что  я  очень
многого не помню. Не знаю, что со мной произошло, но...
     - Ах вот в чем дело?! -  Забава  постаралась,  чтобы  удивление  была
разыграно как можно правдоподобнее.
     И похоже, это удалось. Во всяком  случае,  во  взгляде  куклы  что-то
изменилось.
     - Теперь понимаете? - Голос ее зазвучал доверительно.  -  Я  даже  не
знаю, в этой ли стране я родилась или откуда-то приехала.
     - Говорите-то вы по-нашему...
     - Зато совершенно не помню своей жизни. Мне даже  кажется,  что  меня
величают вовсе не Вера. Что это имя кто-то в мою память  вложил.  -  Кукла
растерянно развела руками, помолчала. Потом сказала: -  Так  вы  говорите,
волшебники все холодные?
     - Вообще-то, ходят слухи, что они холодны потому,  что  им  не  нужны
женщины. Но я думаю, это ерунда...
     Глаза куклы удивленно распахнулись.
     - А их у вас много, волшебников этих?
     - Наверное, много.
     -  Тогда  вы  правы.  Конечно,  могут  быть  отдельные  мужчины,   не
нуждающиеся в женщинах. Но много таких мужчин быть не может.
     - Вы и вправду так думаете?
     - Конечно. Ведь если мы с вами нуждаемся  в  них,  то  и  они  должны
нуждаться в нас.
     И столько в кукле было веры в свои слова, что  Забава  чуть  было  не
ляпнула: "Если бы так..." Но вовремя вспомнила, что она тут не  для  того,
чтобы делиться с неизвестной  девицей  своей  сердечной  болью,  и  с  еще
большим усердием принялась вытирать давно уже  вытертую  пыль,  размышляя,
как бы повернуть разговор на куклу.
     Кукла сделала это сама:
     - Слушайте, а не может быть так,  что  меня  заколдовал  какой-нибудь
волшебник? Потому я и не помню ничего.
     - Зачем? - Забава удивленно пожала плечами. -  Волшебники  ничего  не
делают бесплатно. Так могло быть, если только  вы  сами  попросили  его  и
заплатили деньги.
     - В самом деле? - Гостья задумалась. - Слушайте, а может  ваш  хозяин
расколдовать меня?
     Забава снова пожала плечами:
     - Не знаю. Наверное, может. Он  очень  справный  волшебник.  Как  это
говорят... ква-ли-фи-цированный. А у вас есть чем заплатить?
     - Ну  деньги-то  всегда  можно  заработать.  -  Гостья  легкомысленно
махнула рукой. - Буду ему должна. Расплачусь, когда заработаю.
     - А что вы умеете делать?
     - Что я умею делать... - Гостья почесала затылок. - А вправду...  Что
я умею делать?.. Совершенно не помню. - Она помолчала.  -  Подождите-ка...
Ведь если ваш хозяин меня расколдует, то я вспомню, что я умею  делать.  А
если не сумеет расколдовать, то я ему и платить не должна. Логично?
     - Логично, - сказала Забава.
     - А вы не могли бы его попросить об этом?
     - Почему я? - удивилась Забава. - Вы ведь с ним трапезничаете вместе.
Сами и поговорите...
     Кукла скривилась:
     - Да я бы с удовольствием трапезничала здесь. Когда  он  со  мной  за
столом, у меня весь аппетит пропадает. Сидит, как будто ему  лом  в  спину
загнали... Впрочем, я все понимаю. Меня, наверное, в  чем-то  подозревают,
иначе бы не держали в четырех стенах. Это скорее похоже на арест,  чем  на
заинтересованность странной болезнью. Вам не кажется?
     - Вовсе нет, - сказала Забава. - Мой хозяин никого не арестовывает  -
он не стражник.
     И тут же поняла, что в  разговоре  этом  все  происходит  вопреки  ее
желаниям. Она почти ничего не узнала об этой женщине, зато  сама  хоть  по
чуть-чуть, но давала ей какие-то знания.
     - Мне надо идти, - сказала она. - Я вам еще нужна?
     Кукла внимательно посмотрела на нее и сказала:
     - Удивительно, как можно любить такой кусок льда!
     Забава замерла:
     - О чем это вы?
     - О вашем хозяине, естественно. - Кукла мягко улыбнулась. - А  точнее
говоря - о вас.
     - С чего вы взяли, что я в него влюблена?.. Он - мой хозяин, я просто
должна выполнять его указания.
     - И потому вы расскажете ему обо всем, что от меня узнали...
     - А я ничего от вас и не узнала! - запальчиво воскликнула  Забава.  И
прикусила язык, поняв, что фактически проговорилась.
     Кукла снова мягко улыбнулась:
     - Милая девочка! Да если он не обязал вас рассказывать ему, о чем  мы
с вами будем разговаривать, то он просто глупец. А он вовсе  не  глупец...
Вы ведь очень его любите?
     Забава вновь начала протирать тряпкой уже вытертую этажерку.
     - Вижу, что очень, - сказала кукла, не  дождавшись  ее  ответа.  -  А
между тем, вашему хозяину угрожает опасность. И очень серьезная.
     - Откуда вы знаете?
     - Знаю. - Кукла продолжала улыбаться, но улыбка ее стала грустной.  -
Скажите, Забава, вы верите, что я - необычная женщина?
     Забава пожала плечами.
     - Будь я обычной женщиной, - продолжала кукла, - меня бы не  заточили
в доме вашего разлюбезного хозяина. Хотите, я вам помогу?
     - Чем вы можете мне помочь! - Забава фыркнула.
     - Я сделаю так, что ваш хозяин изменит к вам свое отношение.
     Забава застыла, впилась глазами в лицо гостьи.
     - Правда, правда, я могу так сделать. Хотите?
     Кукла произносила обыкновенные словенские слова, и  Забава  прекрасно
знала, что за ними вполне способна спрятаться столь же обыкновенная  ложь.
Верить было нельзя, но Забава поверила: за этими словами  пряталось  нечто
такое, что не поверить оказалось просто невозможным.
     - Хочу, - прошептала Забава.  Лицо  ее  запылало,  тряпка  выпала  из
мгновенно вспотевших рук, но она  этого  даже  не  заметила.  В  приюте  у
додолок ходили рассказы о ведьмах, умевших присушить  мужчину  к  женщине.
Или женщину к мужчине. Почему бы Вере и не оказаться  подобной  ведьмой?..
Ведь она права, обычную женщину чародей не стал бы содержать в своем доме,
а на лазутчицу она и тем паче не похожа.
     - Впрочем, я могу поступить иначе, -  сказала  гостья.  -  Хотите,  я
излечу вас от любви к нему? Для вас, честно говоря, это было бы лучше.
     - Нет, - прошептала Забава. И вдруг завопила с отчаянием: - Нет! Нет!
Не-е-ет!!! Только попробуйте, и я  убью  вас.  Нет!  -  Она  бросилась  на
кушетку и затряслась в рыданиях...
     ...Когда Забаве удалось, наконец, с собой справиться, оказалось,  что
она залила слезами гостье всю кофточку.
     - Ишь! - Она  поднялась  с  кушетки.  -  Разревелась,  корова,  -  не
остановишь...
     На душе было легко и чисто. Как и всегда, когда  удается  выплакаться
на плече человека, понимающего ваше состояние.
     - Ну вот и хорошо, - сказала гостья. - Вы верите мне, Забава?
     Слова вырвались сами собой:
     - Я верю вам, Вера.
     - Тогда ничего не говорите своему чародею о  том,  что  у  нас  здесь
происходило.  Якобы  я  все  время  молчала.  А  потом  скажите,  что  вам
показалось, будто бы я пыталась заколдовать вас.
     Забава вытерла слезы, помотала головой:
     - Ничего не получится. Он сразу поймет, что я вру.
     - Не поймет! - Вера победно улыбнулась. - Он может  понять  только  в
том случае, когда ложь направлена ему во вред. А вы соврете  исключительно
для его же пользы.


     Паломная седмица стала ближе еще на один день.
     Репня сдал ключ от кабинета  сменщику,  доложился  старшему  врачу  и
покинул здание Временной медицинской комиссии.  Перед  ним  во  весь  рост
встала проблема свободного вечера. Ни с кем из  приятелей  он  встретиться
сегодня не договорился, а на любовном фронте в последнее время образовался
небольшой отпуск, что было весьма не  кстати.  Но  не  все  ведь  в  жизни
зависит от мужчины. Любовь - работа для двоих...
     Впрочем, если говорить честно, то нынешняя свобода была даже  хороша.
Во  всяком  случае,  опосля  недавнего  знакомства  с  потерявшей   память
паломницей он бы не пожелал сейчас встречаться ни с кем другим.
     Это было какое-то наваждение. Ну что могло быть в этой куколке такое,
чего он не знал? Да, была в ней стать, но с каких это пор его  можно  было
зацепить статью до такой  степени.  Стать  -  лишь  повод  для  одной-двух
встреч, покудова дело не дойдет до постели. Стать - чтобы переспать.  А  в
постели сразу же выясняется, что за статью у них у всех скрывается одно  и
то же.
     Но эту куколку ему хотелось увидеть снова.
     Репня шел по  площади  Первого  Поклона,  поглядывая  на  хорошеньких
паломниц, жаждущих преклонить колени перед богиней судьбы, и  размышлял  о
том, что могло выгнать всех этих девиц из родительских домов и  погнать  в
неблизкую дорогу. Правда, все они как правило отправлялись в паломничество
под присмотром матерей, нянек или старших сестер, но ведь не секрет и  то,
что в Паломную седмицу около Перыни для многих паломников начинается путь,
завершающийся свадьбой. Такова статистика, а статистика все знает.  Может,
за этим и едут сюда молоденькие красотки?
     В то, что они желают токмо поклониться богам, Репня не верил. Как  не
очень верил в этих богов вообще. Он уже давно считал, что  богов  выдумали
волхвы и волшебники, дабы держать в подчинении простых людей.  Волшебников
Репня еще терпел - без них не  проживешь,  -  но  какую  пользу  княжеству
приносят волхвы?..
     Он покинул  площадь,  и  его  мысли  вновь  вернулись  к  беспамятной
паломнице. Но теперь он не  ломал  голову  над  тем,  чем  она  могла  его
зацепить. Впрочем, теперь он себе и не лгал. Зацепила она его тем же,  что
и другие. И хотел он с нею не просто встретиться, он хотел с нею  еще  раз
переспать. А вот такого с ним не было уже давно. В последнее время все они
стали  для  него  девицами  на  один  вечерок.   Познакомился,   переспал,
познакомился, переспал... Совсем перестали греха бояться!
     Но эта куколка, кажется, затронула в нем не токмо корень. Жалко лишь,
что она теперь ему совершенно недоступна. В дом к чародею Смороде запросто
не проникнешь.
     И тут Репне в голову пришла мысль, как это можно организовать. Он  аж
присел на уличную скамейку - такая в  ноги  ударила  слабость.  Идея  была
чрезвычайно дерзкой, но вполне могла оказаться осуществимой  на  практике.
Вряд ли эта девица стала бы рассказывать кому бы то ни  было  о  том,  что
произошло у нее с врачом во время медицинского  осмотра.  Для  этого  надо
быть последней дурой!.. Нет, идея хороша. А попытка - она,  как  известно,
не пытка. Может, что и выгорит - чародей Сморода, как известно, волшебник,
его любовные эмоции не интересуют.
     Репня вскочил  со  скамейки,  кликнул  проезжавшего  мимо  свободного
извозчика и отправился на Торговую сторону.


     За ужином прислуживала Ольга.
     - А где Забава? - спросил Свет у Берендея.
     - Она плохо себя почувствовала. Лежит в своей комнате.
     Ужин протекал прекрасно. Гостья молчала и только поглядывала время от
времени на хозяина. Словно ждала, что он украсит стол беседой. А он только
рад был, что можно помолчать. После тренировки в нем явственно  накопилось
раздражение, и  следовало  побыстрее  перебраться  в  кабинет  и  заняться
разрядкой. Впрочем, надо было еще перемолвиться парой слов с Забавой. Если
она заболела, позднее поговорить не удастся:  ей  придется  пораньше  лечь
спать.
     - Я, пожалуй, зайду к вашей  племяннице,  -  сказал  он  Берендею.  -
Посмотрю, что с ней.
     Берендей даже вздрогнул от удивления. А Свет подумал, что и  в  самом
деле никогда особенно здоровьем прислуги не интересовался. И уж тем паче в
ее комнаты не заходил. Но ведь можно и начать, не так ли?..
     Он перехватил очередной взгляд Веры. Взгляд был странным - в нем явно
читалось ожидание. Впрочем, мало ли что женщине на ум придет! Если считать
содержимое ее мозга умом... Впрочем, не будем забывать, что наша гостья  -
предполагаемая  волшебница.  И  стало  быть,  не  свойственное  волшебнице
поведение преследует собой определенную цель. Во всяком  случае,  к  этому
надо быть готовым. Тогда она не застанет меня врасплох.
     Он не стал ждать, пока гостья закончит ужин, извинился и отправился к
Забаве.
     Забава была потрясена его визитом не меньше своего дяди.  Она  лежала
на койке поверх одеяла и широко раскрытыми глазами  смотрела  на  хозяина.
Его появления здесь она определенно не ожидала.
     - Что с вами?
     - Голова болит. - Она тут же спохватилась: - Ой, да ничего страшного.
Полежу немного - пройдет.
     Свет поморщился:
     - Я, конечно, не квалифицированный врач, но  головную-то  боль  снять
способен. Могли бы попросить...
     И обнаружил, что эти слова стали для Забавы еще большим  потрясением,
чем его появление здесь. Она даже дар  речи  потеряла.  Впрочем,  верно...
Ведь он никогда не лечил  своих  домочадцев.  Всегда  считал,  что  каждый
должен заниматься своим делом. Врачи - лечить, волшебники - колдовать...
     Свет подошел к служанке, наложил ей на лоб  руки,  уловил  пульсацию.
Бросил в обе ладони по плотному пучку энергии. Забава тут же затихла, даже
дыхание затаила. Кожу на ладонях слегка покалывало, но это было нормально:
все-таки он давно не практиковался в подобных действиях. А  вот  что  было
ненормально, так это то, что слегка уменьшилось раздражение.  Впрочем,  он
всегда умел справляться с собственной агрессивностью.
     Пульсация со лба Забавы перетекла на  виски,  за  ней  отправились  и
ладони Света. Наконец пульсация прекратилась.
     - Ой! - сказала Забава. - Какие у вас теплые руки.
     - Прошло? - спросил Свет.
     - Нет еще! - поспешно сказала Забава.
     Свет понял, что она солгала - просто ей очень хочется, чтобы его руки
еще немного полежали на ее висках. Поморщился,  но  противиться  не  стал:
пусть ее.
     Наконец Забава вздохнула:
     - Все прошло. Спасибо вам!
     Свет тут же сел на табуретку.
     - Рассказывайте!
     Забава смутилась:
     - А рассказывать-то и нечего. Не снизошла лахудра  до  меня.  Молчала
всю дорогу. Даже на вопросы не отвечала.
     Свет внимательно посмотрел ей в глаза: что-то там было, в их глубине.
Но тут же убедился в своей ошибке - ничего там не было. Да и пронизывающий
взгляд она выдержала очень легко.
     - Жаль! - Он встал. И неожиданно для самого себя добавил: - Вам лучше
полежать сегодня.
     - Нечего мне лежать! - Забава заволновалась, вскочила  с  кушетки.  -
Подождите!.. Не  знаю,  было  ли  это  на  самом  деле  или  нет,  но  мне
показалось, что лахудра пыталась меня заколдовать. Я все время  ловила  на
себе ее взгляд. И с головой... Словно мне ленточку на голову повязывали.
     - Ничего, - сказал Свет. - Не бойтесь. Я развяжу любую ее ленточку.
     Забава просияла, а Свет отправился в кабинет. Но не успел взяться  за
перо, как Берендей доложил, что пожаловал Репня Бондарь.
     - Проси!
     Похоже, сегодня Мокошь решила устроить вечерок потрясений.  И  следом
за экономом и служанкой наступила очередь удивляться хозяину.
     В  этом  доме  бывали  разные  люди  -   от   мелких   торговцев   до
высокопоставленных   волшебников.   Как-то    даже    побывала    персона,
принадлежащая к княжествующей фамилии.  Но  Репня  Бондарь  здесь  не  был
никогда. И Свет не мог себе представить причин,  по  которым  бывший  друг
детства мог заявиться в его дом.
     Конечно, ему всегда было жаль Репню. Судьба этого человека  могла  бы
сложиться  совсем   по-другому,   стань   он   волшебником.   И   ведь   в
воспитанничестве   подавал   немалые   надежды...   Но   богам    зачем-то
понадобилось, чтобы будущий колдун оказался  слишком  уж  одержимым  силой
Перуна, а мать Ясна лишь выявила в нем эту одержимость...
     Свет никогда особенно не  интересовался  взрослой  жизнью  Бондаря  -
слишком уж в  разные  плоскости  загнала  их  Мокошь.  Слышал,  что  Репня
женился, завел ребенка, но потом что-то у них там  не  срослось,  и  семья
рассыпалась. Впрочем, подробностей Свет не знал.  Да  и  не  интересовался
ими. Как не  интересовался  вообще  аспектами  взаимоотношений  мужчины  и
женщины. Конечно, жизнь заставляла его влезать в эту область, но он влезал
в нее только потому, что жизнь заставляла, и  ровно  настолько,  насколько
жизнь заставляла. Он понимал, что присутствие женского пола  в  этом  мире
неизбежно, но считал, что  женщина  должна  занимать  более  зависимое  от
мужчины положение, чем то, которое она занимала в словенском обществе.  Он
даже пытался создать мир с такими женщинами в своих  литературных  опусах.
Ведь не зря же, в  конце  концов,  боги  создали  волшебниц  такими  легко
уязвимыми!.. В Словении, правда, в силу уважительного отношения к  женщине
вообще, волшебницы чувствовали себя неплохо, но  в  католической  Западной
Европе бывали времена, когда на колдуний открывали настоящую  охоту.  Папа
объявлял очередной  крестовый  поход  -  на  этот  раз  против  порождений
дьявола, - и по Европе начинали  бродить  шайки  вооруженных  высокородных
бандитов,  называющих  себя  рыцарями.  В   течение   нескольких   месяцев
происходило  поголовное  изнасилование  всех   девственниц,   после   чего
крестовый поход объявлялся успешно  завершенным.  А  папа  ждал,  пока  не
подрастет следующее поколение.
     Словенские волшебницы подобным экзекуциям не подвергались никогда. Их
переход в  сословие  обычных  женщин  совершался  добровольно.  Разве  что
пропаганда додолок давила, но  сама  по  себе  пропаганда  -  не  насилие.
Правда, в высшие круги Колдовской Дружины волшебниц не допускали, но это и
не  удивительно.  Представьте  себе  воеводу,  который  тут  же   потеряет
способность руководить армией, едва на него залезет вражеский  лазутчик  и
острыми коленками раздвинет ему ноги. Вы скажете, что такого воеводу можно
обеспечить усиленной охраной?.. Конечно, можно. Но что будет, если воевода
по собственное воле предоставит возможность раздвинуть свои ноги одному из
охранников. И опять же потеряет способность управлять армией.  Разумеется,
это бы происходило  не  со  всяким  воеводой  -  не  в  каждой  волшебнице
просыпается материнский инстинкт, - но, к сожалению, заранее  предугадать,
каков будет исход, не могут даже ведуньи...
     Разумеется, порядочное государство не вверит в руки  подобных  воевод
свои армии. Потому даже в  Словении  волшебницы  проходят  лишь  начальную
подготовку - зачем вбухивать средства в обучение того, от  кого  не  будет
запланированной отдачи. Дружина воспитывает девочек с Талантом отдельно от
мальчиков и никогда не дает им  возможности  сделать  карьеру.  Исключение
составила лишь мать Ясна. Но мать Ясна была феноменом-самородком. Да и  ей
не вдруг удалось доказать, что раздвинутые ноги не влияют на ее силу. Даже
через публичное совокупление пройти пришлось... Впрочем, мать Ясна  -  это
мать Ясна, тут ни убавить ни прибавить. И если бы Вера оказалась с  такими
же способностями, какое бы подспорье было Дружине!
     Открывшаяся  дверь  прервала  размышления  Света.  Он  встал,  кивнул
вошедшему:
     - Здравы будьте! Проходите, присаживайтесь.
     - Здравы будьте,  чародей!  -  Репня  сел  в  предложенное  кресло  и
принялся осматривать кабинет. - Неплохо живете. Дом мне ваш нравится.
     - Благодарю за комплимент! - Свет отметил  про  себя,  что  в  голосе
Репни не слышалось зависти.
     В кабинет вошла Забава с подносом, улыбнулась Свету, поставила  перед
ним стакан со сбитнем, равнодушно посмотрела на гостя:
     - Что пожелаете?
     - Водка. Лучше можжевеловая. Если есть...
     Забава фыркнула:
     - У чародея Смороды все есть!
     Она  налила  гостю  выпивку.  Гость  улыбнулся,   подмигнул.   Забава
встретила эти  знаки  внимания  с  ледяным  спокойствием,  осведомилась  у
хозяина, не пожелают ли судари еще  чего,  и,  оставив  поднос  на  столе,
вышла. Когда дверь за нею закрылась, Репня сказал:
     - Хорошенькая бабенка! Ишь как задницей крутит!
     Свет не знал, как отреагировать на эти слова, поэтому промолчал, лишь
слегка пожал плечами.
     - Я бы ею занялся, - продолжал Репня, - если бы она не была  влюблена
в своего хозяина.
     Свет поморщился и спросил:
     - С чего вы взяли?
     Репня ухмыльнулся:
     - Догадаться не трудно! Во-первых, если девица в  присутствии  одного
мужчины не обращает ни малейшего внимания на другого, то об ее чувствах  к
первому догадаться не  трудно.  А  во-вторых,  слишком  много  молоденьких
служанок у волшебников влюблено в своих хозяев. Все они, глупенькие, хотят
родить от вас. И лишь позже начинают разбираться, что к чему.
     Свет снова поморщился, а Репня усмехнулся: в компании обычных мужиков
ему бы давно уже за подобный тон дали по  физиономии.  Нет,  правильно  он
решил, придя к этому кастрату!
     - Значит, у чародея Смороды все есть?  -  Репня  подмигнул  Свету.  -
Боюсь токмо, эта девчушка не понимает, что того, что нужно ей,  у  чародея
Смороды нет.
     - Вы отнимаете у меня время, Бондарь!
     Да, подумал Репня. Светушка настолько не мужик, что аж  не  понимает,
что я его только что оскорбил. Ну да ладно, не стоит зарываться.
     - Извините, чародей. - Он перешел на деловой тон. - Я пришел к вам не
просто так. Хочу предложить вам свою помощь.
     Свет посмотрел на него с подозрением:
     - И в чем она будет выражаться?
     Репня вспомнил, что перед ним стоит целая рюмка водки,  осушил  ее  и
спросил:
     - Та паломница все еще у вас?
     - Да.
     - Вы разобрались с нею?
     - Нет еще. А вы решили помочь мне с нею разобраться?
     - Именно!
     Во взгляде Света родилось откровенное презрение.
     - И каким же образом? Вы что, стали вчера волшебником?
     Репня решил не обращать внимание на тон хозяина:
     - Волшебником я не стал. Но помочь вам могу.
     Свет понял, что гость вовсе не занимается пустопорожней болтовней.
     - В таком случае я вас слушаю, Бондарь.
     Репня посмотрел на пустую рюмку, покусал нижнюю губу и сказал:
     - Выяснить, есть ли у неизвестной задатки матери Ясны, очень  просто.
Надо всего лишь затащить ее в постель.  Или  изнасиловать.  Как  известно,
защититься от насильника волшебница не способна, поскольку предстоящее  ее
жизни не угрожает. Но на всякий случай - буде перед нами полный феномен  -
вы подстрахуете меня своим Талантом. А заодно - если она все-таки окажется
способной на  колдовское  противодействие  -  выясните  силу  ее  Таланта.
Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я способен уговорить женщину? Как и
доставить ей максимум удовольствия?..
     Свет откинулся на спинку кресла.
     - В ваших, Бондарь, талантах,  -  он  сделал  ударение  на  последнем
слове, - я давно не сомневаюсь. С тех пор,  как  мать  Ясна  испытала  вас
Додолой.
     - А теперь, - Репня по-прежнему не обращал внимания на  язвительность
хозяина, - мы с вами устроим подобное испытание возможной преемнице матери
Ясны. И сразу увидим, способна ли она ее заменить.
     Он был  спокоен:  план  явно  близился  к  осуществлению.  Во-первых,
Сморода не отказал  сразу,  а  стало  быть  его  в  любом  случае  удастся
уговорить.  А  во-вторых,  чародей  задумался,  так   что,   возможно,   и
уговаривать не придется.
     И тут Свет спросил:
     - А откуда вы знаете, Бондарь, что матери Ясне вообще нужна замена?
     Репня  улыбнулся:  подобные  вопросы  давно  уже  не  доставляли  ему
беспокойства.
     - Бросьте,  Сморода!  Слухами  земля  полнится.  Вы  не  единственный
знакомый мне волшебник.
     Свет снова задумался. Репня взял бутылку водки, налил себе  еще  одну
рюмку. Выпил, закусил ломтиком лимона. Вопросительно посмотрел на хозяина:
чего это он столько раздумывает над такой заманчивой идеей.
     А Свет раздумывал вовсе не над самой идеей. Идея сразу показалась ему
вполне многообещающей. Тем паче что если  результат  окажется  негативным,
можно спокойненько отправить гостью в чертоги министерства безопасности. И
пусть они сами разбираются с нею. Вот только не окажется ли  все  это  для
него слишком противным? Да, он способен смотреть на обнаженную женщину без
омерзения, но каково будет наблюдать  за  двумя  совокупляющимися  телами?
Бр-р-р!.. И все-таки игра стоит свеч!
     Репня от нечего делать выпил еще рюмку, благо хозяин не  протестовал.
Наконец Свет произнес:
     - Хорошо. Пойдемте!
     Они прошли по коридору к гостевой. Около двери Репня сказал:
     - Э-э, да мне не хочется туда входить! Тут охранное заклятье?
     - Разумеется. Вы же не живете в этом доме. - Свет снял заклятье.
     - А как вы будете защищать меня? Примените заклятье на невидимость?
     - Это не ваша проблема. Можете заходить. Начнете через пять минут.
     Репня пожал плечами  и  скрылся  за  дверью.  Свет  сотворил  жесткое
заклятье, чтобы никто из домашних не помешал Репне проводить испытание,  а
потом еще и создал акустическую блокировку. Хотя сопротивление со  стороны
гостьи и маловероятно, но не стоит, чтобы ее крики переполошили весь  дом.
Потом он отправился в каморку для наблюдений, заглянул в стекло.
     Репня что-то говорил, сидя в кресле. Гостья расположилась  на  тахте,
внимала. К сожалению, акустическая  блокировка  не  позволяла  слышать  их
беседу, но Свет к этому не очень  и  стремился:  в  такие  моменты  ничего
умного люди не говорят.
     У Веры по-прежнему была  аура  волшебницы,  и  Свет  постарался  быть
аккуратным в настройке - иначе более или менее квалифицированная  колдунья
сразу заметит присутствие чужого Таланта.
     Впрочем, если гостья и заметила это, виду она не подала. А Репня  уже
приступил к делу, пересел на тахту, облапил девицу,  принялся  освобождать
ее  от  одежды.  Рванув  пуговицы  на  кофточке,  раздел  Веру  до  пояса,
быстренько  обнажился  сам.  Он  был  уже  готов  -  его  перунов   корень
превратился в полноценный ствол.
     А Свет вдруг обнаружил, что происходящее вовсе  не  вызывает  у  него
омерзения. Наоборот, он почувствовал, что в нем  проснулся  интерес:  ведь
даже мужской корень в рабочем состоянии он видел впервые в жизни.
     Репня взялся за Верины юбки. Вера вела себя спокойно, и  Свет  понял,
что криков не будет. Снял акустическую блокаду.
     - Да что там, милашка, не ломайтесь! - ворковал Репня. - Ведь  раз  я
проник в  этот  дом  и  прорвался  сквозь  все  заклятья,  значит  вы  мне
нравитесь.
     - Зато вы мне не нравитесь, дяденька! - отвечала Вера, но рука ее  не
слишком уж активно отталкивала шуструю десницу Репни.
     А потом рука Репни пробралась  под  юбки,  и  Свет  понял,  что  Вера
прекратила всякое сопротивление.
     Дальнейшее происходило как во сне.
     Юбки трещат и  оказываются  на  полу...  Репня  увлеченно  вылизывает
молочно-белые перси... И вот Вера уже лежит на спине, а  Репня  взбирается
на тахту, намереваясь пронзить девушку своим подрагивающим копьем.
     Свет вдруг представил себе, что  бы  он  чувствовал  в  этот  момент,
оказавшись на месте Веры. И понял: ничего хорошего он  бы  не  чувствовал.
Вроде бы хозяин дома казался порядочным человеком, и вдруг...
     Как же это я? - подумал Свет. Да не может же такое происходить в моем
доме. Это что же она обо мне подумает?!
     И словно сверкнула молния в  мозгу.  Родилась  акустическая  формула,
возникли из небытия жесты. И формула, и жесты были незнакомыми.  Не  учили
они такого заклятья в школе. И в справочниках его не было.
     Но это уже не могло остановить Света. Шепот, взметнувшиеся вверх руки
с танцующими перстами. Вот вам!..
     Репня взвыл. Его снесло с тахты. Он пал на колени, уставившись на низ
своего живота.
     О Сварожичи! Что это? Его полноценный добротный ствол  превратился  в
какой-то гороховый стручок. Как  будто  он  купается  в  прохладных  водах
Волхова, а не занимается любовью.
     - Ах вы, сучка безмужняя!!!
     Репня вскочил с пола, сжал кулаки, сделал шаг к тахте.
     И Свет понял, что сейчас произойдет непоправимое.
     Он  выскочил  из  каморки  и  бросился  к  гостевой.  К  счастью,  от
волшебника, наложившего охранное заклятье, не требуется много времени  для
его снятия. Однако сейчас счет времени шел на секунды, и Свет пожалел, что
не воспользовался мягким заклятьем.
     Наконец он справился с дверью и ворвался в гостевую.
     Непоправимым и не пахло. Вера с ногами сидела на тахте. Увидев Света,
она лишь прикрыла  руками  обнаженные  перси.  Репня,  не  глядя  на  нее,
одевался. Натянув штаны, он взял в руки  башмаки  и  сорочку  с  кафтаном.
Потом, не глядя и на Света, направился  к  двери.  Свет  двинулся  следом.
Репня шел как во сне, натыкаясь на стены и запинаясь об  углы.  Шагнул  на
лестницу, ведущую вниз. Тогда Свет взял  его  за  плечо  и  отвел  в  свой
кабинет.
     И только тут  Репня  словно  бы  проснулся.  Он  ошарашенно  закрутил
головой, посмотрел на одежду в своей руке и прошептал:
     - Вы видели, что эта сука со мной  сотворила.  А  когда  я  хотел  ей
физиономию раскроить, и перстом двинуть не смог.  -  Он  втянул  голову  в
плечи. - Нет, скажу я вам, такое не удавалось и матери Ясне! И вообще,  от
этой стервы надо быть подальше. - Он  со  страхом  поглядел  на  Света.  -
Впрочем, вам-то это не грозит.
     Свет  подождал,  пока  он  оденется.  Потом  налил  ему  еще   стопку
можжевеловой водки и проводил до выхода.
     Репня был настолько ошарашен случившимся, что даже не попрощался.  Он
ушел, ссутулившийся и жалкий, а Свет отправился  в  гостевую.  Кажется,  я
внес  еще  один  вклад  в  развитие  колдовства,   подумал   он.   Правда,
практического применения открытое заклятье не имеет.  Оно  пригодно  разве
что для колдуний, не одержимых манией  деторождения.  Но  учить  маленьких
девчушек все равно нет смысла, потому  что,  когда  они  вырастают,  манию
деторождения Додола обрушивает на них нежданно и без нашего спроса.
     Вера уже оделась, стояла у фальшивого  зеркала,  расчесывала  волосы.
Свет снова обратил внимание, как красиво ее волосы струятся  сквозь  зубья
гребня.
     - Вы извините моего гостя, - сказал он. - В  своей  тяге  к  женскому
полу он становится иногда просто неудержим.
     Вера внимательно посмотрела на него, и ему показалось, что она  видит
его  насквозь  -  такой  странный  взгляд  был  у  нее  в   этот   момент.
Пронизывающий и всепрощающий... Свет вдруг подумал, что такой  вот  взгляд
должен быть у его Кристы из "Нового приишествия". Надо будет  запомнить  и
попытаться описать.
     Вера положила гребень на полку, еще раз поправила волосы.
     - Я очень благодарна вам за помощь. - Она улыбнулась.  -  Но,  право,
чародей, это вовсе не та помощь, которая мне от вас нужна.
     Свет хотел спросить, какая же помощь от него ей нужна. Но не спросил:
накатил приступ злобы. Свет скрипнул зубами, кивнул и отправился в кабинет
- бороться со злобой.




                        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛАБОСТЬ ЧАРОДЕЯ


               18. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 77, БЕРЕЗОЗОЛ

     С тем, что после занятий колдовством у него портится настроение, Свет
впервые  столкнулся  еще  в  школе.  Поначалу,  пока  изучаемые  волшебные
манипуляции были простенькими, он не обращал на этот эффект  внимания.  Ну
не  нравится  что-то,  так  мало  ли  поводов  у  человека   для   ахового
настроения?..
     Но в тот весенний день, когда отроки отца  Ходыни  научились  творить
заклинание на невидимость, Свет впервые задумался над своими ощущениями.
     Строго говоря, заклинание на невидимость  не  делало  волшебника  или
заклятый предмет либо заколдованного человека  невидимым  на  самом  деле.
Работа заклинания сводилась к  тому,  что  у  прочих  возникало  нежелание
смотреть  на  то,  что  было  заколдовано.  Причем  разумом  человек  свое
нежелание даже не осознавал. Он просто не смотрел туда и все. Ну зачем ему
смотреть на пустое место?.. Однако  стоило  ему  посмотреть  на  отражение
"пустого места" в зеркале, как тут же оказывалось, что там что-то есть. От
волшебника же скрыться  или  скрыть  что-либо  и  вовсе  было  невозможно.
Поэтому заклинание на невидимость не давало бесконечного всемогущества, но
в тех случаях, когда поблизости не было других волшебников или зеркал, оно
открывало перед вами определенные - и немалые! - возможности.
     Отец Ходыня тут же продемонстрировал отрокам эти возможности, и парни
с интересом пронаблюдали, как он растворяется в воздухе.  Свет  в  течение
нескольких минут пытался заставить себя посмотреть на стул, который только
что занимал пестун, но глаза прыгали куда угодно - на рукомойник у дверей,
на полки с колдовскими атрибутами, на пол или потолок.  Но  только  не  на
табуретку. Потом на табуретку посмотреть удалось, но к этому  времени  она
уже оказалась пустой.
     За показом  возможностей  последовала  демонстрация  ограничений.  Из
другой пустоты, по левую сторону стола, раздался голос пестуна:
     - А теперь посмотрите в зеркало.
     Большое зеркало, доселе прикрытое накидкой из серой  материи,  стояло
на столе. Накидка сама собой отлетела в сторону, и отроки разглядели в нем
свои удивленные физиономии. А потом зеркало взлетело  над  столом,  начало
поворачиваться влево, и Свет увидел в нем улыбающееся  лицо  отца  Ходыни.
Через несколько секунд отец Ходыня возник и за пределами зеркала.
     - А теперь приступим к обучению.
     Обучение  происходило  привычным  порядком.  Запомнили   акустическую
формулу заклинания и колдовские жесты для его инициирования. Затем  каждый
из воспитанников проделал фокус отца  Ходыни  с  собственным  телом.  Свет
обретал "невидимость"  первым.  Все  получилось  сразу,  отец  Ходыня  его
похвалил, но Свет сел на свое место насупившись. И по ходу  урока  мрачнел
все больше и больше. Его вдруг начала переполнять злоба на  медлительность
своих соучеников. О боги, как они были бестолковы! А как радовались, когда
пестун хвалил их за такую ерунду! Можно подумать, освоили левитацию...
     На уроке ему удалось сдержаться. Но когда он пришел к себе  в  келью,
злоба выплеснулась наружу. В результате пострадала ни в  чем  не  повинная
табуретка, которую он  запустил  в  стену.  Стало  чуть-чуть  полегче,  но
скрипеть зубами хотелось по-прежнему.
     Свет  не  на  шутку  испугался.  Может,  его  кто-нибудь  заколдовал,
заставил ненавидеть ребят?
     Он бросился на лежанку и попытался разобраться в  своих  ощущениях  -
ведь именно об этом твердил им каждый день отец  Ходыня.  "Натура  каждого
волшебника сугубо индивидуальна...  Учитесь  разбираться  в  себе...  Иным
путем вы свой Талант ввек не обуздаете..."
     Отцу Ходыне легко говорить!.. Но ведь, кажись, ребята ничего  ахового
и в самом деле не совершали. Ведь урок проходил привычным  образом.  Никто
не допустил непростительных ошибок. Может, это меня и разозлило? Ну почему
они не смогли сотворить заклинания хуже, чем я?..
     Нет, Талант обуздываться не хотел,  и  Свет,  уткнувшись  в  подушку,
злился на  весь  мир.  Как  хотелось  врезать  кому-нибудь  из  парней  по
физиономии! Пусть даже ни за что... А дабы не  радовались  особенно  своим
успехам. Подумаешь, колдунишки  вшивые!  Можно  подумать,  помогли  страже
поймать варяжского лазутчика!..
     На  затылок  ему  легла  чья-то  мягкая   ладонь.   Свет   вздрогнул,
повернулся.
     Незаметно появившийся в келье отец  Ходыня,  нависая  над  Светом,  с
улыбкой гладил отрока по голове.
     Ну чего он сияет?! Можно подумать, его в Кудесники выбрали!
     Свет не выдержал - отбил руку отца Ходыни в сторону от своей  головы.
И испуганно замер. Где это видано, чтобы отрок ударил  пестуна!  За  такое
нарушение Правил поведения последует неизбежное наказание. Да и обида отца
Ходыни дорогого стоит...
     Но  отец  Ходыня  не  обиделся.  Только  улыбка  его  стала  немножко
грустной.
     - Плохо, Свет?
     Свет скрипнул зубами:
     - Вы же сами видите! Зачем спрашивать?
     Отец Ходыня посмотрел на обломки табуретки, кивнул  головой,  сел  на
край лежанки.
     - Да, мой  мальчик.  Сегодня  вы  столкнулись  с  оборотной  стороной
волшебства. Увы, но боги распорядились так, что наложение любого  заклятья
рождает в волшебнике агрессивность. Говорят, это отзвук ненависти Перуна к
Семарглу. Пока мы изучали заклинания первого порядка, рождаемая в  отроках
агрессивность была мала. Но ведь у вас портилось настроение, не так ли?
     Свет угрюмо кивнул.
     -  Сегодня  мы  перешли  к  заклинаниям  второго  порядка.  А   когда
поднимемся еще на порядок - скажем,  займемся  левитацией,  -  станет  еще
тяжелее. За все в жизни, мой  мальчик,  приходится  платить.  Конечно,  вы
научитесь владеть собой, но если практикующего волшебника  надолго  лишить
разрядки, рано или поздно у него произойдет нервный срыв. Вот поэтому вы с
завтрашнего дня начнете заниматься фехтованием.
     - Фехтованием? - удивился Свет. - Зачем? Ведь мы же не ратники.
     -  Как  показывает  практика,  боевые  единоборства  дают  прекрасную
разрядку агрессивности. Начнете вы  с  фехтования,  потом  будете  изучать
рукопашный бой, потом корейскую  борьбу.  Когда  станете  взрослыми,  сами
решите, чем вам заниматься дальше. Другого выхода агрессивности нет, и  вы
обречены заниматься боевыми видами единоборства  до  самой  старости.  Или
пока не перестанете быть волшебниками. Мы  все  проходим  через  это.  Чем
гараже у волшебника Талант, тем больше рождается в  нем  агрессивности.  -
Отец Ходыня поднялся с лежанки. - А сегодня лично вы для разрядки почините
табуретку. Соберите обломки и отправляйтесь в  столярную  мастерскую.  Там
сейчас отец Гремислав. Он вас научит. Это же будет наказанием за нарушение
Правил поведения отрока-волшебника.
     Так Свет и поступил.
     А когда стал взрослым, выбрал для себя занятия фехтованием, хоть  это
и стоило дороже, чем другие  виды  единоборств.  Нравилось  ему  орудовать
шпагой, нравилось наносить тренерам уколы, нравилось  ощущать,  как  после
боя  рождается  в  душе  умиротворенность  и  снова   появляется   желание
колдовать. А главное, этот вид боевых искусств  был  широко  распространен
среди чародеев.
     И он продолжал заниматься фехтованием даже после того, как обнаружил,
что существует еще  один,  совершенно  неожиданный  метод  гасить  в  себе
неизмеримо разросшуюся агрессивность, метод, для  применения  которого  не
требуется ни партнер, ни тренер.



                     19. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Утром в шестерницу Репне пришлось встать в обычное время: в  связи  с
наплывом паломников дни отдыха на этой седмице были отменены.
     Спать  хотелось  нещадно.  А  кроме  того,  лежала  на  душе   полная
безысходность - словно вечер вчера  завершился  грандиозной  попойкой,  во
время которой потребляли исключительно дешевую водку.  И,  чтобы  привести
себя в порядок, пришлось вылить на макушку целое ведро холодной воды.
     Сон  опосля  этого  улетел,  как  деньги  в   кабаке.   Но   ощущение
совершеннейшей безысходности улетать не желало -  видно,  такая  монета  в
кабаке  жизни  спросом  не  пользовалась.  С  безысходностью   надо   было
свыкаться, и, совершая привычные утренние дела, Репня стал раздумывать над
тем, что он натворил.  Конечно,  с  занятием  этим  он  опоздал  почти  на
полсуток - думать надо было вчера, но что сделано -  то  сделано.  Значит,
Мокошь иного ему не оставила.
     В конце концов, тому, что он пронесся по вечернему городу, ничего  не
замечая вокруг себя, удивляться не приходится - все мысли его были там,  в
проклятом особняке Света Смороды, чтоб Велес взял  и  его  самого,  и  эту
сучку! Он вспомнил "гостеприимство" чародеевой узницы и содрогнулся.
     Как она могла, как посмела обойтись с ним столь неподобающим образом!
Ну не нравится вам мужчина,  так  скажите  об  этом.  Зачем  же  сразу  за
колдовство хвататься? Эдак, сударыня, и до Ночи недалеко. Если  бы  каждый
волшебник обрушивал на всякого  не  нравящегося  ему  человека  колдовскую
дубину, мир бы давно рухнул. Ваше счастье, сударыня, что вы  находитесь  в
этаком подвешенном состоянии! Ваше счастье, что не отвечаете перед законом
за  свои  действия  -  во  всяком  случае,  обычным  порядком!   Будь   вы
практикующей словенской колдуньей, я тут же подал бы на вас жалобу, и быть
бы вам на заседании Контрольной комиссии. А  там  бы  мы  еще  посмотрели,
довелось бы вам колдовать впредь!.. Впрочем, об этом же он думал и  вчера.
Мысли были практически те же самые, словно его разум ходил  по  замкнутому
кругу.
     Репня помотал головой и попытался вспомнить все дальнейшее.


