Хватит! Уходи!
И не обещал я
Радость впереди.
О, не знай сомненья,
Дух уединенья!
Так терпел я много,
Что не помню сам;
Муки и тревога
Взмыли к небесам;
И от темной жажды
Вены мои страждут.
Брошенное поле
Так цветет порой
Ароматом воли,
Сорною травой
Под трезвон знакомый
Мерзких насекомых.
О душа, что нищей
Стала от потерь!
Лишь один все чище
Образ в ней теперь.
Но, молитвы, где вы
Для Пречистой Девы?
Молодости праздной
Неуемный пыл,
С чувством сообразно
Я себя сгубил.
Время б наступило,
Чтоб любовь царила!
Май 1872
(3)
Вечность
Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!
О дух мой на страже,
Слова повтори
Тьмы ночи ничтожной,
Зажженной зари.
Людей одобренье,
Всеобщий порыв --
Ты сбросил их бремя
И воспарил.
Ведь только у этих
Атласных костров
Высокий Долг светит,
Нет суетных слов.
Надежды ни тени,
Молитв ни на грош,
Ученье и бденье,
От мук не уйдешь.
Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!
Май 1872
(4)
Золотой век
Звуча в тишине,
И с ангельским схожий,
--А речь обо мне,--
Стал голос чуть строже:
Ты видишь, их тьма
Вопросов, сомнений,
Что сводят с ума,
Таят опьяненье.
Признай эту башню
Веселья и света:
То волны и пышность,
Семья твоя это!
И стал он петь песню
Веселья и света,
Был видим так ясно,
-- И пел я с ним вместе,--
Признай эту башню
Веселья и света:
То волны и пышность,
Семья твоя это!.. и т.д. ...
И вот в тишине
Он, с ангельским схожий,
-- А речь обо мне,--
Звучать начал строже;
И пел он потом,
Тот голос прекрасный,
Немецкий в нем тон,
Но пылкий и страстный.
Мир грешен всегда,
К чему удивляться?
Живи! А беда
Пусть прочь удалится.
О замок! О свет!
Как жизнь твоя свята!
Какой тебе век,
О царственный блеск
Высокого брата? и т.д. ...
Я тоже пою:
О хор величавый!
Вас, братья, молю,
Овейте мою
Жизнь чистою славой... и т.д. ...
Июнь 1872
Юная чета
В окне простор зелено-голубой;
Почти нет места: сундуки, шкатулки...
Снаружи вьется кирказон по стенке,
И десны обнажает домовой.
Конечно же, интриги духов это --
Расходы, беспорядок, старый хлам.
И фея африканская примета
Здесь оставляет -- сетки по углам.
Приходит,-- недовольный вид у крестной,--
И остается, спрятавшись в буфет...
Отсутствует чета, но несерьезно,
И ничего особенного нет.
Молодожена ветер здесь дурачит
В его отсутствие -- все время и всегда.
И даже водяные духи скачут
Над сводами алькова иногда.
А ночью... О! Медовый месяц ночью
Сорвет улыбку их, прольет он медь
На небосвод... Но крыса зубы точит,
И дело с ней придется им иметь,--
Коль огонек блуждающий и бледный
Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине.
О привиденья в белом Вифлиема,
Храните синеву у них в окне!
27 июня 1872
Брюссель
@EP=Июль
@EP=Бульвар Регента
Куртины амарантов вплоть да самых
Колонн дворца Юпитера... Я знаю,
Что это Ты к оттенкам этих мест
Примешиваешь Синеву почти Сахары.
Затем, поскольку ель и роза солнца
Здесь обрели пристанище свое,
То вот и клетка вдовушки...
[tab]О сколько
Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!
Былые страсти, тихие дома!
Беседки той, что от любви с ума
Сошла, затем цветник и полутьма
Балкона невысокого Джульетты.
И в памяти всплывает Генриетта,
Прелестный полустанок в сердце гор,
Где синие танцуют дьяволята,
Сбежавшие на воздух, на простор.
Зеленая скамья, где под гитару
О рае грозовом поет ирландка.
Потом в столовой гомон спозаранку,
Возня детей и щебет клетки старой.
Вот герцога окно: в его сверканье
Я вижу яд улиток и кругом
Самшит, на солнце спящий.
[tab]А потом...
Красиво как! Давай хранить молчанье.
