Костюмированный бал? Могло ли вообще что-либо казаться смешным в эти зыбкие
две недели?
- Хорошо, Кэт, я согласен.
Он еще раз зашел в клинику Дюрана. Женщина с рыжевато-золотистыми
волосами спала. На лбу у нее выступили крупные капли пота. Лицо слегка
разрумянилось, рот был полуоткрыт.
- Температура? - спросил он сестру.
- Тридцать семь и восемь.
- Не так уж и плохо.
Он склонился над влажным лицом больной. В ее дыхании больше не
чувствовалось запаха эфира. Чистое дыхание, свежее и ароматное, как тимьян.
Тимьян, вспомнил он. Горный луг в Шварцвальде. Задыхаясь, он ползет под
палящим солнцем, снизу доносятся возгласы преследователей - и одуряющий
запах тимьяна. Странно, как легко забывает- ся все, кроме запахов. Тимьян...
Даже через двадцать лет этот запах будет снова воскрешать всю картину
бегства в Шварцвальде, из отдаленных закоулков памяти всплывут все
подробности, точно это произошло только вчера. Впрочем, почему же через
двадцать лет? - подумал он. - Через каких-нибудь двенадцать дней...
Равик вернулся в отель. Было около трех. Он поднялся по лестнице. Под
дверью лежал белый конверт. Он поднял его. На конверте стояло его имя, но не
было ни марки, ни штемпеля. Жоан, решил он, и вскрыл конверт. Из него выпал
чек, присланный Дюраном. Равик равнодушно посмотрел на цифру, затем
вгляделся внимательнее. Он не верил своим глазам: не двести франков, как
обычно, а две тысячи. Должно быть, изрядно перетрусил, подумал он. Дюран,
добровольно отдающий две тысячи франков! Вот уж поистине восьмое чудо света!
Спрятав чек в бумажник, он взял несколько книг и положил их стопкой на
столик у кровати. Он купил их недавно, чтобы читать в бессонные ночи. С ним
происходило что-то непонятное - книги приобретали для него все большее
значение. И хотя они не могли заменить всего, тем не менее задевали какую-то
внутреннюю сферу, куда уже не было доступа ничему другому. Он вспомнил, что
в течение первых лет жизни на чужбине ни разу не брал в руки книги. Все, о
чем в них говорилось, было слишком бледно по сравнению с тем, что
происходило в действительности. Теперь же книги превратились для него в
своего рода оборонительный вал, и хотя реальной защиты они не давали, в них
все же можно было найти какую-то опору. Они не особенно помогали жить, но
спасали от отчаяния в эпоху, когда мир неудержимо катился в непроглядную
тьму мрачной пропасти. Они не давали отчаиваться, и этого было достаточно. В
далеком прошлом у людей родились мысли, которые сегодня презираются и
высмеиваются, но мысли эти воз- никли и останутся навсегда, и это уже само
по себе
было утешением.
Не успел он раскрыть книгу, как зазвонил телефон. Он не снял трубку.
Телефон продолжал звонить. Через несколько минут, когда звонки прекратились,
он взял трубку и спросил портье, кто звонил.
- Она не назвала себя, - заявил портье. Равик слышал в трубке чавканье.
- Это была женщина?
- Да.
- Она говорила с иностранным акцентом?
- Не обратил внимания, - сказал портье, продолжая чавкать.
Равик набрал номер клиники Вебера. Оттуда его не вызывали. Не звонили и
от Дюрана. Тогда он попросил соединить его с отелем "Ланкастер".
Телефонистка сказала, что оттуда его никто не вызывал. Значит, это была
Жоан. Вероятно, она все еще в "Шехерезаде".
Через час телефон зазвонил опять. Равик отложил книгу, встал и, подойдя
к окну, облокотился на подоконник. Легкий ветерок доносил снизу аромат
лилий: эмигрант Визенхоф заменил ими увядшие гвоздики. В теплые ночи комната
наполнялась запахом кладбищенской часовни или монастырского сада. Равик так
и не мог понять, почему Визенхоф перешел на лилии: оттого ли, что он чтил
память покойного Гольдберга, или просто потому, что лилии хорошо принимаются
в деревянных ящиках. Звонки прекратились. Возможно, сегодня я усну, подумал
он и снова улегся в постель.
