Смех. Аплодисменты. Шум и звяканье вилок.
Приглашение не относилось, конечно, к Норману Маршану. Он сидел,
сложив руки на коленях, глядя, как они едят, улыбаясь и чувствуя себя лишь
слегка обделенным, с мрачным старческим сожалением. Он в самом деле ни в
чем не завидует молодым, подумал он. Ни их здоровью, ни их молодости, ни
предстоящей им долгой жизни. Но он завидовал их бокалам со льдом.
Он попытался сделать вид, что наслаждается вином и огромной розовой
креветкой с крекерами и молоком. По словам Эйзы Черни, который должен был
это знать, поскольку благодаря ему Маршан до сих пор был жив, он мог
выбирать одно из двух. Либо есть все что угодно, либо оставаться в живых -
какое-то время. И с тех пор как Черни, то ли по доброте, то ли от
безысходности, стал сообщать ему максимальный срок оставшейся еще жизни,
Маршан иногда от нечего делать пытался подсчитать, сколькими из оставшихся
месяцев он может пожертвовать ради одного по-настоящему хорошего обеда. Он
верил, что, когда Черни посмотрит на него после еженедельного медицинского
обследования и скажет, что остались считанные дни, он возьмет эти
последние дни и обменяет их на кусок жареного мяса с жареной картошкой и
кисло-сладкой цветной капустой. Но это время еще не пришло. Пока ему
везло, и у него был еще месяц. Может быть, даже два...
- Прошу прощения? - сказал он, поворачиваясь к шимпанзе. Даже
смитованное, животное говорило так плохо, что Маршан сначала не понял, что
обращаются к нему.
Он не успел повернуться.
Его запястье онемело, ложка в руке закачалась; мокрые крекеры упали
на пол. Он совершил ошибку, попытавшись отодвинуть колено, - достаточно
плохо быть просто старым, он не хотел быть еще и грязным - и сделал это
слишком быстро.
Кресло стояло на самом краю небольшого возвышения. Он почувствовал,
что опрокидывается.
"Девяносто шесть лет - это слишком много для того, чтобы удариться
головой, - подумал он, - если со мной сейчас произойдет именно это, то с
тем же успехом можно было бы съесть кусочек той креветки..." Но он не
разбился.
Он лишь потерял сознание. И ненадолго, поскольку, когда он начал
приходить в себя, его еще несли в гардеробную за сценой.
Когда-то давным-давно Норман Маршан всю свою жизнь посвятил надежде.
Он был богат, умен, женат на красивой, любящей его девушке, - и он
вложил все, что имел, в Институт Колонизации Внесистемных Планет. Он
потратил на это несколько миллионов долларов.
Это было все состояние, которое оставил ему отец, и этого было далеко
недостаточно, чтобы начать дело. Это был лишь катализатор. Он использовал
свои деньги, чтобы нанять рекламных агентов, держателей ценных бумаг,
консультантов по инвестициям и менеджеров. Он потратил деньги на
документальные фильмы и телевизионную рекламу. С их помощью он
финансировал коктейли для сенаторов США и призы для общенациональных
соревнований учеников шестого класса - и он добился того, чего хотел.
Он добился денег. Очень больших денег.
Он собрал все деньги, которые ему удалось выпросить и извлечь из
мировых карманов, и вложил их в финансирование строительства двадцати
шести больших кораблей, каждый размером с дюжину океанских лайнеров, и
отправил их в космос, как фермер, разбрасывающий пшеницу по ветру.
"Я пытался... - прошептал он, возвращаясь из самой глубокой тьмы,
какую только видел. - Я хотел увидеть, как человек протягивает руку и
касается нового дома... и я хотел быть одним из тех, кто поведет его
туда..."
Он услышал чьи-то слова:
- ...он знает об этом, верно? Но мы пытались сохранить это в тайне...
Кто-то еще посоветовал первому заткнуться. Маршан открыл глаза.
Рядом с мрачным видом стоял Черни. Он увидел, что Маршан пришел в
себя.
