карте он выучил наизусть, отлично зная, что взять карту с собой не
сможет: неровен час, поймают его с картой в кармане. В его положении
худшего и представить себе невозможно. Но мощная память Иллари и не
нуждалась в карте: стоило ему захотеть, и он видел изображение перед
собой, со всеми шероховатостями и потертостями на сгибах. Нет,
отсутствие карты Иллари не волновало. Беспокоило его другое:
прокладываешь путь по карте, но идти-то приходится по местности.
Откровенно говоря, с передвижением по местности Иллари был знаком
скорее теоретически.
Ни один сколько-нибудь опытный придворный не уедет из города в
провинцию ни на день. Там он не может контролировать возникновение и
распространение слухов, и вернувшись, рискует поспеть как раз к
оглашению эдикта о собственной казни. Иллари никогда не усердствовал
особо в посещении императорского дворца, но города не покидал. Пару
раз это безвыездное пребывание в городских стенах спасло ему жизнь,
позволив вовремя обнаружить интригу, но теперь грозило обернуться
большой бедой.
Путешественником Иллари был попросту аховым. Особенно если учесть, что
большую часть пути ему предстоит проделать пешком. Конь донес бы его
до Вейдо куда быстрее, чем его непривычные к долгим переходам ноги, да
вот беда: слишком приметен его конь, как и все скакуны с его конюшен.
Затеряться в толпе, сидя верхом на таком животном, немыслимо. Слухи о
нем наведут на него преследователей так же верно, как если бы он
навесил себе на грудь табличку с именем. А в том, что преследовать его
будут, Иллари ни на мгновенье не сомневался. Уж слишком хорошо он знал
его вислоносое величество. Нет, ехать верхом нельзя. Нельзя также
продать коня или подарить: коня быстро найдут и поймут, какой дорогой
он пошел. Нет, коня можно только отпустить. Самое большее, на
расстоянии суток езды от дома, чтобы конь мог вернуться. Иллари
понимал это, но медлил, сколько мог, оттягивая окончательное прощание.
Он подрезал стремена и потер ножом кое-где ремни. Вряд ли кто поверит,
что он упал с коня и разбился, но вдруг найдется такой идиот? Но
больше медлить было нельзя.
- Домой, - приказал Иллари коню, чувствуя, что у него срывается голос.
Конь потоптался возле него, шумно фыркнул и задышал ему в ухо.
- Домой! - сдавленно повторил Иллари. Конь повернулся и пустился
вскачь по собственным следам. Иллари взвалил дорожную сумку на плечи и
отправился в путь. Идти с непривычки оказалось тяжелее, чем он думал.
День выдался солнечный, безветренный, и к полудню Иллари окончательно
промок от пота. Наконец он догадался снять плащ, но легче от этого не
стало: просто удивительно, насколько мешает идти вещь, взятая в руки.
К тому же ремни были подтянуты неправильно, и дорожная сумка изрядно
отколотила своего владельца. О ногах и говорить не приходится: до сих
пор Иллари передвигался пешком только в помещении. Он изо всех сил
старался посмеяться над собой, сознавая, как нелепо он выглядит, и
начинал жалеть, что отпустил коня: его дурацкий вид делает его не
менее приметным, только на другой лад. И что обидно - без всякой
пользы. От коня хоть бы польза была. Потом Иллари мысленно ругнул себя
за малодушие. Говорят же: нужда научит. Если не поймают в самом начале
путешествия, к концу его он будет странником хоть куда. Он старался не
думать, как бы ему пригодился сейчас умелый и опытный джет. На сей раз
старания не думать о джете увенчались успехом: когда у тебя в кровь
стерты ноги, трудно думать о чем-либо другом.
Денька три Иллари приноравливался к дороге. Он уже усвоил, что шагать
в сапогах тяжело, а если снять их с забинтованных ног, получится почти
замечательно. Босиком идти он покуда не рискнул. Ремни дорожной сумки
обрели должную длину, а плащ в солнечные дни присоединялся к сумке в
скатанном виде. Некоторые проблемы возникали с питанием: готовить еду
в свою бытность оруженосцем Иллари научился неплохо, а вот отличить
съедобное от несъедобного удавалось с трудом. Пережив попытку поесть
печеных грибов, Иллари впредь твердо решил питаться только тем, что
бегает на четырех ногах: уж охотиться-то он умел. Назавтра выяснилось,
что охотиться он тоже умел, как придворный: с собаками и загонщиками.