     Он  сумел  взять  себя  в  руки  лишь  возле  ворот  своего  дома.  С
недоумением оглянулся, словно не  понимая,  как  здесь  очутился.  Сел  на
стоящую около дома скамеечку, перевел дух и только тут обратил внимание на
то, что в его правом кулаке зажат какой-то предмет.  Разжал  персты  -  на
ладони лежала маленькая голубая пуговичка.  Удивленно  посмотрел  на  нее,
зачем-то понюхал.
     Да ведь это же ее пуговица, этой сучки с замашками  Ночной  колдуньи!
Как он умудрился завладеть этим голубым камушком? Не иначе, когда срывал с
этой сучки кофточку... Ну и пусть поищет!
     Он размахнулся, намереваясь забросить пуговицу подальше.  И  тут  его
осенило, как он может этой сучке отомстить.
     Раздумывал он недолго.  Конечно,  если  эта  сучка  -  очень  сильная
колдунья, ничего не получится. Но ведь попытка - не пытка!..
     И, воровато  оглянувшись,  он  положил  пуговицу  в  карман  кафтана.
Посидел немного, размышляя. Потом поднялся к себе и,  взяв  все  имеющиеся
наличные деньги, снова вышел наружу.
     На улице уже темнело, и он поймал  извозчика.  Конечно,  лучше  всего
стоило бы пойти пешком, но тогда вернешься назад чуть ли  не  под  утро  -
ведь старая карга живет на Чудовской.  Это  возле  порта,  почти  на  краю
города.
     Об этой женщине ему под большим секретом рассказал по пьяной  лавочке
кто-то из друзей. Он даже не помнил точно, кто это  был,  -  так  они  все
тогда нарезались. Впрочем, и хорошо, что не помнил: много будешь  знать  -
скоро состаришься! Главное, весь тот пьяный угар не помешал ему  запомнить
адрес. Видно, так распорядилась Мокошь, знала,  что  придет  время,  когда
адрес сей понадобится ему до зарезу...
     Он принял все меры, чтобы его  путь  нельзя  было  потом  проследить.
Перед  извозчиком  прикинулся  разыскивающим  нужный  ему  дом  с  помощью
зрительной памяти. Назвал параллельную  Чудовской  улицу,  потом,  подавая
команды,  куда  поворачивать,  и  усиленно  делая  вид,  будто  с   трудом
вспоминает свои давнишние пьяные плутания, проехал мимо нужного ему  дома,
снова выбрался на параллельную улицу. И лишь тут, дождавшись, когда  сзади
не окажется других извозчиков, вылез из трибуны и дальше пошел пешком.
     Обогнул квартал, остановился перед нужным домом.
     Конечно, он собирался сейчас воспользоваться Ночным  колдовством.  Но
закон  не  запрещает  пользоваться  делами  Ночи  -  закон  запрещает   их
практиковать. Ведь он, Репня, лишь платит  деньги  за  работу,  а  на  чем
основана эта работа, его совершенно не касается.
     И с чистой совестью он позвонил в двери дома.
     Старая карга оказалась совсем не старой  и  вовсе  не  каргой  -  лет
пятидесяти на  вид,  в  черном  балахоне,  черноглазая  и  чернобровая,  с
покрашенными в голубой цвет веками. Репню даже хотимчик взял, но в  данном
случае это было совершенно бессмысленно. Впрочем, хотимчик жил  недолго  -
черные глаза пронзили Репню, едва он, перешагнув через порог,  прикрыл  за
собой дверь. А через секунду он и думать забыл  о  хотимчике,  потому  что
хозяйка спросила:
     - Кто вам дал адрес?
     Ее не интересовало, кого он ищет и что ему здесь надо, и Репня понял,
что черные глаза пронзили его в прямом смысле. Она прекрасно поняла,  кого
он ищет и что ему надо. Да, колдунья с такой  квалификацией  вполне  могла
ему помочь.
     - Я не помню, кто дал мне адрес.
     Конечно, она поняла, что он не лжет. Ибо, по-прежнему зорко глядя ему
в глаза, сказала:
     - Жаль! Я бы нашла способ наказать болтуна.
     Она проводила его в светлицу. Впрочем, это помещение скорее надо было
бы назвать темницей: задрапированные черной  тканью  стены,  пара  горящих
свечей  на  столе  и  полное  отсутствие  окон.  Глазу  не  на  чем   было
остановиться. Кроме пламени свечей.
     Хозяйка усадила Репню в кресло, стоящее  перед  столом,  и  спросила,
прожигая его взглядом:
     - Так что вас привело ко мне?
     Репня успокоился: все-таки мысли она читать не умела.
     - Мне надо, чтобы вы...
     И  тут  ему  пришло  в  голову  совершенно  другое   решение.   Менее
преступное. Но гораздо более мстительное. И которое осуществимо наверняка,
потому что прямого вреда этой сучке не принесет.
     - Мне бы хотелось, чтобы вы обратились к Огненному Змею. Сколько  это
будет стоить?
     Она ответила. Такая сумма у него с собой имелась. Впрочем, если бы ее
не оказалось, он был раздобыл деньги и вернулся  сюда.  Пусть  бы  даже  в
долги пришлось залезть.
     - Согласен.
     - Вы принесли с собой прядь  волос  с  головы  той,  кого  хотели  бы
присушить?
     - Нет. Но у меня есть пуговица от ее  кофточки.  -  Репня  достал  из
кармана голубой камушек.
     Ведьма осторожно взяла пуговицу, стремительными движениями  побросала
ее с ладони на ладонь. Словно тлеющий уголек...
     - Годится! Но будет стоить немного дороже. На двадцать полтин.
     - Согласен.
     Ведьма достала из стола круглое ручное зеркальце, подала Репне:
     - Смотрите сюда и представляйте себе лицо той, чье сердце  вы  хотите
приворожить. Глаз не закрывайте.
     Ведьма сжала в шуйце голубую  пуговицу,  бросила  в  пламя  одной  из
свечек щепотку какого-то  порошка.  По  светлице  поплыл  приторно-сладкий
запах. Словно франкскими духами попрыскали...
     - Она уже спит, - сказала ведьма. - Это  хорошо.  Иначе  пришлось  бы
подождать.
     Репня смотрел  на  свою  физиономию  в  зеркале  и  усиленно  пытался
представить себе лицо Веры. Черты ее уплывали из его  памяти,  искажались,
прыгали, расползались, аки снег под солнцем в цветне, но Репня ловил их за
хвост, держал крепкой хваткой и загонял обратно - в память, в  зеркало,  в
жизнь...
     Уж  теперь-то  он  отыграется,  за  все,  что  она  с  ним   сделала,
отыграется. Она будет ползать перед ним на коленях, она будет умолять  его
хоть разочек взглянуть на нее, ну один-разъединственный,  ведь  она  любит
его, любит больше жизни, любит так, как никто никогда никого не  любил,  и
как вы можете так терзать мое сердце, любовь моя, простите меня за то, что
я тогда оттолкнула вас, но теперь я без вас попросту жить не могу... И все
в таком же духе. А он посмотрит на нее свысока и отвернется. И лишь  когда
она дойдет до полусумасшествия, он снизойдет до нее. Но взяв ее тело,  тут
же забудет о ней. И пусть она мается до самой своей смерти!..
     Плыл по светлице сладкий  аромат,  потрескивали  чуть  слышно  свечи,
бормотала неразборчиво ведьма,  взмахивая  черными  рукавами,  аки  ворона
крыльями. Пялился в зеркало Репня. Мгновение шло за мгновением, но  ничего
не происходило.
     Вдруг поверхность зеркала словно  покрылась  рябью,  отражение  Репни
разбилось на кусочки, и кусочки эти закружились,  завертелись,  заметались
туда-сюда. А потом снова устремились друг к другу,  сложились  в  мозаику,
сцепились... Но это была уже не физиономия Репни  -  из  зеркала  на  него
смотрела Вера.
     Удивленно взлетели кверху ее брови, расширились глаза, превратился  в
букву "О" изящный ротик.
     И тут воздух в светлице словно  загустел,  налился  тяжелым  страхом.
Взвыла истошно ведьма, ослепительно вспыхнули свечи.  И  погасли.  Но  при
свете этой вспышки Репня успел заметить, как раскололось в руках  зеркало.
Он едва успел нагнуть голову, чтобы защитить лицо от осколков.  И  потерял
сознание.


     Пришел он  в  себя  довольно  быстро.  Так  ему,  во  всяком  случае,
показалось.
     Вокруг царил мрак. Репня повел перед собой руками, наткнулся на стол.
Встал с кресла, осторожно шагнул вокруг стола. И тут  же,  споткнувшись  о
лежащее на полу тело, отшатнулся. Но по-настоящему  испугаться  не  успел:
ведьма вдруг застонала.
     Слава Сварожичам, обрадовался Репня. Жива...
     - Кто тут? - раздался хриплый голос.
     - Это я. - Репня шагнул вперед, на ощупь помог  ведьме  подняться.  -
Что случилось?
     Ведьма  не  ответила.  Она  легонько  оттолкнула  Репню  и  принялась
возиться в темноте. Наконец вспыхнула спичка,  осветила  стол,  треснувшее
зеркало, расплывшиеся на месте свечей  два  круглых  стеариновых  пятна  с
останками фитилей. Спичка обожгла ведьме персты, и  та  помянула  недобрым
словом Велеса. Потом опять повозилась в темноте, чиркнула спичкой,  зажгла
новую свечу.
     - Что все-таки случилось? - спросил Репня.
     Ведьма смотрела на него долго, с сомнением, словно  решала,  говорить
или не говорить. Наконец она опустила глаза и сказала:
     - Случилось то,  что  вы  должны  оставить  надежду  приворожить  эту
женщину. Я этим делом заниматься не буду. Можете мне не платить.
     - Что вас так напугало? Или она оказалась волшебницей более  сильной,
чем вы?
     Колдунья возмущенно фыркнула, но Репня почувствовал, что  недалек  от
истины. И спросил:
     - А может, вы возьметесь навести на нее порчу? Я бы мог  заплатить  и
за такое колдовство.
     Ведьма вновь вскинула на него  глаза.  В  них  плескался  откровенный
испуг. Но было и еще что-то. Касающееся Репни. И это что-то вошло в  него.
Одеревенели мышцы на конечностях, похолодела  кожа  на  голове,  судорогой
свело грудь - он еле-еле мог вздохнуть. Ведьма приблизилась, положила  ему
на лоб холодную ладонь и сказала:
     - Сейчас вы уйдете отсюда. И забудете об всем, что здесь происходило.
     Она вновь неразборчиво забормотала. Блестящие черные глаза  вторглись
в душу Репни, разрезали на ломти его память и  принялись  тасовать  ломти,
как карты. Репня не сопротивлялся - сил сопротивляться не  было.  Он  лишь
подумал о том, что бы он с нею сделал, если бы она попала ему  в  руки.  И
если бы у нее на секундочку отняли Талант.
     Ведьма  вдруг  вздрогнула.  Черные  глаза   скрылись   под   голубыми
покрывалами век. Ледяная ладонь упала с его лба.
     - Уходите! Забудьте!
     И Репня ушел.


     Он удивился, с какой легкостью ему удалось все это вспомнить. Если бы
так же легко удалось вчера найти в районе порта извозчика!.. А то вернулся
домой лишь около часа ночи.
     Да, по-видимому, Талант ведьмы оказался не настолько  сильным,  чтобы
заставить его  забыть  о  случившемся.  Или  это  лишенный  Таланта  Репня
оказался  не  настолько  слабым,  чтобы  беспрекословно   подчиниться   ее
воздействию?..
     Откуда же ощущение безысходности? Ошибка-то,  разумеется,  совершена.
Не стоило опосля случившегося в доме Смороды рассчитывать  на  способности
Ночной ведьмы. И ездить к ней не стоило.  Надо  было  лечь  спать  -  утро
вечера мудренее. Неужели ведьма прочла его воспоминания? Да  нет,  это  же
невозможно! Максимум, на что  она  была  способна,  -  почувствовать,  что
клиентом было когда-то совершено преступление. И все!.. Она даже не сумела
бы понять, было ли преступление раскрыто или убийца остался безнаказанным.
Но надо себе признаться: осторожность он  потерял.  И  из-за  кого?  Из-за
какой-то сучки, будь она хоть трижды волшебница и хоть сто раз вторая мать
Ясна!.. Отправить бы ее туда, куда он отправил мать  Ясну,  да,  жаль,  не
получится...
     Кто же она такая, коли ведьма ее так испугалась? И она  ведь,  сучка,
зеркало расколотила!.. О Свароже! Да ведь нет же  в  мире  колдуний  такой
квалификации, чтобы почувствовали,  когда  к  ним  взгляд  Огненного  Змея
притягивают. Чародей бы - и то не всякий прощупал столь  слабую  связь.  А
может, Сморода все время следит за  ментальной  обстановкой  вокруг  своей
гостьи? Может, это он связь прихватил?.. Да нет, я же ее в  зеркале  видел
перед тем, как оно треснуло, ее и никого другого! Уж женщину-то от мужчины
я отличу, находясь в любом состоянии...
     Продолжая  обдумывать  ситуацию,  он  приготовил  на  газовой  плитке
нехитрый холостяцкий завтрак и сел за стол. Но сколько он ее не обдумывал,
ситуация лучше от этого не становилась. Эта сучка, похоже, сама  присушила
его сердце. Ведь в нормальном состоянии он бы ни за что  не  пошел  бы  на
такую глупость, какую совершил вчера. Да еще дважды.  И  вторая  глупость,
похоже, оказалась  более  серьезной.  Ночная  ведьма  явно  в  нем  что-то
почувствовала.  И   потому   ради   собственной   безопасности   ее   надо
нейтрализовать. Во что бы то ни стало!
     Приняв это решение, он успокоился. Исчезло ощущение безысходности.  И
лишь далеко-далеко, в самой глубине души, затаилось предчувствие того, что
происходящее добром не кончится. Но предчувствиям Репня  не  верил  с  тех
пор, как мать  Ясна  лишила  его  Таланта.  Никогда  еще  предчувствия  не
сбывались. Лишь мешали жить да работать. И потому он  изгнал  предчувствие
прочь, вымыл посуду и отправился на площадь Первого Поклона -  прощупывать
очередную партию не имеющих медицинских справок кандидатов в паломники.  А
еще лучше - в паломницы!


     Утро шестерницы оказалось  для  Света  очень  тяжелым.  Едва  продрав
глаза, он сразу понял, что главной задачей на  настоящий  момент  является
борьба  с  духом  Перуна.   В   противном   случае   он   будет   попросту
нетрудоспособен. Похоже, после вчерашней тренировки и последовавшего затем
открытия нового заклинания - прости, Семаргл, что его пришлось  открыть  в
столь неподобающий момент! - не помогла и трехчасовая  работа  с  пером  и
бумагой. Во всяком случае раздражительность она до конца не убрала. И  как
хорошо, что сегодня предстоит возня со шпагой!..
     Разумеется, вчера можно было бы отказаться от очередной тренировки. С
его-то квалификацией вреда не будет никакого...
     Свет поморщился. С моей-то квалификацией вреда не будет!  Именно  так
думали многие чародеи. Отказаться от очередной тренировки.  Потом  перейти
вообще  на  одну  тренировку  в  седмицу.  При  моей  квалификации  вполне
достаточно. Меньше тренировок - меньше раздражительность  -  проще  жизнь.
Логическая цепочка элементарна! Вот только вскоре, как  правило,  начинаем
замечать, что заклинания, еще полгода назад не вызывавшие  у  нас  никаких
проблем, вдруг начинают  срабатывать  с  задержкой.  Или  вовсе  перестают
получаться. Тут чародей прозревает и увеличивает количество тренировок. Но
оказывается, что восстановить форму гораздо труднее, чем поддерживать ее.
     Мысли эти были для Света не новы.  Зато,  при  всей  их  банальности,
помогали настраиваться на предстоящий день. Особенно, в такие моменты, как
сейчас - когда дух Перуна попросту беснуется в  твоей  душе.  Своего  рода
способ аутогенной тренировки...
     Однако сегодняшний уровень агрессивности взволновал  Света.  Конечно,
вчера  был  очень  напряженный  день.  Магически  напряженный.   Требующий
определенной  траты  энергии  осмотр  кареты  убитого   академика,   затем
усиленная тренировка. А потом еще и заклятье корня Репни... Все  вроде  бы
понятно, но что-то Света беспокоило еще.
     Он знал цену  этому  своему  беспокойству.  И  потому  закрыл  глаза,
вытянул вдоль тела руки, расслабился.  Вспомнил  свое  душевное  состояние
перед самым  отходом  ко  сну,  настроился.  Тревога  помогла.  Разум  его
раздвоился легко и просто: часть вошла в приснившийся сон, а другая  часть
анализировала содержание извлекаемых  из  подсознания  фантазий.  И  сразу
нарвалась на объяснение сегодняшнего самочувствия.
     Все мгновенно стало ясно, но дисциплина -  одно  из  главных  качеств
волшебника, и потому Свет проанализировал сновидения  до  самого  утра.  А
потом вернулся к самому началу ночи.
     Ментальная атака на него была проведена изящно и стремительно, и  это
говорит о неплохой квалификации  нападавшего.  Вот  только  характер  этой
атаки был совершенно непонятен. Свет пробовал разные заклинания,  стремясь
сделать полный анализ воздействия, но получалась какая-то  чушь.  С  одной
стороны, атака явно велась на него, но с  другой,  часть  энергии  куда-то
рассеивалась. Словно он был не один... А когда начался анализ  реакции  на
атаку, Свет нарвался и вовсе на  полную  ерунду.  Во-первых,  отсасывалась
часть реактивной энергии, а  во-вторых,  он  вдруг  увидел  зеркало,  а  в
зеркале сосредоточенную физиономию Репни Бондаря. Картина  сия,  прожив  в
нем не более мгновения, тут же исчезла, и было абсолютно загадкой,  то  ли
это было магическое отражение действительности, то ли  кусочек  кошмарного
сна.
     Провозившись с собственным подсознанием еще  четверть  часа,  но  так
ничего и не добившись, Свет сдался. Единственным  результатом  проделанной
работы стало дальнейшее усиление агрессивности, и у него уже  не  вызывало
сомнения,   что   придется   просить   Гостомысла   Хакенберга   увеличить
продолжительность сегодняшнего занятия.
     Если, конечно, у германца  окажется  свободное  время.  А  взамен,  в
качестве платы, приглашу его позавтракать в компании с дамой.


     Свободное время у  Хакенберга  нашлось.  Германец  загонял  Света  до
полного изнеможения и нанес ему столько уколов, сколько от старого мастера
Свет не получал и  за  полмесяца.  Да,  гонорар  свой  он  отрабатывал  на
совесть...
     Зато вместе с  физическим  изнеможением  Свет  ощутил  в  душе  такую
пустоту, какой, казалось, не испытывал никогда. И это лучше всего говорило
о полном достижении разрядки.
     Берендей ввалился в фехтовальный зал, когда Свет с мастером, отбросив
в сторону маски и шпаги, лежали навзничь, с трудом переводя дух.
     - Время завтрака, чародей!
     Свет поморщился: за  своими  утренними  переживаниями  он  совершенно
забыл предупредить эконома, чтобы тот перенес время завтрака. Он  поднялся
на ноги:
     - Так вы не откажетесь со мной позавтракать, мастер?
     - Почту за честь! - Хакенберг тоже встал с пола  и  поклонился.  -  С
удовольствием!
     - Много ли времени вам потребуется  на  то,  чтобы  привести  себя  в
порядок?
     - Не более получаса, чародей.
     Свет повернулся к Берендею:
     - Тогда поступим  следующим  образом.  Пусть  Касьян  приготовит  нам
что-нибудь. Мы позавтракаем через полчаса. А сейчас накормите нашу гостью.
Если она, конечно, не пожелает нас подождать.
     Гостья подождать пожелала. Когда Свет с германцем пришли в трапезную,
Вера сидела на своем месте, но тарелка перед нею была еще пуста.
     - Доброе утро, Вера!
     - Здравы будьте, сударыня!
     - Доброе утро, чародей! Здравы будьте, сударь!
     Вошла с  подносом  Забава,  без  удивления  посмотрела  на  германца,
принялась раскладывать по тарелкам омлет с зеленым горошком.
     - А я тоже проспала, - сказала Вера. - Хорошо, Забава разбудила.
     Свет посмотрел на Забаву. Сегодня ее глаза молний не метали.
     -  Как  вам  нравится  мое  новое  платье?  -  сказала  Вера,  бросив
кокетливый взгляд на Света.
     - О? - сказал Свет. - На вас новое платье! А я и не заметил.
     Забава чуть не прыснула. А Вера возмущенно-недоверчиво воскликнула:
     - Не заметили?
     - Очень красное платье, - дипломатично  сказал  Хакенберг.  -  Только
такое платье и может быть на такой женщине.
     Вера мило улыбнулась ему:
     - Благодарю вас, сударь! Некоторым стоило бы поучиться, как  говорить
женщине комплименты.
     Теперь взгляд, который она бросила на Света, был откровенно лукавым.
     Забава хихикнула и тут же сбежала на кухню. Свет озадаченно посмотрел
ей вслед: сегодняшнее поведение служанки  показалось  ему  странным.  Куда
делась ее пылкая безудержная ревность? Куда исчезли косые взгляды, которые
она бросала на гостью? Неужели  он  опростоволосился,  и  гостья  попросту
перевербовала его прислужницу? Только чем она могла ее  перевербовать?  Не
деньгами же, в самом деле!.. Однако вот вам наглядный пример, что женщинам
никогда нельзя доверять, даже тем, кто тебя любит.
     Между тем гостья и фехтовальщик уже вели оживленную беседу.  Говорили
о всякой ерунде: о справной погоде, о Паломной седмице, о том, что красная
женщина всегда радует глаз мужчины. Вернее, говорил в основном германец, а
Вера поддакивала, пересыпала его  монолог  восторженными  восклицаниями  и
довольными смешками. Свет же, внимательно глядя в тарелку, мрачно поглощал
завтрак: не знал он, о  чем  беседовать  с  этой  кареглазой  фифочкой.  С
графиней  Фридриксон  было  проще:  той  не  требовалось  создавать  таких
условий, чтобы она  чувствовала  себя  как  дома.  И  пожалуй,  стоило  бы
связаться с Буней Лаптем и  заявить,  что  он,  Свет,  больше  не  намерен
заниматься этой лжематерью Ясной. Он  бы  так  и  поступил,  если  бы  был
уверен, что она и в самом  деле  "лже-"!  Впрочем,  с  Буней  было  о  чем
поговорить  и  помимо   паломницы   -   Свет   вечор   достаточно   хорошо
проанализировал свое приглашение на обед к Кудеснику.
     - Вы знаете, вчера убили какого-то академика, - сказал  Хакенберг.  -
Говорят, зарезали прямо в собственной карете.
     Свет даже обрадовался: появилась возможность  заняться  делом.  И  он
занялся - перевел внимательный взгляд с тарелки на Веру:  ну-ка,  как  она
отреагирует, эта беспамятная?
     Беспамятная не отреагировала никак.
     - В самом деле? - проговорила она. - Жуть какая!
     Точно так же отреагировал бы сам Свет. Да  и  любой  сотрудник  любой
службы безопасности. Но не могла она быть сотрудником службы  безопасности
- в этом он был теперь почему-то уверен.
     - Да, жуть, - согласился Хакенберг. - Однако глупо. Все равно найдут.
Волшебники у нас сильные. - И безо всякой связи с убийством добавил:  -  А
вы знаете, вы с чародеем чем-то похожи друг на друга. Как  супруги  опосля
долгой совместной жизни...
     Свету  показалось,  что  гостья  слегка   вздрогнула.   Он   тут   же
переключился  на  ее  ауру.  И  разочарованно  вздохнул:  аура  ничуть  не
изменилась.
     - Я вас перехвалила, сударь, - заметила между  тем  Вера.  -  На  мой
взгляд, это достаточно сомнительный комплимент. -  Она  снова  бросила  на
Света лукавый взгляд. - Наш хозяин - изрядный мужлан. Словно  вовсе  и  не
словен...
     Свет хрюкнул. И подивился своему спокойствию.  Если  бы  такие  слова
произнес кто-либо другой, сразу бы наступила расплата.  Но  связываться  с
этой дефективной... А может, она и в самом деле дефективная?
     Однако Хакенбергу  последняя  фраза  собеседницы  не  показалась.  Он
смутился, с опаской посмотрел на хозяина.
     - Не обращайте внимания, - сказал Свет. - Наша подружка порой слишком
остра на язык. Почти, как  моя  служанка  Забава.  Кстати,  наша  подружка
страдает потрясающим беспамятством.  Но  откуда-то  знает,  какими  бывают
словене...
     Вера вспыхнула:
     - Уж лучше быть потрясающе беспамятной, чем совершенно бездушным!
     Хакенберг  покряхтел  и  засобирался  домой:  похоже,  эта  перепалка
напрочь лишила его всякого аппетита.
     - А мне сегодня странный сон приснился, - сказала Вера, не обращая ни
малейшего внимания на его затруднение. -  Как  будто  в  мое  окно  молния
ударила. Без грома и без дождя. И не с неба.
     Свет вскинул на нее глаза. Она внимательно смотрела  на  него,  и  на
лице ее было прямо-таки написано: "Не ваша ли это  была  работа,  чародей?
Что скажете?"
     И тогда Свет решил не говорить ничего.


     После завтрака Свет связался с Лаптем.
     Буня ответил, хотя и не сразу. Даже в волшебном зеркале было заметно,
как озабочен он происшедшими за  последние  двое  суток  событиями.  Вечно
розовощекая физиономия опекуна министерства безопасности  явно  осунулась,
глаза запали, и даже монументальная  лысина  казалась  изрядно  поблекшей.
Поначалу он вроде бы даже не узнал чародея Смороду.
     - Слушаю вас... - Взгляд его медленно прояснился. - Слушаю вас,  брат
Свет.
     - Здравы будьте, чародей! Мне бы хотелось с вами поговорить. С  глазу
на глаз.
     Буня поднял взор к потолку:
     - Могу встретиться с вами через час. Где вам будет удобнее?
     Свет понимал, как занят сейчас опекун  министерства  безопасности.  И
потому сказал:
     - Дело  у  меня  личное.  Так  что  удобнее  всего  будет  у  вас,  в
министерстве.
     Буня молча кивнул. На том и распрощались.
     Пришлось поторапливаться.
     Охрана в министерстве безопасности, похоже, была приведена  в  полную
боевую готовность. Во всяком случае, на входе - где еще вчера  можно  было
пройти по обычному пропуску - сегодня был установлен волшебный кристалл. А
вместо обычных вахтеров стояли волшебники.
     Впрочем, Свету было все равно, кто его пропустит  -  обычный  человек
или колдун. Волшебный кристалл был настроен на Света, как и на всех прочих
лиц, по роду своих занятий систематически появляющихся в министерстве,  и,
едва чародей оказался в  сенях  здания,  действие  охранного  заклятья  на
мгновение прервалось. Вахтер-волшебник отдал честь.
     В приемной у Буни сидело несколько человек весьма озабоченного  вида,
но секретарь пригласил Света в кабинет, едва тот переступил порог: судя по
всему, Лапоть его уже ждал.
     Сотворив заклинание, Свет открыл дверь.
     Мрачный Буня сидел за столом и внимательно изучал какую-то бумагу.  В
открытые окна кабинета врывалось яркое солнце, и лысина опекуна гоняла  по
потолку легкомысленные зайчики. Зайчики метнулись к задней стене кабинета:
Буня  поднял  голову.  Выражение  лица  его  слегка  разъяснелось,   стало
заинтересованным. И за то мгновение, пока Буня  узнал  вошедшего  и  начал
контролировать свой ментальный образ,  Свет  успел  заметить  в  его  ауре
легкую угрозу.
     Ему все стало ясно:  вчера  с  ним  сыграли  небольшой,  но  грамотно
поставленный спектакль. Все было не так, как ему представлялось и как  ему
говорили. Никто  не  проверял  у  прислуги  его  алиби,  и  на  проявление
спектрограммы его пригласили только для того, чтобы определить, не вызовет
ли анализ линий спектрограммы у чародея Смороды необъяснимые трудности.  И
потребовать от него, чтобы он объяснил эти трудности. Говоря же  проще:  в
свершении  преступления  его  подозревал  далеко  не  один  Кудесник.  Его
подозревало и почти  родное  министерство  безопасности.  А  скорее  всего
Кудесник и прощупывал его с подачи почти родного министерства, точнее -  с
подачи хозяина этого кабинета.
     - Здравы будьте, брат! - Буня поднялся Свету навстречу.
     Поздоровались. Уселись в кресла. Буня потер лысину.
     - Чем могу быть  полезен,  брат?  Если  вы  по  поводу  происшествия,
случившегося во середу,  то  мы  так  и  не  сумели  определить,  кем  был
пытавшийся напасть на вас маг.
     Буня выглядел достаточно усталым, и Свет решил сыграть в открытую.
     - Вчера Кудесник пригласил меня к себе пообедать. И в  течение  всего
обеда прощупывал, не я ли убил академика Барсука.
     Ему показалось, что Лапоть слегка удивился.
     - Этой же  ночью,  -  продолжал  Свет,  -  была  предпринята  попытка
ментального проникновения в мой сон. Исходя из всего этого, я делаю вывод,
что меня подозревают в убийстве Барсука. А поелику я  его  не  убивал,  то
пользуюсь  своим  правом  потребовать  немедленного   созыва   Контрольной
комиссии. - Свет встал. - Для освидетельствования на предмет отсутствия  в
моем Таланте следов Ночного колдовства.
     Буня не последовал примеру  гостя.  Он  продолжал  сидеть  в  кресле,
нарушая служебный этикет. Лицо его сделалось отрешенным, взгляд  впился  в
пространство: Буня размышлял.
     Свет ждал.
     Наконец Буня тряхнул головой, и зайчик  с  его  лысины  ударил  Свету
прямо в левый глаз.
     - Сядьте, Сморода, - сказал Буня. - Собирать Контрольную комиссию для
вашей проверки нет никакой необходимости. Никто вас не подозревает.
     - Это сегодня, - сказал Свет. - А вчера?
     Буня махнул на него рукой:
     - Бросьте! Какой вам был резон убивать Барсука?
     Свет обратил внимание, что Лапоть не подтвердил, но и не опроверг тот
факт, что вчера Свет-таки находился в числе подозреваемых.
     - Одним словом, забудьте об этой чепухе! - Буня дождался,  пока  Свет
снова сядет в кресло, и продолжал: - Пусть эта проблема вас не волнует: ею
есть кому заниматься. А вот  новой  матерью  Ясной,  кроме  вас,  заняться
некому. И потому я вас прошу: прекратите отвлекаться. Ваша главная  задача
сейчас - раскрутиться с этой паломницей. Убийцу же Барсука  отыщут  и  без
вашей помощи.
     - Но пока что не отыскали! - сказал Свет.
     - Отыщем! - Буня впечатал ладонь десницы в крышку стола. - Отыщем как
миленького! Определим, кому до зарезу необходимо было убрать академика,  и
отыщем!
     Свет хотел сказать, что, если подумать, то до зарезу убрать академика
было необходимо хотя бы чародею Смороде. Но не сказал: ведь Буня  не  ехал
после эксперимента в карете Кудесника и знать  не  знал,  о  чем  они  там
говорили. На объяснение собственных  мотивов  потребовалось  бы  некоторое
время. А к Свету вдруг явилась очередная любопытная мысль.
     - Хорошо, - сказал Свет. -  Спасибо,  что  успокоили!  А  я,  грешным
делом, предположил, что это именно вы надоумили Кудесника пригласить  меня
на гуся с яблоками.
     - Фаршированный гусь у  него  всегда  хорош.  Я  бы  с  удовольствием
отведал...
     - А вас он не приглашал?
     - Меня нет. И это доказывает, что вас он приглашал совсем  не  с  той
целью, какая пришла вам на ум. Иначе я бы наверняка был приглашен  с  вами
на пару.
     Свет встал:
     - Да, вы правы.  Простите,  что  отнял  у  вас  столько  драгоценного
времени. Пойду раскручиваться с паломницей. - Он протянул Буне десницу.
     Буня, сверкнув лысиной, ответил на рукопожатие, но Свет заметил,  что
опекун министерства безопасности продолжает контролировать свой ментальный
образ. А значит, верить сказанным Буней словам - все равно  что  бросаться
снежками в солнышко.  Лучше  уж  оборотиться  Хорсом  и  наоборот,  кидать
солнечные лучи в снег. Если не попадешь лучиком  в  лысину  Лаптя,  Купала
оный снег растопит. А в талой водичке может обнаружиться кое-что стоящее.
     И потому, выйдя из  приемной  опекуна  министерства  безопасности  от
Палаты чародеев Буни Лаптя, чародей Свет  Сморода  тут  же  направил  свои
стопы в кабинет сыскника-волшебника Буривоя Смирного.
    Смирный оказался у себя. Как и Лапоть, трудился над некими важными
документами.
     - Здравы будьте, брат!
     Смирный взглянул на незваного гостя не очень дружелюбно и  перевернул
текстом вниз лежащий перед ним лист бумаги:
     - Будьте и вы здравы, чародей! Заходите.
     Свет зашел. И даже сел на стул, стоящий с противоположной от  хозяина
стороны стола. На этом стуле обычно сидели те, кто попадал в  сей  кабинет
отнюдь не по собственному желанию. Свет поделился этим своим наблюдением с
сыскником.
     Смирный откровенно поморщился:
     - Вы  знаете,  чародей,  у  меня  не  так  уж  много  времени,  чтобы
выслушивать ваши догадки по поводу стульев в моем кабинете.  Простите,  но
меня ждет отчет.
     -  Как  я  понимаю,  в  отчете  этом  ничего  особенно  радующего  не
предвидится?
     Смирный посмотрел на него с неудовольствием, но промолчал.
     - Думается, традиционные версии у вас не подтверждаются, -  продолжал
Свет. -  Научные  противники  академика  не  настолько  завидовали  своему
конкуренту, чтобы решиться на убийство. Ибо, будучи обычными людьми, не до
конца понимали важность его открытия...
     Сыскник снова поморщился и снова промолчал.  Глаза  его  блуждали  по
лежащему на столе бумажному листу.
     - Я прав, брат?
     Самая обычная  вежливость  требовала  от  сыскника  ответа  на  прямо
поставленный вопрос. И он ответил:
     -  Вы  знаете,  чародей...  Поскольку  вы  не  привлечены   к   сыску
официально, я думаю, мне не след углубляться с вами в его обсуждение.
     Свет кивнул: было бы странно услышать  от  сыскника  какой-либо  иной
ответ.
     - Извините, чародей, мне надо работать! От меня ждут отчета.
     - Да, - сказал Свет, - работать надо. Но сидя за отчетом не забудьте,
что убить человека могут не только научные противники. Друзья и знакомые -
тоже. Таким знакомым был я. И задайте себе вопрос: почему  академик  погиб
именно в тот вечер? Почему не раньше? Или не позже...
     Он встал и не прощаясь направился к двери. На  пороге  он  оглянулся.
Сыскник, постукивая кончиками перстов  по  столу,  задумчиво  смотрел  ему
вслед, и было в его взгляде нечто, позволившее Свету понять: зерна упали в
хорошо унавоженную почву.


     За обедом Свет вновь обратил внимание на странное  поведение  Забавы.
Как и  утром,  синие  глаза  служанки  и  не  думали  метать  ставшие  уже
привычными молнии.  Более  того,  она  с  достаточной  степенью  учтивости
опекала Веру. Словно хозяйка дома - редкого и долгожданного гостя.
     Поймав удивленный взгляд хозяина, Забава смутилась и в ту  же  минуту
ретировалась бы на кухню, если бы  ее  присутствие  в  трапезной  не  было
необходимым. Все-таки  обед  не  завтрак:  все  блюда  на  стол  сразу  не
выставишь.
     Свету стало совершенно ясно, что между служанкой и  гостьей  возникла
какая-то связь, направленная, похоже, против него. Можно было бы, конечно,
взяться за служанку. Она бы наверняка не выдержала хозяйского  давления  и
раскололась. Но невелика  заслуга  для  чародея  -  справиться  с  простой
девушкой, помимо всего прочего, в оного чародея еще и влюбленной.  Поэтому
Свет решил взяться за гостью. Тем более что и в самом деле пора:  скоро  и
Кудесник, и Буня Лапоть перестанут понимать его медлительность.
     Расправившись с тарелкой сырного супа, он отложил ложку и сказал:
     - Мне кажется, настала пора начать борьбу с вашей болезнью,  Вера.  У
меня сегодня после обеда выдалось  немного  свободного  времени.  Так  что
отдохнете с часик, и приступим.
     В карих глазах гостьи родилось удивление. Впрочем, жило оно  какой-то
миг и тут  же  умерло,  сменившись  радостью  и  надеждой.  Правда,  Свету
показалось, что радость и надежда Веры не слишком отличались от  испуга  и
тревоги, коими расцветились очи Забавы.
     - Я должна как-то подготовиться? - спросила Вера.
     Свет мотнул головой:
     - Никакой подготовки от вас не требуется. Подготовка - проблема моя.
     - Хорошо, чародей. -  Вера  заулыбалась.  -  Неужели  я  скоро  смогу
выбраться из этого дома?
     - Вам так хочется выбраться отсюда?
     - Конечно! А вам бы не хотелось, если  бы  вы  находились  у  меня  в
гостях и я бы относилась к вам так, как вы ко мне?
     Свет поморщился:
     - В чем же таком особенном выражается мое к вам отношение?
     - Вот именно, что ни в чем. - Вера поджала губы. - Вы  относитесь  ко
мне примерно так  же,  как  относятся  к  вновь  приобретенной  вещи...  К
кафтану, например... Хоть и непривычно, но деньги заплачены: надо носить.
     Свет глянул на Забаву. Та слушала гостью внимательно, согласно кивала
и накладывала мимо тарелки порцию отварного картофеля.
     - Что вы делаете, Забава?
     - Ой, мамочка!  -  Забава  смутилась,  бросилась  к  буфету,  тут  же
вернулась, смахнула картофелины со стола в тарелку и выскочила на кухню.
     - Что это вы сделали с моей служанкой, Вера? -  сказал  Свет.  -  Она
совсем потеряла голову.
     - Она потеряла голову не из-за меня, - сказала гостья. - Она потеряла
голову из-за вас. И очень странно, что  вы  этого  не  понимаете.  Я  даже
начинаю побаиваться: можно ли доверять свою  память  такому  бессердечному
человеку!
     Свет погрозил ей перстом:
     - Нет, голубушка. Сегодня  она  потеряла  голову  из-за  вас.  А  что
касается памяти, то мое сердце и ваша память ничем между собой не связаны.
Так что бояться вам нечего. Чародей  ввек  не  причинит  вреда  безвинному
человеку.
     С кухни вернулась Забава, достала из  буфета  чистую  тарелку,  вновь
принялась накладывать в нее картофель. Не поднимая глаз. Как провинившийся
ребенок.
     А Свет вдруг обнаружил, что у него нет ни  малейшего  желания  ругать
служанку.
     После обеда он поднялся в кабинет. Полчаса посидел  над  исторической
статьей, которой так и не удалось заняться вчера. Впрочем, сказать, что он
работал над нею сейчас, было бы очень большим  преувеличением.  Он  упорно
заставлял себя прочитывать слова, потом пытался уловить смысл, связывающий
их друг с другом, и тут же обнаруживал, что думает вовсе не об  истории  -
мысли его занимала Вера. Приложив волевое усилие, он выбрасывал гостью  из
головы, заставлял себя вернуться к статье.
     А через минуту все повторялось.
     В конце концов эта неравная  борьба  Свету  смертельно  надоела.  Все
равно пора было настраиваться на предстоящую работу.  Он  отложил  статью,
лег на оттоманку,  расслабился  и  позволил  своим  мыслям  течь,  как  им
вздумается.


     Когда Свет вошел в гостевую, Вера смотрела в окно. Выражение  лица  у
нее было столь выразительным, что Свет спросил:
     - На волю хочется?
     Вера обернулась - аура волшебницы на своем месте, - отошла от окна.
     - Еще как хочется! - В голосе ее  прозвучала  откровенная  жалость  к
самой себе. - Птичка в клетке всегда мечтает о вольной волюшке.
     Свет понимающе кивнул, поставил на стол свой баул.
     - Многое зависит от вас самой. Если сегодняшняя наша  с  вами  работа
даст результат, вполне можно будет подумать и о прогулках.
     - Правда? - воскликнула Вера. - Так давайте скорее начинать!  Что  от
меня требуется?
     - А вы не помните?
     Вера удивилась:
     - Конечно, нет! Вы полагаете, я должна помнить?
     Свет пожал плечами:
     - Не помните, так не помните! - Он открыл баул.
     - Что это у вас за сундучок? - Вера с интересом разглядывала баул.
     -  Это  справный  сундучок,  колдовской.  -  Свет  достал  из   баула
Серебряный Кокошник и подал его гостье. - Надевайте Кокошник, ложитесь  на
тахту, закройте глаза, расслабьте все мышцы и думайте  о  том,  что  очень
хотите помочь мне.
     - Какой же это Кокошник? - Вера повертела в руках волшебный  атрибут.
- Это обруч какой-то...
     Свет поморщился:
     - Алмазные слезки тоже из глаз не выкатываются. Надевайте и ложитесь.
     Вера напялила Кокошник на голову, удивилась:
     - Ой, он словно для меня сделан!
     - Кокошник подходит любому человеку, -  сказал  Свет.  -  Специальная
конструкция, сзади пружинка... Да ложитесь же!
     Вера легла, вытянула вдоль тела руки, закрыла глаза.
     Свет приблизился  к  ней,  поднес  к  ее  вискам  ладони  и  сотворил
заклинание. Вера чуть дернулась, тут же вновь расслабилась, засопела. Свет
посмотрел на ее слегка раздвинувшиеся ноги и вдруг подумал, что вполне мог
бы взять ее сейчас. Если бы ему ЭТО требовалось...
     Но ему ЭТО не требовалось, и он сотворил новое заклинание.
     Вера улыбнулась во сне, потом нахмурилась,  прикусила  нижнюю  губку.
Почти как Репня Бондарь...
     По Кокошнику побежали разноцветные  полосы.  Свет  возложил  на  него
ладони, закрыл глаза.
     Сначала он ничего не видел и не слышал. Лишь мрак и  тишина...  Потом
появился  свет,  легкий-легкий,  почти  неуловимый.  Этакие  серые  пятна,
доступные лишь краю глаза и совершенно незаметные, когда на них смотришь в
упор. И тут на него обрушился превратившийся в явь сон.


