бывает что-то с нервами, ну и что? До о чем тут говорить... В наше время
"что-то с нервами" у большинства добрых граждан. Все все время чего-то
боятся... Мои соседи боятся воров и грабителей. Знакомый лавочник всю
жизнь боится рэкетиров, так и умрет в страхе. Мать всегда боялась, что
меня укокошат. Клаппер наверняка боится, что когда-нибудь, через
много-много лет все-таки придет к нему расплата за содеянное... Я вот
боюсь, что только зря потеряю время на этой метеоточке...
А чего, интересно, боялся второй радист? Что заставило его сбежать со
станции и ночью в пургу пробираться без теплой одежды по горам?
Я хотел было задать эти вопросы Гонзалесу, но что-то меня удержало.
Мне вдруг показалось, что он и не дремлет вовсе, а сквозь прикрытые веки
внимательно наблюдает за мной.
И вообще, все это чепуха! Что бы и как бы там ни было, не стал бы
Клаппер платить мне такие деньги за здорово живешь. Есть у него на этой
станции какой-то крупный интерес. А ну-ка, прикинем... Метеостанция
находится где? - недалеко от границы. По ту сторону у нас кто? -
красные... Нет, интересно все-таки! Имя "Ромс" мне совершенно неизвестно,
а вот о полковнике Гринберге я где-то уже слышал. И вообще: что, если
предположить, что "инспектор Ромс" появился впервые и исключительно для
этой операции?.. Тогда здесь явно торчат чьи-то ослиные уши. Вот только не
знаю, чьи - то ли контрразведки, то ли политической полиции? Хотя тут, как
говорят русские, хрен редьки не слаще... И то, и то - Служба
Безопасности!.. Ну что ж, тогда тревога Клаппера в принципе понятна. Будь
я на его месте и будь у меня что-то на этой станции - и тут сразу два
трупа... Я бы тоже, пожалуй, забеспокоился. Тогда, вообще говоря, понятно
даже, почему он не может послать туда своего сотрудника. Где гарантия, что
его люди не под колпаком иностранных разведок?.. Да тут лучшего человека,
чем частный детектив, и найти-то трудно!.. И все же пока эта история,
скажем прямо, малопонятна, а уж если быть откровенным до конца, так и
непонятна вовсе. Ладно, примем за исходную версию то. что нам подсовывают.
Лучшего все равно ничего нет..
Неплохо бы наметить план действий... Вести расследование в открытую я
не смогу. Обстоятельства не те... Допросить метеоролога, к сожалению, тоже
не удастся, во всяком случае, до тех пор, пока у меня не будет прямых
улик... надо будет осмотреть оба места, где обнаружили погибших. Это
элементарно: поскольку я альпинист, я всегда могу оправдать свои прогулки
в горах необходимостью тренировок. Это неплохо... Кстати, допрос тоже
возможен. Вернее, не допрос, а расспросы. Ведь если метеоролог нормальный
человек, он обязательно должен рассказать новичку обо всем случившемся.
Пусть не правду, если он все-таки причастен к гибели радистов, но что-то
ведь он должен рассказать. Если он нормальный человек... Что-то не дает
мне покоя эта самая его "ненормальность"... Где же я все-таки слышал это
имя: полковник Гринберг?.. Да, ребята, чудеса на свете... Един в трех
лицах... исчезнувший когда-то капитан Клаппер, давно забытый мною;
известный откуда-то мне полковник Гринберг и, наконец, явившийся из
небытия инспектор Ромс... В роли духа снятого... Христианская троица, в
душу его!
Мне вдруг вспомнились апрельские события. Нашу роту подняли тогда по
тревоге среди ночи. Только все разобрали оружие и построились, в казарму
прибежал Клаппер, злой и явно еще не успевший проспаться после вечерней
попойки, и приказал офицерам тоже взять с собой автоматы. Пока мы
грузились, он бегал от машины к машине и ругался. У него, видимо, сильно
трещала голова, потому что он успокоился только тогда, когда Тэд, тоже
большой любитель выпить, сунул ему в руки фляжку с виски. Мидлтон тогда
еще что-то брякнул по этому поводу, и все дружно заржали.
