занимался... Актер, учитель, как я и говорил твоей матери, даже какое-то
время просто бродяжничал. А незадолго до несчастья я быстро разбогател...
сделал достаточно важное изобретение. Поэтому у меня были деньги. И когда
случилось несчастье, я рискнул обратиться к хирургу, который разработал
новую технологию пластических операций. Протезный материал, и вы сами себя
не узнаете. К несчастью, успешным оказались только около трети его
операции, неудачи вызвали скандал и банкротство. И никакой рекламы. Он
махнул на это рукой. Умер несколько лет назад, полностью исчерпав себя в
попытках разработать методику, исключающую эти шестьдесят с лишним
процентов неудач. Но я был одной из его удач, Анжело. Итог таков...
Вещество под воздействием тепла становиться податливым. Я могу
переделывать скулы, как мне нравиться, и в результате меняется все лицо. -
Подобная ложь была наименьшая, и она не должна была омрачить наши
отношения. (Если у нас вообще будут какие-нибудь отношения...) - Покинув
Латимер, я проделал подобную манипуляцию. Изменил свою внешность, что для
большинства людей весьма затруднительно. Существовала вероятность, что
полиция посчитает ваше с Ферманом исчезновение делом моих рук... Ты
помнишь Джейкоба Фермана?
- Конечно, - сказал он, и я смог наконец посмотреть на него. - Что...
что случилось с дядей Джейкобом?
Я колебался, стоя на краю пропасти, в которой находилась запретная
истина.
- Исчез той же ночью, что и ты. Это все, что нам известно. Возможно,
пытался искать тебя. Как и я.
- Искать меня... Зачем?
Ответить на этот вопрос я даже не пытался. Спросил сам:
- Ты веришь, что я Бен Майлз?
- Я... не знаю.
- Помнишь надгробие Мордекая Пэйкстона?
- Мордекая?.. Ну да.
- Рассказывал кому-нибудь, кто мог бы проговориться мне - кто бы я ни
был, - как втыкал в землю у надгробия одуванчики?
- Нет, я... не рассказывал.
А Намир находился где-то поблизости... Спящий ли? Двери были закрыты,
говорили мы негромко.
- Ты рассказывал кому-нибудь о том зеркале?
- О нет! Никогда! - Он сел на пол рядом с моим креслом. - Вам надо
было заняться чем-нибудь более важным, чем разыскивать меня.
- Не думаю... То зеркало все еще у маня, Анжело.
- Абрахам. Абрахам Браун, пожалуйста!
- Ладно, это хорошее имя.
- У меня... были причины поменять свое имя на это.
- Ладно, - пробормотал я. - Как ты? Прошло столько времени, и я не
знаю... Рад меня видеть?
Это был ошибочный человеческий вопрос.
Он поднял глаза, попытался улыбнуться и прошептал: "Да". В улыбке не
было ничего, кроме смущения.
- Чем собираешься заняться, Абрахам? Музыкой?
- Не знаю. - Он неуклюже поднялся и подошел к рисунку. Встал спиной
ко мне и зажег новую сигарету, как будто мучительно хотел курить. - Билл
достал мне пианино год назад. Я... я занимаюсь.
- Билли Келл?
Он не обернулся.
- Значит, вы узнали и его?
- По газетной фотографии. Разыскивал его, надеясь, что он связан с
тобой. Прикидываюсь, будто заинтересован Партией органического единства.
- Только прикидываетесь? Билл ведь вам никогда не нравился, правда?
- Правда... Посмотри-ка на меня, Абрахам.
Он не обернулся.
- Билл Келлер и его дядя слишком много сделали для меня. Они спасли
мне жизнь, по-настоящему. А шанс начать заново, когда... - Он замолк.
- Вчера вечером, у Макса, я познакомился с твоей невестой.
Он только хмыкнул.
- Твой ум Келлер со своей шайкой не купил. Ты же знаешь, что банда
охотников до власти тебе не компания. Посмотри на меня и скажи, что я
прав.
- В не правы! - У него перехватило дыхание, но он не обернулся. И в
любом случае его протесту не хватало энергичности. - Мой ум! Если бы вы
знали... Если бы у меня был ум, стал бы я... - Он подавился.
- Как долго ты пробыл Абрахамом Брауном?
