первобытные люди, иными словами, как в средневековье... - Голос ее
дрогнул. - Очень большое количество королей и отвратительных визирей,
вокруг все время безобразничали злые духи, черт, их было невозможно
поймать... Анжело нарисовал превосходную карту страны, тогда я тоже
нарисовала, но его карта была лучше. У меня была река, текущая прямо через
горный хребет, он не потерпел ее. Но это была моя река, и я просто сошла с
ума, тогда... - она легким прикосновением пальца вытерла веко, - тогда он
сказал: "Ладно, эта река подземная, она течет под горами!" И перерисовал
свою карту, чтобы согласовать с моей... отлично сделал - пещеры, подземные
озера и всякие мелочи...
- Там, наверно, был бело-голубой свет, льющийся неизвестно откуда, а
ваши голоса отражались эхом от влажных скал...
- О!.. Вы понимаете! Ну, и однажды мы решили, что наконец перешагнем
определенным образом и окажемся в... название страны было Гоялантис...
окажемся там и пробудем столько, сколько захотим. Конечно, для остальных
все выглядело так, будто мы по-прежнему в этом мире. Необходимая
условность. Мы жалели всех этих бедняг, потому что они смотрели на нас -
даже заставляли нас умываться, причесываться, есть овсяную кашу и не
чертыхаться! - и думали, что мы с ними, тогда как, видит Бог, нас вообще
не было. И мы так и остались там... Я на самом деле не помню никакой
церемонии возврата. Думаю, мы никогда и не заботились о возвращении. - Она
открыла глаза. Они были полны слез. - Ваши руки не изменились. Сыграйте
мне.
Мелочи жизни... Я сыграл один из сентиментальных ноктюрнов Филда
[Филд Джон (1782-1837) - ирландский пианист, педагог, композитор; с 1802
года жил в России; создатель жанра фортепьянного ноктюрна и изящного
поэтического стиля пианизма], который мне случилось вспомнить, потому что
за окнами стоял теплый мартовский вечер. А потом была Первая прелюдия
Шопена, потому что в среду Шэрон научила меня, как ее можно исполнять.
Шэрон смотрела на меня, но видела Гоялантис. Впрочем, она его никогда и не
покидала. И хотя в Гоялантисе бывали цветные туманы, его воздух мог быть
чистым, и чисты были линзы, с помощью которых можно было наблюдать за
этим, другим миром, и мир этот не был исключителен во владении особым
зрением, тем, что мы любим называть правдой.
А потом Шэрон сказала:
- Я не ошиблась.
- В чем, дорогая?
- В вас. Понимаете, я никогда не верила, что вы умерли. Я
категорически отказалась верить в тот самый момент, когда мне сказали о
вашей смерти. Я продолжала отрицать ее, хотя поняла, что не могу говорить
о вас даже с мамой Софией. И "Вальдштейн" на концерте... Это было для вас.
Знаете, они не хотели, чтобы я включила его в программу... Даже маме Софии
не нравилось, что он пойдет сразу за сюитой Карра. Но он должен был быть
там. Я знала это еще три года назад, когда начала серьезно работать над
ним... - И тут она очень тихо, так, что я едва расслышал ее слова сквозь
лениво взятый мною аккорд, сказала: - Вы хотите, чтобы я увиделась с ним?
- Только если ты этого хочешь.
- Я так боюсь, Бен.
- Тогда обождем. Но он не ушел из Гоялантиса.
- Вы знаете это?
- Почти.
- Но может быть, ему следовало уйти? Эта страна хороша для меня. Я
живу грезами. И теперь они начинают отплачивать мне за это, благослови их
Господь. Но Анжело?.. Вы сказали, он пытается заниматься музыкой?
- Ужасно. Он сражается с нею. Примерно так. - Я исковеркал несколько
тактов Восьмой инвенции, как это дела Абрахам. (Шэрон поморщилась.) -
затем возвращается к началу и играет снова... точно так же, du lieber
Gott! [милостивый Господи! (нем.)]
- Это не поможет, - сказала Шэрон. - Думаете, он стремится к тому,
что ему неподвластно?
- Ребенок, обе руки у которого заняты тортом, тянется за изюмом и
роняет торт... Впрочем, ты оценишь его стремления лучше, чем я.