Жоан пришла, когда он спал. Она сразу же включила верхний свет и
остановилась в дверях. Он открыл глаза.
- Ты один? - спросила она.
- Нет. Погаси свет и уходи.
С минуту она колебалась. Затем прошла через комнату и распахнула дверь
в ванную.
- Вранье, - сказала она и улыбнулась.
- Убирайся к черту. Я устал.
- Устал? От чего же?
- Я устал. Спокойной ночи.
Она подошла ближе.
- Ты только что пришел домой. Я звонила каждые десять минут.
Это была ложь, но он ничего не возразил. Успела переодеться, подумал
он. Переспала со своим любовником, отправила его домой и явилась сюда в
полной уверенности, что застанет меня с Кэт Хэгстрем. Тем самым она доказала
бы, что я гнусный развратник, которого следует опасаться - каждую ночь у
него другая. Как ни странно, хитро задуманная интрига всегда вызывала в нем
восхищение, даже если была направлена против него самого. Он невольно
улыбнулся.
- Чего ты смеешься? - резко спросила Жоан.
- А почему бы мне не посмеяться? Погаси свет:
у тебя ужасный вид. И уходи поскорее.
Она словно и не слышала его слов.
- Кто эта проститутка, с которой я тебя сегодня видела?
Равик привстал на локтях.
- Вон отсюда! Или я запущу чем-нибудь тебе в голову!
- Ах вот что... - Она пристально посмотрела на него. - Вот оно что!
Значит, уже так далеко зашло!
Равик достал сигарету.
- Это же просто глупо. Сама живешь с другим, а мне устраиваешь сцены
ревности! Ступай к своему актеру и оставь меня в покое.
- Там совсем другое, - сказала она.
- Ну разумеется!
- Конечно, совсем другое! - Вдруг ее прорвало. - Ты ведь отлично
понимаешь, что это другое. И нечего меня винить. Я сама не рада. Нашло на
меня... Сама не знаю как...
- Такое всегда находит неизвестно как...
Жоан не сводила с него глаз.
- А ты... В тебе всегда было столько самоуверенности! Столько
самоуверенности, что впору сой- ти с ума! И ничто не могло прошибить ее! Как
я ненавидела твое превосходство! Как я его ненавидела! Мне нужно, чтобы мною
восторгались! Я хочу, чтобы из-за меня теряли голову! Чтобы без меня не
могли жить. А ты можешь! Всегда мог! Я не нужна тебе! Ты холоден! Ты пуст!
Ты и понятия не имеешь, что такое любовь! Я тогда солгала тебе... Помнишь,
когда сказала, будто все произошло потому, что тебя не было два месяца? Даже
если бы ты не уезжал, случилось бы то же самое. Не смейся! Я прекрасно вижу
разницу между тобой и им, я знаю, что он не умен и совсем не такой, как ты,
но он готов ради меня на все. Для него только я и существую на свете, он ни
о чем, кроме меня, не думает, никого, кроме меня, не хочет. А мне как раз
это и нужно!
Тяжело дыша, она стояла перед его кроватью. Равик потянулся за бутылкой
кальвадоса.
- Зачем же ты ко мне пришла? - спросил он. Она ответила не сразу.
- Сам знаешь, - тихо сказала она. - Зачем спрашивать?
Он налил рюмку и подал ей.
- Не хочу пить. Что это за женщина?
- Пациентка. - Равику не хотелось лгать. - Очень больная женщина.
- Неправда. Уж если врать, так поумнее... Больной женщине место в
больнице, а не в ночном клубе.
Равик поставил рюмку на столик. Как часто правда кажется
неправдоподобной, подумал он.
- Это правда, - сказал он.
- Ты любишь ее?
- Какое тебе дело?
- Ты любишь ее?
- Нет, действительно, какое тебе до этого дело, Жоан?
- Мне до всего есть дело! Пока ты никого не любишь... - Она осеклась.
- Только сейчас ты назвала эту женщину проституткой. О какой же любви
тут можно говорить?