Выследить зверя оказалось значительно сложнее, чем он предполагал.
Лишь верность дружбе гнала его вперед, на помощь тому, кто отчаянно в
нем нуждался, сквозь голод и жару, с натертыми ногами, неумелого и
неопытного. Ничего не скажешь, джет бы ему сейчас ой как пригодился.
Иллари почти уже не сердился на джета, лишь налет горечи напоминал о
недавнем гневе. Собственно, глупо сердиться на человека лишь за то,
что ты был о нем незаслуженно хорошего мнения. А ведь дело именно в
этом, и ни в чем другом. Иллари едва ли успел дружески привязаться к
юному вассалу, но безусловно восхищался им. Джет для Иллари был живым
олицетворением идеала. Таким и должен быть образцовый молодой человек
и дворянин. Иллари не раз досадовал на упорное стремление джета
окутать себя тайной. Не то он бы давно уже подал прошение на
высочайшее имя о присвоении личного дворянства своему оруженосцу.
Подобные случаи происходили сплошь да рядом, и прошение, скорей всего,
подмахнули бы, не глядя. Теперь, конечно, об этом нечего и думать.
Теперь он - изгнанник, человек вне закона. Да и не стоит джет подобной
чести. Любого другого Иллари простил бы сразу: несмотря на свой
бешеный нрав, он был невероятно отходчив. Но простить джета! Но
простить свой идеал! Простить можно человека, а идеал должен вести
себя соответственным образом. Иллари уже почти смирился, почти низвел
джета до положения обычного человека, но каждый раз при мысли о
прощении на душе саднило, и рот заполняло сухая горечь.
Все же раны, нанесенные его представлениям, равно как и натертые
пятки, понемногу исцелялись. Зато больной и голодный желудок заявлял о
себе все увереннее. Иллари начинал склоняться к тому, чтобы покинуть
лесные тропы и пойти по дороге, как все люди ходят. Ночевать на
постоялых дворах. Обедать в придорожных трактирах. Клячонку захудалую
купить. В конце концов, денег и драгоценностей у него под подкладкой
плаща зашито предостаточно. Так зачем ему плутать по тропинкам,
сбивать ноги и голодать?
Однако неясное предчувствие подсказывало ему, что на проезжий тракт
сворачивать рано.
Еще через день он вышел к холмам и оврагу. Холмы были такими
огромными, что он, пожалуй, назвал бы их горами, а из-за разделяющего
их оврага они казались еще выше. На карте, заботливо сожженной перед
уходом, они именовались холмами, но разве в названии дело? Их изгиб
напомнил Иллари его старую арфу, и тугие струны дождя составляли с
ними одно целое. Ветер слегка колебал их, и Иллари почти физически
ощутил и ритм, и мелодию, и то, что ни с чем не спутаешь - трепет
возникающей песенной строки. Стихи уже отделялись от дождя, готовые
обрести словесную плоть, жаждущие одеться звуком.
Впредь Иллари дал себе зарок забыть о стихах, покуда дело не сделано.
Увлеченный мелодией еще не оформившихся слов, он шагнул, не глядя;
край оврага под ним подломился, и поток жидкой грязи и камней потащил
его вниз, захлебывающегося глиной и дождем, избитого, оглушенного. Дна
оврага он достиг, как ему казалось, в полужидком состоянии.
Единственной твердой частью тела осталось колено, о которое он, падая,
расквасил себе нос. Он уже готов был разразиться грязными
ругательствами и лишь замешкался, выбирая выражение не только грязное,
но и скользкое, как проделанный им путь. Однако ему не пришлось
произнести ни слова. Вместо него ругательства произнес кто-то другой.
Голос был Иллари незнаком, но выражения Иллари узнал мигом: отборные
армейские словечки так и сыпались на дно оврага.
- Похоже, мы его упустили, - сказал ругатель.
- Может он разбился? - предположил кто-то другой.
- Может. Может, даже и утоп. Вон грязища какая.
- Как хочешь, командир, а я туда искать его не полезу.
- И не надо. Хрен ты там найдешь в такую погоду. Вернемся посуху. Утоп
- найдем. А если жив, так все одно следы за собой оставит. За мной!