Она рассмеялась, но это был невеселый смех.
- Время от времени вы кажется порядочным злючкой. - Она перестала
смеяться. - О, знаете, я увижусь с ним... скоро. Женское любопытство...
- Меня устроит женское любопытство.
Я ушел, так как знал, что у Шэрон был очень тяжелый день.
Общественность добилась, чтобы выступление в филармонии назначили на
апрель. Это был первый плод триумфального дебюта Шэрон. Но время для
созревания этого плода осталось совсем немного. Она собиралась исполнить
"Симфонические вариации" Франка и призналась мне, что до сих пор выучила
только три четверти произведения. Ее не беспокоило это или...
Дверь моей квартиры оказалась запертой. Но я оставил замок незакрытым
- на случай, если Абрахам явится, пока я отсутствую... Я смеялся над собой
подобную надежду, однако заставил себя поступить именно так. Теперь
пришлось побеспокоиться насчет ключа.
Когда я открыл дверь, свет в комнате оказался выключенным. В темноте
красный огонек его сигары. Двигался на ощупь, он едва не опрокинул лампу,
а когда я отыскал на стене выключатель, беспомощно рассмеялся.
- Грациозность - великая штука! - сказал он и, попытавшись поправить
лампу уронил сигарету.
Пришлось нам немного прибраться. Он выглядел пристыженным и
испуганным, но был рад меня видеть.
- Блудный сын вернулся, - сказал он. - Слегка ожегшись.
- Ты думаешь, я обижен?
- У вас есть на это право.
- Нет. Выдерживал и не такое.
Я смешал мою "двойную гранату": на три пальца бренди и на один -
яблочной водки. Этот коктейль никому не нравится, но если вы чувствуете
себя скверно, вы понравитесь ему.
Абрахам задохнулся и, переведя дух, прокомментировал:
- И они еще беспокоятся о расщепление атома!
- Повторишь?
- Как только выну из горла горелое мясо, не раньше...
- Я читал в газете об Уолкере.
Он содрогнулся, но не от выпивки.
- Что пишут?
- Цитирую Макса... "нервное расстройство от переутомления"...
- И все?
- Сказано, что речь его была бессвязной.
- Неправда, Бен. Я был там.
- Уилл... Уилл Майсел. Привыкай к этому имени. Может оказаться
существенным.
- Извините. Я постараюсь. Я думал о вас по-другому.
Я сочинил еще один, более мягкий напиток.
- Выпей-ка не торопясь. Это жидкость для промывания обожженных мест.
Он смотрел с ужасом и не мог вымолвить ни слова. Но его юное лицо уже
не казалось полем сражения, каким оно представлялось утром. Теперь это
было лицо пробуждающегося от долгого сна человека. Впереди его ждал
тяжелый и несущий с собой смертельную опасность день, но спящий наконец
просыпался.
- Эйб, я, пожалуй, изложу вкратце, что мне известно, и о чем я
догадываюсь. Если я в чем-нибудь ошибусь, ты меня прервешь, хорошо?
Он с благодарностью кивнул, и я начал:
- Дэниел Уолкер является... являлся человеком, подверженным большим
эмоциональным перепадам. Он не мог попросту порвать с Партией
органического единства. Уж если у него появилась причина не любить ее, он
должен был в своей нелюбви дойти до ненависти. А всего вероятней, вместе с
партией он возненавидел и весь мир. Назовем его маниакально-депрессивным
типом, просто так, в качестве ярлыка... Для Дэниела Уолкера в жизни нет
полутонов - либо все черное, либо все белое. Вчера я дважды побывал в
офисе партии. Уолкер сказал мне нечто такое, что было признано ошибочным
уже к моему второму визиту. Келлер за это его отчитал. Дух Уолкера
метнулся в другую сторону. За такую добросовестную службу - удар по
зубам...
- Билл? Его отчитал Билл?
- Да. Поговорил с ним по телефону. Потом, уже по пути к выходу
довелось встретить Уолкера после этого разговора. Он был словно из-за угла
мешком трахнутый. Дальше... Прошлым вечером обиженный судьбою Уолкер и
пьяный в стельку доктор Ходдинг о чем-то совещались. Я сам видел их среди
милых игрушечных солдатиков, у Макса. Затем Уолкер оказался в лаборатории
Ходдинга и взял там...