     Свет мчался стремглав, несся как угорелый, хорошо понимая,  что  если
от  преследователей  не  оторвешься,  исходом  гонки  станет   смерть.   А
преследователи топали следом, жуткая неудержимая толпа, разъяренные, злые,
возбужденные, жестокие. Сплошные мужчины...
     А Свет был женщиной.
     - Стой, сучка недое...я! Догоним, хуже будет!
     Метался по голым икрам подол длинной юбки,  прыгали  в  лифе  тяжелые
перси, и было ясно, что спастись не удастся.
     Так и случилось. Его догнали,  схватили  за  плечи,  сбили  с  ног  и
прижали к земле. Затем остро пахнущие потом преследователи задрали ему  на
голову юбку. В спину впились мелкие острые  камушки  -  это  тяжелое  тело
расплющило его о дорогу, разодрало  в  стороны  сплетенные  ноги.  Упругая
плоть уперлась в стегно, отодвинулась... И родилась боль,  острая,  словно
листик осоки,  и  резкая,  как  собачий  лай.  Жила  она  недолго,  быстро
переросла в наслаждение.
     А потом вновь стала превращаться в боль. По мере  того,  как  сменяли
друг друга мнущие его живот туши, боль нарастала, становилась  нестерпимее
и наконец охватила все тело. Душа-то утонула в ней давно...
     И стало ясно, что вскоре боль превратится в смерть,  быструю,  словно
молния, и неотвратимую, как ночь.
     Тут  уже  в  действие  вступил  самый  главный   инстинкт,   инстинкт
самосохранения. Он и выдрал его из объятий смерти, унес в небо...


     Первое, что почувствовал Свет, выйдя из  транса,  была  злоба,  злоба
такая же  неотвратимая,  как  недавняя  смерть.  Открыл  глаза,  шевельнул
освинцованной головушкой.
     Он лежал ничком на ковре возле тахты, на которой распласталась  Вера.
Поднялся на ноги, с трудом вспомнил, где он и что происходит.
     Лоб и виски гостьи  по-прежнему  находились  в  объятиях  Серебряного
Кокошника. Правда, разноцветные полосы по нему уже не бегали.
     Свет вновь приблизил к Кокошнику ладони, сотворил заклинание.
     Вера вздрогнула, подняла  ко  рту  руку,  открыла  подернутые  дымкой
глаза.
     - Где я?
     Свет фыркнул:
     - Где же вам еще быть! - Со злостью  справиться  не  удалось,  и  она
явственно прозвучала в его голосе.
     Вера  посмотрела  на  него  удивленно,  медленно  подняла  обе  руки,
осторожно сняла с головы Кокошник, облегченно вздохнула.
     - Ах да! - И тут же нахмурилась: - Но я так и не вспомнила, кто я.
     Свет привычно прислушался к себе. На сей раз Перун  прихватил  его  с
такой силой, что захотелось  с  размаху  влепить  этой  нахмуренной  мымре
пощечину. Нечего ей, стерве, хмуриться! Он ей ничего плохого не сделал.
     Злоба была столь сильна, что ноздри его  раздулись,  а  десница  сама
собой сделала замах. Подобной силы приступы агрессивности  охватывали  его
раньше лишь в тех  случаях,  когда  приходилось  накладывать  заклятья  на
собственный  мозг.  Однако  привычка  держать  себя  в  ежовых   рукавицах
сработала и на этот раз: рука опустилась.
     - Значит, помочь вам я не сумел.
     Вера протянула ему Кокошник. И вдруг застыла на мгновение,  не  сводя
широко распахнутых глаз с его лица.
     - Постойте! Кое-что я вспомнила. - Она положила  Кокошник  на  тахту,
простерла в сторону Света руки, забормотала что-то.
     И Свет почувствовал, как  исчезает  в  нем  агрессивность,  как  душа
избавляется от злобы и наполняется умиротворением. Словно  он  только  что
провел  длительный  бой  с  Гостомыслом  Хакенбергом.  Или  сумел  наконец
сочинить переход к концовке истории о Кристе.
     - Значит, вы в самом деле волшебница?
     -  По-видимому,  да.  Ведь,  как  я  понимаю,  мне  удалось  на   вас
подействовать. Вам стало легче, не так ли?
     - Да, конечно... Спасибо!
     Она победно улыбнулась.
     - Но вы очень странная волшебница.  Наши  колдуньи  не  улыбаются.  И
колдуны - тоже. Кроме разве что пестунов в школах...
     Она пожала плечами:
     - Не представляю себе, как человек может жить без улыбки!
     - Подождите-ка! - Свет  вдруг  вспомнил,  что  происходило  с  ним  в
трансе. - Я заглянул в вашу память. Очень  странная  история.  Похоже,  вы
подверглись групповому изнасилованию.
     - Я?! - Она была поражена. - Но  тогда  я  должна  была  бы  попросту
умереть! А я жива...
     - Да, - согласился Свет. - Вы живы. Должно быть, эта сцена привнесена
в вашу память кем-то со стороны... Вы совершенно ничего не вспомнили?
     - О своей судьбе  ничего.  -  Она  растерянно  развела  руками.  -  Я
старалась...
     Ее растерянность вдруг тронула сердце Света. И чтобы утешить  ее,  он
сказал:
     - Ну ничего... Вспомните в другой раз. А пока  я  думаю,  вам  вполне
можно будет сегодня перед ужином прогуляться по  набережной.  Считайте,  я
вас пригласил.


     Всю шестерницу Репня ломал голову над новой проблемой.
     К счастью, он уже втянулся за прошедшие дни в  работу,  и  выполнение
обязанностей не требовало от него  особенного  внимания.  Он  по  привычке
задавал вопросы, по привычке осматривал паломников, по  привычке  проверял
их ауры и выписывал им справки. Все шло, как вчера. Единственным  отличием
стало то, что  сегодня  он  был  идеальным  врачом:  прелести  хорошеньких
паломниц совершенно не пробуждали в нем дух Перуна.
     И даже Вера не занимала в его мыслях того места, на котором,  аки  на
пьедестале, покоилась  вчера.  Сегодня  этот  пьедестал  захватила  старая
ведьма.
     Репня не  знал,  что  произошло  ночью  между  ним  и  колдуньей,  но
подозревать  следовало  самое  ужасное.  Именно  этого  требовал  инстинкт
самосохранения. И  именно  поэтому  Репня  целый  день  ломал  голову  над
способом устранения старой ведьмы.
     Строго говоря, таких способов было четыре.
     Во-первых, ведьму можно было  подкупить.  Денег  он  бы  нашел.  Жаль
только, подкуп в такой ситуации  ввек  не  станет  выходом  окончательным.
После  него  появляется  слишком  большая  вероятность  сделаться  жертвой
шантажа.
     Во-вторых,  старую  ведьму  можно  было  убить.  Оружие  достать   не
проблема: подойдет даже должным  образом  наточенный  кухонный  нож.  Жаль
только, что это будет не убийство, а самоубийство - простой  человек  ввек
не справится с волшебником. С  волшебником  не  справятся  даже  множество
простых людей - буде у них не объявится в соратниках другой волшебник.
     И  потому  -  в-третьих,  -  старую  ведьму   можно   убрать,   купив
соответствующие соратнические услуги другого волшебника. Жаль только,  нет
времени искать такого колдуна. А если бы и нашел... Чтобы купить  подобные
услуги, не хватит никаких денег: содействие в убийстве -  слишком  опасная
для любого волшебника затея. Колдовская Дружина, как известно, за подобные
преступления сажает на стул перед Контрольной комиссией.
     Остается в-четвертых -  посадить  перед  Контрольной  комиссией  саму
ведьму. Для этого не требуется больших затрат - ни времени, ни денег. Надо
лишь несколько минут на то, чтобы написать донос, и  несколько  копеек  на
то, чтобы купить конверт с маркой княжеской почты. А можно услугами  почты
и не пользоваться - отнести донос к резиденции Кудесника да бросить в ящик
для его личной корреспонденции. И никаких проблем. Донос даже  подписывать
не обязательно: корпоративные законы внутри Колдовской  Дружины  несколько
отличаются от  Великокняжеского  уголовного  уложения.  В  светском  праве
анонимные доносы не рассматриваются, в колдовском же - запросто.
     Да, все очень просто, вот только есть одна заковыка, и Репня - как  и
большинство обычных граждан Словении - о ней  знал.  Если  донос  окажется
ложным, у Кудесника имеются возможности отыскать анонима, после чего  лгун
понесет наказание по светскому праву - через суд  -  за  клевету.  И  хотя
Репне, разумеется, обвинение в клевете не грозит (а потому  и  искать  его
вряд ли будут), но само существование возможности найти анонима удерживало
его от решающего шага.  Каким  бы  ни  было  заклятье,  наложенное  Ясной,
привлекать к себе внимание высокопоставленных волшебников опасно. Вот  над
этой проблемой - доносить или не доносить  -  и  бился  Репня  целый  день
шестерницы.
     На его задумчивость обратил внимание даже Вадим Конопля,  в  связи  с
громадным наплывом паломников привлеченный с сегодняшнего дня к  дежурству
во Временной медицинской комиссии.  Когда  они  отправились  трапезничать,
Конопля поинтересовался, что случилось с его другом. Почему это  Репня  не
реагирует на шутки  и  не  слышит  вопросов,  задаваемых  громким,  хорошо
поставленным голосом?  Пришлось  отбрехаться  неожиданными  сложностями  в
любви: Конопля тоже  был  не  женат  и  потому  прекрасно  понимал  любого
холостяка. Тем более что фактически такой ответ  представлял  собой  самую
настоящую правду. Вадим сделал еще  пару  попыток  развеселить  друга,  но
потом отстал.
     В конце концов Репня решил подождать до первицы. А там уже и  решить,
буде не случится ничего неожиданного.
     Однако Мокошь распорядилась иначе.
     По окончанию дежурства Вадим  предложил  своему  другу  развлечься  в
каком-нибудь из кабаков. Но у Репни сегодня не было ни  малейшего  желания
веселиться. Он собирался отправиться  домой  и  завалиться  спать,  о  чем
напрямик и объявил. Конопля понимающе кивнул.  Два  приятеля  пожали  друг
другу десницы, на чем и расстались до завтрашнего дня.
     А придя к себе, Репня обнаружил в  почтовом  ящике  простой  бумажный
конверт - ни марки, ни адресов. В конверте лежал простой лист  бумаги,  на
котором было начертано:
     "Сударь!  Особа,  услугами  которой   вы   пытались   воспользоваться
вчерашней ночью, желает уведомить вас о следующем:
     1. У оной особы нет к вам никаких претензий по  поводу  благодарности
за услуги.
     2. У  оной  особы  нет  ни  малейшего  желания  возобновлять  с  вами
отношения. Особенно те, какие были между вами в серпень 91 лета.
     3. Оную особу вполне устроит ситуация абсолютной незаинтересованности
в возобновлении любых отношений.
     Живите с миром".
     Подписи под посланием не было.
     Репня тяжело вздохнул. И тут же подумал,  что  ему  самому  не  ясно,
можно ли считать этот вздох вздохом затруднения. Нет, скорей уж это  вздох
облегчения. Проклятая  ведьма  избавила  его  от  необходимости  принимать
решение. И ведь как умно все расписала, сучка! На вид обычное деловое  или
любовное  послание.  Разве  что  без  подписи.  Впрочем,  это-то  как  раз
нормально... Однако попади оно в чужие руки, никто не сможет заподозрить в
его содержании ничего криминального. И  в  тоже  время  она  предупреждает
Репню о том, что ей известно случившееся с ним  в  том  памятном  серпене,
завершившемся последней встречей с Ясной, и чтобы,  в  связи  с  этим,  он
держал язык за  зубами,  а  не  то...  "Абсолютная  незаинтересованность",
видите ли!.. То есть вы будете  молчать  обо  мне,  а  я  помолчу  о  вас.
Абсолютное равновесие, и решившийся нарушить его пострадает не меньше, чем
его жертва. Молодец, старуха, ничего не скажешь!
     Но как она сумела вытянуть из него вчера эти сведения? Ведь не  может
же она быть гараже Ясны! Это попросту невозможно! Столь  квалифицированная
колдунья была бы давно  известна  всему  миру  и  вряд  ли  промышляла  бы
делишками, которые способны привести ее на Контрольную комиссию.  Впрочем,
над этой  проблемой  ломать  голову  бесполезно  -  все  равно  ничего  не
надумаешь.
     А потому Репня сжег послание вместе с конвертом и  принялся  готовить
себе вечернюю трапезу, теперь уже сожалея  о  том,  что  не  отправился  с
Вадимом в кабак.


     В шестерницу вечером настроение у Забавы вновь испортилось. От нее не
скрылось то, что хозяин днем уединялся с гостьей в ее  комнате.  И  гостья
опосля этого явно повеселела. А перед ужином чародей и вовсе отправился  с
нею на прогулку. Все это не очень соответствовало тем горячим  заверениям,
которыми  одарила  гостья  свою  горничную.  А  тут  еще  вновь  принялись
подначивать Забаву другие служанки.
     Особенно старалась Ольга.
     - Ох, - притворно вздыхала она и всплескивала руками. - Как бы хозяин
не утонул в колодце!
     Забава посмотрела на Ольгу, как на  помешанную:  до  нее  сначала  не
дошло, о чем вздыхает подружка. Но когда Ольга бросила на  Забаву  быстрый
плутоватый взгляд, та наконец поняла, о каком,  собственно,  колодце  идет
речь. Скрипнула зубами. Но сдержалась, хотя ей очень  хотелось  выцарапать
этой лицемерке все зенки.
     И пошло-поехало. Воображение рисовало Забаве сцены, в которых  она  с
удовольствием  сыграла  бы  главную  роль.  Но  по  всему  выходило,   что
примадонной в них устроилась эта белогривая кукла. И  потому  Забава  была
готова высказать узкозадой шлюхе все, что она о ней думает.
     С этой целью она и встретила хозяина с  гостьей  в  сенях,  когда  те
заявились с прогулки.
     - Ох и хорошо прошлись! - сказал чародей.
     Забава оторопела и  посмотрела  на  башмаки  этих  несчастных  гуляк.
Башмаки явно были в пыли.  Забава  прикусила  язык:  получалось,  что  эта
парочка вовсе  не  тискалась  напропалую  на  мягком  сиденье  в  закрытой
чародейской карете, как представлялось Забаве еще пять минут назад. А  тут
еще узкозадая шлюха, словно поняв, что у горничной на уме, глянула на  нее
такими невинными очами, что из Забавы чуть  дух  не  вышибло  от  внезапно
родившейся нежности. Нет, не может никого обманывать  человек,  обладающий
таким детским взглядом. Поэтому Забава,  мгновенно  расставшись  со  всеми
своими подозрениями, проводила гостью в светлицу и помогла ей  переодеться
к ужину. Гостья восхищалась городом и рекой и ни  словом  не  упомянула  о
чародее. Как будто его с нею и не было... Забава успокоилась окончательно.
     Однако  за  ужином  все  перевернулось.   Чародей   был   с   гостьей
необыкновенно любезен - привыкшая к его молчаливости  за  трапезой  Забава
даже назвала бы хозяина в этот момент болтливым - и внимателен. И хотя они
говорили в основном о Вериной  болезни,  Забаве  стало  казаться,  что  за
каждой их фразой скрывается другой, только  им  двоим  понятный  смысл.  А
дважды поймав на себе любопытствующий взгляд "узкозадой шлюхи",  Забава  и
вовсе уверовала, что та намерена втихомолку наставить ей рога.
     После этого Забаве ничего не осталось  как  подняться  с  отужинавшей
Верой в гостевую и устроить ей скандал.
     Вера выслушала обвинения с широко раскрытыми глазами и сказала:
     - Послушайте,  Забава,  по-моему,  я  не  давала  повода  к  подобным
подозрениям.
     - Да?! - Забава была неукротима. - А зачем вы уединялись с ним  здесь
днем? А почему он пригласил  вас  сегодня  гулять?  А  с  какой  стати  вы
любезничали за ужином?
     - О боже!  -  Вера  возвела  очи  горе.  -  Вы  погубите  меня  своей
ревностью, Забава! Днем чародей лечил меня от амнезии...
     - Знаю я вашу амнезию! - грубо оборвала ее Забава. - Вся ваша амнезия
находится у вас между ног!
     Вера прикрыла лицо обеими руками и затрясла головой.
     - О боже! - Она опустила руки: в глазах ее  стояла  такая  боль,  что
Забаве стало стыдно. - Я  повторяю:  днем  чародей  лечил  мою  память.  И
кое-чего  добился...  Гулять  я  пошла  потому,  что  уже  несколько  дней
просидела взаперти. А его любезное поведение за ужином само собой говорит,
что постепенно мне удается изменить его отношение к женщинам.  И  когда  я
уйду отсюда, он уже не сможет быть таким, каким был раньше.  Его  любезное
обращение перейдет на вас...
     - Вы уйдете отсюда?! - В голосе Забавы  прозвучало  такое  изумление,
что гостья улыбнулась.
     - Конечно уйду. - Она тряхнула  пшеничными  кудрями.  -  Сегодня  ваш
хозяин заставил меня окончательно вспомнить, что я колдунья. А значит  мне
не нужно  от  мужчины  то,  что  нужно  обычным  женщинам.  И  вам  нечего
беспокоиться о том, что у меня между ног...
     Нет, человеку с такими глазами нельзя не верить. И  Забава  поверила.
Впрочем, ничего другого ей и не оставалось -  лишь  верить  да  надеяться.
Ведь безответная любовь держится лишь на вере да надежде.


     Утро седмицы оказалось полной противоположностью вчерашнему.
     Обнаружив вечор, что агрессивность не трогает его своими прилипчивыми
лапами, Свет не очень-то и обрадовался. Такие  случаи  уже  бывали,  и  он
прекрасно знал, что за все придется расплачиваться ночью. Дух Перуна  свое
возьмет.  Либо  приступом  бессонницы,  либо  жутким  кошмаром,  во  время
которого душа захлебнется ужасом. Хотя нет, скорее всего  первую  половину
ночи будем раздирать звериными когтями чью-нибудь худосочную грудь  -  аки
оборотни, - а потом, разлепив глазыньки, все-таки  захлебнемся  ужасом.  И
лишь под утро поймем,  что  все  случившееся  было  всего-навсего  обычным
ночным кошмаром, а ночной кошмар - не Ночное колдовство, души не затронет.
Или почти не затронет. А точнее затронет, но далеко не те струны,  которые
изменяет Ночное колдовство. Сии многострадальные струночки  не  подвластны
ни единому составу Контрольной комиссии, они подвластны лишь моему сердцу,
и оно начнет разрываться на части, подобно караваю в Праздник  нерезанного
хлеба, истекать - не кровью, но  крокодиловыми  слезами,  -  и  слезы  эти
зальют всю землю, как потоп, которым наградил чад своих главный  иудейский
боженька Цебаот (дабы ходили они лишь по тем тропинкам, что он  предписал,
а в сторону - ни-ни!), и Ильмень выйдет из берегов, и переполнится Волхов,
и, становясь Садком  в  собственном  доме,  лишь  в  самый  последний  миг
поймешь, что это все-таки был кошмарный сон...
     Однако проснувшись, Свет,  как  ни  старался,  не  мог  вспомнить  из
прошедшей ночи ничего страшного. Словно боги прикрыли его мозг покрывалом,
защитив от не очищенных вовремя испражнений собственной души.
     Впрочем, сегодня разбираться в причинах, почему ночь оказалась  столь
ясной и легкой, не очень-то и хотелось. Все равно Перун свое возьмет -  не
в минувшую ночь, так в следующую. От проклятия, преследующего волшебников,
не убежишь. Дух Перуна выражается либо в половой жизни - у обычных мужчин,
либо в повышении агрессивности,  раздражении  и  злобе  -  у  волшебников.
Третьего не дано...
     Интересно, чем платят за свой Талант колдуньи? Чем платила мать Ясна?
Надо было бы поинтересоваться, но в те славные времена подобный  вопрос  у
него и возникнуть не мог. А другие колдуньи слишком мелки,  чтобы  чародей
Сморода обратил на них внимание. Но скорее всего - они платят страхом.
     Привычно разминая в физкультурном зале заспавшиеся мышцы, Свет  думал
о том, что волхвы даже в проповедях своих все делают наполовину. Да  убьем
в себе Додолу, братья!.. А надо бы убить и Перуна. Вот только есть мнение,
что  без  духа  обоих  супругов  волшебник  перестанет  быть   не   только
волшебником, но и человеком. Так что лучше возблагодарим Перуна за то, что
он осеняет нас безудержным духом своим, и будем терпеть.  За  все  в  этой
жизни нужно платить.  И  чем  больше  человеку  дано,  тем  большую  плату
вынужден он отдавать богам за дарованные ему возможности.
     К тому же, помимо переполненных злобой вечеров, существуют достаточно
приятные  дневные  часы  и  совершенно  прекрасные  утренние.  Такие,  как
сегодня...  А  кроме  того,  за   овладение   своим   Талантом   волшебник
награждается не только приступами раздражения и злобы. Есть еще и  звонкая
монета, которой вынуждены расплачиваться с ним за работу обычные люди. Так
что выгода очевидна - чем больше злобы, тем больше денег, тем лучше  могут
существовать те, кого  Мокошь  слишком  рано  заставила  выбросить  своего
ребенка в бурные воды жизни. Впрочем, они-то как раз мало в чем  виноваты.
Разве лишь в том, что зачали да выпустили вас из материнского лона.  Но  и
это они сделали не по своей воле, а потому что  боги  вложили  в  них  дух
Перуна и Додолы...
     Спустившись к завтраку, Свет был в очередной раз  удивлен  поведением
Забавы. От ее вчерашней вечерней ревности и следа  не  осталось.  Впрочем,
бабские выходки служанки интересовали его сегодня меньше, чем когда  либо.
Гораздо больше его интересовало, что дальше делать с гостьей.
     Вера  уже  сидела  за   столом,   тепло   поприветствовала   хозяина,
поинтересовалась, как ему сегодня спалось.
     Свет посмотрел с подозрением:
     - Как ни странно, хорошо. У меня  даже  появилось  сомнение...  Может
быть, вчера не столько я вас, сколько вы меня лечили?
     Вера хитро улыбнулась:
     - Взаимодействие больного и врача - всегда процесс обоюдный. Но лично
я думаю, что всему причиной  наша  с  вами  вчерашняя  прогулка...  Свежий
воздух!
     Свет хмыкнул: если бы свежий воздух излечивал нас от духа Перуна,  мы
бы только тем и занимались, что гуляли.  Впрочем,  желания  разбираться  в
существе этой проблемы у него не было никакого, да и само отсутствие этого
желания его не очень волновало. Есть и поважнее дела!..
     Ему вдруг пришло в голову, что он связался со  своей  гостьей  только
потому, что ему не хотелось прощупывать  подозрительных  паломников.  Ведь
проверять чужие мозги - это все равно что заглядывать в замочные скважины.
Так же безопасно. И так же мерзко.
     Вот эта мысль его удивила. Такая мысль не могла быть его мыслью.  Это
было то же самое, как если бы Великий князь по собственной воле решил уйти
в  волхвы.  Выбор,  конечно,  возможный,  но  явно  говорящий  о  душевном
нездоровье выбирающего...
     Впрочем, над этим ему размышлять тоже не хотелось. Ведь  разобраться,
почему данная конкретная мысль явилась в данную конкретную голову,  -  все
равно что понять, почему служанка чародея влюбилась в своего хозяина. Если
мысль  приходит  в  голову,  значит  голова  этой  мысли   чем-то   сумела
приглянуться. Даже если она, голова, кажется на первый взгляд дырявой...
     Свет вдруг поймал себя на том,  что  думает  уж  совсем  о  полнейшей
ерунде. Может, и у него в голове появилась дыра? Или...
     Он с подозрением посмотрел на Веру.
     С таким же  успехом  можно  было  подозревать  в  чем-то  непотребном
фонарный столб: Вера весело и беззаботно щебетала о  чем-то  с  крутящейся
рядом с ней Забавой. Словно две подружки. Или сестры...
     - А сегодня мы пойдем с вами на прогулку? - спросила одна из  сестер.
- Или я должна сначала заслужить этот небольшой подарок?
     Забава хихикнула - она частенько позволяла себе  хихикать  по  утрам,
зная что хозяин пребывает в справном расположении духа.
     И тут на Света обрушилось то, что пощадило его ночью.
     Впрочем, он этого даже  не  понял.  Он  только  успел  заметить,  как
перекосилось в ужасе лицо Забавы. И провалился в непроглядную тьму.


     Сквозь мрак до него донесся голос Веры:
     - Не надо никакого доктора. В этих болезнях доктора - не помощники.
     Свет шумно перевел дыхание. Он лежал навзничь, под затылком ощущалось
что-то мягкое, а на глазах - теплое. Через некоторое время он  разобрался,
что мягкое - это ковер на полу трапезной, а теплое - ладони Веры.
     - Теперь он справится сам. - Вера убрала ладони с его лица.
     Свет пошевелился и сел. Свалившей его ярости не было и в  помине.  На
сердце угнездились легкость и спокойствие. Он вспомнил выражение,  которое
слышал когда-то от какого-то киевлянина. "Словно Христос босиком  по  душе
прошел..."
     Он поднялся на ноги. Забава пыталась  его  поддержать,  но  он  молча
оттолкнул ее руку.
     Вера уже снова сидела за столом, нацеливалась на чашку с чаем,  и  он
очень был ей благодарен за отсутствие излишнего к нему внимания.
     - Все в порядке, - сказал он, повернувшись к  выскочившему  из  кухни
Берендею. - Я как обычно жду вас в кабинете.
     Поднимаясь по лестнице, он  оглянулся.  Забава  смотрела  на  него  с
испугом и потрясающей душу жалостью.  Вера  смотрела  не  на  него,  а  на
Забаву. И это почему-то показалось ему совершенно нормальным.
     Войдя в кабинет, он сказал себе вслух:
     - Опять она вылечила вас своими руками. -  И  вдруг  почувствовал  от
звуков своего голоса неслыханное удовольствие. Словно это не она его, а он
вылечил ее от амнезии. Или вывел на чистую воду.


     В отличие от Забавы Берендей  вел  себя  как  ни  в  чем  ни  бывало.
Спокойно получил от  хозяина  инструкции  на  предстоящий  день,  спокойно
положил на стол счет, полученный от  портного.  И  только,  уже  собираясь
уходить, сказал:
     - Я думал, ее любовь к вам проходит. Гляжу, ревновать  перестала.  Но
сегодня увидел, что ошибся.
     Вот тут Свет впервые пожалел, что  ему  нечего  ответить  эконому.  И
сразу же помотал  головой,  возмутившись  неточностью  этого  слова:  ведь
Берендей был экономом для него. А для Забавы он был дядей. И  стоило  хотя
бы иногда думать о нем как о дяде Забавы.
     Едва  Берендей  вышел,  Свет  почувствовал,  что  его   вызывают   по
волшебному зеркалу.
     Желающим поговорить с ним оказался сыскник министерства  безопасности
Буривой Смирный.
     - Здравы будьте, чародей!
     - Здравы будьте, брат!
     - Чародей, мне бы хотелось встретиться с вами. Лучше  всего  немедля:
дело очень важное. Могу ли я сейчас приехать к вам?
     Свет знал: по пустяковой причине Смирный к нему в гости набиваться бы
не стал. Значит, разговором по волшебному зеркалу дело не решается.
     - Я жду вас, брат, - сказал он.
     -  Буду  не  позднее,  чем  через  сорок  минут.  -   Лицо   Смирного
растворилось в темноте.


     Ольга поставила перед сыскником кружку медового кваса и  вышла.  Свет
наложил на дверь охранное заклятье, чтобы не помешали, сел за стол, сделал
рукой приглашающий жест. Этакий радушный хозяин, потчующий гостя...
     Смирный единым махом осушил полкружки кваса, торопливо, но  аккуратно
вытер усы.
     - Душно. Давно уже не было такой жаркой предпаломной седмицы.
     Свет отметил про себя  множественный  смысл  произнесенной  сыскником
фразы.
     - Я  вас  слушаю,  брат.  По-видимому,  вы  приехали  продолжить  наш
вчерашний разговор...
     - Вы не ошибаетесь,  чародей.  Я-таки  послушался  вашего  совета.  -
Смирный достал из кармана кафтана записную книжку в переплете из опойка. -
И вот что мне удалось  выяснить.  -  Он  принялся  перелистывать  страницы
записной книжки. - Я  проверил  алиби  всех  приглашенных  на  эксперимент
Барсука. Даже Кудесника. Сначала, разумеется, начал с ратников.  Никто  из
них, вестимо, без помощи волшебника совершить это убийство не мог, но ведь
столь  высокопоставленные  лица   способны   как   организовать   подобное
преступление, так и найти подходящего к соучастию  волшебника.  Не  правда
ли?
     Свет кивнул.  Конечно,  любой  из  присутствовавших  на  эксперименте
штабных  имел  подобную  возможность.  А  волшебника  можно  и   обмануть,
сославшись на государственные интересы. Правда,  в  таких  случаях  любому
волшебнику потребуется указание Кудесника, но это указание  может  быть  и
письменным, а раздобыть бланк с магической печатью Остромира дело  хоть  и
невероятно  трудное,  но  возможное.  Особенно   для   высокопоставленного
штабника. Впрочем, у штабных времени на подготовку такого преступления  не
было. Они, наверное, и все значение увиденного-то поняли лишь на следующий
день. Известно, какими категориями мыслят ратники: атака  да  отступление,
"Вперед, на супротивника!" да "Рад стараться!"...
     - Проверка показала, что  все  штабные  имеют  безупречное  алиби,  -
продолжал  Смирный.  -  Я,  разумеется,   понимал,   что   ратники   могли
организовать дело и руками своих подчиненных. Поэтому я  попросил  опекуна
Лаптя поговорить с министром ратных дел и провести негласную проверку,  не
отдавались  ли  кем-либо  из  подозреваемых  подобные  приказы  по  своему
ведомству. Ничего подобного мы не обнаружили. Конечно, это не значит,  что
приказов вообще не существует, но  если  таковые  были,  то  неофициальным
порядком и доказать ничего не удастся. - Смирный вновь приложился к кружке
и высосал остаток кваса.
     Свет понимал, что не ради уже сказанного Смирный примчался к нему,  и
лишь молча смотрел на следователя.
     - Уф! Хорош квасок!  -  Смирный  поставил  кружку  на  стол  и  вновь
принялся ворошить страницы записной книжки. - Проверили мы  алиби  и  всех
остальных. Включая вас. - Смирный виновато развел руками.
     Свет кивнул:
     - Разумеется... Продолжайте.
     - Проверка оказалась  безрезультатной.  Я  доложил  об  этом  опекуну
Лаптю, поелику  именно  он  назначен  министром  в  качестве  руководителя
следствия. Получил  от  него  приказ  расширить  поиски  других  возможных
подозреваемых - особенно среди научных противников Барсука  -  и  еще  раз
проверить уже проверенных. И тут  мне  пришла  в  голову  одна  любопытная
мысль...  -  Смирный  покусал  костяшку  перста.   -   Одним   словом,   я
поинтересовался, чем занимался вечером  того  дня,  когда  было  совершено
убийство, опекун Лапоть.
     У Света от предчувствия похолодело на сердце.
     - У Лаптя алиби нет.
     - У Лаптя алиби нет, -  эхом  отозвался  Смирный.  -  Правда,  нет  и
мотивов. Но это на мой взгляд. - Он вопросительно посмотрел на Света.
     - Лаптю известно о том, что вы проверяли его?
     - Я пока еще никому не докладывал. Даже  министру.  -  Смирный  опять
принялся крутить в руках записную книжку.
     И  поелику  именно  чародей   Сморода   посоветовал   вам   проверить
присутствовавших  при  эксперименте,  подумал  Свет,  вы   решили   теперь
поинтересоваться у него, как поступать дальше. Раз Сморода дал  вам  такой
совет, стало  быть,  он  кого-то  подозревает.  Стало  быть,  он  знает  о
существовании мотивов, которые могут быть неизвестны вам.
     - Опекун Лапоть очень квалифицированный волшебник, - сказал  Смирный.
- Думаю, ему не составит большого труда выяснить, что я  его  проверял.  И
если это преступление осуществил он, ему не  составит  большого  труда  от
меня избавиться. Вот потому я и приехал в первую очередь к  вам.  Чтобы  о
результатах моей проверки знал хотя бы еще один человек.  Если  бы  приказ
проверить Лаптя мне отдал министр, я бы в первую очередь доложил обо  всем
министру. Но он такого приказа не отдавал. К тому же, он  не  волшебник  и
беззащитен перед Лаптем еще более, чем  я.  -  Смирный  с  шумным  вздохом
откинулся на спинку кресла. - Говорят,  ваша  квалификация  уступает  лишь
квалификации Кудесника. С вами Лаптю будет справиться значительно труднее.
Если вообще возможно...
     - Благодарю за комплимент, - сказал Свет. - Только не вижу, чем  я  в
такой ситуации могу вам помочь. Ведь отсутствие алиби - еще  не  улика.  А
Кудеснику, как и суду, потребуются стопроцентные улики.
     Смирный вновь принялся терзать свою записную книжку. Потом сказал:
     - Помочь вы мне можете. Более того, в этой ситуации именно вы и токмо
вы способны мне помочь. Разумеется, того, о чем я хочу вас  попросить,  вы
делать не имеете права, но ведь в конце концов и подобной ситуации  еще  в
истории  не  бывало.  Если,  вестимо,  наши  с  вами  подозрения  окажутся
обоснованными. Если же опекун Лапоть чист, то знать никто ничего не  будет
и  Лапоть  не  окажется  скомпрометированным.  Разумеется,  вы  вольны   и
отказаться, но... - Смирный развел руками.
     Но ведь вы сами  посоветовали  мне  сделать  эту  проверку,  мысленно
закончил Свет недосказанную Смирным фразу. Он  уже  понял,  о  чем  пойдет
речь, но  стратегическая  инициатива  в  подобном  разговоре  должна  была
исходить от собеседника. И потому Свет спросил:
     - Так чем же я могу вам помочь?
     - У меня есть два предложения. Первое. Вы  поставите  мне  магический
защитный барьер. Заклятие должно  быть  таким,  что  бы  я  ни  при  каком
воздействии со стороны не мог выдать  Лаптю  имеющуюся  у  меня  сейчас  и
полученную в дальнейшем информацию о его причастии к преступлению...
     - На это в одиночку, да еще без санкции вашего  руководства,  я  и  в
самом деле не имею права, - быстро сказал Свет.
     - Да, но ведь вы входите в число тех,  кто  уже  накладывал  подобные
заклятья. Я понимаю ваши опасения. Конечно, если бы я  сопротивлялся,  для
моей психики могла бы возникнуть опасность. Однако в данной ситуации мы  с
вами будем тянуть канат в одну сторону. Не вижу причин  для  возникновения
опасности. Ведь магической отдачи не будет.  Наоборот,  в  таком  контакте
должна наступить полная проницаемость.
     Свет с сомнением покачал головой:
     - В теории-то оно так, но... А второе предложение?
     Смирный, поняв, что дело пошло  на  колею,  расцвел  в  победительной
улыбке:
     - Если наши с вами подозрения по поводу опекуна  Лаптя  соответствуют
действительности, он наверняка неспокоен. Должен быть неспокоен... Ведь не
может же он быть уверен в том, что не оставил абсолютно никаких следов.  В
таких делах всегда возможны неприятные случайности, сами понимаете. А если
мы, заподозрив  его,  вышли  на  подобную  случайность,  но  не  до  конца
уверены?.. Поэтому беспокойство Лапоть, будь  он  хоть  трижды  хитроумен,
испытывать должен. А обнаружив, что он не может  проникнуть  в  мой  мозг,
Лапоть забеспокоится еще больше. Кто мог поставить мне магический защитный
барьер без его санкции? Только Кудесник. Это напугает опекуна еще  больше.
Но вы должны наложить заклятье  так,  чтобы  ему  было  понятно,  что  оно
наложено...
     - Лапоть это поймет вне зависимости от того, как я наложу заклятье, -
сказал Свет.
     - Очень хорошо! Но предположим, что он и  в  самом  деле  не  оставил
никаких следов. Тогда надо его загнать в такую ситуацию, чтобы он совершил
оплошный поступок. И вот тут мне бы хотелось,  чтобы  вы  подсказали,  как
организовать   такую   ситуацию.   Вы   ведь   лучше    знаете    слабости
высококвалифицированных волшебников.
     Свет улыбнулся. Все-таки голова  у  этого  Буривоя  варила.  И,  надо
полагать, если бы он находился на более важном государственном посту, там,
где даже содержание  работы  заставляет  человека  мыслить  вне  привычных
рамок, то и сам бы дошел до возможных мотивов,  имевшихся  у  Буни  Лаптя.
Тогда бы эти мотивы имелись у самого Смирного... Но во имя Семаргла,  если
это все-таки и в самом деле Буня, то он глупец и ему не место на  нынешнем
месте. На таких должностях давать волю эмоциям - не меньшее  преступление,
чем предумышленное убийство.
     - Хорошо, - сказал он. - Как загнать опекуна Лаптя в необходимую  нам
ситуацию, я сейчас не скажу. Этот вопрос  требует  немалых  размышлений  -
Лапоть действительно высококвалифицированный  волшебник.  Что  же  касаемо
вашего первого предложения...
     Он встал из-за стола, вытащил из  баула  Серебряный  Кокошник.  Потом
достал с полки справочник по практическому волшебству и обновил  в  памяти
акустическую формулу нужного заклинания.
     - Вы готовы, брат?
     - Готов, чародей.
     - Надевайте на голову Кокошник и ложитесь на оттоманку. И не забудьте
собрать в кулак всю свою добрую волю.