- Это я просто так сказала. Из-за проститутки я бы и не подумала
прийти. Ты любишь ее?
- Погаси свет и уходи.
Она подошла ближе.
- Я так и знала. Я сразу все поняла.
- Убирайся ко всем чертям, - сказал Равик. - Я устал. Убирайся ко всем
чертям со своей дешевой загадочностью, хотя она и кажется тебе чем-то
небывалым. Один тебе нужен, видите ли, для упоения, для бурной любви или для
карьеры, другому ты заявляешь, что любишь его глубоко и совсем по-иному, он
для тебя - тихая заводь, так, на всякий случай, если, конечно, он согласится
быть ослом и не станет возражать против такой роли. Убирайся ко всем чертям.
Очень уж у тебя много всяческих видов любви.
- Это неправда. Все не так, как ты говоришь, а совсем по-другому. Ты
говоришь неправду. Я хочу вернуться к тебе. Я вернусь к тебе.
Равик вновь наполнил рюмку.
- Возможно, что ты действительно хочешь вернуться ко мне. Но это
самообман. Ты искренне обманываешь сама себя, чтобы оправдать в собственных
глазах свое желание уйти и от этого человека. Ты никогда больше не
вернешься.
- Вернусь!
- Нет, не вернешься. А если даже и вернешься, то очень ненадолго. Потом
снова явится кто-то другой, который во всем мире будет видеть только тебя,
любить одну тебя, и так далее. Представляешь, какое великолепное будущее
ждет меня?
- Нет, нет! Я останусь с тобой.
Равик улыбнулся.
- Дорогая моя, - сказал он почти с нежностью. - Ты не останешься со
мной. Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать, они
застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана,
чтобы любить кого-то одного.
- Но и ты тоже.
- Я?..
Равик допил рюмку. Утром женщина с рыжевато-золотистыми волосами; потом
Кэт Хэгстрем со смертью в животе и с кожей, тонкой и хрупкой, как шелк; и,
наконец, эта беспощадная, полная жажды жизни, еще чужая сама себе и вместе с
тем познавшая себя настолько, что мужчине этого просто не понять, наивная и
увлекающаяся, по-своему верная и неверная, как и ее мать - природа,
гонительница и гонимая, стремящаяся удержать и покидающая...
- Я? - повторил Равик. - Что ты знаешь обо мне? Что знаешь ты о
человеке, в чью жизнь, и без того шаткую, внезапно врывается любовь? Как
дешево стоят в сравнении со всем этим твои жалкие восторги! Когда после
непрерывного падения человек внезапно остановился и почувствовал почву под
ногами, когда бесконечное "почему" превращается наконец в определенное "ты",
когда в пустыне молчания, подобно миражу, возникает чувство, когда вопреки
твоей воле и шутовской издевке над самим собой игра крови воплощается в
чудесный пейзаж и все твои мечты, все грезы кажутся рядом с ним бледными и
мещански ничтожными... Пейзаж из серебра, светлый город из перламутра и
розового кварца, сверкающий изнутри, словно согретый жаром крови... Что
знаешь ты обо всем этом? Ты думаешь, об этом можно сразу же рассказать? Тебе
кажется, что какой-нибудь болтун может сразу же втиснуть все это в готовые
штампы слов или чувств? Что знаешь ты о том, как раскрываются могилы, о том,
как страшны безликие ночи прошлого?.. Могилы раскрываются, но в них нет
больше скелетов, а есть одна только земля. Земля - плодоносные ростки,
первая зелень. Что знаешь ты обо всем этом? Тебе нужно опьянение, победа над
чужим "я", которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится,
ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек
способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру
мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества - вот когда в
человеке может вырасти что-то свое, если только он не впал в отчаяние... Что
знаешь ты обо всем этом?
Он говорил медленно, не глядя на Жоан, словно позабыв о ней. Затем
посмотрел на нее.
- О чем это я! - сказал он. - Глупые, затасканные слова! Должно быть,
выпил лишнее. Выпей и ты немного и уходи.
Она присела к нему на кровать и взяла рюмку.
- Я все поняла, - сказала она.
Выражение ее лица изменилось. Зеркало, подумал он. Снова и снова оно,
