Вернувшись домой в этот вечер, она, как и ожидала, увидела у себя в
комнате Невилла. Он полулежал на маленькой легкой кушетке, задрав ногу в
сандалии. Вторая сандалия валялась рядом на полу. На его груди, там, где
он ее задумчиво почесывал, проступили красные полосы.
Селена сказала:
- Бэррон, свари кофе, ладно? - и, грациозно изогнувшись, одним гибким
движением сбросила платье на пол и носком ноги отшвырнула его в угол.
- Уф! - сказала она. - Какое облегчение! Пожалуй, хуже всего в этой
работе то, что приходится одеваться, как земляшки.
Невилл, который возился в кухонной нише, ничего не ответил. Он слышал
это десятки раз. Через минуту он спросил с раздражением:
- Что у тебя с подачей воды? Еле капает.
- Разве? - рассеянно сказала она. - Ну, значит, я перерасходовала.
Ничего, сейчас натечет.
- Сегодня у тебя были какие-нибудь неприятности?
- Нет, - Селена пожала плечами. - Обычная канитель. Смотришь, как они
ковыляют, как притворяются, будто еда им не противна, и наверняка все
время думают про себя, предложат им ходить раздетыми или нет... Бррр! Ты
только представь себе, как это выглядело бы!
- Ты, кажется, становишься ханжой?
Бэррон вернулся к столу, неся две чашечки кофе.
- Не понимаю, при чем тут ханжество. Дряблая кожа, отвислые животики,
морщины и всякие микроорганизмы. Карантин карантином, только они все равно
нашпигованы всякими микробами... А у тебя ничего нового?
Бэррон покачал головой. Для лунянина он был сложен очень плотно.
Привычка постоянно щуриться придавала хмурое, почти угрюмое выражение его
лицу. А если бы не это, подумала Селена, оно было бы очень красиво. Он
сказал:
- Да ничего особенного. Мы по-прежнему ждем смены представителя.
Прежде всего надо посмотреть, что такое этот Готтштейн.
- А он может помешать?
- Не больше, чем нам мешают сейчас. В конце-то концов, что они могут
сделать? Подослать шпиона? Но как земляшку ни переодевай, за лунянина он
сойти не сможет! - Тем не менее в его голосе слышалась тревога.
Селена внимательно смотрела на него, со вкусом прихлебывая кофе.
- Но ведь и лунянин внутренне может быть вполне убежденным земляшкой.
- Конечно, но как их узнаешь? Иногда мне кажется, что я не могу
доверять даже... Ну, да ладно. Я трачу уйму времени на мой
синхрофазотронный проект и ничего не могу добиться. Все время что-то
оказывается более срочным.
- Возможно, они тебе попросту не доверяют, да и неудивительно! Вольно
же тебе расхаживать с видом заядлого заговорщика!
- Ничего подобного! Я бы с величайшим восторгом раз и навсегда ушел
из синхрофазотронного комплекса, но тогда они и правда встревожатся...
Если ты растратила свою водную квоту, Селена, о второй чашке кофе,
наверное, не стоит и думать?
- Да, не стоит. Но если уж на то пошло, то ведь ты усердно помогал
мне транжирить воду. На прошлой неделе ты дважды принимал у меня душ.
- Я верну тебе водяной талон. Мне и в голову не приходило, что ты все
подсчитываешь.
- Не я, а водомер.
Она допила свой кофе и, задумчиво посмотрев на дно чашки, сказала:
- Они всегда строят гримасы, когда пьют наш кофе. То есть туристы. Не
понимаю, почему. Я его всегда пью с удовольствием. Ты когда-нибудь
пробовал земной кофе, Бэррон?
- Нет, - ответил он резко.
- А я пробовала. Всего раз. Один турист тайком провез несколько
пакетиков кофе - растворимого, как он его назвал. И предложил мне
попробовать, рассчитывая на... Ну, ты понимаешь. По его мнению, это был
справедливый обмен.
- И ты попробовала?
- Из любопытства. Очень горький, с металлическим привкусом. Просто
омерзительный. Тут я объяснила этому туристу, что смешанные браки не
входят в лунные обычаи, и он сразу тоже приобрел горький и металлический
привкус.