- С тех пор, как меня в Канзас-сити сцапали за разбитое окно.
- Что они сделали с тобой?
- Приют для бездомных. Исправительная школа... Нам ее полагалось
называть иначе. Моим законным опекуном был суд. К несчастью, окно
принадлежало ювелиру, хотя я и не обратил на это внимания.
- Канзас-Сити?.. Это случилось вскоре после того, как ты покинул
Латимер?
- Вскоре? Наверное. - Он произнес последнее слово так, словно ему
внезапно стало безразлично, существовали эти сны прошлого или нет. -
Латимер... Я просто ушел. Свалка, небольшие леса, думаю, я там спал. Два
или три дня ничего не ел. Потом оказался возле железнодорожной ветки, мне
помогли двое бродяг. Канзас-Сити. Бродяги хотели оставить меня у себя, но
я не был "своим"... ни для них, ни где бы то ни было...
- Подожди минутку...
- Это вы подождите минутку. Я никогда не был "своим". Я даже не был
хорошим бродягой, потому и болтался с ними. - Он наконец взглянул на меня,
и взгляд этот был столь стремительным, как будто он хотел застать меня
врасплох. - Я ничего не хотел. Вы можете понять это? Можете? Двенадцать
лет от роду, голодный как волк, в кармане - ни цента, но я... не хотел...
ничего! О Боже, в мире нет большего проклятья!.. Ну вот, я увидел то
прекрасное зеркальное окно... поздним вечером... и прекрасные полкирпича в
канаве. Я подумал: "Вот! Предположим, я сделаю это. Может быть, это
заставит меня заинтересоваться хоть чем-нибудь"... как при кошмаре... вы
пытаетесь проснуться, сделав себе больно...
- Это было интересно?
- Устроил чертовски хороший погром... Школу я закончил через шесть
лет.
- Никому не рассказывал о своем прошлом?
- Нет. - Его губы тронула жестокая ухмылка. - История - это процесс
отбора, помните, мистер Майлз?
- После смерти твоей матери я встречал кое-кого из ее родственников.
Прекрасные люди.
- Они и были прекрасными людьми, - сказал Абрахам Браун. - В школе я
выложил три или четыре различные истории. Прикинулся страдающим амнезией.
Они проверили первые две или три, понимаете, а потом решили, что я
патологический лгун. Канзас-Сити - это долгий путь из Массачусетса.
Множество бездомных детей.
- Так уж и множество, Абрахам?
- За шесть лет у меня сложилось такое впечатление.
- И было важно не возвращаться в Латимер?
- Вы понимаете вашу собственную душу?
- Нет. Но ты по-прежнему мальчик, который интересовался этикой...
- О, Бен!
- И ты все еще считаешь себя виновником смерти матери. Я хочу, чтобы
ты перестал винить себя.
Он смотрел слепо, но не без понимания.
- А кто же еще...
- А надо ли искать виновника? Может быть, виноват Данн, потому что
приволок тебя без предупреждения и выглядел, как гнев Господний?.. Но ведь
он просто выполнял свою работу, выполнял так, как он себе ее представлял.
Зачем вообще обвинять кого-либо? Так ли важно обвинение?
- Да, если оно напоминает мне, что я способен испортить все, к чему
прикасаюсь... Если напоминает, что я никого не должен любить слишком
сильно и ни о ком не должен слишком сильно заботиться...
Я выполз из кресла и схватил его за запястья:
- Это одна из самых дурацких ловушек в мире. И теперь ты, обладатель
величайших ума и сердца, какие я только знал, крутишься внутри нее,
схватив себя зубами за хвост. Ты думаешь, до тебя никто не ошибался?.. У
тебя впереди жизнь, а ты заявляешь: "О нет, на ней грязное пятно, заберите
ее!"
- Я буду жить, - сказал он и попытался освободить запястья. - Мириам,
например... Она как раз по мне, прекрасная сделка, деньги и все прочее. И
сердце у нее на месте, да я и не думаю, что у нее в груди. - Полагаю, он
старался причинить мне боль своими словами. - Сучка еще та, а потому мне
даже не надо заботиться, влюблен я в нее или нет...