Бульвар, где ни торговли, ни движенья,
Беззвучный, весь комедия и драма,
Собранье сцен, иных и тех же самых,
Тобою восхищаюсь я в молчанье.
Альмея ли она? В голубизне начальной
Цветком увядшим не осыпется ль печально
Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье
Таится города расцветшего дыханье?
Красиво как! О да, красиво... Но ведь это
Для песни надо, что Корсарами пропета,
И чтобы верили еще ночные маски
В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.
Июль 1872
Праздник голода
[tab]Голод мой, Анна, Анна,
[tab]Мчит на осле неустанно.
Уж если что я приемлю,
Так это лишь камни и землю.
Динь-динь-динь, есть будем скалы,
Воздух, уголь, металлы.
Голод, кружись! Приходи,
[tab]Голод великий!
И на поля приведи
[tab]Яд повилики.
@PO1=Ешьте
Битых булыжников горы,
Старые камни собора,
Серых долин валуны
Ешьте в голодную пору.
Голод мой -- воздух черный,
[tab]Синь, что рвется на части,
Все это -- рези в желудке,
[tab]Это -- мое несчастье.
Появилась листва, сверкая;
Плоть плодов стала мягче ваты.
Я на лоне полей собираю
Фиалки и листья салата.
[tab]Голод мой, Анна, Анна,
[tab]Мчит на осле неустанно.
Август 1872
Волк под деревом кричал,
И выплевывал он перья,
Пожирая дичь... А я,
Сам себя грызу теперь я.
Ждет салат и ждут плоды,
Чтоб срывать их стали снова.
А паук фиалки ест,
Ничего не ест другого.
Мне б кипеть, чтоб кипяток
Возле храма Соломона
Вдоль по ржавчине потек,
Слился с водами Кедрона.
Прислушайся к вздохам
И крикам в ночи
Обвитых горохом
Зеленых тычин.
Луной залитые,
Средь дымки и снов
Мелькают святые
Минувших веков.
Вдали от калиток,
Стогов и оград
Пить тайный напиток
Святые хотят.
Не праздничный это
И не астральный
Туман до рассвета
Из ночи печальной.
И все же они
Остаются, конечно,
В тумане том грустном
И побледневшем.
О замки, о семена времен!
Недостатков кто не лишен?
О замки, о семена времен!
Постигал я магию счастья,
В чем никто не избегнет участья.
Пусть же снова оно расцветет,
Когда галльский петух пропоет.
Больше нет у меня желаний:
Опекать мою жизнь оно станет.
Обрели эти чары плоть,
Все усилья смогли побороть.
Что же слово мое означает?
Ускользает оно, улетает!
О замки, о семена времен!
Позор
Покуда нож в его
Мозгах, в их липкой массе,
С удара одного
Все мысли не погасит,
(О, надо бы еще
И нос ему и губы
Отсечь! Пришел расчет!
Живот вспороть ему бы!)
Да, надо! Ведь пока
Мозг не пронзят клинками,
Не отобьют бока,
Кишки не бросят в пламя,
Ребенок, что всегда
Помеха всем и бремя,
Лгать будет без стыда
И предавать все время;
Загадит все кругом,
Как дикий кот... О боже!
Когда умрет -- о нем
Вы помолитесь все же.
Озарения
После Потопа
Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди
травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь
паутину.
О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже
открывали глаза!
На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по
направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.
Кровь потекла -- и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках,
где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко
потекли.
Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.
В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур,
рассматривали восхитительные картинки.
Хлопнула дверь -- и на площади деревушки ребенок взмахнул
руками, ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен
под сверкающим ливнем.
Мадам *** установила фортепьяно в Альпах. Шла месса, и шли
церемонии первых причастий в соборах.
Караваны тронулись в путь. И Великолепный Отель был построен
среди хаоса льдов и полярной ночи.
С тех пор Луна стала слышать, как плачут шакалы в тимьянных
пустынях, и слышать эклоги в сабо, чье ворчанье разлетается
в садах. Затем в фиолетовой роще сказала мне Эвхарис, что
это -- весна.
Пруд, закипи! Пена, беги по мостам и над лесом! Черный
покров и органы, молнии, гром, поднимитесь, гремите! Воды и
грусть, поднимитесь и возвратите потопы!
Потому что с тех пор, как исчезли они,-- о скрывающиеся
драгоценные камни, о раскрывшиеся цветы! -- наступала скука.