- Ты мне об этом прежде не рассказывала! И он себе что-нибудь
позволил?
- А собственно, какое тебе дело? Нет-нет, он себе ничего не позволил.
Не то с непривычки к нашей силе тяжести он у меня полетел бы отсюда до
коридора номер первый. Кстати, - продолжала она после паузы, - меня
сегодня обхаживал еще один земляшка. Подсел ко мне за обедом.
- И что же он предложил тебе взамен... "ну, ты понимаешь", по твоему
столь изящному выражению?
- Он просто сидел и ел.
- И поглядывал на твою грудь?
- Нет, только на именной флажок... Но в любом случае не все ли тебе
равно, на что он поглядывал? Или, по-твоему, я только и думаю о том, чтобы
завести роман с землянином и любоваться, как он хорохорится наперекор
непривычной силе тяжести? Да, конечно, подобные случаи бывали, но не со
мной, и, насколько мне известно, ни к чему хорошему такие романы не
приводили. С этим вопросом все ясно? Могу ли я вернуться к моему
обеденному собеседнику? Которому почти пятьдесят? Впрочем, он и в двадцать
явно не был сногсшибательным красавцем. Правда, лицо у него интересное, не
стану отрицать.
- Ну ладно, ладно. Портрет его меня не интересует. Так что же он?
- Он спрашивал про синхрофазотрон.
Невилл вскочил, слегка пошатнувшись (обычное следствие быстрых
движений при малой силе тяжести).
- Что именно?!
- Да ничего особенного. Что с тобой? Ты просил, чтобы я тебе
рассказывала о туристах все вплоть до мелочей, если эти мелочи хоть в
чем-то выходят за рамки стандартного поведения. Ну так вот, о
синхрофазотроне меня еще никто ни разу не спрашивал.
- Ну хорошо! - он помолчал, а затем спросил уже спокойнее: - Почему
его интересует синхрофазотрон?
- Не имею ни малейшего представления, - ответила Селена. - Он просто
спросил, нельзя ли его посмотреть. Может быть, он любит осматривать
научные учреждения. А может быть, он просто это придумал, чтобы
заинтересовать меня.
- Что ему, кажется, и удалось! Как его зовут?
- Не знаю. Я не спросила.
- Почему?
- Потому что он меня нисколько не заинтересовал. Ты уж выбирай
что-нибудь одно! Впрочем, сам его вопрос показывает, что он - простой
турист. Будь он физиком, ему бы не пришлось задавать таких вопросов. Его
пригласили бы туда и без них.
- Дорогая моя Селена! - сказал Невилл. - Ну хорошо, я повторю все с
азов. При нынешнем положении вещей любой человек, задающий вопросы про
синхрофазотрон, уже потенциально опасен, а поэтому нам нужно знать о нем
как можно больше. И почему, собственно, он обратился с таким вопросом
именно к тебе?
Невилл быстро прошелся по комнате, словно сбрасывая излишек энергии.
Потом сказал:
- Ты специалистка по таким вещам. Он показался тебе интересным?
- Как мужчина?
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Перестань увиливать,
Селена!
Она ответила с явной неохотой:
- Он интересен, в нем даже есть что-то интригующее. Но я не могу
сказать, что именно. В его словах и поведении не было ничего хоть
сколько-нибудь необычного.
- Интересен, в нем есть что-то интригующее? В таком случае тебе нужно
встретиться с ним еще раз.
- Ну, предположим, мы встретимся - и что же я должна буду делать?
- Откуда я знаю? Это уж тебе виднее. Узнай его имя. Выясни все, что
будет возможно. Используй свои несомненные умственные способности для
интеллектуального вынюхивания.
- Ну ладно, - ответила она. - Приказ начальства? Будет исполнено.
3
По размерам резиденция представителя Земли ничем не отличалась от
стандартной лунной квартиры. На Луне не было лишнего пространства - в том
числе и для высокопоставленных землян. Никакие соображения престижа не
могли изменить того факта, что на Луне люди жили глубоко под поверхностью
планеты в условиях малой силы тяжести, и даже самому прославленному из
землян пришлось бы смириться с отсутствием такой недоступной роскоши, как
простор.