Иллари затаил дыхание. Вот это называется, повезло! Промедли он еще
мгновение, и преследователи схватили бы его. А так оползень утащил его
прямо у них из-под носа. На дне оврага, перемазанный с ног до головы
желтой глиной, надежно занавешенный плотной пеленой дождя, он был
незаметен для них.
Когда голоса и шаги удалились и стихли окончательно, Иллари осторожно
поднялся. По дну оврага мчался грязевой поток, достигая колен Иллари.
Поток был промозгло холодным, и Иллари так стучал зубами, что со
стороны эти звуки можно было принять за конницу на марше. Он дрожал
всем телом, пока дождь смывал с него следы пребывания на дне оврага.
Говорили ему, что большая политика - грязное дело? Говорили. Теперь он
сам в этом убедился на собственной шкуре. Если бы не большая политика,
сидел бы он сейчас дома у теплого камина, пил подогретое вино и
собирался лечь спать в чистую сухую постель.
Одна мысль о большой политике уняла стук зубовный и заставила челюсти
Иллари сурово сжаться. Да, твое вислоносое величество, погоню ты все-ж
таки выслал. И настроена эта погоня вполне серьезно. Интересно, какой
у них приказ: схватить и доставить? Нет, вряд ли. Скорей всего убить
при попытке к бегству. Так оно безопаснее. Да и дешевле. Поимка живым
стоит дороже. Опять же, если жив, так надо кормить- сначала по дороге,
потом в темнице. Сколько лишних расходов! Совсем не в духе его
величества.
Иллари сделал попытку привычно тряхнуть в гневе волосами, но дождь и
остатки глины приклеили их к голове на совесть. Ну, берегись, хобот
коронованный! Думал, убьют меня охотнички твои? Так я им и дался!
Держи карман шире. Я еще вернусь, и не один. Посмотрим, что ты тогда
запоешь. Полагаешь, у твоего наследника так-таки и нет сторонников при
дворе? Да - пока ты жив. Но ведь это можно и исправить.
Иллари был слишком опытным придворным, чтоб поддаваться эмоциям, но
сейчас он позволил гневу взять верх над собой. Пламя гнева согревало
его изнутри, оно давало силы не замечать грязь, ветер, промозглую
сырость и холод. Возможно, именно благодаря этому пламени Иллари и не
схватил воспаление легких: ведь до того момента, когда он смог зажечь
настоящий огонь, согреться и обсушиться, прошло еще очень и очень
много времени.
Насморком он все же обзавелся, и то было не лучшее из его
приобретений. Путешествовать с кошельком, набитым деньгами, не в
пример приятнее, чем с носом, набитым соплями. Вконец измученный,
ошалевший от голода, холода и насморка, Иллари решил, что с него
хватит, и отныне он будет путешествовать, как все нормальные люди.
Предчувствие громким голосом говорило, что он поступает нехорошо, но
изнемогающий Иллари велел ему заткнуться и вступил на проселочную
дорогу.
Как выяснилось, зря.
Поначалу все шло хорошо. Иллари даже удалось оторваться от своих
преследователей: они явно не считали его способным на такую дурость.
Что ж, Иллари был только доволен подобным оборотом дела: если они
переоценили его умственные способности, то это их проблема. В первом
же трактире он спросил горячего вина, как следует наелся, наутро
посетил лекаря и купил себе лошадь.
Оборванцы вроде него - а после пребывания на дне оврага Иллари и
выглядел оборванцем - не должны иметь при себе много денег. Одиноким
путешественникам лучше вообще не показывать и вида, что они
располагают деньгами. Иллари об этом напрочь запамятовал, а может, и
вовсе не знал. Новая одежда, дорогая еда, лекарство и лошадь,
купленные в одно утро, да еще и в одном городишке, состоящем из трех с
половиной улиц и нескольких сотен буераков, возбудили пронзительное
любопытство и кое-какие другие, также вполне понятные чувства. Так что
верхом Иллари не пропутешествовал и трех часов. Его остановила вполне
изрядная шайка разбойников. Иллари мысленно пересчитал их и понял,что
никакой фехтовальный опыт не поможет ему справиться с таким
количеством людей. Произойди нападение в городе - другое дело, там