А потом была ночная дорога. Машины шли на большой скорости, с
выключенными фарами, нас здорово трясло, но этого никто не замечал, потому
что все думали только об одном: куда нас везут? После часа этой гонки в
неизвестность колонна, наконец, остановилась, всех снова построили, и в
призрачном свете маскировочных фар командир батальона зачитал приказ.
Оказывается, враги нации и агенты мирового коммунизма сделали попытку
захватить власть, и правительство приказывает нам, орлам и храбрецам,
опоре нации и носителям свободы, выступить на защиту законности и порядка
и всыпать красным по первое число, чтобы они навсегда зареклись баламутить
наше демократическое государство.
А потом снова была дорога через ночь, и страшный вид Столицы,
освещенной не морем огней и сияньем реклам, а вспыхивающими светлячками
выстрелов и разрывов снарядов, мертвенным светом ракет и огромными языками
пламени разгорающихся тут и там пожаров. А еще через полчаса, уже топая в
пешем строю по какому-то переулку, в густом тумане наступающего утра мы
нарвались на засаду, и первым, выронив автомат и нелепо взмахнув руками,
упал на асфальт Тэд, весельчак Тэд, любимец всего моего взвода. Справа
кто-то заорал диким голосом, и в голосе этом были лишь невыносимая мука и
предсмертная тоска. Вопль этот оглушил меня и начисто убил во мне все
человеческие чувства, остался только страх - животный страх за свою
бесценную шкуру.
В себя я пришел в какой-то подворотне; сердце бешено колотилось от
быстрого бега и пережитого ужаса. Что вы хотите от новоиспеченного
лейтенанта, которому даже в карательных рейдах из-за аппендицита не
пришлось участвовать, не говоря уже о чем-либо более серьезном и опасном.
Я сидел в каком-то углу и, размазывая по лицу слезы и кровь из разбитого
носа, прислушивался, не гонится ли кто за мной. Мне даже нечем было
защититься, потому что и мой личный пистолет, и автомат, полученный перед
началом операции, пропали. Никто за мной не гнался (в часы великой охоты
зайцев не гоняют), и получился из меня стопроцентный дезертир.
Чуть позже, уже более или менее придя в себя, я решил, что никогда
больше уже не смогу стрелять в моих сограждан, как бы их не называли. А
потом я узнал место, где оказался, и что отсюда совсем недалеко до дома,
где живут мои родители и где восемнадцать лет прожил я (видимо, в своем
диком беге по улицам и дворам я инстинктивно стремился к родному дому).
И снова была заполненная страхом дорога, во время которой никто мне
не встретился и никто не пытался в меня стрелять; и испуганные глаза моей
матери, открывшей дверь на ошалелые звонки; и мои сбивчивые объяснения,
прерываемые неудержимыми рыданиями; и ранение отца шальной пулей во время
жестоких уличных боев на следующий день. Вечером же мы узнали, что в
стране произошла революция, и к власти пришло народное правительство.
Всем, кто не участвовал в карательных рейдах, была объявлена амнистия, и
я, доведенный страхом чуть ли не до сумасшествия, наконец, облегченно
вздохнул. Через месяц я уже работал в народной полиции. Там и я понял, что
делу этому готов отдать всю свою жизнь. Мы ловили мародеров и спекулянтов,
воров и грабителей, расплодившихся насильников и убийц, даже к самой мафии
начинали подбирать ключи. Но пришла дождливая октябрьская ночь, и генералы
совершили переворот. Все народные министры были расстреляны "при попытке к
бегству во время ареста", а премьер-министра Риммера вместе с женой и
детьми сожгли из огнемета прямо у дверей их квартиры.
На следующий же день все мы - народные полицейские - были уволены. К
счастью, у моей матери оказались кое-какие сбережения, и благодаря ей я
смог стать частным детективом.