     Сразу после ухода сыскника в кабинет к Свету ворвалась Забава.
     - Чародей, мне надо с вами серьезно поговорить!
     Хотя глаза Забавы и не метали молний, было видно, что возбуждена  она
не меньше, чем при очередном приступе ревности. Однако Свет  сразу  понял,
что дело сейчас вовсе не в этом вечном чувстве.
     - Слушаю вас, душа моя.
     Ее глаза распахнулись - подобным образом он ее  никогда  не  называл.
Впрочем, перевести разговор в спокойное русло Свету все равно не удалось -
Забава обрушилась на него так, как никогда раньше не обрушивалась.  Словно
он стал ее личным непримиримым врагом... И только  через  некоторое  время
ошалевший от неожиданности Свет понял, за что его ругают.  Оказалось,  его
ругают за беспечность и легкомыслие,  за  неосторожность  и  глупость,  за
безобразное  отношение  к  собственному  здоровью  и  идиотское   неумение
организовать свою работу. И за многое-многое другое...
     Опустив голову, Свет слушал и удивлялся. Такой Забаву он еще ни  разу
не видел. И в былые времена быстро бы дал ей за  такое  поведение  хороший
окорот.  Но  сегодня  не  мог!  Потому  что  сегодня  Забавой   руководило
исключительно беспокойство за своего хозяина, и он это прекрасно  понимал.
А послушав ее некоторое время, он понял  и  нечто  другое:  ею  руководило
беспокойство еще и за СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО, а это беспокойство  давало  ей
право разговаривать с ним в таком тоне, в  каком  она  бы  ввек  не  стала
разговаривать со своим хозяином. И в том, что  он  мог  ей  дать  в  ответ
только свою жалость, ее вины не было никакой. Поэтому он молчал и слушал.
     Когда Забава стала иссякать и вместо ноток  возмущения  в  ее  голосе
стали появляться откровенные слезы, он встал, подошел к ней, взял за руку.
И попытался не поморщиться, когда она  порывисто  прижалась  к  нему  всем
своим телом и принялась поливать слезами франкские кружева на его камзоле.
Он гладил ее по  вздрагивающей  спине  до  тех  пор,  пока  она  не  стала
успокаиваться, а потом легонечко оттолкнул и самым откровенным  тоном,  на
какой был способен, проговорил:
     - Душа моя! Я понимаю ваше беспокойство, но, право слово, волноваться
нет причин. Я просто вчера немного переработал с нашей гостьей, вот и все.
     Она подняла к нему мокрое, словно залитое грозовым ливнем лицо:
     - Так отдохните же сегодня!
     Он развел руками:
     - Полного отдыха обещать не стану, но работать  постараюсь  поменьше.
Вот как перед Дажьбогом клянусь!
     Лицо Забавы тронула виноватая улыбка, слабая и несмелая.
     - Вы извините меня за грубые слова. О боги, как я испугалась!  -  Она
передернула плечами. - Думала, вы умираете...
     На этот раз он все-таки поморщился:
     - Ну мары-то придут за мной еще нескоро!
     От его гримасы она чуть было не зарыдала снова, но  удержалась,  хотя
Свет хорошо видел, чего это ей стоило. Однако тут он помочь  ей  ничем  не
мог.
     - Я пойду? - Ее губы вновь тронула  несмелая  улыбка.  -  Может,  вам
принести чего-нибудь?
     - Нет, спасибо. - Он чуть не ляпнул:  "Вы  свободны!"  -  но  вовремя
спохватился.
     Она еще несколько мгновений смотрела ему в лицо, потом повернулась и,
опустив голову, вышла.
     А он сел за стол.
     Откровенно говоря, у Забавы был серьезный повод для  беспокойства,  и
он о нем прекрасно знал. Зато она об этом поводе не  ведала  и  ведать  не
могла: в ней просто-напросто говорило извечное женское чутье.
     Впрочем, это знание было мало кому известно в  Словении,  потому  что
берегла его верхушка Колдовской Дружины как зеницу ока.
     Однако Свет принадлежал к оной верхушке и  потому  сразу  понял,  что
сегодняшний припадок является первым звонком. Вот только  никому  не  дано
знать, будет ли второй!
     Магическая биология  давно  уже  объяснила  природу  этого  не  очень
распространенного заболевания.
     Согласно учению Кудесника первой  половины  семьдесят  третьего  века
Добромысла,  во  всяком  человеке,  рожденном   от   мужчины   и   женщины
присутствует дух Перуна и Додолы. У простых людей они взаимоуравновешивают
друг друга, у колдунов же все устроено иначе. Поскольку волшебная  энергия
рождается  из  измененной  сексуальной,  то  у   волшебников   обязательно
преобладает один дух: у колдунов - дух Перуна, у колдуний - Додолы. Однако
по  достижению  возраста  полового   созревания   угнетаемый   дух   может
проявиться, и тогда Талант практически исчезает. Не считать же проявлением
Таланта щупачество несостоявшихся колдунов, к тому  же  инициируемое  лишь
волшебниками!
     Проявлением духа, убивающего Талант, и занималась в свое  время  мать
Ясна. Квалифицированными волшебниками становятся  лишь  те,  кому  удается
окончательно  победить  в  себе  угнетаемый  дух,  дающий  первый   толчок
сексуальному интересу к противоположному полу.  Впрочем,  это  касается  в
основном мужчин, поелику женщины волей богов изначально созданы в общем-то
беззащитными перед насилием, а насилие почти мгновенно освобождает  в  них
угнетаемый дух. Результат известен.
     Так все  это  представляется  воспитанникам  при  обучении  в  школах
волшебников. Однако не все так просто. Есть, к сожалению, одна заковыка, о
которой суждено узнать лишь высококвалифицированным волшебникам. Именно их
эта заковыка и касается.
     Талант представляет собой палку о двух концах, и дело тут совсем не в
пресловутом Ночном колдовстве.  Несбалансированность  в  личности  колдуна
прямо  пропорционально  влияет  на   мощь   его   Таланта.   Но   эта   же
несбалансированность приводит к тому, что любой волшебник, сотворив  малое
заклинание,  заполучает  в   свою   душу   малую   толику   агрессивности.
Агрессивность  растет  пропорционально  сложности  творимых  заклинаний  и
квалификации волшебника. Так  человеческая  природа  мстит  волшебнику  за
возвеличивание духа и пренебрежение плотью. Именно поэтому  отдохнувшие  и
разряженные волшебники утром являются почти нормальными  людьми,  а  после
рабочего  дня  из-за  изменений  в  психике  превращаются  в   откровенных
человеконенавистников.
     Но в силу ряда причин изменения  могут  постепенно  накапливаться.  В
результате у некоторых волшебников происходит нервный срыв.
     К сожалению, медицинские статистические исследования так и не  смогли
выявить  какой-либо  более   определенной   зависимости   между   Талантом
волшебника и  вероятностью  заболевания.  Сплошь  и  рядом  очень  сильные
волшебники (такие как нынешний Кудесник  Остромир)  доживают  до  глубокой
старости без всяких нервных срывов, и потому заранее предугадать  персону,
с которой случится несчастье попросту невозможно.
     К тому же,  первый  приступ  -  это  еще  не  конец.  Зачастую  одним
приступом  все  и  заканчивается.  Особенно,   если   волшебник   начинает
ограничивать себя в работе, но бывали  случаи,  когда  второй  приступ  не
приходил и к тем, кто, не желая менять своей налаженной  жизни,  полностью
отдавал себя на волю богов.
     Тем же, кто докатывался до второго приступа (а в  этом  случае  ждать
его приходилось по-всякому - от трех месяцев до тридцати лет), приходилось
встречаться с Контрольной комиссией, ибо свихнувшийся волшебник  рано  или
поздно преступал законы Колдовской Дружины.
     Неудивительно, что законы сии  требовали  от  всякого  волшебника,  с
которым случался нервный срыв, чтобы он обязательно поставил в известность
о случившемся канцелярию Кудесника.
     После этого в былые времена волшебника ждали два  пути:  либо  второй
приступ болезни и лишение Таланта,  либо  продолжение  работы  на  прежнем
месте. Но повышение, разумеется, такой волшебник мог получить разве что во
сне.
     Когда боги нарушили свои собственные законы, дав жизнь  матери  Ясне,
они предоставили страдающим волшебникам третий путь. Мать Ясна  не  просто
выявляла кандидатов в колдуны,  не  способных  справиться  с  человеческой
природой собственного тела.  Об  этом-то  знала  вся  Дружина.  Но  только
руководство Дружины ведало, что мать Ясна была способна напрочь излечивать
волшебников от проклятой болезни. Во всяком случае, за все  тридцать  лет,
что мать Ясна трудилась на своем поприще, не было ни одного случая второго
психического срыва. За десять же лет,  прошедших  после  ее  исчезновения,
случилось уже семь. Вот почему Колдовская Дружина так была  заинтересована
в том, чтобы странная паломница оказалась второй матерью Ясной. Вот почему
работу с ней поручили одному из самых высококвалифицированных  волшебников
Словенского княжества чародею Светозару Смороде.
     И только теперь Светозар Сморода понял, почему он так не торопился  с
выполнением данного ему поручения. Дело было вовсе не в том,  что  ему  не
хотелось вновь  возвращаться  к  прощупыванию  подозрительных  паломников,
могущих оказаться лазутчиками супротивных государств.
     Все было гораздо проще.
     Он просто боялся понять, что пшеничноволосая паломница по имени  Вера
является обыкновенной бабой (пусть даже  волшебницей!),  не  способной  ни
выявлять в будущих волшебниках пресловутый  дух  Додолы,  ни  бороться  со
смертоносными гримасами духа Перуна.


     Едва Забава, более  или  менее  успокоенная  разговором  с  чародеем,
спустилась вниз, разбиравшая нынешнюю почту тетя Стася сунула  ей  в  руки
открытку.
     Открытка была  от  матери  Заряны.  Мать  Заряна  поздравляла  бывшую
воспитанницу  с  Паломной  седмицей,  сообщала,  что  приехала  в  столицу
поклониться Пантеону, что  поселилась  у  своей  давней  подруги.  И  если
воспитанница желает повидаться, пусть в  полдень  приходит  к  кремлевской
башне с часами.
     Забава тут же побежала к дяде, показала ему открытку. Дядя  проворчал
что-то насчет старых глупых куриц. Но отпустил.
     За несколько минут до полудня Забава была уже возле  Кокуевой  башни.
Почти тут же подошла и мать Заряна. За прошедшее с  начала  разлуки  время
мать Заряна практически не изменилась, лишь глубже  стали  морщинки  возле
глаз. Обнялись, поцеловались.
     - А повзрослели-то, повзрослели! - восторгалась  мать  Заряна.  -  Ну
рассказывайте... Как живете, как ладите с хозяином?
     К Забаве вдруг  вернулось  детство.  И  она  принялась  рассказывать,
захлебываясь от переполнявших ее  чувств  и  с  трудом  сдерживая  горючие
слезы. А когда дошла до появления гостьи, загремели  кремлевские  часы,  и
говорить стало невозможно. После двенадцатого удара часы запели хвалу роду
Рюриковичей. Их пение настроило Забаву на торжественный  лад,  все  личные
беды показались ей такими ничтожными, что когда наступила тишина,  девушка
решила о гостье ничего не рассказывать.
     - Вот так я и живу.
     - Бедненькая! - Мать Заряна покачала головой. - Может, вас  перевести
к другому хозяину?
     - Дядя не разрешит.
     - У меня есть связи, - сказала мать Заряна. - Я могла бы справиться и
с вашим дядей, и с вашим  бессердечным  хозяином.  Представьте  себе,  как
переменится ваша жизнь.
     Забава представила. И сказала:
     - Нет!
     Мать Заряна внимательно посмотрела ей в глаза:
     - Подумайте, какая вас ждет в этом доме судьба.
     Забава подумала. И повторила:
     - Нет!
     - Что ж, вы теперь взрослая. - Мать Заряна пожала плечами. - Я уже не
могу решать за вас.
     Они поговорили еще немного, и мать Заряна  заторопилась  по  каким-то
делам. Холодновато попрощались и разошлись в разные стороны.
     Сделав несколько шагов, Забава  оглянулась.  Подметая  длинной  юбкой
тротуар, мать Заряна  энергичным  и  целеустремленным  шагом  удалялась  в
сторону площади Первого Поклона. Забава долго смотрела ей в спину, но мать
Заряна так и не  обернулась.  Все  тем  же  быстрым  шагом  она  пересекла
Детинцевскую и скрылась за углом. Забава печально улыбнулась и направилась
к Вечевому мосту.
     Она так никогда и не узнала, что матери Заряне в тот день  тоже  надо
было на Торговую сторону. Но, не сумев соблазнить чародея Смороду,  Забава
стала  для  нее  неудачницей.  Отказавшись  же  переменить  место  работы,
превратилась и вовсе в отработанный материал. А неудачниц и  отработанного
материала в многовековой истории Ордена дочерей Додолы было слишком много,
чтобы заниматься перевоспитанием каждой из них.
     Впрочем, Забава в этот момент меньше всего думала о матери  Заряне  и
Ордене дочерей Додолы. Она тоже спешила: ведь вполне возможно, что  хозяин
сейчас отчаянно нуждался в ее заботе. Вот только на душе у  нее  почему-то
было совершенно пусто. Как в кармане у нищего...


     Разумеется,   приступ   не   испугал    Света.    Как    и    всякого
высококвалифицированного волшебника, жизнь давно  уже  подготовила  его  к
возможности подобного окончания карьеры.
     Поэтому он не собирался сходить  с  ума  от  страха,  обнаружив,  что
протянувшуюся вперед  и  вверх  прямую  дорогу  пересекла  вдруг  пропасть
неизвестной ширины и глубины. Не собирался  он  и  бежать  к  Кудеснику  с
доносом на самого себя.
     Более того, прекрасно  понимая,  что  всякие  меры,  направленные  на
препятствование  утечке  информации,  ведут  к  обратному  результату,  не
намеревался он и вести на эту тему разговоры с прислугой. Как ни старайся,
а стоит лишь сказать кому-либо, чтобы держал язык за зубами, и можешь быть
уверен - если не этот, так другой язык обязательно  развяжется.  А  посему
проще всего было отнестись к приступу как к  чему-то  незначительному,  на
что и внимания обращать не стоит. Ну упал хозяин в  обморок,  так  и  что?
Слишком много работает, все время у него голова о государственных  заботах
болит. И не говорите, кума, наш - точно такой же, с  утра  -  просто  душа
человек, а к вечеру - мрачнее тучи. Да, что бы там ни врали, а  тяжелая  у
них судьбина, у волшебников этих. У нас-то как бы ни была сложна жизнь,  а
придет ночь, заберешься к мужу под крылышко, тронешь  его  корень,  и  все
заботы улетают куда-то, далеко-далеко... А у кого мужа нет, у той любовник
найдется... И так далее...
     Задача упрощалась еще и тем,  что  приступ  был  какой-то  не  такой,
слабый, словно  вместо  того,  чтобы  влепить  чародею  Светозару  Смороде
зубодробительную затрещину  крепко  сжатым  кулачищем,  боги  лишь  слегка
коснулись его мизинчиком. Другие-то колдуны по  двое  суток  валялись  без
сознания, да и потом еще седмицу ноги от слабости  подгибались.  А  тут  -
упал, полежал пару минут да и встал как ни в чем ни бывало!
     И вот к этому чуду, весьма  смахивающему  на  подарок  судьбы,  стоит
приглядеться повнимательнее. Что в  нем  проявилось  -  безграничная  сила
организма чародея Смороды или неведомое воздействие на  этот  организм  со
стороны чародеевой гостьи? Призадумаешься...
     И чем больше Свет об этом призадумывался, тем яснее ему  становилось:
разгадка тайны "матери Веры" для него  не  менее  важна,  чем  обнаружение
убийцы академика Барсука. Да, второе может быстро возвести его на  вершину
Колдовской Дружины, но  случившееся  сегодня  долго  задержаться  на  этой
вершине не позволит. А если и не дождешься второго приступа,  доживешь  до
самой смерти в волшебниках, так что это за жизнь - каждый день просыпаться
и задавать себе вопрос: не сегодня ли произойдет неотвратимое?!
     Нет, хоть и стоило бы ныне отдохнуть от волшебных манипуляций,  а  не
придется. Отдохнем  завтра,  если  позволит  официальное  начало  Паломной
седмицы.
     И достав из шкафа свой баул, он отправился в гостевую.


     Вера как будто бы ждала его. Во всяком случае, когда он вошел, она не
валялась с книжкой на кушетке и не сидела у окна, пялясь  на  кудрявящийся
барашками Волхов, а стояла посреди  гостевой,  всем  телом  потянувшись  к
двери. Словно былинка к вышедшему из-за туч солнышку...
     - Полагаю, нам следует снова заняться вашим лечением, - сказал Свет.
     Ему показалось, что былинка слегка поникла, съежилась, согнулась.
     - Хорошо, - сказала она. - Но  меня  сегодня  больше  беспокоит  ваше
здоровье, чем свое собственное. Часто с вами такое бывает?
     Свет поморщился:
     -   Бывает   иногда.   К   сожалению,   мы,   волшебники,   вынуждены
расплачиваться перед богами за свой Талант. А последние дни  у  меня  были
достаточно напряженными...
     Вера посмотрела на его баул, понимающе покивала:
     - А может, вместо моего лечения  займемся  вашим?  У  меня  сложилось
впечатление, что я каким-то образом способна воздействовать на вас. А если
воспользоваться вашим Кокошником?
     У меня тоже сложилось такое впечатление, подумал Свет.  Но  я  бы  об
этом вам ввек не сказал... И  уж  в  любом  случае  экспериментировать  не
стану.
     Он покачал головой:
     - Вижу, вам не дают покоя лавры колдуньи! Не забывайте, это я  должен
вас лечить, а не вы меня. К тому же, такие вещи, как  сегодня,  происходят
со мной достаточно часто.
     Вера смотрела на него с явным недоверием, но недоверие это выразилось
лишь во взгляде.
     - Как вам будет угодно, чародей, - сказала она. - Я готова.
     Свет полез в баул за Серебряным Кокошником.


     Все повторилось.
     Опять свалились на Света те же видения. Вновь гналась  за  ним  толпа
насильников. Вновь валили его навзничь на  жесткую  землю,  драли  на  нем
юбку. И терзали, терзали, терзали, терзали...
     Правда, о том, что переживаемое происходило с ним уже во второй  раз,
Свет вспомнил, лишь  когда,  благодаря  безотказно  работающему  инстинкту
самосохранения,  опять  сумел  вырваться  из  кошмара...   не   то   чужих
воспоминаний, не то извращенных грез...
     И опять осталось неясным, кто же попал к нему в дом.
     Однако теперь, после случившегося за утренней трапезой, Свет  уже  не
мог разойтись с судьбой вничью. Теперь паломница по имени  Вера  стала  не
только государственным делом Словении и ее Колдовской Дружины, но и личным
интересом чародея Светозара Смороды.
     Сидя перед распростертым на  кушетке  расслабленным  девичьим  телом,
Свет погрузился в размышления. Размышления эти оказались  долгими,  но  не
бесплодными. Он  понимал,  что  с  Верой  ему  необходимо  определиться  в
ближайшие дни. Паломная седмица давала ему некоторый  резерв  времени.  Но
затем,  когда  она,  с  ее  гигантскими  богослужениями  и  празднествами,
все-таки завершится,  и  Кудесник,  и  министерство  безопасности  тут  же
вспомнят о  тех  чаяньях,  которые  они  связывают  с  лежащей  перед  ним
девушкой.  А  потому  все  более  и  более   необходимыми   ему   начинали
представляться активные меры.
     И право слово, Репня Бондарь, при всей его одержимости бабским телом,
предложил прекрасный способ. Впрочем, подобный  способ  и  мог  предложить
лишь такой бабник, как Репня. Самому Свету, к примеру, это бы  сто  лет  в
голову не пришло.
     Свет попытался проанализировать, что же случилось с ним в тот  вечер,
в пятницу. С какой стати в нем тогда  родилось  столь  активное  неприятие
Репниных ухаживаний, что дело  завершилось  таким  нечастым  явлением  как
открытие нового заклинания?
     Он сел в кресло, расслабился и,  как  вчера  утром,  попытался  вновь
пережить минувшее. Странно, но  сегодня  оживающая  в  памяти  картина  не
вызывала у него ни малейшего неприятия. Во всяком случае, если  бы  сейчас
Репня прижал эту девицу к матрасу, он, Свет, и перстом  бы  не  шевельнул,
чтобы помешать их любовным игрищам.
     Так что же случилось позавчера?
     Неужели  все  дело  в  его  ментальной  усталости  и  предболезненном
состоянии психики?.. А что, вполне может  быть!..  Точно,  ведь  он  тогда
представил себе, каково бы ему было, если бы это его начал тискать  Репня,
и это "каково" показалось  ему  не  только  достаточно  неприятным,  но  и
откровенно омерзительным.
     Да уж, будем правдивы хотя бы перед  собой!  В  нормальном  состоянии
психики ни одному волшебнику подобная мысль бы и в голову  не  пришла.  Но
тогда вполне возможно, что и ночная ментальная атака  на  чародея  Смороду
была плодом его собственного болезненного воображения... А что,  думается,
такое вполне возможно. И даже  более  того...  Если  Вера  хоть  на  каплю
волшебница, его ночные кошмары вполне  могли  отразиться  и  на  ее  снах.
Гостевая-то рядом с его спальней. Вот вам, сударыня, и молнии без грома  и
дождя! Не зря волшебники не спят близко друг от друга...
     Свет снова посмотрел на  Веру.  Она  лежала  перед  ним,  открытая  и
беззащитная, - шуйца на персях, десница под головой,  и  было  в  ее  позе
нечто такое, что в Свете вдруг проснулась жалость.
     Он встал, снял с головы паломницы Серебряный  Кокошник.  Она  тут  же
прерывисто вздохнула, шевельнулась, открыла глаза. И улыбнулась ему.
     - Вспомнили что-нибудь? - Свет не выдержал ее улыбки,  поморщился.  И
тут же понял, что хотел улыбнуться в ответ,  но  лицевые  мышцы  произвели
более привычные действия.
     Она снова закрыла глаза, нахмурилась. Руки ее  нашли  друг  друга,  с
хрустом стиснули персты. Глаза открылись.
     - И все-то вы морщитесь! - Теперь она улыбнулась виновато.  -  Ничего
не вспомнила! Память словно ватой укутали.
     Ее виноватая улыбка тут же убила в душе Света всю жалость. Ему  вдруг
пришло в голову, что - и не будучи лазутчицей или додолкой  -  она  вполне
может лгать. Талант не делает  человека  правдивым,  как  сила  не  делает
непобедимым. Лгать можно, даже играя. Вернее наоборот  -  человек  играет,
говоря самому себе неправду.
     Свет положил Кокошник в баул и молча направился к выходу.
     - Мы пойдем сегодня гулять? - спросила она его спину.
     - Пойдем, - буркнул он не оборачиваясь.
     Накладывая охранное заклятье, Свет уже знал, что он  сделает  завтра.
Конечно, после случившегося  в  пятницу  уговорить  Бондаря,  по-видимому,
будет непросто. Но он уговорит. Ведь  Репня  окончательно  и  бесповоротно
уверен, что именно  Вера  нанесла  сокрушительный  удар  по  его  мужскому
достоинству. Ему, с его комплексами, и в голову не может прийти, что такую
мерзость с ним проделал тот, кто тоже носит брюки.
     Завтра  медицинская  комиссия  на  площади  Первого  Поклона  уже  не
работает. И потому у Света будет на уговоры целый рабочий день. А  вечером
Репня Бондарь придет в гости к соученику по  школе  волшебников  Светозару
Смороде. И - Велес его возьми! - проделает с гостьей Светозара Смороды все
то, что не сумел проделать позавчера.


     Воистину, сегодня был день интенсивных размышлений. Впрочем, больному
чародею интенсивные размышления только на пользу - нет времени  заниматься
обыденным  мелким  чародейством.  Чародейство-то  мелкое,  но  на  психику
действует по-крупному...
     Пообещав Буривою Смирному придумать что-нибудь насчет  проверки  Буни
Лаптя, Свет вовсе не обманывал сыскника. Когда же он взялся за  реализацию
своего обещания,  оказалось,  что  выполнить  обещанное  будет  не  так-то
просто. Но шарики в мозгах уже крутились вовсю...
     Судя по всему, убийца предпринял максимум усилий, чтобы  на  него  не
существовало простого выхода. Наиболее вероятной версией и  в  самом  деле
казалась версия об убийце-волшебнике, воспользовавшемся  обычным  холодным
оружием. И чем  больше  Свет  раздумывал  над  этой  версией,  тем  больше
убеждался, что способа, который бы обеспечил  ему  получение  улик  против
подобного убийцы, попросту не существует.
     Скажем, можно прийти к Кудеснику и объявить, что,  по  мнению  Света,
проще  всего  убить  электронщика  Барсука   было   опекуну   министерства
безопасности от Дружины Буне Лаптю. Тем более что  он  -  единственный  из
всех присутствующих  на  демонстрации  установки,  у  кого  нет  алиби.  И
предложить в  связи  с  этим  подозрением  созвать  заседание  Контрольной
комиссии. На это Кудесник пойти может.  Особенно,  если  вместе  с  Лаптем
комиссия проверит  чародеев  Смороду  и  Волка.  Да  и  самого  Кудесника.
Остромир может устроить такое массовое прочесывание. И  пикнуть  никто  не
посмеет - правила игры в Дружине жестки и беспощадны...
     Да вот беда: если убийца воспользовался заклятьем на невидимость  для
того, чтобы проникнуть в экипаж академика, а  убийство  совершил,  скажем,
обычным ножом, Контрольная  комиссия  окажется  бессильной.  Улики  против
обычного убийства можно собрать только обычным путем. А если убийца следов
не оставил, улик этих  днем  с  огнем  не  найдешь,  и  убийство  окажется
безнаказанным. Если же убийца следы оставил, то, поелику на том месте, где
нашли труп, никаких следов не обнаружено, стало быть  они  находятся  там,
где было совершено преступление. А поелику место  убийства  с  достаточной
точностью сыскникам идентифицировать  не  удается,  то  не  известно,  где
искать следы, и опять же убийство останется безнаказанным.
     Чем больше Свет раздумывал над этой проблемой, тем  больше  впадал  в
уныние: задача приемлемого решения не имела. А решить  ее  следовало,  ибо
было бы совсем неплохо,  если  бы  убийцу  обнаружил  чародей  Сморода.  И
обвинений в карьеризме ему в этом случае  предъявить  невозможно:  сыскник
сам к нему обратился за помощью. Когда более сильный волшебник  в  сложных
условиях помогает  более  слабому  выполнить  служебные  обязанности,  это
нормально, это красивый поступок, и  никакого  карьеризма.  Карьеризм  тут
может найти только завистник и негодяй...
     В конце концов Свет решил поставить  на  место  убийцы  самого  себя.
Конечно, мотив ему был совершенно неизвестен,  но  способ  придумать  было
можно. И через пару часов интенсивных размышлений  он  его  придумал.  Тем
более что это все-таки было гораздо  интереснее,  чем  ломать  голову  над
тайной Веры...
     Если бы Свету потребовалось убить академика Барсука, он  бы  совершил
это следующим образом. Для начала следовало  бы  узнать  маршрут,  которым
академик возвращался из института домой. Буня Лапоть  этот  маршрут  знал.
Потом надо было узнать, имеются ли на маршруте места, где академик  должен
был обязательно остановиться по дороге. Таким  местом,  к  примеру,  может
оказаться регулируемый перекресток...  Точно,  мы  тогда  с  Кудесником  и
Волком останавливались перед таким перекрестком! Получив  эту  информацию,
он бы, Свет, закляв себя на невидимость, подождал бы  экипаж  академика  у
перекрестка, никем бы не замеченный проник в карету, вонзил бы  Барсуку  в
сердце нож и точно так же - никем не замеченный - вылез. И дело в шляпе!
     Свет связался со Смирным. Тот оказался на месте, с надеждой смотрел в
волшебное зеркало.
     Свет помотал головой:
     - Пока ничего утешительного. Мне нужна  информация,  каким  маршрутом
Барсук обычно возвращался домой.
     Буривой залез в какую-то папку, продиктовал названия улиц.
     Кажется, на одном из этих перекрестков в тот день  и  останавливалась
карета Кудесника... Можно было  бы,  разумеется,  задать  сыскнику  прямой
вопрос - нет ли на маршруте регулируемых перекрестков? Но тогда  бы  любой
дурак догадался, что за мысль пришла Свету в голову! Поэтому он ни  о  чем
спрашивать Смирного не стал. Он распрощался  с  сыскником  и  связался  со
знакомым офицером транспортного отдела столичной стражи.
     Через несколько минут у него был список всех регулируемых стражниками
новгородских перекрестков.
     Поблагодарив офицера, Свет разъинициировал волшебное зеркало и достал
с книжной полки карту столицы. Много трудов  ему  не  потребовалось  -  на
маршруте, которым  Барсук  возвращался  домой,  имелось  два  регулируемых
перекрестка.
     Стало быть убийца мог оставить следы на одном из  этих  перекрестков.
Беда лишь в том, что эти следы надо было искать еще в пятницу ночью. Тогда
возможно на уличных столбах или стенах домов и сохранилась  бы  голограмма
заклятия на невидимость. Но не сегодня, в седмицу. Сегодня от нее остались
одни рожки да ножки. Впрочем, стоп!
     Вот тут Света даже оторопь взяла.  Потому  что  до  него  дошло,  что
убийца все-таки мог оставить следы, которые  можно  было  разыскать  и  по
прошествии нескольких дней после случившегося. Только не на  стенах  домов
или фонарных столбах, а в  памяти  кого-либо  из  волшебников,  по  чистой
случайности  оказавшихся  в  тот  момент  поблизости  от  места  убийства.
Разумеется, они не видели, как убийца втыкал  нож  в  сердце  Барсука,  но
заметить, как он садился в карету, вполне могли. Просто тогда они  на  это
не обратили внимания.
     И не важно, что такие волшебники на самом деле и не найдутся вовсе. В
данном случае важно, что они МОГЛИ оказаться  вблизи  места  преступления.
Ведь убийца не может быть уверен, что их там не было. А стало быть, у него
должны быть опасения, что они там оказались. И видели, как  он  залезал  в
карету. И  если  они  вспомнят,  что  стоящая  перед  перекрестком  карета
принадлежала академику Барсуку...  если  вспомнят,  что  влезавший  в  нее
волшебник воспользовался заклятьем на невидимость...  если  вспомнят,  как
выглядел  оный  волшебник...  Конечно,  все  это   косвенные   улики,   но
вероятность подобного развития событий все равно должна волновать  убийцу.
А если еще обнаружатся мотивы? Да еще  найдется  нож,  который  вонзили  в
сердце академику?.. Нет, подобного развития событий убийца бояться должен.
А значит его можно напугать еще больше - если он  почувствует  внимание  к
своей персоне. Причем (если убил Барсука  Лапоть)  лучше  всего  было  бы,
чтобы он не понял, чье внимание он чувствует: ведь  ему  известно,  что  в
момент убийства чародея Смороды никак не могло быть на месте преступления.
А потому, если  чародей  Сморода  скажет  ему,  что  видел  его  на  неком
перекрестке садящимся в некую карету некоего академика, то  опекун  Лапоть
попросту плюнет в физиономию чародею Смороде. И подаст на Смороду  в  суд.
За клевету. А вот если Лапоть почувствует, что на него кто-то  смотрел.  И
то ли узнал, то ли не узнал, то ли вспомнил,  то  ли  не  вспомнил...  Вот
здесь он может испугаться. И тогда уже можно будет  разобраться,  чего  он
испугался.  В  особенности  если  он  совершит  после  этого  какую-нибудь
оплошность...
     Что ж, прекрасно! Но теперь возникают  два  вопроса.  Вопрос  первый:
стоит ли посвящать во все это сыскника Смирного?
     Некоторое время поломав голову, Свет решил, что  сейчас  (по  крайней
мере до тех пор, пока не выяснится хоть что-либо определенное) не стоит, и
перешел ко второму вопросу. Второй вопрос был посложнее.
     И в самом деле, судари, как  чародея  Лаптя,  являющегося  достаточно
квалифицированным волшебником, обвести вокруг перста, чтобы он понял,  что
им интересуются, и не понял - кто? Здесь требуется обязательное прикрытие.
А в качестве прикрытия должен сработать кто-то  по  квалификации  не  ниже
Света. Лучше всего - сам Кудесник... Но к Кудеснику не  пойдешь,  не  имея
фактов... В общем  ситуация  оказывалась  безвыходной.  И  безвыходной  бы
осталась.
     Но назавтра начиналась Паломная седмица. И  именно  по  этой  причине
Свет перед самым ужином нашел выход.


     Утром в седмицу Репня понял,  что  угодил  к  этой  сучке  в  капкан.
Впрочем, сия мысль откровенно покоробила его, и он понял, что назвал  Веру
"сучкой" в последний раз. Не могла эта куколка быть сучкой,  ну  никак  не
могла! А в том, что случилось между ними во середу, полностью  виноват  он
сам. Верочка же  попросту  расценила,  что  врач  пользуется  ее  телом  в
качестве платы за справку. Кстати, ведь так оно и было...
     Сегодня среди персонала Временной медицинской комиссии, как и во всех
правительственных учреждениях столицы был  вновь  объявлен  рабочий  день.
Количество паломников возросло до невозможности. Возросло, естественно,  и
число не имеющих справок. Поэтому седмица оказалась исключительно  сложным
днем. Несмотря на увеличение  штата  щупачей  очереди  выросли.  Паломники
нервничали, ругались друг с другом, и возрастающее в коридорах  напряжение
поневоле передавалось щупачам.
     Однако Репня с удивлением обнаружил, что на него ментальное  давление
не оказывает ни малейшего влияния. Он работал быстро  и  с  удовольствием.
Когда к нему в кабинет заходила молоденькая симпатичная паломница,  он  по
привычке отмечал ее красу, но это была совсем не та краса, на  которую  он
обращал внимание раньше. И оказывалось, что того, привычного  желания  тут
же завалить девицу на кушетку нет и в помине. Наоборот, он ловил  себя  на
том, что представляет  себе  Верочку,  и  краса  очередной  соискательницы
медицинской  справки  тут  же  меркла.  А  сердце  начинало   биться   как
сумасшедшее. Так оно билось раньше лишь в канун оргазма...
     Нет, у Репни не было никаких сомнений: Верочка явно  околдовала  его.
Сам он так резко измениться не мог. Ведь в своей жизни  он  встречался  со
множеством женщин, и ввек не было у него этого странного  сердцебиения.  И
никогда еще он не  ощущал  такого  равнодушия  ко  всем  прочим  женщинам.
Конечно, он околдован...
     Но самым удивительным оказалось то, что он не имел  против  подобного
колдовства никаких возражений. Ему даже нравилось свое нынешнее состояние.
Разве плохо, когда небо кажется таким синим, а солнце  -  таким  ярким?  И
даже тупая боль в сердце - неожиданно приятной? Нет,  подобное  колдовство
ему нравилось, и никто раньше не сумел проделать с ним столь  удивительную
вещь. В том числе, и Ясна... Там все было иначе, там... Впрочем, какое ему
теперь дело до того, что было "там"! Главное теперь было "здесь". Сейчас!
     И хотелось немедленно увидеть Верочку, да-да, просто увидеть - ничего
ему больше от нее не надо. Ну  разве  что  легонько  коснуться  ее  нежной
ручки... А больше - ничего!
     Увы, даже коснуться ее ручки было невозможно. Ведь рядом  с  Верочкой
сидел в качестве цербера этот чертов кастрат.  Как  собака  на  сене...  И
опосля всего случившегося снова появиться в его  доме  Репня  попросту  не
мог. Тем более что кастрат чертовски подозрителен и сразу смекнет,  что  к
чему. Нет, туда не попадешь!
     Нельзя сказать, что этот вывод портил Репне настроение  -  настроение
ему сегодня не могло испортить ничто, - но какое-то беспокойство в душу он
вносил. Впрочем, беспокойство это лишь заставляло Репню на полную  катушку
шевелить мозгами. И в конце концов мозги сработали.
     Мысль, правда, не очень пришлась ему по душе, но иного выхода он пока
не видел. Да, придется опять обращаться к старой ведьме, ну так и что ж!..
В конце концов, деньги ей все равно нужны, а он  теперь  не  такой  дурак,
чтобы вновь воспользоваться способностями Огненного Змея.  Нет,  все,  что
ему нужно, - это снова увидеть Верочкино личико.
     Пусть не будет позавчерашнего  восхитительного  удивления,  пусть  не
будет ротика буквой "О", но показать ее в зеркале ведьма наверняка сумеет.
Тем более что пуговица от Верочкиного платья по-прежнему у нее.
     Репней внезапно овладело нетерпение, и он с большим  трудом  дождался
окончания рабочего дня. Едва сдал кабинет сменщику, явился Вадим  Конопля.
От друга удалось отбиться: он был парень вполне  понятливый.  Потом  Репня
долго ловил извозчика - у простых-то словен был день отдыха,  и  извозчики
шли нарасхват.
     Нетерпение нарастало.
     Наконец, опосля получаса  метаний  вокруг  площади  Первого  Поклона,
попалась свободная трибуна, но извозчик воспринял желание Репни попасть  в
район порта без должного энтузиазма: в седмицу вечером клиента  там  найти
было проблематично, а за простой Репня платить явно не собирался.  Однако,
немного поспорив, сторговались.
     Нетерпение овладело Репней уже до такой степени, что он чуть было  не
позабыл  об  осторожности.  И  все  же  привычка   не   подвела:   вовремя
опомнившись, он, как и в пятницу, назвал извозчику параллельную улицу.


     Он стоял перед домом ведьмы, едва не приплясывая  от  возбуждения,  и
нетерпеливо дергал ручку звонка. За дверью стояла  мертвая  тишина.  Тогда
Репня принялся колотить в дверь носком ботинка. А потом и вовсе кулачищем.
В ответ ни скрипа, ни шороха.
     - Что вы двери ломаете? - раздался за спиной визгливый женский голос.
- Нет так никого.
     Репня обернулся. Из  окна  дома  напротив  торчала  седая  старушечья
голова. Старушонка смотрела на него с возмущением и неприязнью.
     - И  чего,  спрашивается,  ходют?  Ходют  и  ходют...  Пусто  там.  И
колотиться незачем!
     - А где хозяйка? - хрипло спросил Репня.
     - Уехала она,  -  ответила  старуха.  -  Сегодня  утром  собралась  в
одночасье и уехала.
     - А куда?
     - Куды-куды!.. На вокзал. А дале - не знаю. Она не докладала! Да  мне
и ни к чему... Просила только передавать тем, кто придет, что ее не будет,
долго не будет. Так что ступайте, молодой человек, своей дорогой.
     - Спасибо! - Репня вновь посмотрел на двери  столь  необходимого  ему
дома.
     Мысль о том, что он притащился сюда  зря,  оказалась  неприятной,  но
делать было нечего. По-видимому, ведьма откровенно  перепугалась.  И  надо
думать, напугал ее вовсе не Репня. Ведь и позавчера было  видно,  как  она
струсила, когда произошло то, чего она явно не ожидала.
     Репня  бросил  взгляд  в  окно  дома  напротив.  Старуха  по-прежнему
внимательно следила за подозрительным субъектом. Надо было уносить ноги.
     И тут он краем глаза заметил мелькнувшую на тротуаре голубую искорку.
Повернул голову. Возле ступенек крыльца лежала пуговица. Та самая, которую
он принес сюда позавчера. От Верочкиного платья.
     Репня наклонился,  делая  вид,  что  завязывает  шнурок  на  ботинке,
незаметно подобрал пуговицу, сунул ее в карман кафтана. И не спеша зашагал
прочь.


     Как и вчера, перед ужином пошли гулять.
     Вера предложила взять с собой Забаву, и Свет был согласен, но  Забава
после обеда выглядела странно-грустной, словно заболела. Однако когда Свет
спросил у Берендея о самочувствии племянницы, тот заявил, что с нею все  в
порядке. Мол, встречалась в первой половине дня со своей воспитательницей,
и теперь на девицу нахлынули воспоминания о  детских  годах.  Свет  и  сам
знал, какова эмоциональная  окраска  подобных  воспоминаний  -  словно  ты
совершил неисправимую ошибку, но понятия не имеешь, в чем она заключается,
- и оставил служанку в покое. Пусть погрустит  немного  наедине  с  собой.
Утром от этой грусти и следа не останется.
     В экипаже Вера, как и вчера, кататься не захотела.
     - Я предпочитаю изучать незнакомые города в прогулках, - заявила она.
     Свет хотел сказать, что с ее стороны легкомысленно  заявлять  о  том,
будто она незнакома с Новгородом  -  а  может  быть,  она  в  этом  городе
родилась и прожила большую часть жизни! - но промолчал.  В  конце  концов,
это был непринципиальный вопрос...
     Они неторопливо шли по Торговой набережной, глазея по сторонам.  Вера
доверчиво опиралась на десницу Света, но все  время  получалось,  что  она
оказывается на четверть шага впереди. Словно она, прогуливаясь, гналась за
кем-то или чем-то. Либо боялась, что из  Светова  кармана  выскочит  вдруг
отравленное лезвие и поразит ее в левый бок...
     А когда они подошли к мраморным лестницам, двумя дугами  спускающимся
в  Волхов,  Вера  бросила  своего  кавалера  и  быстро  сбежала  вниз   по
ступенькам. Скинула туфли и, взвизгнув от удовольствия,  ступила  в  воду.
Свет смотрел на нее и думал о том, что когда Вера забывает о своем желании
выглядеть светской дамой, походка ее становится очень и очень  странной  -
словно девица больше привыкла ходить в брюках, а не в женском платье. Свет
знал, что франкские женщины уже лет двадцать как носят брюки.
     Вера вновь обулась, неторопливо поднялась по ступенькам, и Свет вдруг
понял, что опять попал в сети своего болезненного  воображения.  Какие,  к
Велесу, брюки! Посмотрите, как она вышагивает - нога начинает движение  от
бедра, стопа ставится на  землю  осторожно,  подбородок  вздернут,  словно
девица намеревается бросить вызов всей подлунной.
     - Хорошо-то как! - сказала Вера. - Как бы мне хотелось искупаться!
     Глеб виновато развел руками:
     - Увы, не получится. Завтра начинается  Паломная  седмица,  а  в  это
время в Словении купаются только в Ильмене, около Перыни. Правда, там зато
не нужен купальный костюм.
     Вера вскинула на него удивленные глаза:
     - Неужели голяком купаются?
     - Да. В отличие  от  христианского  бога,  словенские  боги  спокойно
относятся к обнаженному телу. У нас многие даже загорают без  купальников.
Так что тело покрывается загаром полностью, не так как у вас.
     Ее глаза расширились.
     - И часто вы подсматриваете за мной?
     - С чего вы решили, что я за вами  подсматриваю?  -  Свет  возмущенно
фыркнул. - Помнится, я имел возможность посмотреть на ваше тело еще в день
нашего знакомства.
     - Ах да! - Она опустила глаза. - Я почему-то тогда подумала,  что  вы
пришли не просто посмотреть на меня.
     И тут Свет решился.
     - Простите, Вера! Мне бы хотелось задать вам вопрос,  который  у  нас
задавать не принято.
     Она кокетливо взглянула на него:
     - И какой же?
     Свет поморщился:
     - Вы девица или женщина?
     Лицо ее на мгновение застыло, потом вытянулось. Свет смотрел  на  нее
не мигая. Наконец губы ее задрожали, и она вдруг прыснула.
     - О боже! Вам-то это зачем? Ведь, как я понимаю,  вы  в  женщинах  не
нуждаетесь.
     - Откуда вы знаете? - быстро спросил Свет.
     - Ну-у... - Она перестала смеяться,  взгляд  ее  стал  задумчивым.  -
По-моему, мне говорила об этом ваша Забава. А вы и вправду на нуждаетесь в
женщинах?
     - Да.
     - Бедная ваша Забава! На что же она надеется? Уж я  бы  все  сделала,
чтобы в такого мужчину не влюбиться.
     - Надежды моей служанки - это ее личное  дело,  -  сказал  равнодушно
Свет. - Она была давно предупреждена.
     Вера  отвернулась  от  него,  облокотилась   на   мраморный   парапет
набережной.
     - Странно, - проговорила она после некоторого молчания. - Я знаю, что
есть мужчины, которые не могут... Но встретиться с  мужчиной,  который  не
хочет.
     - А откуда вы знаете, что есть такие мужчины? - быстро спросил Свет.
     - Ну-у, знаю, и все. - Она обернулась и в упор посмотрела на него.  -
Мне снова кажется, что меня пытаются уличить во лжи.
     Свет не опустил глаз. Разговор становился все более и более странным,
но Свет вдруг обнаружил, что разговор этот ему интересен. И  похоже,  даже
позволяет сделать некоторые выводы.
     - А можно еще один нескромный вопрос?
     - Валяйте, - великодушно разрешила Вера.
     - Сколько вам лет?
     Она снова прыснула:
     - А это вам зачем? Неужели анкету на меня заполнять собрались!
     Свет пожал плечами.
     - Мой возраст - это моя тайна. - Вера вдруг показала ему язык. - Могу
только сказать, что я моложе вашей Забавы.
     - Странно, - задумчиво сказал Свет. - Из некоторых ваших  слов  я  бы
сделал вывод, что вы явно не девица.
     - А у меня была справная учительница!.. Я наконец  вспомнила.  -  Она
снова показала ему язык. - Меня воспитали додолки. А к вам  я  попала  для
того, чтобы отнять у вас Талант. Вот так-то!
     - Глупости! - Свет  похлопал  ее  по  плечу.  -  В  своей  жизни  мне
приходилось встречаться с додолками. Они не раз расставляли на  меня  свои
сети. Вы на них совершенно непохожи. Уж скорее  я  поверю,  что  додолками
заслана Забава. Так что придумайте что-нибудь поумнее.
     Она посмотрела на него долгим-долгим взглядом и сказала:
     - Пойдемте домой. Кушать хочется.
     Обратный путь проходил в полном молчании. Вера была погружена в такие
глубокие размышления, что несколько раз споткнулась, всякий раз вскрикивая
и судорожно хватаясь за десницу  Света.  А  он  решил  ее  размышления  не
прерывать: если женщина думает, значит есть о чем. Иначе бы она без умолку
работала языком.
     Вера молчала, пока он не привел ее к двери в гостевую. И тут сказала:
     - Вы знаете, а я не верю, что вас совершенно не интересуют женщины!
     - В самом деле? - Он перестал поддерживать ее под локоточек.
     - Конечно! - Она взялась за ручку двери. - Иначе  зачем  вы  за  мной
подсматриваете?
     И не дожидаясь ответа, скрылась за дверью.