- Все в порядке, - сказал он, и Маршан знал, что это правда,
поскольку Черни сердито смотрел на него. Если бы новости были плохими, он
бы улыбался. - Нет, нет! - крикнул Черни, схватив его за плечо. - Вы
останетесь здесь. Вам нужно домой, в постель.
- Но ты же сказал, что все в порядке.
- Я имел в виду, что вы еще дышите. Вам нельзя двигаться, Норм.
Маршан запротестовал:
- Но банкет... я должен быть там...
Эйза Черни заботился о Маршане в течение тридцати лет. Они вместе
ездили на рыбалку, и один или два раза вместе напились. Черни ни за что не
даст себя уговорить. Он лишь покачал головой.
Маршан тяжело откинулся на спинку. Позади Черни на краю кресла молча
сидел на корточках шимпанзе. "Он беспокоится, - подумал Маршан. -
Беспокоится, потому что это он виноват в том, что случилось со мной". Эта
мысль придала ему достаточно сил, чтобы сказать:
- Глупо с моей стороны было так упасть, мистер... простите?
Черни представил его:
- Это Дюан Фергюссон, Норман. Он работал на Копернике вне штата.
Смитованный. Он присутствует на банкете в костюме, как обычно.
Шимпанзе кивнул, но ничего не сказал. Он смотрел на красноречивого
оратора, Дана Флери, который казался чем-то расстроенным.
- Где эта скорая помощь? - вопросил Черни с тем нетерпением, с каким
доктор обращается к молодым врачам, и футболист в форме посыльного молча
помчался выяснять это.
Шимпанзе издал лающий звук, прочищая горло.
- Хчдо, - сказал он примерно так: немецкий звук "ich" и за ним слово
"что", - хчдо та-кое звергзвед, миддер Влери?
Дан Флери повернулся и тупо посмотрел на шимпанзе. "Нет", - внезапно
подумал Маршан так, как будто он не знает, о чем говорит шимпанзе. Так,
как будто он не собирается отвечать.
- Что такое этот "звергзвед", Дан? - прохрипел Маршан.
- Посмотрите на меня. Послушайте, мистер Фергюссон, пожалуй, нам
лучше уйти.
- Хчдо? - грубый лающий голос с усилием преодолел особенности
обезьяньего тела, которому он принадлежал, и стал ближе к звукам, которые
должен был означать. - Что вы ибеете... имеете в виду?
"Какой невежливый молодой человек", - раздраженно подумал Маршан.
Шимпанзе начал утомлять его.
Но что-то было в этом настойчивом вопросе...
Маршан вздрогнул, и на какое-то мгновение ему показалось, что его
сейчас вырвет. Ощущение прошло, оставив легкую слабость. Не может быть,
чтобы он что-то себе сломал, подумал он. Черни не стал бы этого скрывать.
Но он чувствовал себя именно так.
Он потерял интерес к разумному шимпанзе, даже не повернул голову, в
то время как Флери поспешно выпроваживал того из комнаты, вполголоса
издавая какие-то приглушенные звуки, напоминавшие стрекотание сверчка.
Если человек хотел покинуть свое дарованное Богом человеческое тело и
поместить свой разум, мысли и - да, и душу - в тело человекообразной
обезьяны, это не давало ему права на какое-то особое уважение со стороны
Нормана Маршана.
Конечно нет! Маршан повторял знакомый аргумент, пока ждал "скорую
помощь". Люди, добровольно отправлявшиеся в межзвездные полеты, для
осуществления которых он столько сделал, знали, на что они идут. Пока
какой-нибудь выдающийся супер-Бэтмен не изобретет мифический сверхсветовой
двигатель, всегда будет так. При возможных скоростях - меньше чем скорость
света, проползающего 186.000 миль в час, - требовались десятилетия, чтобы
достичь почти любой из известных планет, заслуживающих интереса.
Процедура Смита позволяла этим людям использовать их разум, чтобы
управлять телами шимпанзе - легко размножающихся, крайне недорогих, - пока
их собственные тела покоились в глубоком холоде в течение долгих лет
межзвездного полета.