- Великолепно! Она ни в чем не повинная женщина, которую можно
обидеть, как и любого другого человека. Думаю, ты помолвлен с ней потому,
что так запланировали Келлер и Николас, а может быть, и Макс.
- Что-о?!
- Да-да... Как ты жил после окончания школы?
Он перестал выдергивать из моих рук свои хрупкие запястья:
- О, я... увидел Билла по телевизору. Автостопом добрался до
Нью-Йорка. Это все.
- Три года назад?
- Два.
- А что было в первый год, Абрахам?
- Что вы думаете о... Келлере и Николасе?
- Оставим это. Я могу ошибаться, и если так, извини меня. Расскажи
мне о том годе, Абрахам, первом после окончания школы.
- Я... О, из меня никогда бы не сделали настоящего преступника, я
просто одна из школьных неудач. В сущности, я был хорошим парнем. Валял
дурака на заправочной станции, около месяца, пока у них что-то не пропало
из кассы. Я не брал, но за меня все сказала репутация. Мыл посуду в паре
мест. В обоих случаях ничего хорошего. Часто сомневался, смогу ли вообще
получить приличную работенку, так чтобы ручек не запачкать...
- Почему бы тебе не перестать заниматься самобичеванием?
- А вам не приходилось ночевать в бочках, мистер Майсел?
И тут раздался звонок в дверь.
- Абрахам, ты должен пообещать мне, что никогда не скажешь Келлеру
или Николасу... вообще никому о том, что знал меня в Латимере.
Он оскорбленно взглянул на меня, безжалостно улыбнулся:
- Я должен пообещать?
- Если я окажусь связанным с той давней историей, это может стоить
мне жизни.
Его злость исчезла.
- Как и ты, Абрахам, я уязвим.
Мягко, безо всякого гнева, он спросил:
- Вы в конфликте с законом?
Снова зазвонил звонок, долго, настойчиво.
- Да, нечто подобное... Я не могу объяснить. Но если ты когда-нибудь
заговоришь о Бене Майлзе, это может стать мне смертным приговором.
Ответ был прямым и искренним:
- Значит, я не заговорю о Бене Майлзе.
Я отпустил его запястье. Он похромал в холл, и вскоре оттуда донесся
его голос:
- Эй, поспокойнее, доктор Ходдинг! Вы что, заболели?
Он и в самом деле выглядел больным, этот старик, таким больным и
изменившимся, что не услышь я имя, я бы и не узнал его. Вчера вечером он
был пьян в стельку. Сейчас его щеки пылали румянцем, узел галстука торчал
где-то под ухом, а серебристые волосы стояли дыбом. Шатаясь, он прошел
мимо Абрахама, словно парень был шкафом или столом.
- Уолкер... Мне нужен Уолкер...
- Дэн Уолкер? Его уже здесь нет. Уже несколько дней его не видел.
- Нет, черт побери, парень! Ты знаешь, где он.
- Да не знаю я!
Я шагнул к Ходдингу: он выглядел так, словно собирался броситься на
Абрахама. Старик вдруг вздрогнул и рухнул в освобожденное мною кресло.
- В офисе нет, - промямлил он сморщенными губами. - Я звонил. - Тут
он заметил меня и чуть слышно проквакал: - Браун, я это что за дьявол?
- Мой друг. Послушайте, я не знаю, ничего не слышал...
- Так услышишь. Услышишь, если не найдешь его. Ты увидишь...
Сзади донесся голос, который я сразу узнал:
- Ходдинг, убирайтесь вон!
Он стоял в беззвучно распахнувшихся дверях, грузный и отупевший от
пьянства. Его необъятное тело скрывалось под огромным черно-оранжевым
халатом, из-под которого торчали качающиеся колонны его лодыжек.
Искусственные волосы были белы, как, наверное, была бела подушка, на
которой они только что лежали. Но подушка, думается, была не более, чем
его жирные щеки.
Он все еще был крепок. Он равнодушно взглянул на нас с Абрахамом.
Двинулся вперед - не пошатываясь, но неумолимо накатываясь, - и навис над
Ходдингом со спокойствием горы. Ходдинг задыхался:
- Десять лет. Десять дурацких лет назад, именно тогда мне следовало
умереть...
- Вы истеричка, - сказал Николас-Намир.
- Что в этом странного? - простонал Ходдинг. - Ваши люди купили