     Забава не думала, что свидание с матерью Заряной  настолько  испортит
ей настроение. Казалось бы, ничего особенного  между  ними  не  произошло,
но...
     Но час проходил за часом, Забава, вернувшись домой и  обнаружив,  что
чародей в особой ее заботе не нуждается, занималась  своими  повседневными
делами, а душа ее по-прежнему трепетала, как былинка на ветру.
     За то время, что Забава прожила в доме чародея Смороды, она  привыкла
упиваться лишь тремя состояниями своей души: любовью, тоской и ревностью.
     После   встречи   с   матерью   Заряной    родилось    четвертое    -
неудовлетворенность собственной жизнью.
     Впрочем, Забава, разумеется,  не  понимала,  что  именно  терзает  ей
сердце. Навалившееся на нее чувство  было  похоже  на  обычную  тоску,  но
неожиданно  острую  и  бесконечно  тяжелую.  Словно   осиновый   кол   для
оборотня...
     И в отличие от привычной тоски это чувство было настолько невыносимо,
что Забава даже отказалась сопровождать чародея с его гостьей на прогулку.
В былые бы времена она от  такого  предложения  на  крыльях  полетела,  но
тут... Тут она сразу представила, как тягостно придется ей на  предстоящей
прогулке. Эти-то двоим - что? Они будут заглядывать друг  другу  в  глаза,
хватать друг друга за руки. И она будет для них помехой, горой, которую ни
объехать ни обойти. Даже поцеловаться невозможно! Нет  уж,  обойдется  она
без этих велесовых картинок, да и вообще...
     Тут она спохватилась. О боги, подумала она, опять я думаю о  них  как
об обычных людях. Ну почему мне все время кажется, что ему  от  нее  нужно
то, что и другим мужчинам? И почему я вижу в ней разлучницу?
     Однако на прогулку она все-таки не пошла. И тут же пожалела об  этом.
"Велесовы картинки" не давали ей покоя. Она боролась с ними, как  могла  и
как умела. К сожалению, в самый нужный момент рядом с нею никогда не  было
той мамы, настоящей,  которая  бы  научила  и  утешила.  Возможно,  именно
поэтому к  Забаве  пришла  мысль,  как  одним  махом  покончить  со  своей
пакостной жизнью.
     И стало еще тяжелей. Она и допрежь-то с нетерпением ждала возвращения
парочки, а теперь нетерпение стало вдвое острее.
     Когда они наконец  вернулись  и  разошлись  по  своим  комнатам,  она
стремглав  кинулась  в  гостевую  -  помогать  своей   временной   хозяйке
переодеваться к ужину. Именно так подумали  все  домашние.  Забава  думала
иначе.
     Гостья встретила ее спокойной улыбкой:
     - Зря вы, Забава, не пошли с нами. Я  окунула  ноги  в  речку.  Какая
вода!..
     - У меня к вам, Вера, просьба. - Времени до ужина оставалось немного,
но тянуть со всех сторон не стоило. - Очень-очень большая просьба!
     Вера посерьезнела:
     - Слушаю вас.
     - Помните вы предлагали убить мою любовь к чародею?.. Я готова.
     Забаве показалось, что гостья испугалась, и она тут  же  поняла,  что
ничего подобного узкозадая кукла делать вовсе не  умеет.  Купила  она  ее,
Забаву, на простенькую сказочку. Как дуру набитую вокруг перста обвела...
     Но испуг у гостьи уже прошел.
     - Что случилось? Вы же не хотели...
     - Очень просто, - сказала Забава. - Если  я  разлюблю  его,  я  смогу
поменять работу. И все изменится... Ведь я сумею уйти от него...
     Она и сама поняла, что последняя фраза  прозвучала  скорее  вопросом,
чем утверждением. Но отступать было уже поздно. Да и некуда.
     Гостья некоторое время молча смотрела ей в глаза, словно пыталась там
что-то разглядеть. И наверное, разглядела, потому что спросила:
     - А вы не пожалеете, девочка?
     - Я?! - Забава упрямо вздернула подбородок. - И не подумаю! Пусть  он
жалеет!.. - Прикусила губу, потому что чуть не  сказала  то,  что  слышать
гостье было совсем не обязательно.
     Гостья пожала плечами:
     - Ну смотрите... Только имейте в виду  -  даже  разбитую  тарелку  не
сделаешь снова целой. А уж любовь...
     О боги, подумала Забава. Да ей-то что? Она-то чего меня  уговаривает?
Ей же лучше будет, если я перестану стоять на пути!.. Впрочем, она тут  же
поняла, что "ей"  лучше  не  будет,  потому  что  "она"  и  не  собирается
соблазнять  волшебника.  Это  в  очередной  раз  подтверждало,  что  "она"
говорила правду, но Забаве было уже все равно. Забава хотела лишь  одного:
чтобы тоска эта жуткая - как бы она ни называлась! - оставила  наконец  ее
сердце.
     - Можете меня не уговаривать! - Забава топнула ногой. - Я все решила!
     Гостья вдруг улыбнулась:
     - Да ради бога! Прилягте на тахту.
     Забава подошла к тахте, легла навзничь. Вера смотрела на нее,  словно
хотела что-то сказать. Но  не  сказала,  лишь  сделала  в  сторону  Забавы
отталкивающий жест.
     В последний момент  Забава  успела  признаться  себе,  что  совершает
жуткую, непростительную ошибку. Что на все это она пошла с  целью  уязвить
чародея, подобно тому, как обиженный  матерью  маленький  ребенок  думает:
"Вот умру, тогда она узнает!" И что в ее поступке логика того же  порядка,
что в подобных детских мыслях.
     Но было поздно. Уже разверзлась под нею бездонная пропасть, до  краев
наполненная сладкой  истомой.  Из  пропасти  этой  выплеснулась  столь  же
сладкая  волна,  пронзила  насквозь  спину.   Жуткая,   нестерпимая   боль
обрушилась на Забаву, и она хотела было завопить от  муки,  но  волна  уже
снова стала несказанно-сладкой и покинула Забавину грудь,  унеся  в  своих
объятиях ноющее девичье сердце. Стало хорошо-хорошо. Так хорошо было  лишь
однажды. Три месяца назад. Когда дядя Берендей  налил  в  новогоднюю  ночь
племяннице бокал шампанского.
     Забава встала с  тахты.  Жизнь  была  свежа  и  приятна,  как  стакан
холодного квасу в жаркий полдень.
     Гостья смотрела на нее с грустью и  вниманием.  Из-за  двери  донесся
звук гонга: дядя Берендей давал сигнал о  том,  что  ужин  начнется  через
десять минут.
     - Ой! - сказала Забава. - Вы же опоздаете на ужин.
     И принялась расстегивать крючки на Верином платье.


     Репня лежал на диване, глядя в  потолок  и  зажав  пуговицу  в  кулак
шуйцы. Странное томление осеняло его душу: не хотелось  ни  двигаться,  ни
думать. Хотелось одного - увидеть Веру. Но теперь это было  невозможно,  и
от дневного восторга жизнью не осталось и следа. Восторг сменился тоской.
     Конечно, если бы Репня был бы хоть  раз  влюблен  в  обычную  женщину
обычной  любовью,  он  бы  знал,  что  для  влюбленного  резкая   перемена
настроения -  нормальное  явление.  Впрочем,  собственное  настроение  его
сейчас совершенно не интересовало. Ведь эта тоска была  совсем  не  такой,
как тогда, с матерью Ясной, она щемила сердце по-особому, и  это  ощущение
казалось даже приятным.
     - Ах, Вера-Верочка, - сказал Репня в потолок. - Какое счастье, что вы
все-таки появились!
     Он бы не удивился, услышав в ответ ее нежный голосок,  но  в  комнате
жила тишина. Даже водопроводные  трубы  сегодня  почему-то  не  соизволили
исполнять свои обычные концерты. И за окном было тихо. Словно дом обложили
толстым слоем ваты.
     Постепенно стемнело. Сквозь слой ваты донеслось  издалека  мелодичное
"бом-бом". Это часы с Кокуевой башни Кремля возвестили новгородцам, что  в
столицу Словении явилась Паломная седмица.
     А вместе с Паломной седмицей к Репне пришло понимание, что  никто  на
него капканов не ставил. И никто не заколдовывал его перунов  корень.  Все
гораздо проще: он, Репня, влюбился. И если есть тут вина Веры, так  только
в том, что он влюбился именно в нее. Однако точно так же можно было винить
в случившемся Додолу. Или самого Сварога, которому  взбрело  в  седовласую
голову с целью продолжения рода поделить богов и людей на мужчин и женщин.
Да еще заставить их при сем процессе испытывать наслаждение. И ради  этого
наслаждения обречь их на то, чтобы они мучили друг друга.
     Репня вовсе не желал испытывать мучения. Любые. Даже мучения любви. И
потому, сам того не желая, взмолился:
     - О Додола!  Отпустите  мою  душу  от  чар  ваших,  и  я  буду  вечно
благодарить вас за милосердие!
     Наверное, Додола его услыхала. Поелику ответила:
     - Мне не нужна душа, вахлак, мне нужно кое-что совсем другое!
     И хотя Репне было неизвестно слово "вахлак",  он  хорошо  понял,  что
именно она имела  в  виду.  А  потому  испугался.  И  с  перепугу  тут  же
проснулся.
     Нераздетый, он лежал на диване. Шуйца сжимала теплую влажную пуговицу
- так вспотела ладонь. В комнате по-прежнему висела ватная  тишина.  Но  в
ушах все еще раздавался насмешливый голос Додолы.
     - Тьфу, пропасть! - пробормотал Репня.  -  Чего  токмо  не  приснится
человеку!
     Он разделся и лег в постель. Сердечная боль не помешала  ему  уснуть.
Во сне он еще  не  раз  разговаривал  с  Додолой.  А  потом  с  Верой.  Но
проснувшись, не помнил ничего. Кроме того что голос Додолы в его снах  был
очень похож на голосок Веры.


     За завтраком в первицу Свет обратил внимание  на  странное  поведение
Забавы. К тому, что ее глаза перестали метать молнии, он как-то уже  начал
привыкать, но сегодня девица вообще была похожа на сонную куклу. Нет,  она
выглядела,  как  обычно  (разве  что  казалась  немножко  бледненькой),  и
двигалась, как обычно, да и с точки зрения хозяина дома к ней нельзя  было
придраться, но что-то в ее глазах изменилось. Свет даже не мог понять, что
именно. Просто глаза сделались какими-то другими. Словно бездонное  доселе
небо подернулось белесой дымкой...
     Он попытался восстановить в памяти, какой она была вечор за ужином. И
вспомнил:  за  ужином  прислуживала  Ольга,  а  Забава  ему  на  глаза  не
показывалась. Впрочем, он тут же вспомнил и другое  -  Забава  вчера  была
сама не своя всю вторую половину дня. Э-э, да она же встречалась со  своей
воспитательницей...
     Свет тут же успокоился. Право дело, волноваться не о чем.  Погрустит,
погрустит  и  перестанет.  Грусть  -  нормальное  состояние  для   молодой
влюбленной девушки.
     Вера сегодня тоже вела себя странно, не задевала  его,  на  обыденные
вопросы отвечала односложно - в общем, находилась, как и Забава, явно не в
своей тарелке. Но ее настроение сегодня значило для Света еще меньше,  чем
настроение служанки.
     С Верой к ночи все будет предельно ясно.
     - Будет к ночи ясно - Ясна иль  не  Ясна,  -  промурлыкал  Свет  чуть
слышно.
     Его  вдруг  охватило  нетерпение.  Захотелось  поговорить  с   Репней
Бондарем немедленно. Зачем откладывать? А может, и сюда его  привести,  не
дожидаясь вечера? Долой спячку! Как говорят германцы, Sturm und Drang!..
     Он  посмотрел  на  Веру.  Гостья  пребывала  в   задумчивости,   лишь
озабоченно поглядывала время от времени на служанку. Наверное, ей тоже  не
нравилась печаль на мордашке  Забавы.  Хотя  Вере-то  подобное  настроение
должно быть по сердцу - глядишь, ревностью донимать не станут.
     И тут до Света дошло, что сегодня началась Паломная седмица. Он  даже
фыркнул: вечно так, ждешь-ждешь праздник, а наступает  всегда  неожиданно.
Хотя ныне нельзя сказать, чтобы он уж очень ждал этот праздник.  Просто  в
прошлом Паломная седмица  всегда  у  него  была  связана  исключительно  с
переменами к лучшему. После празднеств 81 года он узнал, что остается  при
канцелярии  Кудесника.  После  Паломной   седмицы   88   его   избрали   в
Государственную думу, и  он  стал  самым  молодым  в  истории  Словенского
княжества членом палаты  чародеев.  Нынешняя  Паломная  седмица  могла  бы
ознаменоваться тем, что он станет  самым  молодым  в  истории  Словенского
княжества  Кудесником.  Могла  бы...   Но   Остромир,   при   всей   своей
энергичности,  никогда  не  проявлял   излишней   торопливости,   принимая
стратегические решения, да и самому Свету надо бы сперва застраховаться от
краха.
     Тем не менее  даже  последняя  мысль  не  испортила  ему  настроения.
Наоборот, раз Паломная седмица всегда приносила радости,  боги  непременно
позаботятся о том, чтобы и эта не обманула его ожиданий.
     - С праздником всех! - сказал он громко.
     Домашние оживились, даже на лице у  Забавы  появилось  некое  подобие
улыбки. Лишь Вера посмотрела на него с удивлением:
     - А какой ныне праздник?
     Свет фыркнул. Хороша паломница, понятия не имеющая о  том,  для  чего
идет в столицу!..
     Но цепляться к ней сегодня не хотелось.
     - Забава вам объяснит.
     Оказалось, что людям очень легко поднять настроение  -  скажите  пару
слов, и все тут же улыбаются. Словно им жалование прибавили.
     А что, подумал Свет. Это  мысль...  Он  дождался,  пока  в  трапезной
появится Берендей, и громогласно объявил:
     - С сегодняшнего дня  каждый  из  домашних  будет  получать  на  пять
процентов больше, чем вчера.
     После такого сообщения  заулыбалась  даже  Забава.  Правда,  Берендей
особенной радости не проявил, но тот всегда считал, что лишние деньги лишь
портят прислугу. Улыбалась и Вера,  хотя  ее-то  сие  радостное  сообщение
ничуть не касалось. Но она тоже получит  свой  кусочек  радости,  ближе  к
вечеру. А может, и раньше... И было бы со стороны  богов  совсем  неплохо,
если бы после этого свой кусочек радости получил к празднику и Свет.
     Эта мысль опять привела его в возбуждение.


     Свет собрался ехать к Репне Бондарю сразу после ежедневного утреннего
делового совещания с Берендеем.
     Уже и экипаж велел Петру закладывать, когда  обнаружил,  что  адресом
Репни в записной  книжке  и  не  пахнет.  Впрочем,  никакой  проблемы  это
открытие собой не представляло. Репня был врачом, и разумеется, его  адрес
имелся в министерстве охраны здоровья. Свет тут же вызвал министерство  по
волшебному зеркалу. Ответа, однако, не  дождался  и  вновь  вспомнил,  что
началась Паломная седмица. А значит, в министерстве никого  нет.  Дежурные
на случай заболеваний среди паломников работают в палаточном городке около
Перыни, а все остальные отдыхают,  стараясь  побыстрее  забыть  суматошную
последнюю декаду.
     Впрочем, проблемы не  было  и  тут.  Министерство  охраны  порядка  в
Паломную седмицу работало, как в обычные времена, а адреса врачей были там
в неменьшем ходу, чем адреса подпольных игорных домов.
     Так что не прошло и десяти минут, а записная книжка  уже  удостоилась
чести   содержать   в   себе   информацию   о   нынешнем   местожительстве
несостоявшегося волшебника.  Но  ехать  к  нему  расхотелось.  Репня  тоже
завершил суматошную декаду и вполне мог сейчас  где-нибудь  лежать  кверху
пузом. Поэтому Свет решил послать к Бондарю курьера, а  поелику  Петр  уже
заложил карету, в качестве курьера вполне можно было использовать и его  -
все равно никаких поездок на сегодняшний день не намечалось.
     Вызвал Берендея, велел прислать Петра. Петр тут же возник  на  пороге
кабинета.
     - Экипаж заложен, чародей!
     - Спасибо, Петруша. Я передумал. Попрошу съездить вас. Вот  адрес.  -
Свет переписал адрес и вручил бумажку кучеру.
     - Слушаюсь, чародей! Что я должен передать? Пакет?
     - Нет, сообщение будет на словах.  Попросите  этого  человека  прийти
сегодня сюда, ко мне. - Он поразмыслил, как дать понять Репне  о  цели  их
встречи. И, придумав, добавил: - Я приглашаю его на тот же час,  что  и  в
прошлый раз. Но если он пожелает прийти  пораньше,  я  ему  неудовольствия
высказывать не стану. Даже если он явится к обеду... Так и передайте!
     - Должен ли я ждать, буде нужного вам человека дома не окажется?
     Свет снова немного  подумал.  Пожалуй,  в  этом  случае  Репня  может
возомнить, что чародей Сморода слишком в нем нуждается. Конечно,  хотелось
бы определиться с Верой  пораньше,  но  с  другой  стороны,  еще  день-два
практически ничего не решают. Ему вдруг пришло в голову, что  он  и  вовсе
затеял полнейшую мерзость, но признаться себе в этом значило осознать: то,
что произойдет между Репней и Верой, волнует его не только с точки  зрения
государственных интересов. Ни подобного нетерпения, ни подобного осознания
у  члена  палаты  чародеев   Государственной   думы   Великого   княжества
Словенского быть не могло даже в кошмарном сне. И потому  Свет  быстренько
принял половинчатое решение.
     - Если нужный мне человек окажется дома, передадите ему мое сообщение
на словах. Если же его дома не будет, вернетесь и доложите. Ждать не надо.
Потом можете быть свободны.
     Петр, мгновенно сообразивший, что есть возможность провести с  семьей
всю вторую половину дня, обрадованно кивнул и выкатился из кабинета.
     А Свет сел за  стол,  достал  перо  с  бумагой  и  принялся  сочинять
концовку "Нового приишествия"
     Разумеется, земной путь Кристы должны  были  завершить  насильники  и
только насильники. В этом Свет был теперь абсолютно уверен. Такая смерть в
чем-то перекликалась со смертью Иисуса на кресте. Распятие в дорожной пыли
- это было символично и не глупо. И  где-то  даже  касалось  судьбы  любой
колдуньи реального мира.  В  подобной  реминисценции  имелся  определенный
смысл. Если ему на старости лет  удастся  когда-нибудь  опубликовать  свои
произведения, над судьбой  Кристы  будут  рыдать  и  колдуньи,  и  обычные
женщины. Первые, потому что для них изнасилование - в первую очередь конец
Таланта,  а  вторые,  потому  что  для  них  подобная  смерть  -   изнанка
наслаждения, постоянное напоминание о той  грани,  которая  существует  во
всех жизненных коллизиях, о которой никогда не вредно вспоминать,  которую
в любых обстоятельствах не стоит переступать. И выписать эту смерть  нужно
именно в той мизансцене, что он видел в душе  Веры.  На  нее-то,  судя  по
всему, эта мизансцена наведена со стороны, нечто сходное с ложной памятью,
но для Кристы мы сделаем чью-то выдумку реальной судьбой.  И  пусть  потом
Криста  вознесется  к  Цебаоту,   чтобы   жестокий   иудейский   боженька,
соединившись с ее духом, еще раз вспомнил, кого он  создал  в  стародавние
времена, намереваясь осчастливить жизнью в своем Эдемчике.
     Нет,  сцена  определенно  нравилась  Свету,  и  он,  окунув  перо   в
чернильницу, подобно этому перу, нырнул в  реальность  вымышленного  мира.
Слова  пристраивались  в  кильватер  друг  другу,  предложение   сменялось
предложением, абзац следовал за абзацем - давно уже он не работал с  таким
наслаждением. Это вам не блудопись для ежедневной разрядки! Нет, если бы в
мире  не  было  колдовства  и  политики,  наверняка  стоило  бы  сделаться
сочинителем.  Чем-то  эти  профессии  похожи  друг  на  друга.   Наверное,
ощущением власти над жизнью - пусть у сочинителя эта  жизнь  и  нереальна.
Зато его просчеты не уничтожают людей, как неизбежные ошибки политиков.  И
не губят вас самого, как проколы  колдунов.  Политиков  современники  чаще
всего проклинают, колдунам поголовно завидуют, а в сочинителях видят своих
закадычных друзей. Потому что без политиков не способна обойтись  история.
Без колдунов не возможна повседневная жизнь. А без  сочинителей  не  может
душа. Ко всему прочему, ни колдуна, ни политика - даже если  они  надоедят
вам хуже горькой редьки - не захлопнешь и на полку не поставишь.
     Свет и не заметил, когда пролетели полтора часа. Но тут стук в  дверь
призвал его назад, в реальный мир.
     Свет с сожалением оторвался  от  бумаги.  Оказалось,  вернулся  Петр.
Репни дома не оказалось, и Свет  неожиданно  для  себя  порадовался  этому
известию.
     Петр подивился справному настроению хозяина и  отправился  распрягать
лошадей.
     Едва он исчез, Свет почувствовал инициацию волшебного зеркала.


     Буривой Смирный  в  кабинет  вошел  стремительно  и  целеустремленно.
Словно к начальству на разнос.
     - Здравы будьте, чародей!
     - Здравы будьте, брат! - отозвался Свет. - Я не  до  конца  понял  по
волшебному зеркалу ваш эзопов язык.  Вы  хотели  сообщить,  что  случилось
нечто важное?
     - Да, - сказал Смирный. - Именно  случилось.  И  именно  важное.  Мне
кажется, меня прощупывал чародей Лапоть.
     - Вот как? - пробормотал  Свет.  Это  было  действительно  важное.  -
Расскажите-ка, почему вы решили, что он вас прощупывал?
     Смирный вдруг заволновался - аж желваки на скулах  заходили.  Стиснул
персты:
     - Чародей вызвал меня сегодня к себе и попросил доложить, что сделано
за последние сутки. Я, вестимо,  проводил  кое-какие  сыскные  действия  в
отношении научных противников Барсука, но,  вестимо,  многого  сделать  не
успел. Во-первых, потому что не верю в эту версию, а  во-вторых,  началась
Паломная седмица, и в такой обстановке работать с людьми очень сложно. Все
либо молятся у Святилища да купаются в Ильмене, либо ходят друг к другу  в
гости. Чародей начал меня ругать за нерадивость. Ни разу еще меня  так  не
ругали. - У Смирного дрогнула верхняя губа. - Однако  я  сдержался.  Молча
выслушал,  попытался  оправдаться  Паломной  седмицей,   а   потом   вдруг
почувствовал себя не в своей тарелке. Ощущение было уж больно  странным...
Будто  кто-то  обдувает  вам  затылок  теплым  воздухом.  Легонькой  такой
струйкой, и вроде бы волос у вас нет. Тепло скользит прямо по коже.
     Свет понял, что сыскник напуган. Вроде бы желваки на скулах  говорили
о злости, а дрожание губы об обиде, но было сегодня в поведении  сыскника,
в его манере держать голову, в самом звуке его,  казалось  бы,  уверенного
голоса нечто такое, что Свет  чувствовал:  Смирный  боится,  и  отнюдь  не
служебного взыскания.
     Но показать сыскнику, что  он,  Свет,  заметил  этот  страх,  значило
напугать его еще  больше.  Конечно,  сыскник  умом  понимал,  что  чародей
Сморода еще более высококвалифицированный волшебник, чем Буня  Лапоть,  но
одно дело - понимать какой-либо факт умом, и совсем другое -  ощутить  его
шкурой. Примерно так же все понимают,  что  солнце  способно  обжечь,  но,
вырвавшись на пляж, умудряются мгновенно загореть до  такой  степени,  что
помочь им потом может только сметана.
     Поэтому Свет сказал:
     - Мне кажется, вы ошибаетесь, брат. Я  хорошо  знаю,  какое  ощущение
появляется  у  колдуна,  когда  его  прощупывает  более  квалифицированный
коллега. Я не далее  как  в  пятницу  был  в  подобном  положении.  Только
прощупывал меня Кудесник.
     Рот сыскника  перекосило  в  жуткой  гримасе.  Наверное,  у  обычного
человека в этот момент физиономия расцвела  бы  грустной  улыбкой,  однако
сыскник был пусть и не ровня Свету, но волшебник. Улыбаться он не умел.
     - Между мной и чародеем Лаптем разница в квалификации  будет  поболе,
чем между вами и Кудесником.
     Он был прав, но дать ему увериться в своей правоте  было  ни  в  коем
случае нельзя. Коли Буня проверил его один раз, он вполне мог и  повторить
попытку.  А  страх  перед  прощупыванием  снижает  прочность   магического
защитного барьера чуть ли не вдвое.
     - Тем не менее, - сказал Свет,  -  когда  вас  прощупывают,  ощущение
совсем другое. Впечатление такое, словно по волосам бегают мурашки.  И  не
теплые, а прохладные. Однако если хотите, я проверю и восстановлю барьер.
     - Еще как хочу! -  Сыскник  произнес  фразу  тихо,  но  в  ментальной
области это был самый настоящий вопль о помощи.
     Свет достал из  сейфа  баул,  щелкнув  замочком,  вытащил  Серебряный
Кокошник.  Вообще-то  в   подобной   ситуации   требовалось   использовать
Колдовскую Водицу, но вытащить баклагу означало  перепугать  Смирного  еще
больше.
     - Ложитесь на оттоманку!
     Сыскник напялил Кокошник, лег навзничь, прикрыл обеспокоенные глаза.
     Свет сотворил заклинание, и Смирный тут же засопел.
     Конечно, Буня его прощупывал. Следы попытки взломать защитный  барьер
обнаружились  сразу  же,  едва  Свет  настроился  на  лежащего  перед  ним
человека. Попытка была грубой и откровенной. Думается, если бы Смирный при
взломе спал, то Буне, пожалуй бы, удалось достичь цели. В этом  же  случае
он лишь определил, что у прощупываемого человека есть барьер, но барьер  у
работника министерства безопасности - штука  достаточно  распространенная.
Особенно, когда  он  занимается  расследованием  серьезного  преступления.
Барьер может у него быть даже в  том  случае,  если  вы  лично  не  давали
санкции на его постановку. Ведь вы не Кудесник. И  тем  более  не  Великий
князь!
     Тут  Свет  почувствовал  инициацию  волшебного  зеркала  и  мгновенно
наложил запирающее заклятье. Когда у вас на  диване  лежит  бесчувственный
человек - да к тому же еще сотрудник родимого министерства безопасности, -
не время разговаривать с посторонними людьми. Кем бы они ни были...
     Зеркало угомонилось. Свет  достал  из  баула  салфетку  и  баклагу  с
Колдовской Водицей. Накрыл салфеткой лицо сыскника, брызнул ему на  голову
Водицей и тут же сотворил заклинание.  Подождал,  пока  испарится  Водица,
перестанут бегать звездочки. Снял салфетку.
     Теперь барьер можно  будет  снять  только  с  применением  Колдовской
Водицы, а наложение заклятья подобного уровня - не самое простое дело. Его
в общественном месте не совершишь.
     Он сотворил еще одно, отвращающее страх  заклинание,  снял  с  головы
сыскника Кокошник и разбудил его.
     Смирный вскочил с дивана, ошалело посмотрел по сторонам, узнал Света,
успокоился.
     - Должен разочаровать вас, брат, -  сказал  Свет.  -  Никаких  следов
работы с вашим барьером я не обнаружил. Так что  можете  чувствовать  себя
спокойно. Думаю, вам померещилось.
     Сыскник облегченно вздохнул.
     - Все у вас в порядке! - Свет  положил  руку  на  плечо  Смирного.  -
Запирайте ночью покрепче замки в доме, и все ваши страхи как рукой снимет.
     - Я вам очень благодарен, - сказал сыскник, -  но  по-настоящему  мои
страхи исчезнут лишь тогда, когда мы изобличим преступника.
     Он смотрел на Света с явным ожиданием, и Свет прекрасно  понял,  чего
он ждет.
     - К сожалению, я еще ничего не придумал. Как только что-нибудь придет
в голову, я вас немедленно извещу с курьером.
     - Завтра-то, надеюсь, будет  спокойный  день,  -  сказал  Смирный.  -
Хотелось бы поприсутствовать на богослужении.
     Они распрощались.
     Свет хотел было вернуться к незавершенной сцене Кристовой пагубы,  но
тут  снова  появилось  ощущение  инициации  волшебного   зеркала.   Теперь
разговору ничто не мешало, и Свет согласился.
     В сером тумане проявилась озабоченная физиономия опекуна министерства
безопасности от палаты чародеев Буни Лаптя.
     - Здравы будьте, чародей!
     Лысина у Буни сверкала даже в зеркале.
     - Здравы будьте, чародей! Чем обязан?
     - Да вот хотел бы обратиться к вам с одной просьбой.
     - Для вас, брат, все что угодно. Вплоть до некоторой суммы в долг.
     - Деньги мне не нужны, - сказал Буня с суровым  видом.  -  Мне  нужен
магический защитный барьер.
     Удивление Свету разыгрывать не пришлось. Однако испугаться он себе не
позволил. Скорее всего, Буня подозревал, кто  поставил  сыскнику  Смирному
барьер, но магической печати на барьере  нет  -  определить  что-либо  все
равно невозможно.
     - Зачем вам защитный барьер, чародей? А если вас вздумает прощупывать
Кудесник?
     Буня мотнул головой:
     - Барьер мне нужен не на века, а только  до  окончания  следствия  об
убийстве Барсука. Мне  кажется,  меня  пытаются  прощупать,  и  отнюдь  не
Кудесник. Кудесник, кстати, меня уже прощупывал.
     Врет, подумал Свет. И сказал:
     - Вы толкаете меня на нарушение закона, чародей.
     - Но ведь все равно, кроме меня и вас, никто ничего не  узнает.  Если
обойтись без магической печати, по защитному барьеру  не  определишь,  кто
его поставил. А я всегда могу заявить, что барьер  мне  навели  без  моего
желания. Дабы скомпрометировать...
     - Однако вы прекрасно знаете, что защитный барьер без печати способны
поставить лишь несколько человек в княжестве. Я думаю, не более десятка...
     - Четырнадцать, - с готовностью сказал Буня.
     - Ну вот, вы хотите, чтобы я попал в  нарушители  законов  Колдовской
Дружины... - Свет подчеркнуто-озабоченно покачал головой. - Честно говоря,
для вас бы я пошел на нарушение, но все дело в том... Видите ли, я здорово
устал за последние дни.  Перун  просто  затерзал  меня.  Так  что  давайте
подождем пару деньков. Я отдохну и исполню вашу просьбу.
     - А за эти два денька донесете на меня Кудеснику, и  защитный  барьер
будет ставиться с его ведома. У вас ручки чисты,  а  меня  на  Контрольную
комиссию...
     Свет поморщился:
     - Ну зачем же так, чародей? Это ведь вы толкаете меня на нарушение, а
не я вас.
     Буня пристально смотрел ему в глаза.  Этакий  сыскник,  допрашивающий
пойманного убийцу. Только убийца на  этот  раз  оказался  сыскнику  не  по
зубам...
     - Ну хорошо, - сказал наконец Буня. - Считайте, я вас  ни  о  чем  не
просил. Кстати, у моего сыскника Буривоя Смирного  стоит  защитный  барьер
без магической печати. Такой барьер ему могли поставить лишь  четырнадцать
человек в княжестве.
     Свет пожал плечами:
     - А зачем вы мне это говорите? Неужели вы думаете, что  я  согласился
бы поставить вашему сыскнику барьер без вашего ведома?
     - Нет, не думаю, - сказал Буня. - Вы, Сморода, всегда были образцовым
исполнителем законов и правил. Иначе бы вас и не прочили в Кудесники.
     Волшебное зеркало скрыло лысину Буни за туманной занавеской.
     А Свет подумал, что железный Буня, кажется, начинает нервничать.


     За обедом Забава выглядела столь же странно, как и за завтраком.  Она
явно избегала смотреть на хозяина, а когда Свет-таки ловил ее взгляд,  тот
казался непривычно тусклым, если не потухшим вовсе. И в то  же  время  она
определенно была веселее, чем обычно. Но в веселости этой  сквозила  некая
обреченность. Словно Забава  совершила  непоправимое  и  готовилась  пойти
вразнос. Впрочем, кое-что она в самом деле совершила -  поправимое  и  уже
перестающее быть из ряда вон выходящим. Разливая суп, она вдруг бросила  в
кастрюлю половник и выскочила из трапезной. Вернулась еще  более  бледная,
чем утром.
     Свет хотел было взяться  за  ее  воспитание,  но  удержался.  Включил
Зрение. И ошалел от неожиданности.
     Аура у Забавы была давно забытой, той самой, с  какой  она  пришла  к
нему в дом - ни  единого  намека  на  розовое.  Сонная  кукла  с  примесью
юношеской экзальтированности...
     - Забава, - сказал Свет. - А сегодня вы пойдете с нами  гулять?  -  И
поморщился: вопрос прозвучал совершенно  по-идиотски.  Так  бы,  наверное,
семилетний  мальчик  Светик  Сморода  позвал  на  улицу  малолетнюю   дочь
родительской прислуги.
     Забава неожиданно для него задумалась. Зато на язык  скора  оказалась
Вера.
     - Она не пойдет.
     Вера вопросительно посмотрела на Забаву, и та тут же покорно  кивнула
головой:
     - Я не пойду. Плохо себя чувствую...
     Кажется, она хотела  что-то  добавить,  но  не  добавила.  Подошла  в
раздаточному столику и принялась раскладывать по тарелкам гарнир.
     Эта покорность Свету не понравилась абсолютно. У той Забавы,  которую
он знал, не могло быть подобной покорности. Да  она  скорее  бы  вцепилась
кому-нибудь в волосы, чем покорно согласилась. Тем паче с Верой.
     И потому Свет решил после трапезы  обязательно  побеседовать  на  эту
тему с Берендеем. Однако еще до сладкого переменил свое решение. Ему вдруг
пришло в голову, что беседовать на эту тему  надо  не  с  Берендеем,  а  с
гостьей. Не может  быть,  чтобы  в  столь  странном  поведении  Забавы  не
обошлось без ее участия.
     Гостья встретила хозяина в штыки:
     - А почему вы решили,  что  происходящее  с  вашей  служанкой  как-то
связано со мной?!
     - Потому что вам выгодно, чтобы нашим прогулкам никто не мешал.
     - Вы так думаете? - Гостья поджала губки. - А может  быть,  у  Забавы
недомогание. Вам никогда не приходило в голову, что у женщин иногда бывают
недомогания? Незадолго перед зеленцом...
     Свет опешил: это был удар ниже пояса. Однако тут же нашелся:
     - Перед зеленцом?! Да у нее в ауре ничего розового не осталось,  если
вам это о чем-нибудь говорит. Какой еще зеленец?
     Вера широко раскрыла  глаза,  стиснула  руки  -  так,  что  хрустнули
персты.
     - Отсутствие  розового  в  ауре  мне  говорит  о  многом.  Но  и  все
объясняет. И очень странно, что вы не сделали отсюда единственного верного
вывода.
     - Вы имеете в виду... - Свет замялся.
     - Я имею в виду, что Забава попросту разлюбила вас. Согласитесь, рано
или поздно это должно  было  случиться.  Женщина  не  может  долго  любить
безответной любовью. Рано  или  поздно  она  найдет  себе  другой  предмет
обожания.
     Свет поморщился: словосочетание "предмет  обожания"  по  отношению  к
нему звучало достаточно противно.
     - Однако я не понимаю, почему вы беспокоитесь, - продолжала  Вера.  -
Вас-то, по-моему, случившееся вполне должно устроить.  Во  всяком  случае,
жизнь ваша от того, что Забава вас разлюбила, хуже не станет.
     Конечно, Вера  была  права.  Но  в  правоте  своей  она  стала  Свету
ненавистна. И он сказал:
     - Сдается мне, вы слишком много знаете о женщинах и их жизни. Сдается
мне, амнезия приняла у вас достаточно странный характер. - Он впился в нее
пронизывающим взглядом и воскликнул: - А может, амнезии и нет вовсе? И  не
было?
     Если его пронизывающий взгляд и пронизал что-либо, то только  не  ее.
Она одарила его спокойной улыбкой:
     - Может, и не было. Только теперь это не имеет ни малейшего значения.
С амнезией или без нее, я теперь вам нужна. Я имею в виду вам лично.  Ведь
только я способна вам помочь, не так ли?
     Свет разинул рот. И с глухим стуком захлопнул его.
     - Разве вы не надеетесь на мою помощь? -  удивилась  Вера.  -  А  мне
казалось, мои чары облегчают вам самочувствие...  А  если  вспомнить,  что
случилось вчера... - Она откровенно ухмыльнулась.
     Вот тут Свет испугался. Это был не просто удар ниже  пояса,  это  был
удар ногой в челюсть - как у знатоков восточных  единоборств.  Паче  того,
это был удар, которого вообще не должно было быть.
     - Кто вы? - Свет даже не сумел сдержать дрожь  в  голосе.  -  Кто  вы
такая?
     Вера подошла к нему вплотную:
     - Вам нечего бояться, чародей. Кто бы я ни была, моей целью вовсе  не
является ваша погибель. - Она положила ему руки на плечи, посмотрела прямо
в глаза,  и  Свет  почувствовал,  как  уплывает  куда-то,  растворяется  в
умиротворении его смертный ужас.
     - Вот и хорошо, - сказала Вера. - Не докучайте Забаве и давайте вести
себя так, словно ничего не случилось. А чтобы такому волшебнику,  как  вы,
это было легче, я вам помогу.
     Она  снова  посмотрела  ему  в  глаза,  и  Свет  понял,   что   такое
по-настоящему пронизывающий взгляд.  Но  это  была  его  последняя  мысль,
посвященная состоявшейся беседе, потому что через мгновение он  забыл  обо
всем, случившемся за последние пять минут.
     - Вы имеете в виду, - сказал он. И замялся.
     - Я имею в виду, что Забава попросту разлюбила вас, - сказала Вера. -
Согласитесь, рано или поздно это должно было случиться.
     Свет согласился. И добавил:
     - Слава Семарглу! Теперь она будет приходить  ко  мне  только  тогда,
когда я ее вызываю.
     Ему показалось, что в глазах Веры мелькнула откровенная  жалость,  но
это было вполне нормально. Баба и жалость - понятия неразделимые,  понятия
на века. Так что он кивнул головой и сказал:
     - Наша вечерняя прогулка не отменяется.


     Расставшись с Верой, Свет отправился в кабинет.
     Стоило заняться  дальнейшей  судьбой  Кристы,  но  мысли  его  теперь
неотвязно обращались к Забаве.
     Конечно, он знал, что рано или поздно это случится. Конечно, он знал,
что слепое обожание  -  слишком  малое  чувство  для  женщины,  чтобы  она
согласилась посвятить ему, слепому обожанию, всю свою жизнь.
     И все-таки это произошло слишком неожиданно, чтобы не задеть его.  Он
уже свыкся с этим обожанием. Оно и все, что из него вытекало -  вплоть  до
бурных  приступов  ревности,   -   вносило   в   жизнь   Света   некоторую
неустойчивость, которая на поверку оказывалась даже приятной. Разнообразие
всегда приятно.
     И вот все кончилось!
     Это было грустно, но не настолько, чтобы выбить его из колеи. А колея
привела его мысли к Вере.
     С этой дамой все-таки стоило определиться и как  можно  быстрее.  Чем
дольше  он  о  ней  думал,  тем  больше  одолевало  его  желание   с   нею
определиться. В конце концов  он  отложил  перо  и  бумагу,  переоделся  в
уличное и, выйдя на набережную, поймал извозчика.
     Оказалось, Репня жил не так уж и далеко от площади  Первого  Поклона.
Наверное, всю последнюю декаду ходил на работу пешком.
     Однако на стук Света никто не отозвался. Он постучал еще раз и  пошел
искать квартирную хозяйку.
     Квартирная  хозяйка  оказалась  седой  старухой,  одетой   в   черное
поношенное платье - похоже, ее хозяйство не приносило ей большого дохода.
     - Я за своими жильцами слежку не  устраиваю,  -  сварливо  отозвалась
она, когда пришлый  незнакомец  поинтересовался  местопребыванием  доктора
Репни Бондаря. -  Может,  на  службе,  а  может,  гуляет.  -  Она  окинула
незнакомца хватким оценивающим взглядом.  -  Доктор  Бондарь,  знаете  ли,
одинокий мужчина, а мне и вовсе ни к чему. Абы платил справно.
     Свет достал монетку с изображением профиля Великого князя Словенского
Святослава X:
     - Благодарю вас, хозяйка!
     Хозяйка тут же сменила гнев на милость:
     -  И-и-и,  батюшка...  Некогда  ведь  мне  за  постояльцами  следить.
Хозяйство большое, глаз да глаз требуется...
     Свет достал еще одну монетку, и милость сменилась добросердечием.
     - Ушел он, еще утром ушел. На службу  ему  ныне  не  надо,  так  что,
наверное, гуляет. А гуляет он, батюшка, чаще всего с сыном купца  Конопли.
Знаете такого?
     Свет кивнул и достал третью монетку.
     - Спасибо,  хозяюшка.  Надеюсь,  ваш  постоялец  не  узнает,  что  им
интересовались. А то, знаете ли, мне придется  посчитать  эту  монетку  за
данную в долг.
     Хваткий взгляд давно уже показал старухе, что перед нею  не  какой-то
там пустячок, и она немедленно рассыпалась в уверениях.


     Монетка  с  профилем  Рюриковича  открыла  перед  Светом   и   сердце
купеческого дворника.
     Уже через три минуты Свет знал, что  молодого  хозяина  только-только
привезли домой чуть живого, а его собутыльник докторишка по имени  Бондарь
куда-то укатил в хозяйском экипаже, тоже чуть живой, пьют, как лошади, мил
человек, никаких денег  на  них  не  напасешься,  хотя,  если  посмотреть,
молодой хозяин - человек холостой, да и работает, а докторам нонече платют
по-кумовски, так почему бы и не приложиться иногда, тем паче в праздничный
денек...
     Свет, не дослушав, вернулся в трибуну и отправился домой.
     Похоже, его планы уже сегодня  определиться  с  гостьей  окончательно
рухнули. Конечно, приложив некоторые усилия, Репню можно было бы отыскать.
Конечно, можно было бы и преодолеть его сопротивление, если бы он  вздумал
артачиться. Но уж Вера бы  точно  не  захотела  иметь  дело  с  мужиком  в
подобном состоянии. И кончилось бы все ненужным никому скандалом...
     Можно, конечно, поискать и другого мужика.  Но  незнакомый  на  такие
подвиги  не  пойдет,  опасаясь  подвоха.  А  знакомый,  зная  общественное
положение и характер деятельности чародея Смороды, и тем паче  не  пойдет.
Сегодня ты переспишь с бабой, на какую тебе чародей указал, а завтра  тебе
пагубу устроят за одно только то, что ты эту бабу увидел...
     Нет, подождем-ка мы, пожалуй до завтра. Завтра будет по всем  статьям
определяющий денек.