Я всегда считал, что в жизни мне здорово повезло. Работу свою я люблю
и (отбросим ложную скромность) знаю неплохо. Она нужна людям, и, что
немаловажно в нашем мире, нужна любой власти: и либералам, и фашистам, и
коммунистам. А ладить с властями не так уж трудно - не берись за дела,
касающиеся их интересов, и не суй свой нос в политику... И все же надо
признаться, что год с небольшим работы в народной полиции был самым
счастливым годом в моей жизни (не считая, конечно, тех двух месяцев
знакомства с Исидорой). Что поделаешь: у каждого человека есть свои
звездные часы, и когда они уходят в прошлое, ему остается только пребывать
в светлой грусти щемящих душу воспоминаний...
Разбудил меня толчок в плечо. Я открыл глаза и увидел Гонзалеса.
- Уже ознакомились? - спросил он, саркастически улыбаясь, отобрал у
меня красную папку и снова пошел к пилотам.
Я выглянул в иллюминатор и обомлел: вокруг были горы. Они закрыли
собой весь мир, возвышаясь и слева, и справа, и спереди, и сзади - везде,
куда бы не падал взгляд. Как всегда, при виде их заснеженных вершин внутри
у меня что-то оборвалось, сердце заныло сладко-сладко, и мысленно я уже
карабкался хотя бы вот на эту, так похожую на сидящего человека в белой
шапке, и заботило меня лишь одно: надежна ли страховка? Горы были моей
второй любовью, и, хоть выбраться к ним удавалось нечасто, встречи эти
были всегда желанны и восхитительны...
Мы летели среди гор еще минут пятнадцать, а потом впереди выросла
громадина, на вид весьма странная: вместо острой верхушки ее венчала
небольшая плоская площадка. Вскоре я различил на ней какие-то строения.
Вертолет начал снижаться, видимо, мы были у цели. В салон вернулся
Гонзалес.
- Метеостанция. - сказал он, показывая на приближающиеся оранжевые
домики.
Я еще раз проверил содержимое карманов и портфеля. Ничего такого, что
могло бы дать пищу для подозрений относительно того, Смит я или не Смит,
там не было. Пистолет уютно устроился под мышкой. Выполненный в виде
авторучки "Усни!" - маленький баллончик с усыпляющим аэрозолем открыто
торчал из нагрудного кармана. Красная папка была отдана Гонзалесу.
Шум двигателей вдруг изменился, они взвыли, и через несколько
мгновений я почувствовал легкий толчок - мы были на метеостанции. Гонзалес
распахнул створку люка, и я, не дожидаясь, пока спустят лестницу, спрыгнул
вниз и увяз по колено в свежевыпавшем, поразительно белом снегу (хорошо,
что догадался дома обуть горные ботинки). Дышалось легко и свободно,
словно бы воздух и не был слегка разреженным. И тут я увидел метеоролога.
От симпатичного оранжевого домика по снежной целине бежал к
вертолету, высоко вскидывая длинные ноги, парень в оранжево-желтой куртке.
- Ну наконец-то! - воскликнул он радостно. - Я уж тут чуть по-волчьи
не выл... Да, извините! Джон Маккин, - представился он, - главный
настоятель здешней обители.
- Джерри Смит, - сказал я. - Радист-альпинист.
Мы пожали друг другу руки.
- Эй, друзья, - крикнул из люка Гонзалес. - Потом познакомитесь...
Погода, передают, портится, а нам еще обратно лететь. Давайте-ка быстро
разгружаться.
Из люка посыпались на снег тюки и пластмассовые ящики. Метеоролог
заглянул в пилотскую кабину и тут же отошел. Вид у него бьет несколько
удивленный. Но тут он заметил, что я па него смотрю, и на лице его сразу
же появилась приветливая улыбка. Разгрузка заняла всего минуты две, после
чего Гонзалес помахал нам рукой и закрыл люк. Тючок с электроодеждой для
меня он так и не выкинул. Двигатели снова взвыли, вертолет поднялся и
быстро исчез за ближайшей вершиной.
- Как тут у вас с одеждой? - спросил я метеоролога.
- Прекрасно, - сказал он. - Имеются электрокостюмы фирмы "Цезарь",
регулируются на любой рост. Я потом помогу вам подобрать. А сейчас надо
быстро перетащить все это на склад.
Он подхватил один из тюков, взвалил его на плечо и понес к стоящему