О Королева, Колдунья, которая раздувает горящие угли в
сосуде из глины, никогда не захочет нам рассказать, что
знает она и что нам неизвестно.
Детство
I
С желтою гривой и глазами черного цвета, без родных и двора,
этот идол во много раз благородней, чем мексиканская или
фламандская сказка; его владенья -- лазурь и дерзкая зелень
-- простираются по берегам, что были названы свирепо
звучащими именами греков, кельтов, славян.
На опушке леса, где цветы сновидений звенят, взрываются,
светят,-- девочка с оранжевыми губами и с коленями в светлом
потопе, хлынувшем с луга; нагота, которую осеняют,
пересекают и одевают радуги, флора, моря.
Дамы, что кружат на соседних морских террасах; дети и
великанши; великолепные негритянки в медно-зеленой пене;
сокровища в рощах с тучной землей и в оттаявших садиках --
юные матери и взрослые сестры с глазами, полными странствий,
султанши, принцессы с манерами и в одеянье тиранок,
маленькие чужестранки и нежно-несчастные лица.
Какая скука, час "милого тела" и "милого сердца"!
II
Это она, за розовыми кустами, маленькая покойница.-- Молодая
умершая мать спускается тихо с крыльца.-- Коляска кузена
скрипит по песку.-- Младший брат (он в Индии!) здесь,
напротив заката, на гвоздичной лужайке. Старики, которых
похоронили у земляного вала в левкоях.
Рой золотистых листьев окружает дом генерала. Полдень для
них наступил.-- Надо идти по красной дороге, чтобы добраться
до безлюдной корчмы. Замок предназначен к продаже.-- Ключ от
церкви кюре, должно быть унес.-- Пустуют сторожки около
парка. Изгородь так высока, что видны лишь вершины деревьев.
Впрочем, не на что там посмотреть.
Луга подползают к селеньям, где нет петухов и нет наковален.
Поднят шлюзный затвор. О, кресты у дороги и мельницы этой
пустыни, острова и стога!
Жужжали магические цветы. Баюкали склоны. Бродили сказочно
изящные звери. Тучи собирались над морем, сотворенным из
вечности горьких слез.
III
Есть птица в лесу, чье пение вас останавливает и заставляет
вас покраснеть.
Есть на башне часы, которые не отбивают время.
Есть овраг, где скрываются белые звери.
Есть собор, который опускается в землю, и озеро, в котором
вода поднялась.
Есть небольшой экипаж, оставленный на лесосеке или быстро
катящийся вниз по тропе и украшенный лентами.
Есть маленькие бродячие комедианты, что видны на дороге,
сквозь листву на опушке леса.
Наконец, есть кто-то, кто гонит вас прочь, когда вас мучают
голод и жажда.
IV
Я -- святой, молящийся на горной террасе, когда животные
мирно пасутся, вплоть до Палестинского моря.
Я -- ученый, усевшийся в мрачное кресло. Ветви и дождь
бросаются к окнам библиотеки.
Я -- пешеход на большой дороге через карликовые леса; мои
шаги заглушаются рокотом шлюзов. Я долго смотрю на
меланхолическую и золотистую стирку заката.
Я стал бы ребенком, который покинут на дамбе во время
морского прилива, слугою маленьким стал бы, который идет по
аллее и головою касается неба.
Тропинки суровы. Холмы покрываются дроком. Неподвижен
воздух. Как далеки родники и птицы! Только конец света, при
движенье вперед.
V
Пусть наконец-то сдадут мне эту могилу, побеленную известью
и с цементными швами, далеко-далеко под землей.
Я облокотился на стол; яркая лампа освещает журналы, которые
я перечитываю, как идиот; освещает книги, лишенные смысла.
На большом расстоянье отсюда, над моим подземным салоном,
укоренились дома и сгустились туманы. Красная или черная
грязь. Чудовищный город, бесконечная ночь!
Несколько ниже -- сточные трубы. По сторонам -- только толща
земли. Быть может, встречаются здесь луна и кометы, море и
сказки.
В час горечи я вызываю в воображенье шары из сапфира, шары
из металла. Я -- повелитель молчанья. Почему же подобье окна
как будто бледнеет под сводом?
Сказка
Некий Принц был рассержен на то, что ему предназначено
только стремиться к совершенству вульгарных щедрот. Он
предвидел поразительные перевороты в любви; полагал, что все
его женщины были способны на большее, чем на угодливость,