Я замолк, потому что загорелое лицо Абрахама стало белее
свежевыпавшего снега. Он чуть не выронил стакан из рук.
- Я могу только догадываться, - сказал я. - Это новый вирус?
Ему удалось-таки поставить стакан на пол.
- Новый, прошептал он. - Может распространяться через воздух. - Он
справился с голосом, но зачастил: - Неограниченная жизнеспособность, и
никаких защитных механизмов в человеческом... нет-нет!.. в организме
любого млекопитающего... Все это бормотал доктор Ходдинг, когда... ну,
когда мистер Николас дал ему снотворное... Это уже после вашего ухода...
Но, бедняга, он не полностью отключился, начал бормотать и метаться по
кровати... уже после того, как мистер Николас ушел наверх и оставил меня с
ним. Любое млекопитающее - это не только мы, Бен... Уилл... это все.
Средство распространения тоже... какая-то мерзость, похожая на пыльцу...
зеленая...
- Помедленнее, мальчик. Уолкер взял это?
- Да.
- Инфекционно опасное, разумеется.
- Через органы дыхания. Ходдинг постоянно бормотал о своих обезьянах
и хомяках, повторял: "Макаки-резус - восемьдесят пять процентов". Я не
знаю, означает ли это смертность. Думаю, да. Нейротоксин. Достигает
нервной системы через органы дыхания. И спинной паралич...
- А Уолкер?
- Сегодня днем эта мерзость была у него. Я оставался с Ходдингом...
несколько часов, думаю... грыз ногти, не зная, что делать. Билл вернулся
рано, в три. Ходдинг тогда уже крепко заснул. Билл поднялся к Максу. Я
увязался следом, ему, кажется, это не очень понравилось. Они были в саду
на крыше. Сенатор Гэлт трепался о какой-то ерунде, Макс прикидывался,
будто слушает. Там была Мириам. И этот сопляк Питер Фрай. И мистер
Николас... - Абрахам, дрожа, потянулся к выпивке, но не взял ее. - Николас
развалился в кресле, которое было способно выдержать его. Боже, что за
прекрасный день! Тепло... Не думаю, что Гэлт и Фрай знали, что Уолкер там,
в пентхаусе. Я заметил, что Мириам чем-то обеспокоена, улучил минутку и
поинтересовался причиной. Она начала говорить что-то насчет выпившего
Уолкера, но тут он сам появился и бросился к парапету. Никто не сумел
остановить его, да никто и не пытался. Он стоял на парапете с этой... с
этой чертовой пробиркой, в которой был зеленый порошок. Замахнулся ею на
нас. Завопил: "Передается по воздуху! Передается по воздуху!" Это была не
бессвязная речь. Он хохотал, как сумасшедший, но слова были понятны. Он
бросил пробирку на Эспланаду... Она должна была разлететься вдребезги,
вряд ли нашли бы даже пробку. А потом он сам последовал за нею. Но не
прыгнул. Как будто собрался улететь, как будто думал, что умеет летать.
Макс... У Макса началось что-то вроде припадка. Наверное, сердце. Побелел
и согнулся. Думаю, о нем позаботилась Мириам. Мистер Николас сказал:
"Уберите отсюда ребенка!" И Билл заставил меня спуститься. Полиции я уже
не увидел. Остальные могли договориться и промолчать о том, что я там был.
Не знаю, почему это их так беспокоило. Полиция, думаю, не узнала даже о
том, что там был Билл. Он остался со мной, сидел два часа, до тех пор,
пока кто-то не позвонил от Макса. Тогда он вернулся туда, а я... а я...
- А ты отправился ко мне. Они знают, что ты здесь?
- Сомневаюсь. Я просто вышел, никого не встретил.
Он все еще не мог справиться с выпивкой: зубы стучали о стакан.
- Ты порвал с ними, Абрахам?
Он выкрикнул:
- Боже! У меня были все возможности спросить себя, чем закончит
политическая партия, которая платит человеку за то, чтобы он исследовал...
обнаружил... Я понимал! Я должен был знать, но не обращал внимания. Просто