     Уж лучше бы сегодня требовалось идти на работу, подумал Репня, выходя
утром из дома.
     Настроение было - хоть вешайся, но самая жуть состояла в том, что  не
существовало способов отвлечься.
     Открылась Паломная седмица, и, начиная с нынешнего дня и до следующей
первицы, в Перыни будут происходить сплошные богослужения.
     Сегодня Великий князь и все  Рюриковичи  вкупе  с  волхвами  воздадут
хвалу Дажьбогу  и  Мокоши,  а  закончится  празднество  в  седмицу,  когда
Словения возблагодарит за свое существование бога-созидателя Сварога.
     Можно,   вестимо,   отправиться   в   Перынь.    Зрелище    предстоит
величественное и замечательное, особенно когда гигантский хор в  несколько
тысяч голосов начинает петь  молитвы  -  аж  сердце  щемит.  А  потом  все
завершится массовым окунанием в ильменьскую водичку. Право слово,  то  еще
зрелище - десятки тысяч  обнаженных  тел,  красивых,  упругих,  сверкающих
капельками воды на коже! Особенно девичьих... Смех, крики, визг:  девчонки
и парни щиплют друг друга под водой  за  разные  места.  Благо  мамаши  не
видят...
     Репня поморщился. Нет,  сегодня  это  не  для  него.  Особенно  голые
девицы. Есть только одна девица, которую он хотел бы увидеть голой. Та, на
которую уже смотрел. Но она недосягаема.
     И потому жизнь для Репни теряла всякий смысл.
     Он вдруг вспомнил, как отец  когда-то  говаривал  ему:  "Женщин  надо
любить, уважать и защищать,  сына,  ибо  они  -  единственный  животворный
элемент в нашей жизни". Воспоминание это, правда, было странно-нереальным.
Как будто не с ним, Репней, возникшее в памяти когда-то происходило. Да  и
отец, и те женщины, которых он имел в виду, давно лежали в могиле.
     И тем не менее сегодня Репня понимал, что отец был прав.
     Это было ужасно. Всю свою взрослую жизнь Репня убеждался, что отец  -
таков, каким он был в воспоминаниях сына, - ничего не понимал в отношениях
двух половин человечества.  Верно,  любовь  женщинам  была  нужна,  но  об
уважении и речи никогда не шло.  Да  и  любовь  эта  жила  от  постели  до
постели. А уж защищать-то их и вовсе не требовалось. Они сами вас защитят,
буде им  понравится  ваш  корень.  Впрочем,  была  одна  женщина,  которую
следовало защитить, но, к сожалению, защитнику требовалось защищать ее  от
самого себя!
     И вот получалось, что этот болтун, которого давным-давно отправила  к
Марене  ордынская  пуля,  все-таки  прав,  а   он,   Репня,   никогда   не
сомневавшийся в собственной правоте, ошибался.
     Паче того, получалось, что в данном конкретном случае отец был прав и
насчет волшебников. Конечно, по большому счету чародея Смороду  счастливым
ни за что не назовешь, но именно в  его  доме  живет  сейчас  единственная
необходимая Репне женщина. И хотя ревности Репня не испытывал -  это  было
бы совсем  сумасшествием,  испытывать  ревность  по  отношению  к  чародею
Смороде, - но факт оставался фактом: при всем при том, что Свет Сморода не
был мужчиной, единственная в  подлунной  необходимая  Репне  женщина  была
рядом с  этим  кастратом.  И  это  уязвляло  Репню  до  невозможности.  Он
чувствовал себя так  же,  как  чувствовала  бы  себя  лежащая  на  тарелке
нарезанная  ломтиками  и  украшенная  зеленым  горошком   наинежнейшая   и
наивкуснейшая ветчинка, которой  записной  гурман  предпочел  вдруг  кусок
говна.
     За этими размышлениями Репня обнаружил,  что  шагает  к  дому  своего
закадычного приятеля Вадима Конопли. Вадимов батюшка  был  известным  всей
Словении - да и не только Словении! - купцом, и, наверное,  был  бы  очень
счастлив, если бы его единственный младшенький (у  старшего  Конопли  было
еще пять дочерей) пошел по стопам отца.
     Но Мокошь рассудила иначе. Сначала у  Вадима  обнаружился  Талант,  и
сына пришлось отдать  в  школу  волшебников.  Потом  сына  из  волшебников
вышибли, но стать купцом он уже не пожелал. Вместо этого заделался  врачом
и связался с таким же, как и сам,  неудачником  по  имени  Репня  Бондарь.
Конечно, врач - дело справное, и, когда они работают щупачами, эта  работа
тоже нужна княжеству. Да только знаем мы, кого они там и  за  какие  места
щупают! Женились бы, как все добрые люди, и щупали себе!..
     Именно так старый Конопля отзывался о  сыне  и  сыновнем  приятеле  -
Вадим не раз рассказывал о батюшкиных словах своему другу. Впрочем, друзья
прекрасно понимали досаду Конопли-отца - старость пришла, а дело  передать
некому, потому что из пяти зятьев тоже нет ни одного  по  торговому  делу,
все ратники да фабриканты. Репня знал даже больше: старый Конопля  пытался
привадить сына к родовому делу, но торговле надо учить сызмальства,  а  не
тогда, когда парень уже думает, как бы к служанке под наперсенник  залезть
да стаканчик-другой в соседнем кабаке пропустить.
     Так и не получился из Вадима Конопли купец,  зато  собутыльник  вышел
отменный. И дело не в том, что у него всегда водились деньги - Репня и сам
зарабатывал прилично, а пил далеко не каждый день, - а в  том,  что  Вадим
всегда понимал своего приятеля. Был он на пять лет помоложе, точно так  же
неудачно женат - правда, без ребенка, -  и,  подобно  Репне,  относился  к
женщинам как к простынкам и наволочкам.
     В общем, дружились два приятеля душа в душу.
     Когда Репня появился  на  пороге,  прислуга  Коноплей  встретила  его
достаточно милостиво (служанки вели себя по отношению к Бондарю  прохладно
лишь на глазах у Вадимовых батюшки и матушки), потому  что  друг  младшего
хозяина всегда относился к ней со вниманием.
     Вадим уже позавтракал: в купеческом доме вставали и завтракали рано.
     - С Паломной седмицей вас!
     - С Паломной седмицей вас!
     - Айда напьемся? - без обиняков предложил Репня.
     Вадим оттопырил нижнюю губу:
     - С какой стати, в такую-то рань?! Поехали лучше в Перынь, с  девками
в Ильмене потискаемся.
     - Нет! - Репня сумрачно взглянул на  приятеля,  и  тот  сразу  понял:
другу плохо. - Еще вся седмица впереди, успеем натискаться.  А  ныне  айда
напьемся!
     Раз другу плохо, друга надо выручать. И Вадим пожал плечами:
     - Айда!
     Часа не прошло, как они уже сидели в  кабаке  "У  Рыбника":  питейные
заведения  своего  отца   Вадим   ввек   не   посещал,   небезосновательно
предполагая, что в подобных  случаях  о  его  похождениях  слишком  быстро
станет известно любезному родителю.
     Когда под балычок да  под  маринованные  огурчики  (любимая  Вадимова
закуска) пропустили по первой да по второй,  Вадим  озаботился  излечением
друга от душевной боли.
     Пока под заливную телятину да под стерляжью уху пропускали по третьей
да по четвертой, Репня поведал другу о своих сердечных ранах.
     Вадим размышлял в течение пятой и шестой,  которые  пропускались  под
иберское блюдо шаш-лык. А потом сказал:
     - Подождите! Вы молвили, он - чародей?
     - Да, - согласился Репня. - Из крупных. Светозар Сморода.
     - Так чего же вы волнуетесь!  -  удивился  Вадим.  -  У  него  к  ней
какое-то дело, но всякое дело, каким бы  важным  оно  ни  было,  рано  или
поздно заканчивается. И тогда она будет вашей.
     Пропустили по седьмой - под расстегайчики.
     - Мне всегда было интересно, - сказал Вадим заплетающимся  языком,  -
что общего между этим пирожком и женским сарафаном.
     - То, что мы с вами ни печем расстегаи, ни носим их, - сказал  Репня,
поелику его этот сложный вопрос совершенно не интересовал.
     Потом пропустили по восьмой и по девятой - уже ни подо что.  А  потом
Вадим сказал:
     - Поехали, отберем ее у него.
     - Кого? - не понял Репня.
     - Вашу Веру у вашего Света, - сказал Вадим. - Или вашу Свету у вашего
Вера.
     План похищения  Веры  и  Светы  они  обсуждали  под  какую-то  и  под
какую-то, пропущенные подо что-то и подо что-то.
     - Вам будет Вера, а мне Света, - сказал Вадим.
     И только тут Репня почуял неладное.
     - Подождите-ка, - сказал он. - Какая Света? Ее зовут Вера, а  Свет  -
это он.
     - А-а-а?! - удивился Вадим. - Что же вы мне сразу  не  сказали?  Свет
мне не нужен, я не жопочник. К  тому  же  вы  молвили,  он  волшебник?  От
волшебников надо держаться дальше, чем  от  венца.  Но  ее  мы  все  равно
отберем!
     Они вроде бы расплатились и  вроде  бы  сели  в  экипаж  Конопли.  Но
поехали не к дому Смороды - это  Репня  помнил  точно,  потому  что  через
Вечевой мост они не переезжали, а через Гзеньский их бы  кучер  и  сам  не
повез: эти ребята  не  ездят  в  Тверь  через  Урал.  Похоже,  они  просто
проветривались, раскатывая недалеко от дома  Конопли.  А  может,  и  вовсе
по-прежнему сидели в кабаке.
     Потом вдруг оказалось, что Репня в карете, но Вадима рядом нет, а  на
улице уже вечер. Репня открыл переднее окошечко и  спросил  кучера  (кучер
вроде бы был Коноплев):
     - А где ваш хозяин?
     - Остался дома, - сказал с улыбкой кучер. - С Паломной седмицей вас!
     Странно, подумал Репня. Разве он не поздравлял меня утром?
     Он хотел спросить, куда они  направляются,  но  задать  такой  вопрос
означало  признаться,  что  он  ничего  не  помнит.  Поэтому  Репня   стал
внимательно смотреть в боковое окно. И вскоре сообразил: они  едут  к  его
дому.
     Это было жутко. Куда-куда, а домой Репне не хотелось  совершенно.  Уж
лучше  на  виселицу,  чем  в  эту  опостылевшую  до  невозможности  пустую
светелку.
     - Послушайте, любезный! А нельзя ли еще чуть-чуть покататься?  Боюсь,
я должен немного проветриться. - Репня подмигнул кучеру.
     - Отчего же нельзя? - Кучер подмигнул в ответ. - Хозяин сказал,  я  в
полном вашем распоряжении на весь сегодняшний вечер.
     И снова стучали по мостовой копыта лошадей,  снова  пробирались  мимо
окон экипажа фонарные столбы. А по тротуарам гуляли разряженные  люди,  но
на них Репне было наплевать. Как наплевать было и  на  встречные  экипажи.
Тех, кто ездит в каретах, он никогда  не  любил,  а  те,  кого  он  любил,
никогда не ездили в каретах.
     А потом они  вдруг  оказались  около  Вечевого  моста,  и  Репня  все
вспомнил.
     - Послушайте, любезный. Давайте прокатимся по Торговой  набережной  и
вернемся через Гзеньский мост.
     - Как скажете!
     Когда они свернули на Торговую набережную, Репня приспустил на правом
окне занавеску  и  под  ее  защитой  проводил  взглядом  дом  ненавистного
Светозара Смороды. Вон там, за украшенным литой решеткой  окном,  томилась
та, с которой он с удовольствием прокатился бы сейчас в карете.  Но  между
ним и ею стоял ненавистный кастрат.
     Репня отвернулся и пересел к левому окошку, взглянул на искрящийся  в
вечернем солнце Волхов.
     И увидел ИХ.
     Они неспешно топали по набережной. Она  доверчиво  опиралась  на  его
десницу и с улыбкой что-то ему говорила. А он, прямой, аки лом  проглотил,
и важный, словно наследник Великокняжеского  престола,  индюком  вышагивал
ошуюю от нее. Десницу он держал так, будто нес в ней  корзинку  с  яйцами,
кастрат поганый,  а  эта  сука  заглядывала  ему  в  рожу  да  все  чесала
несчастным своим язычонком.
     И вдруг она вздрогнула. Повернула голову.  Бросила  взгляд  в  окошко
проезжающей мимо кареты. Репня отшатнулся и  прижался  к  спинке  сиденья.
Словно его застукали подсматривающим  в  окошко  бани,  когда  там  моются
женщины...
     Он отважился заглянуть в заднее окошко только через минуту. Эти  двое
так и шагали  по  тротуару,  непринужденно  болтая  друг  с  другом.  Сука
по-прежнему смотрела на  своего  псевдокобеля.  Но  время  от  времени  не
забывала поглядывать и вслед уезжающей карете.
     А у Репни вдруг появилось ощущение, что  весь  сегодняшний  день  был
предопределен богами. В том числе и эта нежданная встреча.



                        20. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА

     Сколь Забава себя помнила, она всегда кого-то любила.
     Первые воспоминания о своей жизни относились у нее годам  к  трем,  и
тогда она любила маму.
     Лет в пять она стала любить соседского мальчишку по имени Акиня, сына
тети Любы, на которого ее мать, уходя по  своим  делам,  оставляла  дочку.
Акиня был лета на три старше Забавы, и девочка, не  отдавая  себе  отчета,
отводила ему в своей жизни роль неизвестного ей отца. Акиня защищал ее  от
уличных собак и чужих мальчишек и даже кормил холодным обедом, но  он  же,
при малейшем неповиновении  с  ее  стороны,  отвешивал  девочке  увесистую
оплеуху. А порой, заведя подопечную в укромное местечко,  Акиня  заставлял
ее снимать штанишки и  показывать  ему  то,  что  внутри  них  скрывалось.
Ведомая  просыпающимся  безошибочным  женским  инстинктом,  Забава  обычно
сопротивлялась этим поползновениям, однако этот  же  инстинкт  подсказывал
ей, что сопротивление не должно быть долгим. Акиня увлеченно  рассматривал
открывающуюся картину, потом начинал смеяться и показывал ей то,  что,  по
его мнению, должно иметься у настоящего человека.
     Наверное, эта разница между двумя,  как  ему  казалось,  в  остальном
чрезвычайно похожими друг на  друга  существами  изрядно  занимала  Акиню,
потому что однажды он и вовсе принялся ковыряться у  Забавы  щепочкой,  за
что был тут же нещадно избит некстати подвернувшейся матерью.
     Эпизод с избиением так врезался в  память  девочки,  что  не  однажды
снился  ей  по  ночам.   В   ее   представлениях   о   жизни   Акиня   был
сверхъестественным существом, и, пока тетя Люба  наказывала  сына,  Забава
верещала так, что на дочкины вопли прибежала Светозара  Соснина.  Женщины,
полагая, что Забава вопит от физической  боли,  всыпали  Акине  добавочную
порцию горячих. Наконец Забава  сообразила,  что  крик  только  прибавляет
мучений ее кумиру, и замолкла.
     А потом,  жалея  Акиню,  стала  снимать  штанишки  уже  безо  всякого
сопротивления.
     Наверное, продолжайся жизнь своим чередом, Забава вышла бы  за  Акиню
замуж и народила бы ему уйму детей, но смерть матери круто изменила судьбу
девочки, и от Акини остались лишь редкие сны...
     Попав в приют, Забава стала любить  мать  Заряну:  ведь  мать  Заряна
заменила ей и маму, и тетю Любу,  и  даже  Акиню.  И  именно  мать  Заряна
научила ее быть женщиной.  Но  своенравие  отобрать  не  сумела.  Впрочем,
своенравие - это ствол, на котором растут плоды жизненных достижений.  Вот
только жизненные достижения почему-то обходили Забаву стороной - наверное,
им было мало одной любви, а больше  в  девочке  еще  ничто  проснуться  не
успело. Во всяком случае, в учебе с чем-либо  еще,  окромя  арифметики  да
правописания, на короткую ногу Забава стать не сумела. Однако мать  Заряна
не называла ее успехи малыми: ведь додолки  всегда  и  всюду  считали  для
женщины главным занятием в жизни - помимо деторождения - именно любовь.  А
науки - занятие мужское.
     За любовью дело не стало. И самой себе  Забава  всегда  признавалась,
что ее первый хозяин  начал  приставать  к  своей  служанке  отнюдь  не  с
бухты-барахты. Ведь не заметить в ее глазах призывного сияния  мог  только
незрячий. Разумеется, Забава не преследовала никаких  материальных  целей.
Ей и в голову не приходило, что  хозяин  может  развестись  с  супругой  и
осчастливить женитьбой ее, Забаву. Просто  любить  для  нее  было  так  же
естественно, как дышать.



                     21. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ

     Выйдя в седмицу вечером  из  гостевой,  Забава  вдруг  ощутила  такую
свободу, какой у нее ввек не было. Подобное ощущение возникало порой  лишь
во сне - когда она, раскинув руки, летала над землей, удивляясь тому,  что
с нею нет ни ступы, ни помела.
     Ей казалось, она -  опьяненная  свободой,  внезапно  обретшая  крылья
птица, хотя любой рыбак сказал бы ей, что она больше похожа на  вытащенную
из воды рыбу. Но рыбака рядом не было: все знакомые рыбаки остались у  нее
в прошлом, на Онеге. Скорее она сама была  похожа  на  рыбака,  силящегося
вытащить рыбку, оказавшуюся ему не по силам.  Смирившись  с  судьбой,  она
дала возможность рыбке сорваться с крючка и уплыть своим путем, но  теперь
следовало привыкать жить без ушицы...
     Однако жизнь без ушицы получалась несытной. Раз за разом  просыпалась
Забава ночью: ей все время казалось, что ее подвесили вверх ногами  -  так
стучала в висках кровь. Ничего не изменилось и утром.  По-прежнему  Забаве
представлялось, что она висит вниз головой. К этому достаточно неприятному
ощущению добавилось новое - когда она увидела  за  завтраком  чародея,  ее
чуть не вытошнило. Если бы она хоть раз в жизни опилась медовухой, она  бы
знала, на что похоже вновь обретенное ощущение,  но  о  синдроме  похмелья
Забава не имела ни малейшего понятия.
     А сложности продолжались. После завтрака, принеся  на  кухню  грязные
тарелки, она едва успела  добежать  до  туалета,  где  ее  долго  чистило,
жестоко выворачивая наизнанку желудок.
     Но и опосля этого тошнота не прошла. Тогда Забава пошла к тете Стасе.
     - А вы, случаем, не беременны? - спросила тетя Стася. И тут  же  сама
удивилась: - Хотя откуда?.. Зеленец-то еще не наступал.
     - А если бы и наступил, - сказала Забава.  -  От  кого  я  могу  быть
беременной? Разве что от Перуна...
     - Чур нас! - Тетя Стася омахнулась охранным  жестом.  -  Айда  скажем
чародею. Пусть он вас посмотрит.
     - Чародею?! - Забава аж побелела. - Нет!
     Ее опять замутило.
     Тетя Стася не нашла ничего более умного, чем поговорить с мужем. Дядя
Берендей на выводы был куда как скор:
     - Опять у нее любовные выходки начинаются! О Сварожичи,  как  же  мне
все это надоело!
     Вот тут Забава рассвирепела:
     - Нету у меня никаких выходок. Если хотите знать, я его  и  не  люблю
больше. А вы... - И пошла, и поехала.
     Дядя Берендей слушал ее некоторое время, а потом поднял руку:
     - Хватит, племяша! Мне ваши глупости совсем ни к  чему.  Скажу  одно:
если позволите себе хоть малейшую выходку, немедленно сядете под замок.
     Забаву  аж  озноб  пробрал  -  она  почувствовала,  что  остаться   в
одиночестве в таком состоянии будет и вовсе свыше ее сил.
     - Не бойтесь, - сказала она. - Выходок не будет. Только не  посылайте
меня в обед в трапезную.
     - Вот еще! - Дядя Берендей фыркнул. - Будто вы не знаете,  что  Ольга
отпросилась у меня сегодня побывать в Перыни! Сам я,  что  ли,  должен  за
столом прислуживать?
     Он махнул на Забаву рукой и ушел.
     - Может попьете какого-нибудь  отвару,  Забавушка?  -  спросила  тетя
Стася. - У меня и купальница есть, и медвежье ухо, и звонки-трава...
     - Не надо мне вашего отвару, - сказала Забава.
     Тетя  Стася  приблизилась  к  ней  вплотную,  погладила   по   плечу,
сочувственно покивала.
     - Девочка моя! Всякой женщине иногда приходится  показывать,  что  ей
хорошо, хотя ей на самом деле очень и очень плохо.
     Это "девочка моя" резануло Забаву по сердцу, и  через  мгновение  она
уже поливала слезами похожие на  диванные  подушки  тетистасины  перси.  А
немного погодя, обнаружила, что и тетя Стася ревет белугой. Постепенно  на
сердце стало легче, пропала тошнота, успокоилась кровь  в  висках.  И  тут
тетя Стася, тоже выплакавшись, сказала:
     - Мне тоже бывает иногда так плохо,  Забавушка!  Вы  думаете,  мужику
приятно, когда у него жена родить не может? Ваш дядя  хоть  и  не  говорит
ничего, но я-то чувствую, что у него на душе.
     Забава смотрела на тетю, широко раскрыв глаза. Ей казалось,  что  эта
толстокожая сорокалетняя баба никогда не бывает  озабочена  чем-либо  еще,
помимо домашних дел. Оказывается, бывает. И  Забава  вдруг  осознала,  что
забота тети Стаси много тяжелей, чем ее,  Забавины,  беды.  До  нее  вдруг
дошло, что нет в жизни женщины большего лиха,  чем  не  иметь  возможности
прижать к сердцу рожденное вами дитя. И чтобы не накликать  подобное  лихо
на себя, она решила делать вид, что ей как никогда хорошо.
     И все-таки за обедом ее один раз стошнило.
     Стошнило бы и не раз, но, судя по  всему,  Вера  всячески  стремилась
облегчить ей своими чарами жизнь.  А  главное,  сразу  отмела  предложение
чародея вытащить Забаву на вечернюю прогулку.
     Вот уж за что Забава была Вере благодарна так благодарна.  Стоило  ей
представить себя рука об руку с чародеем, как  тошнота,  несмотря  на  все
чары гостьи, поднималась вновь.
     Улучив подходящий момент, Забава улыбнулась Вере и тут же получила  в
награду ответную улыбку. Вера как бы говорила: "Держись, все пройдет".
     И Забава держалась изо всех сил.


     Мысли, занимавшие Света утром во вторницу,  были  вовсе  не  о  Вере.
Приняв душ и насухо растеревшись полотенцем, он  стоял  перед  зеркалом  в
ванной, внимательно изучая отражение своей физиономии. Что нашла Забава  в
этом уже начинающем седеть мужике? Такие физиономии  у  девяти  словенских
мужчин из десяти. Не удивительно, что она его разлюбила! Мужчина  с  таким
лицом может привлечь к себе женщину только корнем...
     Впрочем, причем здесь его физиономия? Все гораздо проще! Чувствами  и
поступками Забавы - как и большинства женщин - руководит заложенный в  нее
Додолой могучий животный инстинкт: зачать и родить. И хотя реализуется  он
лишь во время зеленца, все остальное время  организм  Забавы  работает  на
решение этой задачи. Потому-то и зеленец у всякой женщины  наступает  лишь
тогда, когда она влюблена. Но с другой стороны,  потому-то  они  всегда  и
влюблены. И потому в них тут же  влюбляются  мужчины.  А  открытое  Светом
заклинание способно работать лишь на противодействие инстинкту продолжения
рода. Потому-то Додола и отвратила от него сердце Забавы.
     Свет поморщился. Мда-а, практической пользы от  этого  заклинания  не
слишком  много.  Разве  что  заклять   всех   мужчин   королевского   рода
Скандинавии, дабы прервалась правящая фамилия. Но скандинавские  маги  тут
же разберутся, что к чему, и разработают противодействующее заклинание.
     Свет фыркнул - идея  показалась  ему  полной  чепухой  -  и  принялся
одеваться.
     И тут его осенило.
     О Свароже, подумал он,  глядя  в  зеркало,  ведь  я  совсем  забыл  о
принципе  зеркальности.  Хорош  чародей!..  Ну-ка,  ну-ка...  По  принципу
противодействия получится заклинание, снимающее действие моего заклинания.
А по принципу  зеркальности?..  Ну-ка,  ну-ка...  Если  применить  принцип
противодействия к заклятию на невидимость, то сделавшееся невидимым  снова
станет доступно глазу. А если применить принцип зеркальности, то сделается
видимым  изначально  невидимое.  К  примеру,  можно  увидеть  человека  за
каменной  стеной.  За  деревянной,  правда,  все  равно  не  увидим,   ибо
деревянная стена - порождение живой природы, но за каменной можно.  Другое
дело, что для  обеспечения  работы  такого  заклинания  потребуется  много
волшебных сил и потому оно слишком дорого - гораздо  дешевле  использовать
Зрение, - но в  принципе  такое  заклинание  работоспособно.  Погодите-ка,
погодите, чародей...
     Он  похолодел   от   предчувствия   удачи.   Мысли   разбежались,   и
потребовалось   некоторое   волевое   усилие,    чтобы    вернуть    мозгу
работоспособность.
     Если применить к открытому мной заклинанию  принцип  противодействия,
мы   получаем   заклинание,   возвращающее   корню   его    первоначальную
работоспособность.  Которая,  кстати,  и  так  вернется,  когда   иссякнет
действие моего заклинания... Назовем его, к  примеру,  антиперуновым...  А
если применить принцип зеркальности, то мы получаем  заклинание,  делающее
твердым корень  импотента.  Назовем  такое  заклинание  перуновым...  А  в
результате я сам сумею проверить Веру, способна ли она быть второй матерью
Ясной!
     И тут его  попросту  затрясло,  потому  что  мысль  его  скакнула  на
следующую ступеньку логики.
     - О Свароже! - воскликнул он вслух. - Но ведь тогда любой  волшебник,
овладевший таким заклинанием, получает возможность жить с женой.
     Он чуть не подпрыгнул от гордости за себя. Ибо  тут  пахло  настоящей
революцией. Ибо становилось  возможным  такое,  что  аж  дух  захватывало.
Конечно, семени из такого корня женский  колодец  не  получит  и  дети  от
волшебников рождаться все равно не станут, но ведь при наличии доброй воли
с обеих сторон можно воспитывать и приемного  ребенка.  Главное,  исчезает
причина, доселе делающая невозможными браки с волшебниками, -  сексуальная
неудовлетворенность женщин. Ух вы!..
     Он даже испытал чувство, отдаленно похожее на незнакомую  волшебникам
веселость. Ведь получалось,  что  он  может  сделать  открытие,  способное
навсегда оставить его имя в истории  человеческой  цивилизации.  А  уж  на
лицензии  заработает  -   ого-го!   Нет,   нужно   немедленно   произвести
теоретические выкладки.
     Он быстро оделся и побежал в кабинет. По дороге крикнул Берендею, что
завтрак откладывается на неопределенное время - у него  появилась  срочная
работа.
     - Какая работа?! - удивился Берендей. - Сегодня же  вторница.  Вы  же
собирались в Перынь!
     Свет застыл как вкопанный. О боги! Неужели он  мог  забыть  об  этом!
Женщины  вытеснили  из  его  памяти  реальные  государственные   заботы...
Невероятно! Как такое могло случиться!
     Он даже фыркнул от возмущения самим собой. Впрочем, если разобраться,
дело совсем не в женщинах, а исключительно в его озабоченности собственной
судьбой.  Последняя  мысль  показалась  ему  сугубо  логичной   и   потому
успокоила.
     - В Перынь! - Он кивнул Берендею. - Никаких срочных работ.  Только  в
Перынь!


     Едва проснувшись,  Забава  поняла:  с  нею  снова  что-то  случилось.
Отбросив в сторону одеяло, она энергичным движением вскочила с кровати.  И
замерла.
     Тошнота исчезла. А вместе с тошнотой исчезла и  беспросветная  тоска,
мучившая ее в последние два дня. Наверное, бесы отпустили ее душу.
     Ей вдруг вспомнилось, как мама учила ее,  помыв  посуду,  обязательно
переворачивать ее вверх дном. "Иначе в тарелки беси насерут!" Воспоминание
было совсем не похоже на позавчерашние. Забава  беспричинно  расхохоталась
и, напевая, принялась одеваться.
     Она пела все утро. Домашние посматривали на нее с удивлением, а  тетя
Стася даже сказала:
     - Ну, наша Забавушка, кажись, наконец проснулась.
     - А я и не спала, - возразила Забава. - Просто настроения не было.
     Ольга посмотрела на нее с ехидцей - мол, знаем мы ваши настроения!  -
но даже этот взгляд не мог сегодня задеть Забаву. Жизнь  прекрасна  -  эту
банальную  фразу  Забава  мысленно  произносила  раз  за   разом.   "Жизнь
прекрасна!" Словно молитва, обращенная  к  богам,  дабы  они  смотрели  на
Забаву добрыми глазами...
     Боги смотрели на нее так до самого завтрака.
     За завтраком все изменилось. Едва  увидев  чародея,  Забава  впала  в
ступор. Правда, она сумела не уронить поднос, который держала в  руках,  и
потому ее состояния никто не заметил. Кроме Веры.  Но  та  лишь  понимающе
кивнула головой. Наверное, когда излечиваешься от любви, так все и  должно
происходить.
     Впрочем, сегодня излечение происходило несколько по-другому.  Тошнота
так и не вернулась. Просто Забава как бы  смотрела  на  себя  со  стороны.
Бывает иногда подобное во сне - вы живете сразу за двоих. Но если один  из
вас двоих действительно живет - ходит, разговаривает, любит, -  то  другой
лишь наблюдает за первым. И для чего производится такое наблюдение, вам не
становится понятным, даже когда вы проснетесь. Может, тот, другой, и  есть
глаза богов?..
     Так, словно во сне,  и  ходила  Забава  по  дому.  Сходство  со  сном
усиливалось еще тем, что на Забаву навалилось равнодушие. Ее не трогали ни
ехидные взгляды Ольги, ни вздохи тети Стаси,  ни  грозно  сдвинутые  брови
дяди Берендея. Но самым главным было то,  что  сегодня  ее  не  трогало  и
присутствие рядом чародея. Этот-то факт и заставил  ее  наконец  поверить,
что она сумеет-таки забыть этого несчастного, своего хозяина.


     Паломная  седмица  сама  собой  давала  Свету  мощное  прикрытие  при
прощупывании опекуна министерства  безопасности  Буни  Лаптя.  Нет  ничего
проще, чем организовать подобное прощупывание  во  время  устраиваемого  в
каждую  Паломную  седмицу  грандиозного  служения  Семарглу.  Это  вам  не
ежеседмичный ритуал  в  храме  покровителя  колдунов,  это  гигантское  по
количеству присутствующих действо в основном капище Перыни - Святилище.  И
в этот день в служении обязательно участвуют все волшебники столицы  -  от
Кудесника до самого распоследнего отрока.
     По традиции действо проводится  во  вторницу  Паломной  седмицы,  что
лишний раз подчеркивает особое положение Семаргла  в  Пантеоне  -  ведь  в
первый день воздают хвалу Дажьбогу и Мокоши, Перуну же и Додоле  -  только
во середу, после Семаргла. Впрочем,  это  скорее  подчеркивает  социальное
положение волшебников в словенском обществе. А  Перун,  хоть  он  и  зачал
Додоле Рюрика, покровителем  Рюриковичей  не  считается  -  княжеский  род
находится  под  началом  Дажьбога  и   Мокоши.   Теологи   объясняют   это
несоответствие религиозной реформой  Ярослава  Мудрого.  Ведь  до  реформы
верховным богом новгородских словен считался именно Перун - не  зря  же  и
Перынь тогда называлась (да и посейчас называется) Перынью. Но  Ярослав  в
интересах государства его верховенство отменил. А история лишь подтвердила
его  мудрость.  Воинство  играет  очень  большую  роль  в   жизни   любого
государства - это общеизвестно. Но не менее известно  и  другое  -  любому
государству, в котором воинство начинает играть основную и  главную  роль,
жизнь  исторически  уготована  очень  короткая.  Тому  примером  хотя   бы
монгольская орда во времена ее жутких завоевательных  походов:  захватчики
разбили почти все азиатские и восточноевропейские народы,  но  закрепиться
сумели лишь там, где смогли наладить нормальную жизнь, - в Хорезмии.
     Так что место  Перуна  в  седмице  -  третье.  Впрочем,  ему-то  грех
обижаться? В арьергарде тоже немало богов. В четверницу - бог солнца  Хорс
и супруга его, богиня тепла Купала. В пятницу - бог  весеннего  плодородия
Ярило и жена его, богиня живой природы Кострома. В  шестерницу  -  владыка
подземного царства Велес и  половина  его,  богиня  смерти  Марена.  А  уж
созидателю всего мира Сварогу и вовсе стоило бы с зависти удавиться -  его
славят  аж  в  седмицу,  самым  последним  по  счету.  Если   бы   Сварога
интересовала  эта  очередность,  он  бы  давно  уже  ввергнул  мир  в  его
первоначальное состояние. Но Сварог - не Перун!..
     Однако Семарглова вторая очередь была для Света  несомненной  удачей.
Еще лучше было бы пощупать Буню Лаптя в первицу, но в этот день волшебники
в служении не участвовали. С другой стороны, если  бы  Семарглу  воздавали
хвалу в последнюю очередь, Свет мог бы измаяться в нетерпении. Хотя Вера с
Забавой вряд ли дали бы ему умереть со скуки!..
     Все богослужения Паломной седмицы начинались ровно в полдень. Однако,
чтобы вовремя добраться к Перыни, надо было выезжать в десять.
     Завтрак проходил не как обычно. Света осенило  возбуждение,  и  он  в
полную силу молол языком. Даже полусонная Забава удивилась. Впрочем,  Свет
уже через пять минут не помнил, о чем только что  рассказывал:  мысли  его
были в Перыни. Вера, наоборот, молчала, хотя ей, наверное,  тоже  хотелось
поговорить. Во всяком случае, так  казалось  Свету.  Причина  ее  молчания
выяснилась в конце завтрака: Вера попросила, чтобы чародей взял ее с собой
в Перынь.
     - Так вот почему вы отмалчивались весь завтрак! - воскликнул Свет.
     - Да, - сказала Вера. - Мне не хотелось, чтобы у вас  испортилось  от
моей болтовни настроение.
     Свет посмотрел на Забаву - тут наверняка не обошлось без ее  участия.
Во всяком случае, Свет бы не удивился,  если  бы  выяснилось,  что  именно
Забава рассказала гостье о сегодняшних планах хозяина -  она,  как  и  все
домашние, прекрасно знала, чему вынужден посвящать чародей каждую вторницу
Паломной седмицы, - и что именно Забава посоветовала гостье  помолчать  за
сегодняшним завтраком. Но выяснять Свет ничего не  стал.  Он  лишь  сказал
себе, что  служанка  неплохо  изучила  повадки  хозяина  -  не  хуже,  чем
Станислава привычки своего Берендея, - и согласился удовлетворить  просьбу
гостьи.
     И тут выяснилось, что ехать гостье не в чем. Волшебники обязаны  были
приезжать на служение в официальных одеяниях - голубых балахонах  с  белым
воротничком. Гости могли быть одеты во что угодно, но одетые во что угодно
не допускались туда, куда допускались волшебники. А потому  Вере  пришлось
бы наблюдать за службой отдельно от Света, и ей  потребовалось  бы  давать
сопровождающего. Само по себе это для чародея проблемой не было, но  Свету
вдруг захотелось, чтобы Вера находилась во время  служения  с  ним  рядом:
все-таки за нею нужен глаз да глаз. И потому он сказал:
     - Я думаю одеяние волшебника хорошо тем, что в принципе может подойти
к любой фигуре.
     Вера распахнула удивленные глаза:
     - Вы предлагаете мне свою одежду?
     - Да, - сказал Свет. - И только при этом условии я могу взять  вас  с
собой.
     Он видел, что у Веры наготове язвительная реплика, но знал,  что  его
ушам услышать эту реплику  не  придется.  Так  оно  и  получилось:  гостье
слишком хотелось попасть в Перынь, чтобы она стала давать волю языку.
     Оставалась, правда, еще Забава - уж она-то должна  была  протестовать
против подобного развития  событий.  Хотя  бы  по  привычке...  Но  Забава
молчала. Без лишних слов пошла с хозяином в гардеробную, без  лишних  слов
взяла у него голубой балахон, без лишних слов понесла одеяние в  гостевую.
А Свет подумал о том, что его гостья,  кажись,  права:  отношение  к  нему
Забавы явно изменилось. Было, правда, и другое объяснение - все перемены в
Забаве связаны с тем влиянием, которое на нее имеет гостья. Тут ему пришла
еще одна мысль - о том, что гостья имеет какое-то  влияние  не  только  на
служанку, но и на хозяина... Впрочем, эта мысль показалась  ему  настолько
нелепой, что он тут же отбросил ее. Не могло подобное быть правдой,  ни  в
каком случае. Разве что гостья была богиней...
     В балахоне гостья и в самом деле выглядела богиней -  эта  крамольная
мысль явилась в  голову  чародею,  едва  он  увидел  затянутую  в  голубое
тоненькую фигурку, - но он эту мысль в качестве крамольной не воспринял. А
вот то, что Забава перепоясала балахон на Вериной  талии  взятым  неведомо
откуда таким же голубым пояском, было настоящим безобразием, и не заметить
этого чародей не мог.
     - Мы идем на богослужение, - сказал он, - а не на выставку одежды.
     Он  увидел,  как  вспыхнули  карие  глаза  Веры,   и   удовлетворенно
скривился, когда она тем не менее промолчала. И нескольких дней не прошло,
как он обрел над ней хоть  какую-то  власть!..  Синие  глаза  Забавы  тоже
вспыхнули, но над ней-то власть у него была уже давно. Во  всяком  случае,
ему так казалось.
     - О Свароже! - воскликнула Забава. - Если бы мне сказали, что вы брат
с сестрой, я бы совсем не удивилась.
     Свет посмотрел в висящее на стене гостиной большое  зеркало.  Двое  в
голубом и в самом деле представляли собой любопытную пару: если и не  брат
с сестрой, то муж с женой -  точно.  После  этого  вывода  самым  логичным
поступком было бы предложить гостье опереться на его  десницу,  а  поелику
Свет никогда отсутствием логики не страдал, то именно этот поступок  он  и
совершил.


     Проснулся Репня, как ни странно, в  приличном  расположении  духа,  и
опосля вчерашнего это было диво-дивное.
     Похмелья-то не было, но сие как раз удивляло  менее  всего  -  ничего
дешевого они с Вадимом вечор не пили. А  вот  ежели  принять  во  внимание
встречу на Торговой набережной...
     Нет, не должно у него быть сейчас такое настроение, никак не  должно.
Тут до него дошло, что не надо на работу, а вспомнив - почему, он  тут  же
дошел и до причины сегодняшнего настроения.
     Ведь сегодня же второй день Паломной седмицы. Время  воздавать  хвалу
Семарглу. Впрочем, на  это  Репня  был  настроен  менее  всего.  Уж  лучше
воздавать хвалу Велесу с Мареной!..
     Нет,  главное  было  не  в  том,  чтобы   воздать   хвалу   одинокому
богу-женоненавистнику, главное было в том, что  единственный  раз  в  году
Репня мог законным порядком при этом действе поприсутствовать.  Неподалеку
от самого Кудесника, почти рядом с состоявшимися  волшебниками  в  голубых
одеяниях. И пусть потом его снова будет мучить обида на  судьбу,  плевать!
Главное, что он почувствует себя сопричастным к великому Братству,  и  эта
сопричастность  не  будет  сопровождаться  завистью  -  слишком  привычным
чувством, когда он оказывается вынужденным сноситься  с  членами  великого
Братства по отдельности. Нет, не зря говорят, на миру и смерть красна,  ох
не зря!..
     И счастье от предвкушения этой сопричастности не могло быть  омрачено
даже прежней недосягаемостью Светозаровой сучки.
     Но чтобы занять место поближе к волшебникам, надо было отправляться в
Перынь  загодя.  Поэтому  Репня  быстренько  встал,   умылся,   оделся   и
позавтракал. Не прошло и  двадцати  минут,  как  он  уже  сбегал  вниз  по
лестнице.
     А здесь его ждала старая стерва. В общем-то, опасаться встречи с  нею
у Репни причин не имелось. За квартиру он платит вовремя,  и  неподобающих
посетителей у него не бывает, но... Но не зря  говорят  ратники:  "Держись
подальше от начальства, поближе к кухне"! Конечно, квартирная хозяйка - то
еще  начальство,  но,  с  ее  точки  зрения,  постояльцы  не  должны  жить
бесконтрольно. Ишь стоит, старая вешалка, лыбится!
     - Здравы будьте, сударь! - Старая вешалка продолжала улыбаться.  -  А
вас вчера искали.
     Репня чуть по ступенькам не покатился.
     - Кто? - Догадка родила в сердце сладкую ноющую боль.  -  Кто  искал?
Женщина?
     У старой мымры вытянулось лицо.
     - Почему женщина? Мужчина. Видный  такой,  солидный.  При  Серебряном
Кольце на персте. - Она закатила глаза. - Обходи-и-ительный...
     Заплатил вам, наверное, подумал Репня. Иначе от вас  летошнего  снега
не добьешься.
     И тут его словно варом обдало от новой догадки. На этот  раз  сладкой
боли не было, сердце просто заколотилось, будто в  него  загнали  шприц  с
адреналином.
     - И что вы ему молвили?
     - А что я ему могла молвить? - Старая  сука  вновь  закатила  к  небу
невинные зенки. - Молвила, вас нет.
     - Передать ничего не просил?
     - Нет. Скривился весь... Наверное, вы были ему очень нужны.
     Вот уж ввек не поверю, чтобы я был ему нужен, подумал Репня. И сказал
с весельем в голосе:
     - А мы с ним встретились. Ввечеру... Спасибо за беспокойство.
     Блудливая улыбочка тут же стерлась с физиономии старой мымры - она-то
рассчитывала уязвить постояльца, озаботить. По ее мнению, вчерашний  гость
не мог принести Репне  ничего,  окромя  забот.  Однако  заботами  на  лице
постояльца  не  пахло,  и   потому   старая   стерва,   прохрюкав   что-то
неразборчивое, уплыла в свою конуру. А Репня, насвистывая, бросился ловить
извозчика.
     Все-таки он потребовался проклятому кастрату. Наверное, тот решил еще
раз опробовать метод, предложенный ему  в  пятницу  Репней.  Что  касается
Репни, то он был готов на это в любое время и за любую  плату.  Даже  если
оную плату возьмут с него самого...
     Похоже, сегодня был счастливый день - извозчика поймать  удалось  уже
через четверть часа.
     - Торговая сторона, - сказал Репня. И вдруг  вспомнил,  что  ныне  за
день.
     Светозар Сморода-то наверняка тоже в Перынь собирается.
     - Впрочем, нет, - поправился Репня. - Перынь.