Естественно, это были смелые люди. Они заслуживали определенного
уважения.
Но и он этого заслуживал, и не слишком уважительно болтать про
какой-то "звергзвед", что бы это ни было, в то время как человек, который
сделал их путешествие возможным, получил серьезную травму...
Если только...
Маршан снова открыл глаза.
"Звергзвед". Если только "звергзвед" не было самым близким
приближением того, что могли произнести голосовые связки шимпанзе, к...
к...
...если только то, о чем они говорили, пока он был без сознания, не
было той абсолютно невозможной, безнадежной и фантастической мечтой,
которую он, Маршан, оставил, когда начал организовывать кампанию по
колонизации.
Если только кто-то и в самом деле не открыл способ путешествовать со
сверхсветовой скоростью.
2
На следующий день, как только это стало возможно, Маршан взобрался в
кресло на колесах - все сам, он не хотел, чтобы кто-то ему помогал, - и
въехал в комнату-планетарий дома, который Институт предоставил ему
бесплатно на всю жизнь. (Правда, сначала он посвятил всю свою жизнь
Институту.)
Институт вложил в планетарий триста тысяч долларов. Закрепленные на
растяжках звезды заполняли весь объем сорокафутового зала, представляя в
масштабе весь космос в радиусе пятидесяти пяти световых лет от Солнца.
Каждая звезда была отмечена. Год назад некоторые из них даже слегка
подвинули, чтобы скорректировать их движение: это было сделано тщательно.
Здесь были и двадцать шесть больших космических кораблей, которые
финансировал Институт, - те из них, что были еще в космосе. Они были,
конечно, не в масштабе, но Маршан понимал, что они изображают. Он подкатил
кресло по отмеченной дорожке к центру комнаты и сел там, глядя вокруг,
прямо под желтым Солнцем.
Над всем царил голубовато-белый Сириус, чуть выше висел Процион. Оба
они вместе были самыми яркими объектами в комнате, хотя красный Альтаир
был сам по себе ярче, чем Процион. В центре помещения составляли
блистательную пару Солнце и Альфа Центавра А.
Он взглянул слезящимися глазами на самое большое разочарование в его
жизни, Альфу Центавра В. Так близко. Так прямо. Так стерильно. Это была
издевка творения - ближайшая звезда, имевшая шанс стать новым домом,
никогда не создавала планет... или создала и уничтожила их в ловушках
Тициуса-Боде, которые поставили она сама и два ее компаньона.
Но были и другие надежды...
Маршан поискал и нашел Тау Кита, желтую и бледную. Лишь одиннадцать
световых лет до Земли; колония уже определенно должна быть основана. Еще
через десять лет или чуть меньше они получат ответ... если, конечно, там
есть планеты, на которых человек может жить.
Большой вопрос, на который они уже получили так много ответов
"нет"... Но Тау Кита - все еще хорошая ставка, решительно сказал сам себе
Маршан. Это была звезда более темная и холодная, чем Солнце. Но она была
типа G и, судя по спектрополяриметрии, определенно обладала планетами. И
если она окажется очередным разочарованием...
Маршан перевел взгляд на 40 Эридана А, которая была еще темнее и еще
дальше. Насколько он помнил, в экспедицию к 40 Эридана А отправился пятый
его корабль. Он должен был вскоре достичь цели - в этом году, может быть в
следующем. Невозможно было с уверенностью оценить время, когда
максимальная скорость была так близка к скорости света...
Но теперь, конечно, максимальная скорость могла стать больше.
Внезапно нахлынула волна предчувствия неудачи, отчего ему чуть не
стало плохо. Путешествие быстрее света - как они смогли!
Но у него не было времени на подобные эмоции и вообще на любые
эмоции. Он чувствовал, что времени остается все меньше, и снова
выпрямился, оглядываясь по сторонам. В девяносто шесть лет нельзя ничего
делать медленно, даже спать днем.
Он бросил мимолетный взгляд на Процион. Процион они попробовали
недавно - корабль не прошел еще и половины пути. Они пробовали почти все.