- Человек привыкает ко всему! - вздохнул Луис Монтес. - Я прожил на
Луне два года, и порой у меня возникало желание остаться тут и дольше,
но... Я уже не молод. Мне пошел пятый десяток, и если я не хочу остаться
тут навсегда, то должен уехать немедленно, или я уже не сумею вновь
приспособиться к полной силе тяжести.
Конраду Готтштейну было только тридцать четыре года, а выглядел он
еще моложе. Его лицо было круглым, с крупными чертами - среди лунян такой
тип лица настолько редок, что оно стало непременной принадлежностью
земляшек на лунных карикатурах. Однако фигура у него была сухощавой и
стройной - посылать на Луну дородных землян, как правило, избегали, - а
потому его голова казалась непропорционально большой.
Он сказал (произнося слова общепланетного эсперанто с несколько иным
акцентом, чем Монтес):
- Вы как будто извиняетесь.
- Вот именно, вот именно! - воскликнул Монтес. (Если лицо Готтштейна
производило впечатление безмятежного благодушия, то лицо Монтеса,
изборожденное глубокими складками, было печальным до комизма.) - И даже в
двух отношениях. Я испытываю потребность оправдываться, потому что покидаю
Луну - очень привлекательный и интересный мир. И чувствую себя виноватым
потому, что ощущаю такую потребность. Мне стыдно, что я словно побаиваюсь
принять на себя бремя Земли - и силу тяжести, и все прочее.
- Да, могу себе представить, что эти добавочные пять шестых дадутся
вам не очень легко, - сказал Готтштейн. - Я пробыл на Луне всего несколько
дней, и уже нахожу, что одна шестая земной силы тяжести - прекрасная
штука.
- Ну, вы перемените мнение, когда ваше пищеварение взбунтуется и вам
неделями придется жить на касторке, - со вздохом заметил Монтес. -
Впрочем, это пройдет... Но хотя вы и ощущаете легкость во всем теле, лучше
все-таки не изображайте из себя легкую серну. Для этого требуется большое
уменье.
- Я понимаю.
- О нет, Готтштейн, вам только кажется, будто вы понимаете. Вы ведь
еще не видели кенгуровой припрыжки?
- Видел по телевизору.
- Ну, это совсем не то. Надо самому попробовать. Лучший способ
быстрого передвижения по ровной лунной поверхности. Вы отталкиваетесь
обеими ступнями, словно для прыжка в длину на Земле. В воздухе вы выносите
ноги вперед, а в последний момент опускаете их и снова отталкиваетесь. И
так далее. По земным меркам это происходит довольно-таки медленно,
поскольку тяжесть, обеспечивающая толчок, невелика, зато с каждым прыжком
человек покрывает свыше двадцати футов, а для того чтобы удерживаться в
воздухе - то есть если бы тут был воздух, - необходимы лишь минимальные
мышечные усилия. Ощущение такое, будто ты летишь...
- Значит, вы пробовали? Вы умеете передвигаться кенгуровой
припрыжкой?
- Да, я пробовал, но у землянина это по-настоящему получиться не
может. Мне удавалось сделать до пяти прыжков подряд - вполне достаточно,
чтобы возникло ощущение полета и чтобы захотелось прыгать дальше. Но тут
вы обязательно допускаете просчет, слишком замедляете или убыстряете
движения и катитесь кубарем четверть мили, если не больше. Луняне вежливы
и никогда над вами не смеются. Сами же они начинают с раннего детства, и
для них это все просто и естественно.
- Это ведь их мир, - усмехнулся Готтштейн. - А вы представьте себе,
как они выглядели бы на Земле.
- Но ведь они в таком положении оказаться никак не могут. Им пути на
Землю нет. Тут мы имеем перед ними преимущество. Нам открыты и Земля и
Луна. А они способны жить только на Луне. Мы порой забываем об этом,
потому что подсознательно путаем лунян с грантами.
- С кем, с кем?
- Так они называют иммигрантов с Земли. Тех, кто почти постоянно