     Карету  пришлось  оставить  далеко  от  Перыни,  и  не  было   ничего
удивительного,  что  они  добрались  до  Святилища  только  без   четверти
двенадцать. Задерживать женщину в голубом одеянии волшебницы,  опирающуюся
на десницу чародея Смороды, никому из  стражников  и  в  голову  не  могло
прийти, и главной сложностью для Веры было не потерять в толпе эту крепкую
руку. С чем она блестяще и справилась.
     А толпа вокруг Перыни была совершенно жуткой. Да и на  площади  перед
Святилищем оказалась не маленькой - все-таки волшебников  в  столице  жило
достаточное количество, чтобы заполнить эту небольшую площадь.
     Здороваться в день богослужения было не принято, и потому  Свет  лишь
встречался со знакомыми взглядом. Здесь была уже  добрая  половина  палаты
чародеев, здесь был Кудесник Великокняжеской Колдовской  Дружины  Остромир
со своим секретарем  Всеславом  Волком.  Был  тут  и  опекун  министерства
безопасности от палаты чародеев Буня Лапоть. Как и  другие,  встретился  с
чародеем Смородой глазами, подмигнул, бросив взор на Веру. Мол, чем  токмо
ни приходится заниматься...
     Свет покивал и отвернулся: ему совсем  не  требовалось  привлекать  к
себе особенное внимание Буни. Ведь в нынешней ситуации, при таком  наплыве
волшебников с их активными аурами Буне будет непросто разобраться, кто  из
этой толпы его прощупывает. А вдруг Кудесник!..
     Но терять Буню из виду Свет не стал. Остановился неподалеку,  саженях
в пяти, зацепился Зрением за Бунину ауру - пока пассивно,  чтобы  Буня  не
забеспокоился.
     Вера по-прежнему опиралась на Светову десницу, крутила головой, и  на
лице ее было написано такое восхищение, что Свету захотелось улыбнуться. У
него даже мышцы одеревенели от  желания,  какого  не  появлялось  уже  лет
тридцать, - взять и улыбнуться.  Вот  только  окружающие  отнеслись  бы  к
подобным проявлениям мимики соответственно. И так на Веру оглядываются!  К
счастью, среди волшебников не принято задавать лишние вопросы...  Впрочем,
что касается улыбок, тут ему ничего не грозит - рожденный без ног способен
обогнать разве что дождевого червя, а волшебник  с  тридцатилетним  стажем
способен улыбнуться настоящей улыбкой разве что  в  мечтах.  У  него  даже
необходимые для этого мышцы давно атрофировались. Не то что у Веры...
     Кудесник тоже увидел Света и его гостью,  удовлетворенно  кивнул,  но
тут же отвернулся: часы  Сварожьей  башни  принялись  бить  двенадцать.  С
последним их ударом на ступеньках Святилища появился сам  Верховный  Волхв
Боян IV со своей многочисленной свитой, и обрушившуюся на  площадь  тишину
пронзил знакомый каждому словену тенор.
     Богослужение началось.
     А Свет перевел Зрение в  режим  активного  прощупывания.  И  хотя  он
прекрасно понимал, что ничего  особенного  ему  узнать  не  удастся,  игра
стоила свеч - Буня Лапоть почувствует чужой Талант и, буде он  и  в  самом
деле убил Барсука, чужой Талант  должен  вызвать  у  него  тревогу.  А  от
тревоги недалеко и до оплошного поступка. Хотя сама по себе тревога еще ни
о чем не говорит - у опекуна министерства безопасности много  поводов  для
тревоги. То же убийство ведущего электронщика княжества, к  примеру...  Но
других подступов к Буне Свет пока не видел.
     Тревогу в Буне он почувствовал сразу. Она проявилась даже в  моторных
реакциях - Буня вдруг закрутил головой, озираясь по сторонам, так, что  на
него с удивлением начали оборачиваться окружающие.  Впрочем,  продолжалось
это недолго. Буня понял, что столь активное проявление своих чувств  ни  к
чему хорошему не приведет и замер, впился взглядом в Верховного Волхва. Да
и окружающие пользовались сейчас обычным зрением.
     А Свет попытался проникнуть вглубь Буниных чувств.  Под  тревогой  он
ощутил страх, но сам по себе страх тоже ни о чем  еще  не  говорил.  Разве
лишь о том, что чародей Лапоть кого-то боялся. Но страх был силен и вполне
мог привести Буню к оплошному поступку.  Свет  полез  глубже,  однако  под
страхом началась уже такая мешанина эмоций, что в ней не  мог  разобраться
даже Талант чародея Смороды: Свет мгновенно вспотел.
     Вера взглянула на него с удивлением, недовольно сморщила нос. Таланту
чародея Смороды требовался небольшой отдых, и Свет выключил Зрение.
     Верховный Волхв торжественным тенором возносил  хвалу  Семарглу,  ему
вторил разноголосый хор низших волхвов. Звучало все это красиво,  но  Свет
слышал хвалебную молитву уже не раз и не  два,  и  ему  ничего  не  стоило
пропускать ее мимо ушей.  Вместо  хвалебной  молитвы  его  гораздо  больше
волновала  возможность  собственной  неудачи.  Тревога   тревогой,   страх
страхом, но...
     Вот если бы можно было проникнуть в Бунину память! Увы,  на  такое  в
одиночку не способен ни  один  чародей  княжества.  Даже  память  обычного
человека, если  вокруг  нее  создан  защитный  барьер,  в  такой  ситуации
недоступна для  любого  волшебника.  Есть,  правда,  методы,  связанные  с
гипнозом, но гипноз - как и всякое насилие  -  представляет  собой  Ночное
волшебство  и  потому  нормальному  волшебнику  не   рекомендуется.   Себе
дороже... Воспользовавшийся Ночным волшебством хотя бы один раз обречен  -
ощущение безграничной силы захватывает душу, как  пьянство.  В  результате
неизбежно наступит моральный распад личности, а там и Контрольная комиссия
на горизонте. Без Ночного же волшебства получишь  такую  же  чушь,  как  с
лечением Вериной амнезии.
     Верховный  Волхв  продолжал  привычные  песнопения.  Вера  оглянулась
назад, странно посмотрела на Света, но ему  было  сейчас  не  до  нее.  Он
отдышался и вновь включил Зрение. Насквозь прошел через Бунину  тревогу  и
страх. Пока не нахлынула  усталость,  сделал  попытку  проникнуть  глубже.
Оболочка Буниной памяти была самой настоящей крепостной  стеной  -  сродни
Кремлевской. Не хватало лишь таблички  "Оставь  надежду".  Но  собственное
бессилие было понятно и без таблички.
     И тут что-то произошло. Улетели в неведомую даль голоса  Бояна  IV  и
всей его волхвоватской камарильи. Зато взамен из  неведомой  дали  явились
мощь и сила. Не прошло и секунды, как Свет почувствовал, что  неприступная
крепостная стена трещит, рушится и  рассыпается  на  отдельные  кирпичики.
Словно ее сложили из кубиков детской азбуки...
     Свет обнаруживает себя стоящим на перекрестке двух  улиц.  Место  ему
знакомо - тут пересекаются Медведевская и улица Берегинь. Помнится,  здесь
даже карете Кудесника пришлось остановиться,  когда  они  возвращались  из
Института нетрадиционных наук.
     Свет стоит на кромке тротуара, зная, что его  никто  не  видит.  Даже
расположившийся в самом  в  центре  перекрестка  стражник-регулировщик  со
своими флажками: ведь он не волшебник, и заклятье на невидимость ему не по
зубам.
     А  вот  и  карета  Барсука  подъезжает  к  перекрестку.   Подъезжает,
останавливается: кучер ждет от регулировщика разрешающего  сигнала.  Света
он не видит.
     Свет подходит к  дверце  кареты,  открывает  ее.  Академик  сидит  на
сиденье, глубоко задумавшись. Заклятье на невидимость отводит ему глаза. А
через мгновение  в  сердце  задумавшегося  вонзается  принадлежащий  Свету
Ритуальный Нож.
     Свет осторожно выбирается из кареты. Кучер, дождавшись взмаха флажка,
понукает лошадей, и экипаж увозит через перекресток труп академика.
     А Свет отправляется по улицам города к  незнакомому  дому,  не  спеша
открывает двери. Сени пусты. Свет подходит к висящему  на  стене  зеркалу,
снимает с себя невидимость и смотрит, нет ли на камзоле крови Барсука.
     Крови нет. Но видит он в зеркале  не  себя,  а  опекуна  министерства
безопасности Буню Лаптя...
     Вновь ворвался в уши Света певучий тенор Верховного Волхва. Улетели в
неведомую даль мощь и сила.  Вновь  встала  неприступной  стеной  оболочка
памяти Лаптя, и можно было подумать, что все это Свету лишь почудилось.
     - Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да  убьем  в  себе  Додолу!  -
отозвался вокруг хор голосов.
     Свет  пришел  в  себя.  Богослужение  кончилось,  исчез  за   порогом
Святилища Боян IV, начали расходиться люди в голубом.
     - А зачем убивать Додолу? - спросила Вера.
     - Это традиционное окончание молитвы волшебников, -  сказал  Свет.  -
Объяснять  долго...  Впрочем,  дорога  у  нас  нескорая,  я  вполне  успею
рассказать...
     И вдруг замолк. Оглянулся.
     Сзади стоял низенький Буня Лапоть. Голубой балахон  выглядел  на  нем
бесформенным мешком, лысина блестела от пота, как  зеркало.  На  лице  его
явственно отражался страх и ненависть.
     Но смотрел Буня вовсе не на Света, он смотрел прямо в спину  Световой
гостье.


     По возвращению из Перыни сели за праздничный стол.
     Касьян постарался: стол ломился от закусок, а в воздухе витали  такие
ароматы, что любой гурман сошел бы с ума от нетерпения.
     Сегодня был единственный из трехсот шестидесяти пяти  дней,  когда  в
доме накрывался общий стол, за которым устраивались и хозяин, и  гости,  и
слуги. Свет любил этот день - общий стол напоминал  ему  трапезы  в  школе
волшебников - но сейчас было не до праздников и  воспоминаний.  Во-первых,
ему не давал покоя взгляд, брошенный на Веру Буней  Лаптем.  А  во-вторых,
после того, как он отдал должное  государственным  заботам,  настала  пора
заняться своим многообещающим заклинанием.
     Поэтому  он  впопыхах  произнес  обязательный  хозяйский  тост,   без
которого никогда не начиналось празднество,  выпил  с  полкубка  медовухи,
быстренько перекусил  и,  извинившись  перед  честной  компанией,  умчался
наверх. Впрочем, честная компания не обиделась - чародей есть  чародей,  у
них праздников даже в праздник не бывает.
     Ворвавшись в кабинет, Свет достал из стола лист  бумаги,  на  котором
красовалась выраженная в  символах  высшей  математической  магии  формула
прямого  заклинания.  Обложился  справочниками  и  через   полчаса   сумел
произвести необходимые преобразования. После этого перевел  математические
символы в язык жестов, атрибутов и акустических  формул.  Так,  требуется,
Серебряное Кольцо и Волшебная Палочка, а звуковое  отображение  достаточно
элементарно.  И  кстати  не  обеспечивается  частотными   характеристиками
большинства женских голосов. Кроме  чрезвычайно  редкого  среди  волшебниц
контральто.
     Свет потянулся, встал и прошелся по кабинету.
     А почему бы теперь не попробовать выведенное заклинание на  практике?
Страшновато, правда, но ведь рано или поздно  все  равно  придется:  вновь
открытые заклинания волшебники сначала опробуют на своей шкуре.  Так  было
всегда... Ну и не будем тянуть!
     Свет протер мягкой тряпочкой Серебряное Кольцо на указательном персте
десницы, достал из баула янтарную Волшебную Палочку, произвел  необходимые
пассы шуйцей, нарисовал Волшебной  Палочкой  магический  знак  и  сотворил
акустическую формулу.
     Ничего не произошло.
     Свет поморщился, проверил технологию сотворения заклинания. Ага,  вот
в этом месте акустической формулы должно быть  не  "ля"  малой  октавы,  а
"соль бемоль". А здесь не "ре", а "ми".
     Попробуем еще раз!
     Он сотворил новое заклинание. И тут же почувствовал, как потеплел его
корень. Словно под горячим душем... А потом возникло  и  вовсе  незнакомое
ощущение. Корень зашевелился, отвердел и уперся в левую штанину.


     Сосредоточиться на своих собственных заботах Свету так и не  удалось.
Буня Лапоть связался с ним, когда он еще не пришел в себя  от  незнакомого
чувства радости, родившегося после успеха с первичной  проверкой  перунова
заклинания.
     - Здравы будьте, брат! Мне бы  хотелось  поговорить  с  вами.  И  чем
быстрее - тем лучше!
     -  Здравы  будьте,  брат!  -  Свет  быстренько  успокоил  себя:   вид
радующегося чародея мог шокировать кого угодно. - Я к вашим услугам. О чем
пойдет речь?
     - Речь пойдет о вашей гостье. -  Буня  поморщился,  словно  ему  было
неприятно это слово. - Мне бы не хотелось  вести  разговор  по  волшебному
зеркалу.
     Свет понимающе кивнул:
     - В таком случае я жду вас у себя в любое удобное для вас время.
     Буня скосил глаза в сторону, по-видимому, бросив взгляд на часы:
     -  Я  смогу  быть  у  вас  через  сорок  минут.  -  Физиономия   Буни
растворилась в серой дымке волшебного зеркала.
     А  Свет  даже  в  ладоши  захлопал:   похоже,   опекун   министерства
безопасности почувствовал появление в своей личной жизни того,  с  чем  он
боролся в интересах страны. И  опасность  эта  показалась  ему  достаточно
серьезной, чтобы сразу взять быка за рога. А Вера - лишь повод  явиться  в
дом чародея Смороды. Значит, наступает решающий момент.
     Свет тут же связался с Буривоем Смирным. К счастью, сыскник  оказался
в родимом служебном кабинете за родимым служебным столом.
     - Здравы будьте, чародей!
     - И вам того же, брат Буривой! Только что опекун Лапоть напросился на
визит ко мне в дом!
     Глаза у сыскника широко раскрылись.
     - Вы полагаете, что...
     - Полагаю! И будет лучше, если вы без лишних  расспросов,  немедленно
отправитесь ко мне. Лапоть обещал быть через сорок минут.
     Смирный скосил глаза в бок - почти, как пару минут назад Буня. Точно,
часы у них на столах располагались одинаково, в левом дальнем углу.
     - Я выезжаю  немедленно.  Воспользуюсь  дежурной  лошадью!  Верхом  я
доберусь быстрее, чем Лапоть.
     Волшебное зеркало посерело.
     А Свет спустился вниз и,  оторвав  Берендея  от  праздничного  стола,
предупредил его, чтобы он лично встретил сыскника Смирного и немедленно  -
немедленно! - проводил к хозяину. И чтобы Петр немедленно - немедленно!  -
спрятал лошадь сыскника в конюшне. Всем последующим гостям, кто бы они  ни
были, о нахождении сыскника в доме не говорить ни слова. Честную  компанию
из трапезной не выпускать. Под личную ответственность эконома...
     Берендей был практически трезв - наверное, чутье подсказало ему,  что
он скоро потребуется хозяину, - и тут же отправился исполнять  задание.  А
Свет поднялся в кабинет, проверил лежащий в сейфе пистолет и переложил его
в ящик стола.


     Буривоя Смирного Берендей ввел в кабинет через двадцать пять минут.
     Времени на длительные разговоры не было, и Свет  поведал  сыскнику  о
своих действиях на сегодняшнем богослужении по дороге в секретную каморку.
     - Вы думаете,  он  все-таки  почувствовал,  кто  именно  пытался  его
прощупать? - удивился Смирный.
     Свет пожал плечами:
     - Увы, брат, кому известно хоть что-либо о  том,  как  может  повести
себя Талант в минуты опасности?
     Секретной  каморкой  сыскник  был  попросту   восхищен.   Он   бросил
профессиональный оценивающий взгляд  на  стекла,  равнодушно  взглянул  на
лежащую на своей тахте Веру - Свет и не заметил,  когда  она  поднялась  в
гостевую,  -  и  внимательно  обвел  глазами  всю  видимую  часть  Светова
кабинета.
     - Удобный у вас наблюдательный пункт, чародей, - прошептал он.
     - Да, - тоже шепотом согласился Свет. - Я обустроил его,  как  только
меня начали привлекать к заботам о безопасности княжества... Только ведите
себя потише. И не пользуйтесь заклинаниями. Никакой блокировки ставить  не
станем: опекун Лапоть  -  достаточно  квалифицированный  волшебник,  чтобы
почувствовать присутствие любой волшебной атрибутики.
     Едва Свет вернулся в кабинет, Берендей  доложил  о  прибытии  опекуна
Лаптя. Свет встретил брата Буню на лестнице.
     - Рад еще раз видеть вас, брат Буня!
     Зашли в кабинет. Брат Буня сразу взял быка за рога:
     - Брат Свет! Я вынужден забрать у вас вашу гостью.
     Такого поворота Свет не ожидал. Он  был  уверен,  что  сейчас  Лапоть
начнет осторожное прощупывание "брата Света": он ли пытался  проникнуть  в
душу предполагаемого убийцы? А если  он,  то  многое  ли  ему  известно  о
случившемся?
     - К чему такая спешка, брат? Ведь сегодня праздник. К тому же  я  еще
не разобрался в волшебных воздействиях на гостью. Не вы  ли  просили  меня
определить, способна ли она оказаться второй матерью Ясной?
     Буня поморщился:
     - Я и в  самом  деле  просил.  Но  в  последние  часы  обстоятельства
изменились. Появились неопровержимые данные, свидетельствующие о том,  что
некая девица, известная нам с вами под именем Вера, определенно замешана в
убийстве академика Барсука.
     - Даже так?!
     Удивление Свету разыгрывать не потребовалось: оно  прозвучало  в  его
последнем восклицании откровенно  и  очень  естественно.  Впрочем,  ничего
удивительного в его удивлении не было. Любой бы удивился,  обнаружив,  что
слова, которые он считал дымовой завесой, оказываются  чем-то  другим.  Во
всяком случае, если предполагаемая дымовая завеса и попахивает дымком,  то
скрывать она нацелена нечто явно другое.
     И стоило бы разобраться в том, на что она была нацелена. Поэтому Свет
сказал:
     - Тогда мы должны пройти с вами в гостевую.
     И тут же пожалел, что не одел вместо камзола домашний халат:  карманы
в халате вполне позволяли скрыть в них пистолет. Но  кто  мог  знать,  что
разговор состоится вовсе не в кабинете?..
     Как бы то ни было, пистолету так и пришлось остаться в ящике стола. А
пока они шли к гостевой, Свет успокоился:  у  Буривоя  Смирного  наверняка
имелся пистолет, и выстрелить в Буню сквозь стекло ему  не  составляло  ни
малейшего труда. А уж он, Свет, позаботится, чтобы Буня не  смог  помешать
выстрелу,  который  намерен  произвести  в  него  менее  квалифицированный
волшебник.
     - Сюда могут попасть только мои домочадцы, - сказал Свет  и  принялся
снимать с двери в гостевую охранное заклятье.
     Лапоть только кивнул. И Свет понял, что брат Буня все-таки  находится
в изрядном напряжении - потому и старается не произносить лишних слов.
     Когда они ввалились в гостевую, Вера  лишь  повернула  в  их  сторону
голову. Судя по всему, она не считала  опекуна  министерства  безопасности
особой, которую желательно встречать стоя.
     - Я за вами, сударыня!
     - Разумеется, - сказала  Вера.  -  Ведь  мне  известно,  что  это  вы
совершили убийство академика Барсука.
     У Буни отвисла челюсть. У Света - тоже. Впрочем, надо отдать  должное
профессионализму Буни:  опекун  министерства  безопасности  овладел  собой
быстро.
     - Не вполне понимаю, что вы, сударыня, имеете в виду,  но  мне  будет
любопытно поговорить с вами на эту тему.
     - Еще более любопытным для вас будет  заткнуть  мне  рот,  -  сказала
Вера.
     Свет, наконец, тоже справился с удивлением. И понял:  Вера  абсолютно
права. Буня и в самом деле пришел именно за  нею.  Буня  и  в  самом  деле
считал, что именно она проникла в его душу. Ведь не  зря  же  он  с  такой
ненавистью посмотрел в спину Вере  после  сегодняшнего  богослужения:  она
действительно сумела это сделать, а Буня понял, что  это  сделала  она!  И
пока неважно - ни каким образом Вера сумела влезть Буне в душу,  ни  каким
образом Буня понял это. Он, Свет, сумеет разобраться во всем  и  потом.  А
сейчас надо не дать Буне возможности увезти Веру с собой.
     - Вот видите, брат, как все организовано,  -  сказал  Буня.  -  Убить
ведущего электронщика, а обвинить в этом преступлении опекуна министерства
безопасности. Не сомневаюсь, что информацию  об  убийстве  в  нее  вложили
заклятьем. И  не  сомневаюсь,  что  убийство  было  совершено  именно  тем
способом, информацию о котором в нее вложили. - Буня  покачал  головой.  -
Неглупая комбинация... Не волнуйтесь, девица! С вашей  помощью  мы  вырвем
вас из рук настоящих преступников.
     - Неглупая комбинация, - сказал Свет. - Увезти девицу якобы для того,
чтобы провести сыск. А на самом деле  добиться  того,  чтобы  она  никогда
никому не  сумела  рассказать,  что  произошло  в  четверницу  вечером  на
регулируемом перекрестке улицы Берегинь и Медведевской.
     Буня медленно повернулся к Свету:
     - О чем это вы, чародей?
     - О том самом, чародей... Ведь именно вы,  чародей,  воспользовавшись
заклинанием на невидимость, проникли в карету академика и убили его ударом
Ритуального Ножа. Вы хорошо все продумали. Только не могли  предусмотреть,
что вас увидит кто-нибудь из волшебников.
     Буня фыркнул:
     - Если убийство видели вы,  почему  же  вы  не  рассказали  обо  всем
следователю?! Или, может быть, видела эта... - Он не договорил.
     Свет покачал головой:
     - Да, вы правы, чародей... Я и в самом деле не видел,  как  произошло
убийство. Это вам хорошо известно: ведь вы проверяли мое алиби и прекрасно
знаете, что я в момент  убийства  находился  совсем  в  другом  месте.  Вы
прекрасно знаете и то,  что  эта  девица  тоже  не  могла  быть  на  месте
преступления, - если бы она была способна незаметно для меня уйти из моего
дома, я бы оказался плохим работником, а министерство безопасности ввек не
стало бы связываться с плохим работником. К тому  же,  для  Кудесника  моя
гостья - не свидетель, она никто, ничто и  звать  ее  никак...  Все-то  вы
знаете... Не знаете  только  имени  того  волшебника,  который  видел  вас
садящимся в карету Барсука, а мы вам этого имени не назовем.
     Буня внимательно смотрел Свету в глаза. Был  он  совершенно  спокоен.
Даже не попытался прощупать Света с помощью Таланта - спокойно посмотрел в
глаза, спокойно просчитал варианты. И так же спокойно  достал  из  кармана
пистолет. Он-то знал, что в схватке волшебников одной квалификации  оружие
вполне может оказаться тем довеском, который способен перевесить чашу.
     - Что ж, - сказал он, - вы правы. Я действительно убил Барсука. И  уж
вы-то должны понимать, почему я это сделал. Ведь я спас этим убийством всю
Колдовскую  Дружину.  Неужели  вы  думаете,  что  я   мог   бы   позволить
какому-нибудь ничтожеству с помощью какой-то  там  электроновой  установки
бороться с первоклассными чародеями? Это же всему конец!..
     - Но закон...
     - Закон! - Буня  презрительно  фыркнул.  -  Закон  хорош  во  времена
социального равновесия, а  мы  с  вами  присутствуем  при  окончании  этих
времен. В ближайшую эпоху определять нашу жизнь будет отнюдь не закон... И
потому я надеюсь, что вы меня понимаете: ведь, защищая Колдовскую Дружину,
я защищал и вас.
     Свет вдруг заметил, что Вера вовсе не испугалась Буниного  пистолета.
Более того, она смотрела на  опекуна  министерства  безопасности  с  явным
интересом. А потом с неменьшим - если не большим - интересом посмотрела на
Света. И  Свет  понял:  все,  что  происходило  с  ним  в  последние  дни,
подчинялось отнюдь не Кудеснику. И не Буне. И не  ему,  Свету.  Во  всяком
случае пистолет в руках чародея Лаптя для странной гостьи чародея  Смороды
угрозой не является. Да еще и Смирный за стеклянной стеной...  Впрочем,  о
Смирном гостья не догадывается. Вернее, не  должна  бы  догадываться...  И
тогда Свет решился:
     - Я благодарен вам, брат  Буня,  за  то,  что  вы  защищали  меня  от
ничтожеств, целящихся в мой Талант электроновыми установками.  Однако  моя
благодарность не настолько велика, чтобы позволить вам уйти от закона.
     - Что ж, - Буня  вздохнул.  -  Значит,  вы  становитесь  врагом  всех
волшебников планеты. А  с  врагами  разговаривать  гораздо  проще,  чем  с
друзьями. Раз вы знаете, что я убил человека, стало быть понимаете, что  я
способен и на повторное убийство. Но сначала вы  мне  скажете,  кто  видел
меня на том перекрестке.
     Свет помотал головой: ему стало  интересно,  в  самом  ли  деле  Буня
способен его убить или блефует.
     - Скажете, - повторил Буня и навел пистолет на Веру. - Скажете. Иначе
ее смерть будет на вашей совести.
     После сегодняшних событий Свет больше  уже  не  сомневался,  что  его
гостья - несмотря на все свои причуды - является волшебницей. Жаль только,
он не знает ее  возможностей.  Уж  двоим-то  приличным  волшебникам  можно
справиться и с пистолетом. Если действовать синхронно...
     Как оказалось, Веру не интересовало, блефует Буня или он в самом деле
способен ее убить. Не размышляла она и о возможностях Света:  способен  ли
он в подобной ситуации на какое-либо заклинание? Ведь Серебряное Кольцо  у
него имелось... Впрочем, она не творила и своих заклинаний.  Она  попросту
вскинула вверх десницу.
     Но Буня после этого выронил пистолет.
     Все дальнейшее для Света происходило словно во сне.
     "Поднимите  пистолет",  -  сказала  Вера,  и  Свет  поднял  пистолет.
"Пойдемте в кабинет", - сказала Вера, и Свет  с  Буней  сопроводили  ее  в
кабинет. "Давайте перо и бумагу", - сказала Вера, и Свет подал ей искомое.
"Пишите", - сказала она Буне, и Буня  принялся  водить  пером  по  бумаге.
"Позовите своего второго гостя", -  сказала  Вера  Свету,  и  Свет  позвал
такого же словно бы пребывающего во сне Буривоя  Смирного.  "Прочтите",  -
сказала она сыскнику, и тот прочел написанное  своим  начальником.  "Мы  с
чародеем Светом вас  проводим",  -  сказала  она  работникам  министерства
безопасности,  и  все  четверо  вышли  из  кабинета,  спустились  вниз  по
лестнице, проследовали мимо трапезной, откуда уже  доносились  праздничные
песнопения. Тут Вера сказала Буне и Буривою: "Ступайте с миром!" -  и  они
вышли на набережную, к ждущему Буню экипажу. А Свет с  Верой  вернулись  в
гостевую. И только тут Свет словно бы проснулся.
     - Что мы наделали?! - воскликнул он.  -  Квалификация  чародея  Лаптя
такова, что он без оружия справится и с сыскником,  и  с  его  пистолетом.
Надо их догнать!
     - Не надо, - мягко возразила Вера и улыбнулась.
     Села на кушетку, закинула ногу на ногу и  уже  знакомым  всепрощающим
взглядом посмотрела на Света. Тогда он бросился в кресло. И сказал:
     - А теперь я жду от вас объяснений.
     Вера вновь улыбнулась, и Свет поймал себя на том, что уже привык к ее
улыбкам. Словно бы улыбающаяся волшебница не представляет из  себя  ничего
особенного...
     - Все очень просто, чародей, - с улыбкой сказала не представляющая из
себя ничего особенного волшебница. - Дело в том, что я - Додола.


     Забава сидела за праздничным столом равнодушная, как снежная  баба  в
лютом. Водки она не пила, но  пьяное  оживление  празднующих  домашних  не
вызывало у нее ни удивления, ни осуждения. Она видела, как  дядя  Берендей
то входил, то выходил из трапезной, но ей и в голову не приходило,  что  в
доме происходит что-то неожиданное. Даже если чародей сейчас в гостевой  у
Веры, так ли это неожиданно? И почему это должно волновать ее, Забаву?
     Однажды, правда, ее сердца коснулась  некая  тревожная  тень,  и  она
встрепенулась. Но, кроме хозяина и гостьи, все остальные сидели за столом.
Даже дядя Берендей. Да и тревога  тут  же  исчезла,  словно  растаяла  под
лучами праздничного солнца. И Забава вновь впала в оцепенение.


     Если гостья рассчитывала, что хозяин после ее сообщения вывалится  из
кресла, то она катастрофически ошиблась. Свет из кресла не  вывалился.  Но
не потому, что крепко держался за подлокотники, а потому, что не поверил.
     - Да-да, - сказала Вера. - Вы  не  ослышались.  Я  -  Додола,  богиня
семьи,   добродетельная   супруга   воинственного    Перуна.    -    Слово
"добродетельная" она произнесла  со  странной  интонацией.  Как  будто  не
понимала его смысла.
     Свет поджал губы:
     - Извините, моя сударыня, но вашему покорному слуге хотелось бы иметь
доказательства.
     Карие глаза гостьи запламенели неудовольствием.
     - По-моему, происшедшие несколько минут назад события явно доказывают
мою правдивость. Вряд ли кому-либо, помимо богов, удастся превратить  трех
жестоких мужчин, к тому же  владеющих  основами  колдовства,  в  послушных
овечек!
     Основами колдовства!.. Свет крякнул. Если эта девица и не богиня,  то
в нахальстве ей не откажешь. Ишь высказалась -  основами  колдовства!..  И
это  про  двоих  чародеев  высшей  квалификации,  один  из  которых  сумел
сделаться блестяще-бесследным убийцей, а другой с неменьшим блеском  сумел
разобраться в преступлении первого!
     Впрочем, Свету ничего не оставалось как  согласиться  -  определенная
правда в ее словах была. И пусть сидящая перед ним девица не была богиней,
но уж колдуньей-то -  причем  уровня,  которым  стоило  бы  восхититься  и
Кудеснику, - являлась точно.
     - По-прежнему вижу недоверие  в  глазах  ваших,  чародей,  -  сказала
певучим голосом гостья. - Как вы все похожи на вашего господина! Я имею  в
виду своего братца Семаргла. Воистину яблочко от  яблоньки...  Вы  хотите,
чтобы в доказательство своей правдивости я разрушила полгорода?
     - Не хочу, - сказал Свет.
     - Так может, в качестве доказательства вы воспримете смерть?
     - Если мою, то это  бессмысленно,  -  сказал  Свет.  -  Некому  будет
сделать вывод о вашей правдивости.
     Вера  снова  сверкнула  глазами.  В  голосе  ее  зазвучала  привычная
хрипотца:
     - Вы полагаете, я нуждаюсь в ваших выводах?
     - Полагаю, не нуждаетесь. Зато  в  них  нуждаюсь  я.  -  Свет  развел
руками. - Вы не обижайтесь. Вы поставьте себя на  мое  место.  О  богах  я
слышал лишь в былинах да проповедях волхвов. Согласитесь, моему привыкшему
к логике уму непросто поверить в их существование.
     Гостья некоторое время  смотрела  на  хозяина  в  упор,  потом  вдруг
улыбнулась:
     - Ну хорошо, обратимся к вашей любимой логике. Скажите-ка мне...  Вам
не кажется, что в общении со мной вы вели себя не слишком обычно? С  любой
женщиной вы бы себя так не вели.
     - Н-ну... - Свет поморщился. - Я действительно веду себя с  женщинами
по-другому. Но ведь в данном  случае  я  выполнял  определенное  служебное
задание.
     - Выполняли?! - Гостья громко фыркнула. - А  вы  вспомните-ка,  сколь
хорошо вы его выполняли! По-моему, вы готовы были заниматься  чем  угодно,
но только не мной. - Она погрозила ему перстом. - Вы вспомните, вспомните!
     Свет задумался, вспоминая. Но ничего хорошего ему это воспоминание не
принесло. Теперь он и  сам  заметил,  что  его  так  называемая  работа  с
подозрительной паломницей подчинялась чему угодно, но  только  не  логике.
Ведь, собственно говоря, определить, есть в ней  Зло  и  способна  ли  она
стать второй матерью Ясной, он мог и побыстрее. Однако почему-то  тянул  с
выполнением задания, уверял себя, что  ему  не  хочется  снова  заниматься
прощупыванием  подозрительных  паломников.  И  только  в   последние   дни
зашевелился. Впрочем, без особенного энтузиазма. Да,  тут  в  словах  этой
девицы что-то есть...
     - А  теперь  вспомните  поведение  вашей  бедной,  влюбленной  в  вас
служанки. Да она должна была бы бросаться на  меня  от  ревности.  Ведь  я
влюбила вас в себя, и вы...
     Вот тут Свет и в самом деле чуть не вывалился из кресла.
     - Вы?! - задохнулся он. - Влюбили?! -  И  переведя  дух,  фыркнул:  -
Какая, право, чушь!
     - Нет, не чушь! - Она еще раз погрозила ему перстом. - Иначе с  какой
стати вы так отбрили своего старого приятеля, когда я пожелала заняться  с
ним любовью?! Ведь он же на всю жизнь мог остаться импотентом. - Она вновь
улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла ехидненькая и мерзкая: не улыбка -
улыбочка! - Вот так же мой Перун мог бы поступить с вашим Семарглом,  если
бы хоть раз поймал его.
     Свет снова задохнулся. О Свароже, да неужели то, что он  почувствовал
в тот момент, и есть эта их пресловутая любовь?! Да чушь же! Ничего  он  в
тот момент не  чувствовал,  кроме  возмущения  и  злобы.  Или  в  злобе  и
проявляется любовь волшебника?
     - А вы вспомните, как вы  разговаривали  со  мной.  То  вы  мычали  и
мямлили, то старались задеть меня. Спросите любую женщину... да хоть  жену
вашего эконома... И она вам скажет, что именно так ведут  себя  влюбленные
мальчишки.
     Свет возмущенно хрюкнул:
     - Тоже мне, нашли мальчишку!
     Гостья вдруг встала, подошла к нему, положила ему ладонь на голову.
     - Милый мой,  да  в  любви  вы  и  есть  мальчишка.  Самый  настоящий
мальчишка. Вы же понятия не имеете, что  нужно  женщине.  Не  приведи  вам
остаться наедине с вашей Забавой - вы ее фундаментально разочаруете!
     Этого Свет не выдержал. Он сбросил со своей  макушки  ее  ладонь.  Он
встал  и  величественно  выпрямился.  Он  -  тоном  волхва-проповедника  -
продекламировал:
     - Уважаемая моя лжебогиня! Вы даже не представляете,  какую  вы  чушь
несете! С какой стати я должен оказаться наедине с Забавой! С какой  стати
я мог влюбиться в вас! Да если бы я влюбился - неважно в кого,  -  Семаргл
мгновенно лишил бы меня Таланта!..
     - Однако он не лишил Таланта вашу мать Ясну, - прервала его проповедь
лжебогиня.
     - Вы знаете мать Ясну? - поразился Свет.
     - Конечно. Я знаю всех, кого знаете вы.  Было  бы  странно,  если  бы
оказалось иначе.
     - Тогда вы должны знать Репню Бондаря и Буню Лаптя.
     - Разумеется. Репня - тот самый мужчина, которого вы чуть не  сделали
импотентом. А Лапоть убил ученого.
     Неверие Света вдруг заколебалось: столь осведомленная  колдунья  была
бы известна всей Словении.
     - А что касается вашей любви ко мне... Семаргл лишил бы вас  Таланта,
если бы вы влюбились в простую женщину. Но вы влюбились в  богиню,  а  это
совсем-совсем другое дело!
     Она смотрела на него тем самым - мудрым, грустным  и  всепрощающим  -
взглядом, и взгляд этот добил Света. Ему вдруг стало ясно,  что  только  у
богини и должен быть подобный взгляд. Не зря  же  такие  глаза  иконописцы
изображают на лице Иисуса Христа!.. И не зря же  он,  Свет,  хотел,  чтобы
такие глаза были у его Кристы в "Новом приишествии"!
     - Милый мой волшебник, - продолжала Вера-Додола. - Я потому и явилась
на Землю. Грядет новая эпоха, и в  эпоху  эту  уже  не  выжить  людям,  не
умеющим любить. Какой для вас  будет  жизнь,  если  ваш  Талант  сделается
невостребованным? А это может  произойти  -  вы  сами  присутствовали  при
эксперименте, родившем новое время. Я должна  научить  волшебников  любить
простых женщин. И первым будет кандидат в новые Кудесники. Ведь в случае с
ним половина дела уже сделана - его любят.
     - Вы думаете, - трепыхнулся еще раз Свет, - что я влюблюсь в Забаву?
     - Я не думаю, - сказала Додола. - Я  знаю.  Так  же,  как  знаю,  что
колдун, бросивший вызов новой эпохе, не доживет и до завтра.  Потому  я  и
позволила  уйти  вашим  гостям.  Своей  смертью  чародей  Лапоть   искупит
совершенное им преступление.
     - Так надо же... - Свет вскочил, но Додола снова положила ему  ладонь
на макушку:
     - Не надо.
     И он понял: она права. И в самом деле не надо. Потому что прямых улик
против Буни Лаптя все равно нет. Даже если удастся найти  Ритуальный  Нож,
который Буня наверняка выбросил. Разве волшебники никогда не  теряют  свои
атрибуты? Разве эти атрибуты у них не воруют любители сувениров? А  богиню
Додолу в свидетели не вызовешь. И если бы от Света что-то сейчас зависело,
он бы  сделал  все  возможное,  чтобы  организовать  опекуну  министерства
безопасности  самый  наипримитивнейший  несчастный  случай.   К   примеру,
обеспечить ему кораблекрушение. Вдали от берега.
     Но от него уже ничего не зависело,  и  потому  он  спокойно  сидел  в
кресле, бездумно глядя в пространство: слишком уж много  информации  сразу
обрушилось на его несчастный мозг. Молчала  и  Додола.  Никто  из  них  не
считал времени: богини бессмертны - для них и месяц  что  миг,  а  ему  до
ужина уже ничем не хотелось заниматься. Вернее, не моглось...
     А потом в дверь постучали. Свет  вдруг  обнаружил,  что  гостевая  не
защищена охранным заклятьем. Впрочем, это его ничуть не тронуло.
     Он просто стряхнул оцепенение, потянулся и гаркнул:
     - Войдите!
     Вошел Берендей.
     - Извините, чародей! К вам посыльный.
     Додола отвернулась. Свет встал, вышел из гостевой, спустился вниз.
     Посыльный был от сыскника Буривоя  Смирного.  Свет  сорвал  печать  и
вскрыл пакет. Это была копия донесения министру безопасности и  Кудеснику.
В донесении сообщалось,  что  совершивший  убийство  академика  Барсука  и
признавшийся в оном в присутствии чародея Смороды опекун Лапоть  во  время
препровождения к Кудеснику предпринял  попытку  скрыться.  Препровождающий
злоумышленника  волшебник-сыскник  Буривой  Смирный,   прекрасно   понимая
тщетность стрельбы, тем не менее был вынужден  согласно  уставу  применить
табельное огнестрельное оружие. Как ни странно, беглец был убит на  месте.
Сыскник Буривой Смирный способен объяснить случившееся лишь желанием Лаптя
покончить с собой (любое другое  объяснение  противоречило  бы  магической
биологии) и готов немедленно подвергнуться проверке Контрольной комиссией.
     - Что ж, - сказал вслух Свет. - Богам противоречат лишь сумасшедшие.


     На подходе к площади стража проверила у Репни пригласительный билет.
     Народу возле Перыни было еще не видимо-невидимо, но скоро здесь  и  в
самом деле яблоку  станет  негде  упасть.  Впрочем,  возле  площади  перед
Святилищем было и вовсе свободно: все-таки  обычные  люди  по  возможности
стараются держаться подальше от волшебников. Да и пригласительных  билетов
сюда распространялось ограниченное количество. В основном, тут расхаживали
молодицы с детишками - во-первых, нет давки (стражники  строго  следят  за
этим), а во-вторых, какая  мать  не  поддастся  соблазну  подставить  свое
дитятко под взгляды владеющих Семаргловой Силой? До чего же сильны в бабах
разные поверья! Одни все отдать готовы - абы  зачать  от  колдуна,  другие
считают, что если ее  дитя  побудет  хоть  немного  рядом  с  такой  кучей
волшебников, Семарглова Сила коснется и  его,  мово  родименького...  Дуры
велесовы!
     Одна такая дура  -  старший  ребенок,  пухлощекий  карапуз,  за  руку
держится, младший, грудныш, в кожаном стойлице перед животом висит  (явная
приезжая!) - остановилась бок-о-бок с Репней.
     -  Скажите,  сударь,   когда   начинается   богослужение?   -   Говор
вологодский, окающий. - Успею я ребенка покормить?
     Репня бросил взгляд на часы в стене Святилища.
     - Успеете. Еще полчаса.
     Часы, словно только и ждали его реплики,  тут  же  ударили  половину.
Вологжанка благодарно улыбнулась Репне,  растелешила  вымя.  Не  смущаясь,
сунула в рот ребенку набухший коричневый сосок.
     Репня сразу же постарался смыться в сторону. Не любил он эту картину,
еще с тех времен, как Лада кормила грудью Святополка, не любил.  Почему-то
увлеченный материнским  соском  ребенок  всегда  вызывал  у  Репни  острый
приступ ревности.
     Кормящих близ него больше не наблюдалось, все  детишки  передвигались
уже на своих ногах. Но разговоры были соответствующие...
     - Мамуля, это чалодеи, да?
     - Да, Глебушка, чародеи. Вот они, в голубых одеждах.
     И впрямь на площади перед  Святилищем  начали  появляться  чародеи  и
мужи-волшебники.  Постепенно  площадь   заполнялась,   над   нею   повисал
многоголосый мужской гомон.
     А когда часы пробили четверть  до  полудня,  Репня  увидел  Светозара
Смороду. Кастрат вышагивал себе, аки лом проглотил, а рядом...
     - Ясна, - прошептал Репня.
     Ему показалось, что его шепот громыхнул над площадью набатом. Но нет,
никто даже не обернулся.
     - Мамуля, гляньте-ка, тетя! Она - чалодейка, да?
     - Да, Глебушка, чародейка. Видите, на ней голубая одежда?
     Послушать эту мамулю, так всякий, напяливший на себя голубой балахон,
враз становится чародеем.
     Конечно, это была не Ясна - такое токмо Репне могло прийти в голову.
     И тут он узнал ее.
     Мир  вокруг  него  съежился,  скрючился,  сжался.  За  пределами  его
остались и по-прежнему еще кормящая своего дитятю вологжанка,  и  Глебушка
со своей всезнающей мамашей. И все-все-все остальные.
     Теперь в мире была только она.  Вызывающе-пшеничные  волосы,  фигура,
статность которой не мог скрыть никакой  балахон,  изящно  выгнутая  рука,
которой она опиралась на...
     Ах, неважно. На кого бы она ни опиралась, Репня был счастлив уже тем,
что видит ее.
     Богослужение прошло как во сне. Что-то там вопил Верховный Волхв, ему
подвывал хор. Репню они не интересовали. Репня полностью забыл,  для  чего
он сюда приехал. Теперь его нимало не трогала  сопричастность  к  великому
Братству.  Чего  она  стоила,  эта  сопричастность,  рядом   с   белокурой
красавицей, которой в подметки не годились все женщины подлунной!
     Пару раз красавица оглянулась. Репня не был уверен, что  она  увидела
его, но возможность этого вознесла его на новую, небывалую высоту. И  если
бы не стоящие впереди стражники, он бы наверняка бросился к ней, вырвал ее
из холодных лап кастрата и...
     Репня очнулся. Богослужение  закончилось.  Рассасывалась  на  площади
толпа в голубых одеждах. Расходились окружавшие его молодицы.
     - Мамуля, а куда пошли чалодеи?
     - К себе домой, Глебушка. У них много работы.
     - Они тоже лаботают? Как вы?
     - Да, Глебушка. И их работа намного важнее моей.
     Репня не стал дослушивать торжественные мамулины проповеди  кандидату
в будущие волшебники Глебушке (а иначе  зачем  Глебушкина  мамуля  привела
сюда своего малолетнего отпрыска?) и зашагал прочь.
     Все дальнейшее по-прежнему происходило аки во сне. Репня куда-то шел,
где-то сидел, пережевывал неизвестную пищу, пил безвкусные напитки, слушал
песни без мелодии и с непонятными словами, а сердце его было  там,  по  ту
сторону Волхова, в  сером  доме  на  набережной,  одно  из  окон  которого
украшает надежная металлическая решетка - чародей Светозар Сморода тоже не
всегда и не везде доверяет охранным заклятьям.
     В себя Репня пришел только вечером.
     Он стоял возле того самого,  заветного  дома.  На  своем  месте  была
решетка в окне второго этажа, на своем месте были солнце  и  Волхов.  Лишь
Репне здесь не было места.
     Он потряс головой, ошалело посмотрел по сторонам. Разумеется, он  мог
бы прийти к чародею Смороде и без особого приглашения. Ведь наверняка  тот
еще не разобрался в порученном ему деле - в противном случае гостья уже не
жила бы в его доме. В пятницу с проникновением в этот дом у Репни  проблем
не было. Но  сегодня  ему  что-то  мешало.  Не  мог  он  сегодня  войти  и
предложить себя в качестве быка на племя.
     Оставалось ждать в чаянии, что Светозар и его гостья,  как  и  вчера,
выйдут на прогулку.
     Стражников сегодня почему-то здесь не было, и  Репня  болтался  возле
самого дома.
     Ждать ему пришлось недолго. Правда, Светозар и его гостья из дома  не
вышли, зато оттуда появился  хорошо  знакомый  Репне  опекун  министерства
безопасности Буня Лапоть. Опекуна сопровождал неизвестный мужчина. Оба они
имели настолько прибалдевший вид, что Репня понял:  в  его  услугах  здесь
больше не нуждаются. По-видимому, Светозар,  не  застав  его  вчера  дома,
нашел для своих целей другого быка на племя. И  похоже,  сей  бык  добился
потрясающих   результатов.   Потому-то   и   присутствовала   сегодня   на
богослужении белокурая красавица в голубой одежде, потому то  и  ошарашены
тем, что они увидели, представители министерства безопасности.
     Ошарашенные представители сели в экипаж. Репня тоже хотел  удалиться,
но ноги его не держали. Как во сне, он сел на скамеечку  и  сидел  до  тех
пор, пока не почувствовал на себе чей-то неотвязный взгляд. Взгляд сверлил
его насквозь, и Репня поднял голову.
     Сквозь решетку заветного окошка на него смотрела  желанная  белокурая
красавица, и на лице ее было такое выражение, что ноги сами подняли  Репню
со скамейки и понесли прочь от этого дома.


     Ужинать гостья не пошла. Заявила, что богине человеческий ужин  ни  к
чему, а нектар и амброзию в доме чародея Смороды пока что не подают.
     Впрочем, Свет на ее присутствии за столом не настаивал. Сегодня он  и
вовсе не имел представления, о чем можно говорить за столом с  богиней.  И
потому отужинал в обществе Забавы.
     Забава вела себя в ставшей уже привычной манере: учтиво и смирно. Как
самая настоящая служанка. Никаких фиолетовых молний и язвительных реплик -
тишь да гладь. Сонное царство...
     После ужина Свет заставил себя отправиться  за  письменный  стол,  на
очередное  свидание  с  миром  без  волшебников.  Но  сначала  заглянул  в
энциклопедический словарь. На букву "а" и "н". Прочитав, что такое  нектар
и амброзия, поморщился, покачал головой  и  принялся  проделывать  обычные
предтворческие манипуляции: положил на стол чистый лист бумаги, достал  из
коробки новое перо, подлил в непроливайку свежих чернил. И  обнаружил  всю
тщетность привычной суеты - знакомого душевного настроя  она  не  создала.
Сегодня в его душе вновь царила отнюдь не Криста.
     Некоторое время Свет спорил  с  судьбой,  стараясь  загнать  мысли  в
предназначенное им русло, даже исчиркал  разнообразными  крючками  лежащий
перед ним бумажный лист. Но добиться  так  ничего  и  не  добился:  вторая
Мессия его не волновала. Волновала его бывшая кандидатка  в  матери  Ясны,
оказавшаяся на поверку богиней любви и брака. В конце  концов  он  сдался,
отпустил мысли на свободу.
     И очень быстро обнаружил, что недавняя вера в  россказни  Веры-Додолы
быстро умирает. По зрелому размышлению внутренняя логика  рассказанной  ею
истории становилась менее убедительной, стремительно таяла.  Словно  кусок
сахара в стакане с кипятком... А потом стало ясно, что этой логики не было
и вовсе.
     Свет аж зубами скрипнул. И в самом деле, где это видано, чтобы богиня
с целью взять под опеку человека пробиралась к нему в дом таким странным и
неуклюжим способом?.. Правда, пути божьи неисповедимы, но  все  в  природе
стремится к простоте, и вряд ли боги ведут себя иначе! И для Додолы  проще
всего было не объявлять о своем существовании немалому количеству людей, а
попросту взять судьбу чародея Смороды в свои невидимые руки и крутить  им,
словно пастух кнутом. И даже не требовалось для этого представляться кнуту
в качестве пастуха...
     М-мда-а! Где были его глаза, его ум и его логика! Негоже кандидату  в
новые Кудесники с такой легкостью покупаться на нелепые бабьи россказни!
     Впрочем, тут он не прав, нелепыми Верины  россказни  назвать  нельзя.
Если  принять  во  внимание,  что  россказни  эти  рассчитаны  на  глубоко
религиозного человека, то они очень даже лепы и  умны.  Другое  дело,  что
богиня должна бы знать внутренний мир человека,  с  которым  она  намерена
связаться. Если она богиня!.. А если не богиня, то  кто?  Ведь  чудеса  ей
подвластны, и немалые чудеса. Даже те, которые не с руки ни самому  Свету,
ни даже Кудеснику...
     Свет принялся вспоминать, что ему известно об  этой  Вере  от  других
людей. Известно было немного, и это немногое ясно  говорило,  что  никаких
чудес она не совершала. Все чудеса начались после того, как она  попала  в
дом чародея Смороды. Именно здесь у  нее  начала  пропадать  и  появляться
аура, именно тут она начала оказывать влияние на людей. Более  того,  если
взглянуть на ее поведение в доме с точки зрения логики, то получается, что
она делала все от нее зависящее, лишь бы подольше поддерживать  интерес  к
себе со стороны хозяина дома. А если сделать очередной  логический  вывод,
то получается, что чародей Сморода и является главной целью  этой  девицы.
Впрочем,  постойте...  Кажется,  Репня  Бондарь  утверждал,   что   она  -
женщина...
     Свет помотал головой: верить Бондарю в этой ситуации  все  равно  что
слушать упившегося  медовухой.  Бондарь  ведь  на  эту  девицу  явно  глаз
положил, а когда Бондарь  на  кого-либо  глаз  кладет,  его  душу  осеняет
одна-единственная забота - заглянуть в додолин колодец приглянувшейся  ему
бабы. Так что верить мы Репне не будем. А будем  верить  имеющимся  у  нас
фактам. А по имеющимся у нас фактам получается, что Вера-Додола  проявляла
свою колдовскую силу, лишь находясь в непосредственной близости от чародея
Смороды. И если поразмыслить дальше, то получается, что  оная  Вера-Додола
очень смахивает на явление, известное в теоретической магии под  названием
"колдун-наездник".  Кажется,  еще  в  середине  семьдесят   второго   века
тогдашний Кудесник... Бронислав, что ли?.. вывел теоретическое обоснование
возможности существования  такого  типа  Талантов.  Во  всяком  случае,  в
отличие от Таланта матери Ясны, такие Таланты основам теоретической  магии
не противоречат.
     Свет достал  с  полки  справочник  по  истории  развития  волшебства,
полистал страницы.
     Где тут у нас семьдесят второй век?..  Так,  Кудесника,  оказывается,
звали вовсе не Бронислав, а Вышеслав... Бронислав был чуть  ранее...  Ага,
вот   оно!..   "Ментальные    характеристики    Таланта    гипотетического
колдуна-наездника, не позволяя  ему  творить  заклинания  собственноручно,
обеспечивают усиление и преобразование заклинаний, творимых  Талантом,  на
котором   паразитирует   колдун-наездник.   На   практике   посейчас    не
встречались..."
     Свет хмыкнул. И посейчас - тоже. Но  мать  Ясна,  кстати,  вообще  не
должна была существовать. И тем не менее существовала...
     Так-так, сама  по  себе  затея  была  бы  весьма  неглупой.  Оседлать
кандидата в новые Кудесники и втихаря работать на свои  собственные  цели.
Да, тут любая сказка  оправдана,  даже  сказка  про  богиню.  Посмотрим-ка
дальше. Ага, теоретически подобный тип  Таланта  ничем  не  отличается  от
прочих типов и представляет собой  использование  преобразованной  энергии
либидо.  Вот  и  отлично!  Значит,  способы  борьбы  с  такими   колдунами
существуют и не должны отличаться от существующих методов.
     Свет поставил справочник назад,  на  полку,  и  еще  некоторое  время
поразмышлял. А потом обнаружил, что его  душа  вновь  готова  сопереживать
душе Кристы, продирающейся сквозь злоключения в мире  без  волшебников.  И
хотя агрессивностью сегодня и не пахло, он вновь взялся за перо:  привычки
в жизни для того и  существуют,  чтобы  их  без  особой  необходимости  не
нарушать.


     И во середу утром Репня пребывал как во сне. Токмо  если  раньше  это
был сон грусти и тоски, то ныне - сон ревности.
     Репня не находил себе места. Ревность сжигала Репню. Перед ним  снова
и снова оживала эта картина: Вера в красивом облегающем платье  плывет  по
набережной Волхова, а рядом с ней вышагивает этот  долговязый  кастрат.  И
она опирается на его десницу, смеющаяся, веселая, радующаяся. Как  невеста
опосля венчания... А вот они оба в голубом - на площади перед  Святилищем.
И вновь она опирается на десницу этого... Сучка синеглазая!
     Упиваясь сном ревности, Репня поставил на газ  чайник,  открыл  банку
подаренного последней любовницей  прошлогоднего  варенья,  нарезал  белого
хлеба, взялся за сыр. И тут звякнул колокольчик у входной двери.
     Репня замер: ему показалось, что перед  закрытой  дверью  стоит  она,
равнодушно посматривает по сторонам, дергает ручку звонка, удивляется, что
никто не открывает долгожданной гостье.
     Колокольчик звякал и звякал, а Репня сидел ни жив ни  мертв.  Наконец
до  него  дошло,  что  он  ведет  себя  по-детски,  глупо   и   недостойно
врача-щупача. Там, за этой дверью, мог быть кто угодно - от Вадима Конопли
до старой стервы, хозяйки дома.
     Репня шумно вздохнул, положил на стол нож и подошел к двери.
     - Кто там?
     - Я.
     Репня похолодел: это и в самом деле был ее голос.
     - Откройте, Репня! Нам нужно поговорить.
     По-прежнему все было как во сне. Как  во  сне  Репня  отпер  замок  и
распахнул дверь, как во сне посторонился, пропуская гостью в комнату.
     Она была в том же самом платье, что  было  на  ней  позавчера.  Сняла
шляпку, повесила ее на вешалку.
     - Может, чаю? - Репня вдруг страшно засуетился, подскочил  к  газовой
плите. - Ой, да он же еще не вскипел... Но это  быстро.  Присаживайтесь  к
столу.
     К столу она подошла. Но не присела. И на хлеб с сыром не посмотрела.
     - Я пришла сказать вам, чтобы вы перестали себя  мучить.  Между  нами
ничего не может быть.  Ни-че-го!  -  Она  произнесла  последнее  слово  по
слогам, словно тремя ударами разрубила связывавший  их  узел.  -  Забудьте
меня.
     - Забыть вас, - пролепетал Репня. - Но... - Он задохнулся.
     Она смотрела на  него  спокойно  и  равнодушно.  Словно  на  ненужную
вещь... И не собиралась не то что задыхаться, а даже вздыхать.
     - Я... не... могу, - произнес наконец Репня. - Это... выше... моих...
сил.
     Она кивала в такт каждому  произнесенному  им  слову.  Как  будто  не
понимала смысла этих слов. Но нет, где там - не понимала!
     - Сможете! Вы не похожи на слабого... А ваша любовь мне не нужна!
     Она произнесла это таким тоном, что Репня сразу понял:  все,  чем  он
грезил в последние дни, ввек  не  будет  реализовано.  Так,  пустые  мечты
зеленого юнца, еще не  успевшего  столкнуться  с  правдой  жизни,  еще  не
наученного Мокошью ничему. Он вспомнил свой воскресный сон и пролепетал:
     - Вам нужна не моя любовь, Додола, а кое-что совсем другое...
     - Я не Додола, - сказала она. - А вы не  Перун.  И  ваши  оскорбления
ничего не могут изменить. Я по горло насытилась вами в тот, первый день.
     - Простите меня! - пролепетал он. - Я не знал... - Он  не  договорил,
испугавшись едва не прозвучавшей правды.
     Но ее, судя по всему, и не интересовало, что он хотел сказать.
     - Надеюсь, вы меня поняли. Не забудьте, что я колдунья.  Прощайте!  -
Она повернулась к двери.
     - Подождите!!! -  взмолился  Репня.  -  Дайте  мне  хотя  бы  разочек
поцеловать вас. Напоследок...
     Что-то в его голосе остановило ее. Она обернулась к Репне, посмотрела
ему в глаза.  Лицо  ее  дернулось:  наверное,  она  хотела  скривиться  от
отвращения, но сумела справиться с собой.
     - Хорошо, - сказала она.
     Репня приблизился к ней, наклонился.  Она  оперлась  руками  о  стол,
закрыла глаза. Репня коснулся ее губ, положил ей на плечи шуйцу, прижал  к
своей груди, ощутив восхитительную упругость ее персей. Но  губы  ее  были
мягкими и бесчувственными. И вся она была словно тряпичная кукла  в  руках
кукольника. Наверное, с кастратом - если бы тому потребовались ее  поцелуи
- она бы целовалась совсем не так.
     Репне захотелось еще крепче прижать ее к своей груди, и он  попытался
поднять десницу. Веру передернуло. Десница Репни  остановилась,  легла  на
стол, обо что-то укололась.
     Вера  выставила  перед  собой  обе  руки,  уперлась  в  грудь  Репни,
оттолкнула его:
     - Ну хватит, хватит! Дорвались до бесплатного...
     Он понял, что все кончилось, сейчас она уйдет. И больше уже ничего не
будет... Он встрепенулся  -  так  пусть  же  прикосновение  к  ней  станет
последним, что он получит от жизни. Пусть его повенчает с нею  собственная
смерть. Пусть эта дева пронесет через всю свою  жизнь  вечную  вину  перед
любившим ее человеком.
     Он прикусил нижнюю губу, размахнулся,  ожидая  пагубного  магического
ответа, и изо всей силы ударил ее ножом в спину.
     Ответа не последовало.
     Она вытаращила глаза, вцепилась скрюченными перстами в  отвороты  его
халата и страшно заверещала. Так верещал подстреленный когда-то Репней  на
охоте заяц. И чтобы прекратить эти жуткие звуки  и  погасить  этот  жуткий
взгляд, Репня замахнулся ножом еще раз. А потом еще... И  еще...  А  потом
нож сломался.
     Но она уже перестала верещать. В  груди  у  нее  заклокотало,  персты
разжались, и она рухнула перед ним - сначала на колени,  а  потом  ничком.
Клокотание прекратилось, она содрогнулась и застыла.
     Репня пришел  в  себя.  Отбросил  в  сторону  окровавленный  обломок.
Выключил закипевший чайник. Затаил дыхание: нет ли  шума  в  коридоре,  не
услышал ли кто издаваемые Верой звериные крики.
     В коридоре  было  тихо.  Вера  лежала  неподвижно,  платье  на  спине
бугрилось красными ошметками,  из-под  головы  сочилась  струйка  крови  -
должно быть, вытекала изо рта. Репня пощупал пульс.
     Пульса не было.
     Репня с трудом сел на стул. Каким-то образом он умудрился  убить  уже
вторую колдунью. Как же она позволила ему такое? Наверное, из-за того, что
он любил  ее,  в  нем  не  было  агрессии,  которую  она  отразила  бы  на
нападающего. Ведь он не убивал ее - он просто обретал  ее  в  свою  полную
собственность. Как жених невесту... Смерть-таки  повенчала  их,  но  Репня
решился не поэтому: он просто знал, что жить без  Веры  -  выше  его  сил.
Наверное, потому и взялся за нож. Наверное,  его  десница  понимала,  что,
если не будет рядом Веры, то некого будет ласкать и  она  не  будет  нужна
хозяину... Зачем еще нужны руки, как не для того, чтобы ласкать любимых!
     Смерть повенчала их. Оставалось проделать свою половину пути.
     Репня залез в докторский саквояж, достал бланк медицинской справки  и
перо. Сел за письменный стол и нацарапал на обороте бланка:
     "Это была вторая мать Ясна. Я убил ее своей любовью. Как и первую. Да
простят меня обе."
     Расписался.
     Потом достал из саквояжа пузырек с дигитоксином, лег рядом  с  трупом
Веры и сделал себе укол.


     Когда тело Репни перестало дергаться в  судорогах,  шевельнулся  труп
Веры. Контуры его размылись, затем раздвоились.
     Вера поднялась с пола. Если бы  кто-то  в  этот  момент  находился  в
комнате, он бы увидел, что через ее обнаженное тело  просвечивает  мебель.
Затем внутри нее заклубился туман, сделался  матовым,  успокоился.  Теперь
мебель через ее тело уже не просвечивала.
     Вера  наклонилась  над  Репней,  с   грустью   посмотрела   на   свой
обезображенный труп в залитом кровью платье и подошла к двери.
     Дверь квартиры доктора Бондаря открылась, но оттуда никто  не  вышел.
Потом точно так же открылась дверь в подъезде. Старая стерва выглянула  из
своей каморки, пробормотала что-то насчет сквозняка.
     Тротуар на  этой  стороне  улицы  находился  в  тени  домов.  Поэтому
поддержание невидимости не требовало от Веры особых усилий. Лишь когда она
проскакивала промежутки между домами, приходилось накладывать  заклятье  и
на собственную тень.
     Труднее  всего  пришлось  на  мосту.  Здесь  сохранение   невидимости
потребовало от нее двойных усилий. А  потом  она  свернула  на  набережную
Торговой стороны, и утреннее солнце вновь скрылось за домами.


     Обнаружив утром, что гостья исчезла, Свет себе места не  находил.  Он
не удивился тому, что она исчезла из заклятой светелки, и не обеспокоился,
потому что знал - она вернется.  Он  был  настолько  в  этом  уверен,  что
заранее отнес в гостевую свой колдовской баул.
     Но куда бесы могли унести эту сумасшедшую?! И как специально - именно
в то утро, когда он решился-таки опробовать на ней перуново заклинание!..
     В то, что она и в самом деле является Додолой, Свет по-прежнему ни  в
коей мере не верил. И дураку понятно, что Вера преследует  в  игре  с  ним
какие-то свои цели. Собственно говоря, что она совсем не та, за кого  себя
выдает, было ясно с самого начала, но тогда он  не  думал,  что  ее  целью
является именно он, чародей Свет Сморода. Теперь он был в этом  уверен.  И
потому - что бы она там ни говорила  -  желал  побыстрее  дать  заключение
Кудеснику: способна или нет Вера стать второй матерью Ясной. А  там  пусть
сами разбираются.
     Его нетерпение возросло до такой степени, что он не мог уже  высидеть
в кабинете. Спустился вниз, в сени. Из гостиной выглянул Берендей:
     - Что-нибудь нужно, чародей?
     - Нет, - сказал Свет, и Берендей скрылся в гостиной.
     В общем-то, ждать в сенях было глупо. Поэтому  Свет  зашел  вслед  за
экономом в гостиную. Берендей смотрел на него с удивлением.
     - Все в порядке, - сказал Свет. - Побуду тут немного с вами.
     Берендей удивился еще больше. Но промолчал.  Сел  за  стол,  привычно
углубился в свои  бумаги.  Свет  устроился  на  диване,  сделал  вид,  что
задумался. Однако работу его мозга в этот момент  охарактеризовать  словом
"задумался" было нельзя. Мысли метались, как  встревоженные  птицы,  -  от
Веры к мертвому Буне, от Буни к Кудеснику... И снова к Вере.
     А может быть, она и в самом деле явившаяся на Землю Додола? Как легко
эта версия объяснила бы все странности, нагроможденные вокруг этой девицы!
Ведь богиня всесильна, и поведение ее вполне может быть алогичным.  Как  у
Веры... Это ведь с точки зрения  человека  поступки  могут  представляться
алогичными - кто сказал, что логика людей и логика богов суть идентичны?
     Чуть слышно хлопнула входная дверь. Свет вскочил и выбежал в сени.
     Это была она, Вера. Но, Свароже,  в  каком  она  пребывала  виде!  Из
одежды на ней остались  лишь  пшеничные  локоны  на  голове  да  такие  же
пшеничные кудряшки внизу живота. Если это называть одеждой...
     Веру похоже свой внешний вид нисколько не шокировал.  Она  улыбнулась
Свету, приложила пальчик к губам и молча проследовала прямо к лестнице  на
второй этаж.
     - Что с вами, чародей? - раздался сзади обеспокоенный голос Берендея.
     Берендей смотрел на хозяина теперь уже не с удивлением, а с тревогой,
и Свет понял, что эконом попросту не видит обнаженную девицу.
     А та, сверкая  белой  треугольной  полоской  на  ягодицах,  не  спеша
поднималась по лестнице.
     Наверху появилась полусонная Забава, шагнула  на  лестницу,  спокойно
прошла мимо голой Веры.
     И только тут  Свет  почувствовал  ментальную  атмосферу  заклятья  на
невидимость.
     Эта Вера если и не была Додолой, то уж колдуньей была  точно.  И  еще
какой колдуньей! Мощь заклятия была  такова,  что  ее  могли  видеть  лишь
волшебники самой высочайшей квалификации. Так что она ничем не  рисковала,
разгуливая обнаженной по  городским  улицам.  Вот  только  зачем  она  это
делала?..
     Забава, не глядя на хозяина, повернула в трапезную.
     - Забава! - окликнул Свет.
     Служанка остановилась в дверях трапезной:
     - Чего изволите, чародей?
     - Где наша гостья? - Свет заметил, что Вера задержалась на лестничной
площадке второго этажа, глянула через перила на них с Забавой.
     - Наверное, спит, - сказала Забава. - Она меня еще не вызывала.
     Глаза Забавы были пусты и  холодны.  Хотя  бледность  и  покинула  ее
личико, ничего похожего на ту Забаву, которую он знал, в этой девице  и  в
помине не имелось. Просто красивая кукла. Почти манекен. Можно, к примеру,
поставить на витрину, демонстрировать с ее  помощью  женскую  одежду.  Или
драгоценности...
     Красивая кукла скрылась в трапезной.
     Свет снова посмотрел на площадку второго этажа. Веры там уже не было.
     Что ж, самое время исполнить задуманное.
     Он поднялся наверх, подошел к гостевой.  Охранное  заклятье  было  на
месте, и не имелось никаких следов, указывающих на то, что его снимали.
     В гостевую он вошел без стука.
     Вера  уже  успела  натянуть  на  себя  домашнее  платье,   возмущенно
посмотрела в лицо вошедшему:
     - Вы вновь в своем репертуаре, чародей! Входя к богине-то, могли бы и
постучать.
     Свет включил Зрение: у нее была аура обычной женщины.
     - Я не верю, что вы богиня, Вера... Где вы были?
     - Вы не верите, что я - богиня? - Голос ее  по-прежнему  переполнялся
возмущением. - Я предлагала вам вчера в качестве доказательства  смерть...
Проверьте и убедитесь!
     Света вдруг осенило:
     - Неужели вы убили Бондаря? Зачем?
     Возмущение стерлось с ее лица, на смену  явилась  печаль.  На  взгляд
Света, впрочем, ни возмущение, ни печаль ее и гроша ломаного не стоили.
     - Я не убивала Бондаря. Он отравился.  Я  лишь  помогла  ему  сделать
необходимый выбор. - Печаль сменилась  хитрой  улыбкой.  -  Тем  не  менее
убийство состоялось.
     - Кого же вы, в таком случае, убили?
     - Никого. - Она вновь хитро улыбнулась. - Бондарь убил  кандидатку  в
новые матери ясны. Некую потерявшую память паломницу по имени Вера.
     Свет замотал головой:
     - Я уже совсем  запутался  в  вашей  лжи,  Вера!  Что  такое  вы  еще
придумали? Только не говорите мне снова, что вы - Додола!
     Она подошла к нему совсем близко - едва не касаясь персями его груди,
- перестала улыбаться:
     - Вы правы, я - не Додола. Но и не Вера.  Меня  зовут  Криста,  и  мы
очень хорошо с вами знакомы.
     Свет фыркнул:
     - Единственная Криста,  с  которой,  если  так  можно  выразиться,  я
знаком, это героиня моего романа. Но вы совершенно непохожи на нее.  Разве
что цветом глаз да волос... - Свет вдруг запнулся.
     - Да-да, - сказала она. - Мир без  волшебников.  Единая  христианская
Русь. Явление нового Мессии в женском обличье... А то, что я не похожа  на
ваше представление о Кристе, объясняется лишь уровнем вашего литературного
таланта. К сожалению, он гораздо слабее, чем Талант, данный вам Семарглом.
     - Подождите, - пробормотал Свет. - Где  вы  могли  прочесть  о  новом
приишествии? Ведь я еще и половины не написал...
     - Нигде я ничего не  читала.  Я  все  это  пережила.  -  Она  качнула
головой. - Вы забыли, что волшебник должен быть очень осторожен не  только
в своих делах, но и в мыслях. И  сами  того  не  желая  стали  созидателем
целого мира, мира без волшебников, мира без равноправия,  мира  в  котором
Зло гораздо чаще оказывается победителем Добра, а не наоборот.
     - Но подождите, - пробормотал Свет. - Я не...
     - Нет, это вы подождите, - перебила она. - Вы так хотели узнать,  кто
я такая... Вот и слушайте. - Она пошатнулась, но не  схватилась  за  него.
Подошла к столу, села. - Я не просила  вас  делать  меня  героиней  своего
романа... Ой, что я говорю! В общем, я прошла через все, что вы  для  меня
придумали. Я родилась неизвестно каким образом, потому что  вы  ничего  не
сумели  придумать  вместо  непорочного  зачатия  и  обошли  эту   проблему
молчанием. Я приехала в  Питер,  одну  из  столиц  той  Руси,  с  желанием
принести людям любовь, а они приняли меня  за  проститутку.  Я  прошла  по
вашей воле через все унижения, через зависть и подлость, но любви так и не
нашла. Я взывала  к  вам  словами  из  Евангелия,  потому  что  вы  решили
воспользоваться трудом Матфея, лишь заменив Гефсиманию красивым  названием
"Таврический сад". - Она протянула в сторону Света руки  и  взмолилась:  -
Отче Мой! Если возможно, да минует  Меня  чаша  сия...  Но  чаша  меня  не
миновала, ибо так хотел Бог того мира, то есть вы.  Вы  захотели,  и  меня
распяли. Но если Христа распяли на кресте, то меня в дорожной пыли. И если
у Христа стигматы были расположены на руках и ногах, которые вполне  могут
быть орудиями убийства, то на моем теле мой Бог  повелел  нанести  рану  в
таком месте,  которое  может  быть  лишь  орудием  любви  и  деторождения.
Впрочем, как и положено, ТЫ тут же воскресил меня и  отправил  на  небеса.
Чему ж, удивляться, что я оказалась здесь, в ТВОЕЙ жизни?
     Пораженный Свет заметил, что в последней  фразе  она  воспользовалась
местоимениями, каких не было в словенском  языке.  Он  и  придумал-то  эти
местоимения лишь вчера вечером, по  примеру  некоторых  западноевропейских
языков - таких, как германский и франкский.
     - Удивляться не приходится, - продолжала она. - Разве Бог, никогда не
любивший, Бог, не познавший в своей жизни ни одной  женщины,  мог  создать
мир, в котором правит Добро?
     И все-таки Свет ей не верил.  Ведь  никогда  не  было  такого,  чтобы
волшебник  хоть  что-нибудь  создавал!   Кроме   ментальных   воздействий,
называемых  заклинаниями...  Прямое  созидание   не   входило   в   задачу
волшебников. Помочь - да, но создавали-то другие.
     - Вы не подумайте, что я  жалуюсь,  -  продолжала  Вера-Криста.  -  Я
благодарна вам за то, что вы породили меня, за то, что для моей  жизни  вы
отдали частичку себя.  Ведь  я  -  часть  вашей  души,  не  востребованная
женщиной. Просто у других волшебников она погибает безвозвратно,  а  вы  -
пусть сами того не желая и стремясь лишь к спокойствию -  сумели  дать  ей
жизнь. Так что не удивляйтесь, что я знаю и умею  все  то,  что  знаете  и
умеете вы.
     Свет помотал готовой:
     - Вы красиво рассказываете, девица. Но я  вам  не  верю.  Ведь  сцену
группового изнасилования Кристы я даже  еще  до  конца  не  написал.  Этот
сюжетный ход пока лишь в моих мыслях. И взят,  кстати,  из  вашей  памяти,
когда я пытался излечить вас от амнезии.
     Она  посмотрела  на  него  тем  самым,   поразившим   его   взглядом,
пронизывающим  и  всепрощающим.  Который  он  собирался   подарить   своей
Кристе...
     - Для вас это только сюжетный ход в романе, а для меня жизнь.  И  мне
бы не хотелось, чтобы та Криста, которая появится на бумаге, пережила  все
то, что пережила я, Криста, рожденная вашими  мыслями.  К  сожалению,  для
этого вас нужно убить,  а  это  невозможно.  По  крайней  мере,  для  меня
невозможно. - Она грустно улыбнулась. - Для моей совести  немало  уже  то,
что из-за меня отравился ваш бывший друг.
     - Ну уж о нем-то не беспокойтесь, - с  сарказмом  сказал  Свет.  -  Я
всегда знал, что он  кончит  каким-нибудь  подобным  образом.  Слишком  уж
большое место в его жизни занимали женщины.
     Она грустно улыбнулась:
     - Удивляться нечему: ведь он тянул на  себе  тот  груз,  от  которого
судьба освободила Света Смороду.
     - Если послушать вас, так получается, что я Бондарю еще и  обязан.  -
Свет поморщился. - Нет уж, хватит с меня его зависти.
     Она снова грустно улыбнулась:
     - Все мы кому-то чем-то обязаны. Ведь если жизнь  одному  прибавляет,
от другого она должна отнять. Так что не гордитесь  своим  Талантом  -  он
достался вам лишь потому, что кого-то боги оставили бесталанным. Но на его
месте вполне могли оказаться и вы.
     Свет недовольно крякнул, но был  вынужден  признаться  себе,  что  во
многом она права. Если не во всем... И решил закинуть пробный камень.
     - А если предположить, что все рассказанное вами является правдой, то
что, по-вашему, я должен сейчас сделать?
     Она встала со стула, подошла к Свету и заглянула к нему  в  глаза,  в
самую их глубину - словно хотела понять, действительно ли  его  интересует
последний вопрос.
     -  Вы  собирались  проверить  на  практике  действие  открытого  вами
заклинания. Вот и проверяйте.
     Свет оторопел:
     - Но ведь я собирался воспользоваться для этого вашей помощью...
     - Что ж... - Она смотрела на него со всей серьезностью,  и  Свет  был
благодарен ей за эту серьезность. - Я не намерена отказывать вам в помощи.
     Одним стремительным движением она скинула платье  и  предстала  перед
ним в своем первозданном виде - при локонах и кудряшках.
     - Мне слишком часто приходилось проделывать это в ТОЙ жизни, чтобы  я
не могла попробовать еще раз. - Она была все так же  серьезна.  -  Но  вам
придется поласкать меня.
     - О Велес! Я же ничего этого не умею!
     - Не боги горшки обжигают. - Она легла на кушетку. - Раздевайтесь.
     Свет разделся.
     - Ложитесь рядом со мной.
     Свет лег.
     - Обнимите меня, поцелуйте.
     Свет, не сдержавшись, поморщился:
     - А как я пойму, что заклинание работает хорошо?
     - Поймете, когда придет время. Это не так трудно, как вам кажется.  -
Она улыбнулась. - Кстати, если вам противно меня целовать,  можете  просто
погладить руками, везде, где хочется.
     Да нигде мне не хочется, подумал Свет. Но ничего не сказал.  Послушно
принялся гладить ее тело. Она заворочалась, подставляя его ладоням  разные
участки своего тела, провела языком по его груди. И сказала:
     - Я готова.
     Свет достал из баула Волшебную Палочку, собрался  с  духом,  сотворил
заклинание. И тут же почувствовал, как уперся его корень  -  только  не  в
штанину, как вчера, а в гладкое стегно Кристы. Аккуратно положил Волшебную
Палочку назад, в баул.
     Криста легла на спину, потащила его на себя,  взяла  в  руку  корень,
нажала пятками на Световы ягодицы. И Свет почувствовал, как твердый корень
вошел во что-то теплое и влажное.
     Происходящее ему активно не нравилось.  Впрочем,  долги  отдавать  не
нравится никому, но не отдающие многое теряют. Порой не только лицо, но  и
жизнь... И потому Свет терпел.
     Глаза Кристы  подернулись  странной  дымкой,  а  потом  она  и  вовсе
зажмурилась. Свет хотел спросить, что ему надо делать дальше, но не успел:
тело его, догадавшись само, дернулось. По всему было  видно,  что  оно  не
ошиблось - Криста прикусила губу и застонала. Стон  был  таков,  что  Свет
сразу понял: стонет она  не  от  боли,  а  от  счастья.  Так  продолжалось
некоторое время, а потом  она,  вскрикнув,  содрогнулась.  Открыла  глаза,
прошептала:
     - Ну, поняли?
     - Не знаю, - сказал Свет.
     Тогда она вновь зажмурилась и сотворила  заклинание,  то,  которое  в
пятницу применил к Репне Бондарю сам Свет. Свет  собрался  было  слезть  с
нее, но корень  его  не  стал  от  заклинания  меньше.  Более  того,  Свет
почувствовал, что ему приятно это необычное влажное тепло. Ведь,  в  конце
концов, в подобном тепле зародилась и его, Светова, жизнь. И  теперь  Свет
прекрасно понимал причины, по которым Репня не прошел  когда-то  испытание
Додолой. Ему даже пришло в голову, что, если  бы  он  был  способен  тогда
испытывать подобные ощущения, то не прошел бы испытания и сам. И не  очень
бы огорчился,  потому  что  занятия  волшебством  никогда  не  были  столь
приятны, как ЭТО.
     А дальше становилось все приятней и  приятней,  и  наконец  тело  его
прострелила невыносимо сладкая боль. И  когда  семя  Света,  пронизав  его
наслаждением, излилось в колодец Кристы, она исчезла.
     Ошарашенный Свет вскочил на ноги.  И  все  понял.  Нет,  не  понял  -
почувствовал.
     Она вовсе не исчезла.  Она  вошла  в  него,  вернулась  туда,  откуда
появилась на свет.
     - Вот и все, - прозвучал в ушах Света голос Кристы. - Именно этого  я
и добивалась. Теперь вы не властны над тем миром, в котором  я,  по  вашей
воле, родилась. И дальше его люди пойдут своим путем.
     Голос ее постепенно затихал.
     - Я благодарна вам за все. Не печальтесь обо мне. Не забудьте:  рядом
с вами живет девочка, которая все отдаст за то, чтобы  оказаться  на  моем
месте. И когда вы будете любить ее, вспоминайте иногда ту, которая научила
вас любви.
     А заодно разучила быть волшебником, подумал  без  сожаления  Свет.  И
добавил вслух:
     - Ну и пусть!


     Забава сама не знала, что именно погнало ее в  гостевую.  Просто  она
словно бы спала-спала и вдруг проснулась. И сразу поняла,  где  сейчас  ее
чародей. Словно глоток свежего воздуха проник Забаве в легкие - это вместе
с нею проснулась ее ревность.
     Ведь чем-то эти двое  там  должны  были  заниматься!..  А  вдруг  эта
лахудра, пообещавшая  Забаве  расположение  хозяина,  за  ее  спиной  сама
завоевала его симпатии. Она ведь тоже женщина, и неизвестно еще,  колдунья
ли!
     Словом, Забава, вроде  бы  собиравшаяся  отдохнуть  перед  обеденными
хлопотами, пошла не к себе, а поднялась на второй этаж и распахнула  дверь
в гостевую.
     Веры в светлице не было. А вот чародей был. Он стоял посреди комнаты,
совершенно голый, и Забава вдруг поняла, что все ей про волшебников врали.
И что погнал ее на второй этаж волшебный зов.
     А поняв  это,  она  уже  знала,  что  ей  надо  делать.  И  принялась
расстегивать пуговицы на платье.
     Свет посмотрел на нее, сел на тахту. И вдруг  УЛЫБНУЛСЯ  Забаве.  Это
было настолько неожиданно и настолько непривычно, что Забава  опешила.  Но
раздеваться не перестала: ведь в этом было ее спасение от  сумасшествия  в
очередной зеленец.


     Их любовь была  столь  длительна  и  интенсивна,  что  Свет,  оставив
наконец Забаву в покое, тут же заснул. Забава смотрела ему в лицо и  снова
поражалась: он УЛЫБАЛСЯ и во сне.
     - Светушка мой любимый! - прошептала она. Словно попробовала эти  три
слова на вкус. И поняла, что они ей очень нравятся.
     А Свет улыбался потому, что ему снилось:  прежде  чем  начать  любить
Забаву, он наложил на  двери  светлицы  охранное  заклятье.  Ведь  любить,
оказывается, приятнее, когда знаешь, что никто к вам не войдет.
     Но Забава не знала, чему улыбается ее чародей. Она лежала, прижавшись
к нему, тихо-тихо, аки  мышка,  спрашивая  себя,  почему  не  раздается  в
коридоре голос дяди Берендея, призывающего свою  племянницу  к  исполнению
служебных обязанностей: ведь  близилось  время  обеда.  И  не  удивлялась,
почему у нее нет ни малейшего желания встать и одеться.
     Тем не менее она осторожно - так, чтобы не разбудить своего  чародея,
-  поднялась.  Тихохонько,  стараясь  не  шуршать  платьем,   оделась.   И
обнаружила, что у нее  нет  ни  малейшего  желания  подходить  к  двери  в
коридор.




                                ПРИЛОЖЕНИЯ

     1. Пантеон Словенского волхвовата

     Сварог - бог-создатель  Вселенной,  породитель  остальных  словенских
богов

     Сварожичи:
     Дажьбог - бог жизни, прародитель словен
     Перун - бог-громовержец, покровитель воинства
     Хорс - бог солнца
     Ярило - бог весеннего плодородия
     Велес - бог подземного царства
     Семаргл - бог колдовства
     Мокошь - богиня судьбы, жена Дажьбога
     Додола - богиня семьи, жена Перуна
     Купала - богиня тепла, жена Хорса
     Марена - богиня смерти, жена Велеса
     Кострома - богиня живой природы, жена Ярилы



     2. Месяцеслов Словении

     Сечень - январь
     Лютый - февраль
     Березозол - март
     Цветень - апрель
     Травень - май
     Червень - июнь
     Липец - июль
     Серпень - август
     Вересень - сентябрь
     Листопад - октябрь
     Грудень - ноябрь
     Студень - декабрь



     3. Словник

     Абы - лишь бы
     Аж - даже, так что
     Айда - пойдемте
     Аки - словно
     Аховый - плохой
     Баклага - фляжка
     Басурманский - мусульманский
     Беремя - большая охапка
     Буде - если
     Ввек не - никогда не
     Ввечеру - вечером
     Величать - звать
     Вестимо - конечно
     Вечерять - ужинать
     Вечор - вчера вечером
     Вторница - вторник
     Гараже - сильнее
     Десница - правая рука
     Допрежь - прежде
     Ежелетошно - ежегодно
     Кажись - кажется, казалось бы
     Красный - красивый
     Ланиты - щеки
     Лето - 1) год; 2) время года
     Летошний - прошлогодний
     Мара - дух смерти
     Намару - насмерть
     Негоже - не следует, нельзя
     Недалече - близко
     Не след - не следует
     Нешто - разве, неужели
     Окромя - кроме
     Опосля - после
     Опричь - кроме
     Пагуба - гибель
     Партикулярный - штатский
     Паче - больше
     Первица - понедельник
     Перси - женская грудь
     Перст - палец
     Поведать - рассказать
     Поелику - поскольку
     Покудова - пока
     Посейчас - до сих пор
     Преставиться - умереть
     Седмица - 1) неделя; 2) воскресенье
     Справный - хороший
     Стегно - бедро
     Тать - вор
     Тем паче - тем более
     Токмо - только
     Чаянье - надежда
     Четверница - четверг
     Шестерница - суббота
     Шпандырь - ремень
     Шуйца - левая рука

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: