Самые интересные книги - Фредерик Пол

Рассказы

Фредерик ПОЛ
Рассказы

ДЕДУШКА-ШАЛУН
ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ
МИЛЛИОННЫЙ ДЕНЬ
ПРИЗРАК
ПОХИТИТЕЛЬ ДУШ
Я - ЭТО ДРУГОЕ ДЕЛО

Фредерик ПОЛ

ДЕДУШКА-ШАЛУН

Махлон родил Тимоти, и Тимоти родил Натана, и Натан родил Роджера,
жили они на Земле долго. Но затем Роджер родил Орвилла, а тот буквально
взбесился. Он родил Огастеса, Уэйна, Уолтера, Бенджамина, а также моего
отца Карла. По-видимому, это было уже слишком, раз Гидеон Апшур счел
нужным вмешаться.
Колокольчик у дверей звякнул, возвещая о чьем-то приходе. Мы как раз
целовались в гостиной, и Люсиль была весьма недовольна тем, что нам
помешали. На пороге появился крупного телосложения старик с дочерна
загорелым лицом и голубыми глазами. Он потопал ногами, отряхивая снег, и
вопросительно посмотрел на меня.
- Орви?
- Меня зовут Джордж, - ответил я.
- Сотри с лица губную помаду, Джордж, - произнес он, входя в комнату.
Люсиль поспешно отпрянула от меня, поправляя растрепавшиеся волосы.
Он окинул ее взглядом, неторопливо снял пальто и, повесив его на спинку
стула у камина, уселся и заговорил.
- Меня зовут Апшур, Гидеон Апшур. Где Орвилл Декстер?
Эти слова заставши меня отказаться от своего первоначального
намерения вышвырнуть незваного гостя вон. Вот уже год, как нас перестали
донимать расспросами об Орвилле Декстере, и мы только-только вздохнули
было облегченно.
- Это мой дедушка, мистер Апшур. Что он натворил на этот раз?
Покачав головой, старик взглянул на меня:
- Ты его _в_н_у_к_? И ты еще спрашиваешь меня, что он
н_а_т_в_о_р_и_л_? Где он?
- Мы не видели дедушку Орвилла пять лет, - честно признался я.
- И ты не знаешь, где он?
- Нет, мистер Апшур. Он никогда никому не говорит, куда уходит, а
когда возвращается, то редко рассказывает о том, где был.
Старик, поджав губы, потянулся через Люсиль к столу, налил себе виски
и повернулся к девушке.
- Поверьте мне, - вновь раздался его высокий, старчески пронзительный
голос. - От этих Декстеров нужно держаться подальше. Иди домой.
Люсиль мрачно посмотрела на него и раскрыла было рот, чтобы ответить,
но тут вмешался я:
- Это моя невеста.
- Ах, ну да, конечно. Что ж, мне ничего не остается, кроме как
переговорить с Орви. Приготовлена ли постель в гостевой комнате?
- Мистер Апшур, - запротестовал я. - Не то чтобы мы были не рады
дедушкиным друзьям, но лишь Господу Богу известно о том, когда он
вернется. Это может случиться завтра или через полгода, а может, и через
несколько лет.
- Я подожду, - бросил он через плечо, поднимаясь наверх.

С ним было тяжело лишь первые две недели. Затем я смирился. Позвонив
дяде Уэйну, я рассказал ему о визите мистера Апшура. Это сообщение крайне
взволновало дядю.
- Высокий плотный темнокожий старик? - возбужденно спросил он.
- Да, и мне показалось, что он здесь не впервые.
- Ну, а почему бы ему и не бывать здесь раньше? - дядя Уэйн помолчал
немного. - Вот что я тебе скажу, Джордж. Ты соберешь своих братьев и...
- Но я не могу сделать этого, дядя Уэйн, - прервал его я. - Харольд в
армии, а куда запропастился Уильям, я понятия не имею.
Дядя задумался.
- Ладно, не волнуйся. Я позвоню тебе сразу, как вернусь.
- Вы куда-то уезжаете, дядя Уэйн? - полюбопытствовал я.
- Да, Джордж, - коротко ответил тот и повесил трубку.
Итак, я продолжал наслаждаться обществом мистера Апшура. Самым
младшим всегда достается самое неприятного.
Люсиль больше не появлялась у нас. Я навестил ее пару раз, но так как
куда-либо ездить на "ягуаре" оказалось слишком холодно, на "седане" уехал
Уильям, а джип, по мнению Люсиль, был неподходящей машиной для прогулок,
то все, что нам оставалось делать, это сидеть в ее гостиной. При этом ее
мамаша с вязанием находилась рядом и время от времени отпускала короткие
замечания по поводу дедушки Орви и той девчонки из Итонтауна.
В общем, я был несказанно рад, когда однажды дверь кухни отворилась и
вошел дедушка Орви.
- Дедушка! - воскликнул я, - Как здорово, что ты приехал! Знаешь, у
нас в гостях...
- Тсс-с, Джордж, где он сейчас?
- Наверху, в гостевой комнате. Я всегда подаю ему обед прямо туда,
после чего он обычно дремлет.
- Ты подаешь ему обед? Куда делись слуги?
Я смущенно кашлянул.
- Но дедушка, после того случая в Итонтауне, они...
- Ладно, все это пустяки, - поспешно прервал он меня, - продолжай
заниматься своим делом.
Я выкинул объедки в помойное ведро и сложил тарелки в мойку. Все это
время дедушка сидел, так и не сняв пальто, и молча наблюдал за мной.
- Джордж, - промолвил он, наконец, - знаешь, я старый, очень старый
человек.
- Да, дедушка.
- Мой дед старше меня, а его дед, - еще старше.
- Ну разумеется, - рассудительно произнес я. - Я никогда не видел их,
правда?
- Да, Джордж. По крайней мере, я не помню, чтобы кто-то из них
приезжал сюда хоть раз за последние несколько лет. Дедушка Тимоти был
здесь году в восемьдесят шестом, но тебя, кажется, тогда еще не было на
свете... Верно, да и твоего отца тоже.
- Папе шестьдесят, а мне - двадцать один, - сообщил я.
- Да-да, конечно, Джордж. И твой отец часто вспоминает о тебе. Пару
месяцев назад он как-то сказал, что ты уже достиг того возраста, когда
тебе следовало бы рассказать о нас, Декстерах...
- Что рассказать, дедушка Орви?
- Черт возьми, Джордж, не перебивай меня! Неужели ты не видишь, что я
как раз пытаюсь это сделать? Мне и так нелегко подыскать слова...
- Может, я помогу? - раздался от дверей голос Гидеона Апшура.
Дедушка Орви выпрямился и холодно промолвил:
- Я был бы очень благодарен вам, Гидеон Апшур, если бы вы не лезли в
семейный разговор.
- Это также и моя семья, молодой человек. И как раз для этого я сюда
и приехал. Я предупреждал кузена Махлона, но он не послушался меня. Я
предупреждал Тимоти, но он сбежал в Америку, и посмотри, что из этого
вышло!
- Каждый человек имеет право продолжить свой род, - гордо произнес
дедушка Орви.
- Один раз, да! Я никогда не говорил, что у человека не должно быть
сына, хотя, как ты знаешь, у меня никогда не было детей. Что будет с
миром, если каждый из нас обзаведется тремя, а то и четырьмя детьми, как
это делаете вы, Декстеры? Четверо - сейчас, шестнадцать - когда ваши дети
подрастут, шестьдесят четыре - когда их дети станут взрослыми! Не пройдет
и трехсот лет, как нас будут триллионы, Орви! Копошащаяся масса
бессмертных покроет земной шар в несколько слоев, и я...
- Прекрати! - рявкнул дедушка Орви. - Не при ребенке!
- Ему давно уже пора это знать! - завопил в ответ Гидеон Апшур. - Я
предупреждал тебя, Орвилл Декстер: либо ты возьмешься за ум, либо я приму
решительные меры. Время разговоров кончилось, и я готов к тому, чтобы
начать действовать.
- Ты, вонючий... - начал было дедушка Орви, но затем осекся, вспомнив
о моем присутствии, и повернулся ко мне: - Джордж, немедленно выйди.
Поднимайся в свою комнату и сиди там, пока я не разрешу тебе спуститься.
Сказав это, дедушка вновь обратился к мистеру Апшуру:
- А ты, старый идиот, знай, что я тоже подготовился к встрече с
тобой, и если дело дойдет до...
Не дослушав до конца, я вышел. Мне очень не хотелось покидать дедушку
Орви в такой тревожный момент, но, как учил отец, приказы не обсуждаются.
Из кухни еще какое-то время доносились ужасные вопли, но вскоре все
затихло.
Прошло два часа. Снизу больше не доносилось ни звука.
Забеспокоившись, я потихоньку спустился и заглянул в приоткрытую дверь
кухни.
Дедушка Орви сидел за столом, уставившись в одну точку. Мистера
Апшура поблизости не было.
- Заходи, Джордж. Я как раз восстанавливал дыхание, - посмотрев на
меня, устало промолвил дедушка.
- Куда делся мистер Апшур? - спросил я у него.
- Я защищался. Да и, в конце концов, от него все равно не было
никакого толку, - последовал быстрый ответ.
Я пристально посмотрел на дедушку.
- С ним что-нибудь случилось?
- Знаешь, Джордж, иногда мне кажется, что кровь у стариков течет
слишком медленно. Я хочу отдохнуть немного. Не приставай пока ко мне.
Я уже говорил, что всегда слушаюсь старших. Услышав шум в
мусоросборнике, я подошел к приемному отверстию.
- Странно, я кажется выключал воду, - заметил я, собираясь закрутить
кран.
- Не придавай этому значения, Джордж, - нервно промолвил дедушка. -
Лучше ответь мне, здесь не переделывали канализацию в мое отсутствие?
- Нет. Все тот же старый высохший колодец и бак для дезинфекции.
- Скверно, - проворчал дедушка. - Ну да ладно. Я не думаю, что это
так уж важно.
Я не прислушивался к его словам. Мое внимание привлек только что
вымытый пол.
- Дедушка, - укоризненно произнес я. - Вам не следует заниматься
уборкой. Я сам справляюсь даже без слуг.
- Да замолчи ты со своими слугами, - огрызнулся дедушка. - Видишь ли,
Джордж, тебе нужно многое объяснить, хотя я и сомневаюсь в том, что
правильно делаю, затевая этот разговор именно сейчас. Возможно, твой отец
справился бы с этой задачей гораздо лучше, ведь, в отличие от меня, он
хорошо знает тебя, а я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать. Ты не
замечал, что мы, Декстеры, не такие как все?
- Ну... Мы прилично обеспечены.
- Я не об этом. Ну вот ты хотя бы помнишь, что в детстве попал под
грузовик? Не показалось ли тебе тогда, что ты чересчур быстро выздоровел?
- Пожалуй нет, - ответил я, припоминая тот случай. - Отец сказал мне,
что на Декстерах всегда все быстро заживает. - Наклонившись, я заглянул
под стол. - Здесь какая-то старая одежда! Да это, кажется, костюм мистера
Апшура?!
- Он оставил ее тебе, - устало пожал плечами дедушка Орви. -
Послушай, мне надо уезжать, поэтому не спрашивай меня больше ни о чем, я и
так опаздываю. Если вернется твой дядя Уэйн, поблагодари его от моего
имени за то, что он предупредил меня о приезде мистера Апшура. Если мне
случится встретить твоего отца, я передам ему привет от тебя.
Все это случилось зимой. С тех пор мне не дает покоя одно
обстоятельство, и хотелось бы, чтобы дедушка поскорее вернулся и помог его
разрешить.
Я так и не смог примириться с раздражительностью Люсиль и где-то в
середине февраля женился на Элис. Жаль конечно, что никого из моих родных
не оказалось в тот момент в городе, впрочем это было не так уж необходимо,
ведь я уже достиг совершеннолетия.
Мне чертовски повезло с женитьбой. Более того, теперь я наконец-то
понял, что представляем собой мы, Декстеры, и что дедушка и мистер Апшур в
свое время так и не смогли мне вразумительно объяснить.
Элис очень хорошенькая и вдобавок прекрасная хозяйка, поэтому нас
больше не волнует отсутствие слуг. К тому же заботы по хозяйству не дают
ей возможности надолго отлучаться из дома.
Правда, с приходом весны будет все сложнее удерживать Элис на
безопасном расстоянии от третьей террасы, где находятся пресловутый
колодец и бак. А если она побывает там, то услышит странные звуки.
Не знаю, что можно предпринять в подобной ситуации. Может, следует
все-таки откатить камень с крышки бака и дать свободу заточенному там.
Но я боюсь, что он окончательно спятил.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј

Фредерик ПОЛ

МИЛЛИОННЫЙ ДЕНЬ

В день, о котором я хочу вам рассказать и который наступит всего
через тысячу лет, жили себе парень, девушка и любовь.
И хотя до сих пор я сказал совсем мало, ничто из этого не является
правдой. Этот парень совсем не то, что мы имеем в виду, говоря: "парень",
поскольку было ему сто восемьдесят лет. И девушка не была девушкой,
правда, уже по другой причине, а любовь - это не сублимация стремления к
насилию с одновременным подавлением желания отдаться - как понимают этот
вопрос сегодня.
Моя история вам не очень-то понравится, если вы с самого начала не
примете во внимание этих фактов. Однако если постараетесь, то, вероятно,
найдете здесь массу смеха, слез и волнения, а все это может стоить или не
стоить ваших трудов. Что касается девушки, то не была она девушкой потому,
что была парнем.
Я почти вижу, как вас буквально отшвыривает от этой книги! "Черт
возьми, - говорите вы, - кому захочется читать о паре педиков?"
Успокойтесь. Вы не найдете здесь тайн похоти и извращений для публики
определенного сорта. Если бы вы увидели эту девушку, ни за что не
догадались бы, что она в некотором смысле парень. Судите сами, груди -
две, влагалище - одно, бедра - как у Венеры, лицо - без волос, надбровных
дуг - нет. Вы сразу назвали бы ее существом женского пола, хотя, конечно,
вас могли дезориентировать хвост, шелковистая кожа и жаберные щели за
каждым ухом.
И снова тебя отбрасывает. О Боже, приятель, вот тебе мое честное
слово. Это прелестное создание, и тебе, нормальному парню, достаточно
провести с ней час, чтобы ты перевернул небо и землю, пытаясь ее затянуть
в постель. Дора (мы будем называть ее так, хотя полное имя звучит:
Омикрон-Дибез с Дорадус 5314 - последний член означает цвет, оттенок
зеленого - итак, Дора выглядела, как девушка, была прелестна и мила. Но,
признаться, ее голос не подходил ко всему этому. Она была, можно сказать,
танцовщицей. Это искусство требовало интеллекта и больших знаний, огромных
врожденных способностей и непрестанных тренировок. Танец совершался в
невесомости и лучше всего его описать так: немного цирковой номер
"женщина-без-костей", а немного классический балет, скажем, умирающий
лебедь в исполнении Даниловой. И в то же время это было чертовски
сексуально. Разумеется, в символическом смысле, но будем говорить
откровенно: большая часть из того, что мы считаем "сексуальным",
символично, за исключением, может, расстегнутой ширинки эксгибициониста.
Когда Дора танцевала в Миллионный День, люди задыхались от желания - и ты
бы задыхался, если бы ее увидел.
А теперь о том, что она была парнем. Для ее зрителей не имело
значения, что генетически она самец. Для тебя тоже бы не имело, если бы ты
сидел среди них, поскольку ничего бы не знал - разве что взял бы кусочек
ее плоти и поместил под электронный микроскоп, чтобы найти хромосому XY.
Для зрителей это не имело значения, им было все равно. Благодаря методам,
которые не только сложны, но в наше время и неизвестны, у них можно многое
узнать о способностях и склонностях ребенка задолго до его рождения -
примерно на второй стадии клеточного деления, точнее говоря, когда
делящаяся яйцеклетка становится свободным бластоцидом. И тогда они,
конечно, развивают в нем эти склонности. И мы что - не стали бы? Если мы
замечаем, что какой-то ребенок проявляет способности в музыке, мы даем ему
стипендию Джиллиарда. Если они замечают, что у ребенка есть женские
склонности, то делают из него женщину. А поскольку пол давно уже не имел
ничего общего с размножением, такие действия были достаточно легки, не
вызывали никаких осложнений и совсем мало комментариев.
Но что значит "совсем мало"? О, примерно столько же, сколько вызывает
наше противодействие Божьей Воле, когда мы пломбируем себе зуб. Даже
меньше, чем вызвало бы использование слухового аппарата. Что, все еще
страшно? Ну, присмотрись тогда к первой встреченной грудастой бабе и
подумай, что она могла бы быть Дорой, поскольку даже в наше время
встречаются экземпляры, которые являются самцами генетически, но самками
соматически. Случайный комплекс условий в лоне матери оказывается важней,
чем шаблоны наследственности. Разница заключается в том, что у нас это
происходит случайно и мы об этом не знаем, разве что после детальных
исследований, да и то редко. А вот люди из Миллионного Дня делали это
часто, поскольку хотели.
Пожалуй, хватит о Доре, Зачем сбивать вас с панталыку, добавляя, что
ростом она была два метра десять сантиметров и пахла арахисовым маслом?
Итак, начнем наш рассказ.
В Миллионный День Дора выплыла из своего дома, вошла в транспортную
трубу, откуда поток воды молниеносно вынес ее на поверхность и выбросил в
фонтане брызг прямо перед ее... назовем это залом проб.
- Проклятье! - воскликнула Дора, поскольку, пытаясь удержать
равновесие, налетела на какого-то совершенно незнакомого типа, которого мы
будем дальше называть Доном.
Неплохая встреча. Дон как раз отправлялся туда, где ему должны были
отремонтировать ноги, и ему было не до амуров. Но когда он в задумчивости
сокращал себе путь, идя через регистрационную платформу для подводников,
то заметил вдруг, что промок, а в объятиях держит чудеснейшую девушку под
солнцем. Тут же он сразу понял, что они созданы друг для друга.
- Выйдешь за меня? - спросил он.
- В среду, - мягко ответила она.
И обещание это было как ласка.

Дон был высокий, мускулистый, коричневый и чарующий, хотя и звали его
не "Дон", подобно тому как Дору звали не "Дора". Личная часть его имени
звучала "Адонио", и мы будем сокращенно звать его "Дон". Его личный
цветовой код в ангстремах составлял 5290, то есть чуть более голубой, чем
5314 Доры, то была мера того, что оба обнаружили с первого взгляда - а
именно, что у них близкие вкусы и интересы.
Мне довольно трудно объяснить вам, чем, собственно, занимался Дон - я
имею в виду не заработок, а то, чем он придавал смысл и значение своей
жизни, и что делал, чтобы не свихнуться от скуки. Могу лишь сказать, что с
этим были связаны многочисленные путешествия. Он путешествовал на
космических кораблях. Чтобы такой корабль двигался действительно быстро,
тридцать одна мужская особь и семь генетически женских должны кое-что
делать. Дон был среди этих тридцати одной, и его задачей было обдумывание
возможностей. При этом он подвергался изрядному облучению, не столько
потому, что сидел в двигательном отсеке, сколько из-за утечек со
следующего уровня, где генетическая женщина собирала коллекции, а
элементарные частицы, составляющие эти коллекции, разбивались в брызгах
квантов. Вам это, конечно, до лампочки, но для Дона означало, что он
должен все время сидеть в оболочке из легкого, эластичного, исключительно
прочного металла цвета меди. Я уже упоминал об этом, но тогда вы, наверно,
подумали, что речь идет о загаре.
Более того, он был киборгом. Уже давно вместо некоторых частей тела
ему вставили механизмы, гораздо более устойчивые и производительные.
Кадмиевый насос, а не сердце, перекачивал ему кровь. Его легкие двигались,
только если он хотел что-то громко сказать, поскольку это был комплекс
осмотических фильтров и Дон получал кислород из его выделений. Людям
двадцатого века он показался бы довольно необычным со сверкающими глазами
и семипалыми ладонями, но для себя и, конечно, Доры выглядел великолепно.
Во время своих путешествий Дон посетил Проксиму Центавра, Процион и
загадочные Миры Сети, завез экземпляры культурных растений на планеты
Канопуса, а с бледного спутника Альдебарана доставил милых и веселых
зверюшек. Он видел тысячи раскаленных голубых гигантов и холодных красных
карликов и десять тысяч их планет, бродил по космическим дорогам уже почти
двести знойных лет, проводя на Земле лишь короткие отпуска. Но и это
неважно. Это люди создают истории, а не обстоятельства, в которых они
оказываются, а вы хотите что-то узнать об этих двоих. В общем, они
сделали, что должны были сделать. Великолепное чувство, которое они
испытывали друг к другу, росло и расцветало, а в среду, как и обещала
Дора, дало плоды. Они встретились в Бюро Кодирования, и каждый привел с
собой несколько лучших друзей для поднятия своего духа. И пока их личности
кодировались и записывались, они улыбались и перешептывались, терпеливо
снося шуточки друзей. Потом они обменялись математическими аналогами и
разошлись: Дора в свою квартиру под поверхностью моря, Дон на свой
корабль.
Право слово, это была идиллия. С тех пор они жили долго и счастливо -
по крайней мере до той минуты, когда решили больше не морочить себе головы
и умерли.
Разумеется, никогда больше они уже не встречались.

О, я вижу вас, пожиратели прожаренных бифштексов: одной рукой вы
потираете свои мозоли, а в другой держите эту книгу, пока на вашем
граммофоне стоит Инди или Монк. Не верите ни одному слову? Ни секунды?
Люди не могли бы так жить, раздраженно скажете вы, отправляясь за свежим
льдом для своего выдохшегося напитка.
А ведь Дора спешит в потоке транспортного туннеля в свой подводный
домик (она любит там находиться и дала переделать себя соматически, чтобы
дышать в этой среде). Если бы я сказал вам, с каким роскошным чувством
исполнения ставит она записанный аналог Дона в манипулятор символов,
подключается к нему и настраивается... Если бы попытался рассказать вам
что-нибудь подобное, вы онемели бы. Или смотрели бы с яростью и ворчали: -
Что за чертов способ любить? - И все же заверяю тебя, мой дорогой,
искренне заверяю, что Дора испытывает наслаждение в не меньшей мере, чем
любая из партнерш Джеймса Бонда, и даже гораздо полнее, чем то, что может
ждать тебя в так называемой "настоящей жизни". Что ж, давай, злись и
брюзжи, Доре это все равно. Если она вообще думает о тебе, своем
тридцатикратном прапрадеде; ты для нее просто примитивное животное. Да,
да, животное. Дора ушла от тебя дальше, чем ты от какого-нибудь
австралопитека.
Ты ни секунды не удержался бы на поверхности ее быстрой жизни.
Надеюсь, ты не считаешь, что прогресс идет по прямой линии? Знаешь ли ты,
что прогресс - это быстро идущая вверх, ускоряющаяся кривая, может, даже
экспонента? Поначалу она плетется еле-еле, но уж если разгонится - летит,
как ракета. А тебе, откинувшемуся в кресле пожирателю бифштексов,
только-только удалось поджечь запал.
Что такое твои шестьсот или семьсот тысяч дней после рождества
Христова? Дора живет в Миллионном Дне. Тысяча лет, считая от сегодня. Жиры
в ее организме ненасыщены - как в маргарине "Криско". Ее выделения
извлекаются непосредственно из крови во время сна, так что ей не нужно
ходить в ванную. Если она захочет развлечься, к ее услугам больше энергии,
чем потребляет сегодня вся Португалия, и эту энергию можно использовать, к
примеру, чтобы вывести на орбиту уик-эндовый спутник или разрыть
какой-нибудь кратер на Луне. Она очень любит Дона. Ее жесты, манеры,
утонченность, прикосновения рук, страстность поцелуев, возбуждение во
время акта - все это хранится в символически-математической форме. И когда
она его хочет, достаточно просто включить устройство - и вот он.
А у Дона, конечно, есть Дора. Дрейфуя в орбитальном городе в тысяче
километров над ее головой или огибая Арктур, удаленный на пятьдесят
световых лет, Дону достаточно включить свой собственный манипулятор
символов, чтобы вызвать к жизни Дору. И вот она здесь, и они неутомимо
трудятся всю ночь. Разумеется, не в телесном смысле, что ему с этого, ведь
большая часть его органов заменена. Ему ни к чему тело, чтобы испытывать
удовольствие. Гениталии ничего не чувствуют, так же как руки, груди, губы,
они просто рецепторы, принимающие и передающие импульсы. Это мозг
чувствует все, а интерпретация импульсов дает страдания или оргазм.
Манипулятор символов Дона передает ему аналог ласки, аналог поцелуев,
аналог самых безумных и пылких минут с вечным и всегда свежим аналогом
Доры. Или Дианы. Или роскошной Розы, или смеющейся Элис, поскольку все они
наверняка уже обменялись своими аналогами и будут вновь ими меняться.
Вранье, скажешь ты, это какой-то сумасшедший дом. А ты со своим
лосьоном после бритья и красной машиной, ты, который, целыми днями
перекладываешь бумаги с одного места на другое, ночью выбиваешься из сил в
постели, скажи мне, черт возьми, как бы на тебя смотрел, скажем, Аттила,
вождь гуннов?

Фредерик ПОЛ

ПРИЗРАК

"Как хороша чертовка, - подумал Дэндиш, - и как восхитительно
беспомощна!" Единственным ее украшением была пластиковая опознавательная
ленточка, поскольку девушка только что появилась из капсулы и больше на
ней ничего быть не могло.
- Ну как, проснулась? - спросил он.
Девушка даже не шевельнулась.
Дэндиш почувствовал, как возбуждение наполняет все его существо. Как
она доступна и беззащитна... Сейчас кто угодно мог бы сделать с ней что
угодно, и она даже пальцем не смогла бы пошевелить. Ну, соответственно, и
взаимности от нее ожидать было бы глупо. Даже не прикасаясь к ней, он
прекрасно знал, что кожа ее тепла и суха. Жизнь полностью вернулась в ее
тело, и через несколько минут она окончательно придет в себя.
Дэндиш - а он был и капитаном, и единственным членом команды
безымянного корабля, несущего лежащих в анабиозе колонистов сквозь
бесконечное пустое пространство с Земли к планете далекого Солнца,
обозначенной на звездных картах лишь номером, а теперь называющейся
Элеонорой, - провел эти оставшиеся до пробуждения минуты не глядя на
девушку, которую, как он знал, звали Силви, но с которой он никогда прежде
не был знаком. Снова взглянув на нее, он увидел, что она уже пришла в себя
и лежит, крепко удерживаемая в своей ледяной колыбели ремнями
безопасности. Волосы у нее на голове торчали в разные стороны, а выражение
лица не предвещало ничего хорошего.
- Ну, ладно же! Где ты там? А ты знаешь, чем это пахнет? - спросила
она. - Представляешь, что тебе за это будет?
Дэндиш был удивлен. Удивляться он никогда не любил, поскольку это
чувство всегда его пугало. Вот уже девять лет его корабль несся сквозь
космические просторы. Он досыта нахлебался одиночества, и оно мало-помалу
переросло в страх. Правда, на корабле находилось семьсот капсул с
колонистами, но те лежали в своих ваннах с жидким гелием такие недвижимые
и неизменные, что никак не могли составить приятную компанию. За пределами
же корабля ближайшее человеческое существо находилось, пожалуй, никак не
меньше чем в паре световых лет, если не считать какого-либо случайного,
мчащегося в обратном направлении звездолета. Но и тот практически
находился бы от него гораздо дальше, чем родное Солнце или Элеонора,
поскольку на торможение и перемену курса, новый разгон и встречу с тем
другим кораблем потребовалось бы времени вдвое больше, чем на весь полет
до цели.
На корабле любой звук мог означать лишь тревогу. Поскольку на борту
никого не было, любой скрежет металла или внезапный стук, пусть даже и
негромкий и очень отдаленный, могли сигнализировать об опасности. И не раз
Дэндишем на целые часы и даже дни овладевал ужас, терзавший его до тех
пор, пока он не находил наконец лопнувшую лампу или неплотно пригнанную
дверь. Со страхом относился он и к возможности пожара. Конечно, на
корабле, где царили металл и стекло, пожар едва ли был возможен, но в
своих кошмарах он раз за разом погибал в бушующем пламени.
- Да покажись же ты! Я хочу на тебя посмотреть, - заявила девушка.
Про себя Дэндиш отметил, что она так и не удосужилась прикрыть
наготу. Как проснулась она девственно нагой, так нагой и оставалась. К
этому времени, уже успев выпутаться из ремней, она выбралась из капсулы, и
теперь расхаживала по залу, тщетно пытаясь обнаружить, где спрятаться.
- Ведь предупреждали же нас, - снова заговорила девушка. - Не
зевайте! Опасайтесь космических дуриков! Развесите уши - горько пожалеете!
В Центре Отправки нам об этом все уши прожужжали - и точно, будьте любезны
- ты тут как тут. То есть где-то тут. Так где же ты? Бога ради, кончай
прятаться и покажись наконец.
Она полустояла-полуплавала под углом к полу, отковыривая с губ
мельчайшие чешуйки ороговевшей кожи и то и дело тревожно озираясь.
Помолчав, она продолжала:
- Интересно, что за лапшу ты мне будешь вешать на уши? Небось,
что-нибудь про метеор из подпространства, который насквозь прошил это
корыто, и в живых остались только ты да я, и вот теперь мы до конца дней
обречены падать в никуда, поэтому мне ничего не остается, как скрасить
оставшиеся дни, и тому подобное, да?
Дэндиш, не отвечая, продолжал разглядывать ее сквозь оптические
рецепторы зала оживления. За долгие годы он - Дэндиш - стал настоящим
ценителем и знатоком своих жертв. Чтобы спланировать все это, ему
потребовалась куча времени. Сложена девушка была безупречно - молодая,
тоненькая, изящная. Именно поэтому он выбрал ее из трехсот пятидесяти двух
замороженных женщин-колонисток, неспешно и вдумчиво просматривая
микрофотографии, прилагавшиеся к личному делу каждого из колонистов. В
этом он был подобен заядлому меломану, выбирающему нужную пластинку по
каталогу. Зато эта действительно была лучшей из всех.
Дэндиш, конечно, был не очень в смысле чтения персональных
психопрофилей, но, поскольку всегда считал психологов придурками, а все
эти их профили - мусором, он ориентировался в основном по характеристикам,
которые знал. Ему хотелось, чтобы его жертва была невинна и доверчива.
Силви, которой было всего шестнадцать лет от роду, и с уровнем развития
чуть ниже среднего, казалась в этом смысле самой подходящей кандидатурой.
Его даже немного расстроило то, что она отреагировала на происшедшее без
соответствующего случаю страха.
- Тебе за это влепят минимум полтинник! - выпалила она, снова
озираясь и тщетно пытаясь понять, где же он все-таки прячется. - Скажешь,
нет?
Камера оживления, тем временем, обнаружив, что в ней никого больше
нет, принялась приводить себя в состояние готовности и перезаряжаться.
Пластиковые простыни свернулись в тугие жгуты и исчезли в отверстии
мусоросборника. Под ними оказались новые, совершенно чистые простыни.
Генераторы радиообогрева на мгновение включились. Края камеры уныло
сомкнулись. Операционный стол мрачно прикрылся колпаком. Девушка
недоуменно следила за происходящим. Потом тряхнула головой и рассмеялась.
- Боишься ты меня, что ли? - спросила она. - Ладно уж, черт с тобой!
Скажи, что ты просто лопухнулся, принеси мне какую-нибудь одежду, и давай
спокойно все обмозгуем.
Дэндиш с сожалением вынужден был отвлечься от оптических рецепторов.
Таймер как раз сообщил ему, что настало время очередной проверки бортовых
систем, и он, как сто пятьдесят тысяч раз до того и еще сто тысяч раз в
будущем, быстренько проверил температурный режим в трюме с капсулами,
замерил уровень жидкого гелия и восполнил его из корабельных запасов,
сверил курс корабля с заданным, проверил расход топлива и скорость
истечения струи, убедился, что все остальные системы функционируют
нормально, и снова обратил свой взгляд на девушку.
Вся процедура проверки заняла у него не более одной минуты, но
девушка за это время обнаружила расческу и зеркальце, которые он выложил
специально для нее, и теперь яростно расчесывала волосы. Одним из
серьезных недостатков системы замораживания и оживления было то, что
особенно сильно страдали такие сложные органические структуры, как волосы
и ногти. При температуре жидкого гелия органика становилась чрезвычайно
хрупкой, и, хотя все процедуры разрабатывались с учетом этого явления -
тело бережно помещалось в эластичный кокон, и вообще принимались все
возможные меры к тому, чтобы оно не соприкасалось ни с чем твердым или
острым, - ногтям и волосам все равно наносился наибольший урон. В Центре
Отправки колонистам постоянно вдалбливали в голову необходимость как можно
короче стричь ногти и волосы, но не до всех это доходило. Силви сейчас
была похожа на манекен, которому какой-то неумеха попытался сделать парик.
Она все же вышла из положения, свернув то, что осталось от ее волос, в
малюсенькую кичку, и отложила расческу. Вылезшие от расчесывания волосы
теперь плавали в воздухе вокруг нее, как будто она попала в миниатюрную
песчаную бурю.
Горестно потрогав несчастную кичку, девушка произнесла:
- Тебе-то небось смешно!
Дэндиш на мгновение задумался. Для него в этом не было ничего
смешного. Двадцать лет назад, когда Дэндиш был еще подростком с длинными
завитыми волосищами и наманикюренными ногтями, бывшими тогда последним
писком моды, он почти каждую ночь во сне попадал как раз в такую вот
ситуацию. Иметь собственную девушку - не полюбить ее, не изнасиловать, не
жениться, а именно иметь в качестве рабыни, и чтобы никто не мог запретить
ему делать с ней все, что ни заблагорассудится. Подобные сны посещали его
почти еженощно, осеняя сотнями вариантов.
Само собой, об этих снах он никому не рассказывал, во всяком случае
напрямую, но однажды, когда в школе им читали курс практической
психологии, он рассказал об этом, как о чем-то вычитанном из книжки, и
тогда преподаватель, будто прочитав его мысли, объяснил, что все это
просто тщательно подавляемое желание поиграть в куклы.
Но Силви явно не была ни сном, ни куклой.
- Я тебе не кукла какая-нибудь, - внезапно заявила она, да так резко
и вызывающе, что он был просто потрясен. - Вылезай, и давай покончим с
этим.
Она выпрямилась, держась за стенные скобы и, хотя и выглядела
рассерженной и встревоженной, признаков страха не проявляла.
- Если ты только не шизик, - отчетливо произнесла она, - в чем я
сильно сомневаюсь, хотя чего на свете не бывает, - то не сделаешь ничего
наперекор мне, понял. Потому что это так не пройдет, верно? И убить меня
ты не убьешь, тебе потом никак не отвертеться, да и вообще корабль не
доверили бы потенциальному убийце. Значит, первое же, что я сделаю после
посадки, так это свистну ближайшего копа, и лет этак девяносто водить тебе
вагон подземки. - Тут она хихикнула. - Уж я-то знаю. У меня родного дядьку
подловили на неуплате налогов, и теперь он работает землечерпалкой в
дельте Амазонки. Видел бы ты его письма! Так что давай вылезай, и
посмотрим, уговоришь ты меня не заявлять или нет.
Нетерпение ее все росло.
- Елы-палы! - пробормотала она, помотав головой. - Ну и везет же мне.
Кстати, коли уж я проснулась, мне нужно по-маленькому, а потом я бы не
прочь и позавтракать.
Дэндиш хоть немного утешился тем, что у него хватило
предусмотрительности предвидеть такую возможность. Он отворил дверь ванной
и включил печь, чтобы разогрелись уже лежащие там аварийные рационы. К
тому моменту, как Силви вышла из ванной, в зале на столике ее уже ждали
бисквиты, бекон и горячий кофе.
- Курева-то, небось, нету? - спросила она. - Ладно, перебьюсь
как-нибудь. А как насчет одежки? И насчет того, чтобы все-таки высунуть
нос. А то я тебя и не видела. - Она потянулась, зевнула и принялась за
еду.
Очевидно, она приняла душ, рекомендовавшийся всем колонистам сразу
после анабиоза и смывающий чешуйки омертвевшей кожи, а то, что осталось от
волос, повязала небольшим полотенцем. Дэндиш с большой неохотой оставил
его в ванной, но ему бы и в голову не пришло, что жертва повяжет им
голову. Силви немного посидела, задумчиво разглядывая остатки завтрака, и
через некоторое время назидательным тоном заговорила:
- Насколько я понимаю, космонавты всегда немного чокнутые, потому что
ни один нормальный человек не отправится куда-то к черту на кулички на
целые двадцать лет ни за какие коврижки. Значит, дело ясное, ты -
чокнутый. А значит, раз ты вдруг будишь меня, а сам не показываешься и не
намерен даже перекинуться со мной парой слов, я ничего с этим поделать не
могу. Ясное дело, если ты поначалу и был в порядке, то эта одинокая жизнь
таки заставила тебя сбрендить... Может, тебе просто хотелось немного
скрасить одиночество? Это-то я еще понять могу. Я тогда даже с
удовольствием посидела бы с тобой и слова плохого не сказала. С другой
стороны, может, ты задумал какую-то подлянку и сейчас просто набираешься
духу. Сомнительно, конечно, потому что вас там как только не проверяют,
пока доверят корабль. Но всякое бывает. Что тогда? Убьешь меня, тебе
припаяют срок. Не убьешь - я могу настучать на тебя после посадки, и тебя
опять же упекут.
Я ведь тебе рассказывала про своего дядюшку Генри. Его бренное тело
сейчас мерзнет где-то на темной стороне Меркурия, а мозги упорно трудятся,
чтобы фарватер Белема не заносило песком. Может, по тебе это и не такая уж
плохая работенка, но дядьке она что-то не очень по душе. Всегда-то
один-одинешенек, прямо вот как ты тут, и пишет, что страшно свербят
всасывающие трубы. Он, конечно, мог бы и сачкануть, но тогда уж его вообще
зашлют в какую-нибудь дыру. Вот он, бедняга, и мучается, скрипя зубами,
или, как их там - дробилками, и старается изо всех сил. Девяносто лет! Он
пока оттрубил всего шесть. То есть шесть стукнуло, когда мы улетели с
Земли, а сколько еще прошло, не знаю. Зуб даю, тебе бы такое не
понравилось. Может, все-таки выйдешь, и спокойно все обсудим?
Минут через пять или десять, после целого набора сердитых гримасок,
намазывания хлеба маслом и яростного швыряния его в стену, с которой его
тут же смахивали сервоуборщики, она раздраженно заявила:
- Ну и черт с тобой. Тогда давай хоть книжку, что ли!
Дэндиш снова отвлекся и некоторое время прислушивался к шепоту
бортовых систем, потом снова привел в действие колыбель. Ему столько раз
не везло в жизни, что он прекрасно чувствовал, когда наставала пора
подсчитывать убытки. Когда створки колыбели разошлись в стороны, девушка
вскочила. Гибкие щупальца манипуляторов обхватили ее и бережно уложили
обратно в колыбель, затянув на талии предохранительный пояс.
- Козел несчастный, - крикнула она, но Дэндиш не ответил. К ее лицу
начали приближаться раструб усыпителя, она забилась в ремнях и отчаянно
вскрикнула:
- Ну подожди хоть минуточку, я ведь вовсе не отказывалась... - Но от
чего она не отказывалась, Дэндиш так и не успел выяснить, поскольку
усыпитель плотно закрыл лицо. Пластиковый кокон обернулся вокруг нее,
полностью скрывая лицо, тело, ноги и даже шальное полотенце, которым была
повязана ее голова. Колыбель сомкнулась и медленно бесшумно покатилась в
анабиозную камеру.
"Прощай, Силви, - сказал сам себе Дэндиш, - ты оказалась досадной
ошибкой".
Может быть когда-нибудь потом, с другой девушкой...
Но на то, чтобы решиться разбудить Силви, у Дэндиша ушло почти девять
лет, и он не был уверен, что решится на такое еще раз. Он вспомнил ее
дядюшку Генри, который работал землечерпалкой у атлантического побережья
Южной Америки. Он вполне мог бы быть на его месте. Но вместо этого он
просто-таки ухватился за возможность отбыть срок, пилотируя космический
корабль.
Он взирал на все эти десять тысяч звезд, что раскинулись вокруг,
включив наружные оптические рецепторы, служившие ему глазами. Он
беспомощно пытался ухватиться за космическую пустоту радарами, бывшими его
руками. Слезы его истекали пятимиллионным потоком ионов из сопел его
двигателей. Он представлял себе все эти тонны живой беспомощной плоти в
трюмах, находящиеся в полной его власти, те женские тела, которые могли бы
доставлять ему удовольствие, не лежи сейчас его собственное тело, как и
тело дядюшки Генри, на темной стороне Меркурия. Он представлял себе их
ужас, которым мог бы наслаждаться, если бы только имел возможность его
внушать. Он готов был заплакать в полный голос, если бы хоть голос
оставался при нем.

Фредерик ПОЛ

ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ

Норман Маршан сидел на кожаной подушечке, которую для него нашли за
кулисами небольшой сцены танцевального зала. Пятнадцать тысяч людей в зале
ждали, чтобы приветствовать его.
Маршан очень хорошо помнил этот зал. Когда-то он принадлежал ему.
Сорок... нет, не сорок. Даже не пятьдесят. Это было лет шестьдесят назад,
лет шестьдесят... с лишним... когда они с Джойс танцевали в этом зале.
Тогда это был самый новый отель на Земле, а он был только что женившимся
сыном его владельца, и это был прием по случаю его свадьбы с Джойс.
Конечно, никто из этих людей об этом не знает. Но Маршан помнил... О,
Джойс, дорогая!.. Но ее уже давно не было в живых.
Слышался шум толпы. Он выглянул из-за кулис и увидел, что места во
главе стола начинают заполняться. Вице-президент Соединенных Штатов
обменивался рукопожатием с губернатором Онтарио, будто на мгновение забыв,
что они принадлежат к разным партиям. Линфокс, сотрудник Института,
услужливо помогал шимпанзе сесть в кресло, рядом с которым, судя по
установленным перед ним микрофонам, вероятно, было место Маршана. Линфокс,
похоже, испытывал некоторую неловкость в обращении с шимпанзе. Шимпанзе,
несомненно, был смитованный, но наложение человеческого разума не делало
увы! - обезьяньи ноги длиннее.
Потом появился Дан Флери, поднявшись по ступеням из зала, где
остальные пятнадцать тысяч участников банкета занимали свои места.
"Флери выглядит не слишком хорошо", - подумал Маршан не без
некоторого удовлетворения, поскольку Флери был на пятнадцать лет моложе
его. Однако Маршан никому не завидовал. Даже молодому посыльному, который
принес ему подушку, - ему было самое большее двадцать, и сложен он был как
футбольный защитник. Одной жизни человеку вполне достаточно. Особенно если
удалось осуществить мечту, которую он намеревался осуществить. Или почти
удалось.
Конечно, это стоило ему всего состояния, которое оставил отец. Но
зачем еще нужны деньги?
- Пора, сэр. Вам помочь?
Это был тот самый молодой парень, чью форму посыльного распирали
мощные молодые мускулы. Он был очень заботлив. Одной из приятных черт
этого торжественного банкета в отеле Маршана было то, что персонал
относился к нему с таким же почтением, как будто этот отель все еще
принадлежал ему. "Может быть поэтому, - размышлял Маршан, - комитет выбрал
этот отель, причудливый и старомодный, каким он должен теперь казаться.
Хотя когда-то..."
Он сосредоточился.
- Извините, молодой человек. Я... витал в облаках. Спасибо.
Он встал, медленно, но не слишком тяжело, понимая, что впереди
длинный день. Когда парень провел его на сцену, аплодисменты стали
достаточно громкими, чтобы уровень громкости в его слуховом аппарате
автоматически уменьшился.
Из-за этого он пропустил первые слова Дана Флери. Несомненно, они
были лестными для него. Очень осторожно он опустился в кресло, и, когда
аплодисменты утихли, он смог услышать оратора.
Дан Флери до сих пор был высоким человеком с бочкообразной фигурой,
густыми бровями и огромной гривой волос. Он помогал Маршану в
осуществлении его безумного проекта по проникновению человека в космос с
самого его начала. Об этом он сейчас и говорил.
- Величайшая мечта человечества! - рычал он. - Покорение самих звезд!
А вот человек, который научил нас мечтать об этом, Норман Маршан!
Маршан поклонился, встреченный бурей аплодисментов.
Слуховой аппарат снова защитил его уши, что стоило ему следующих
нескольких слов.
- ...сейчас мы на пороге успеха, - гремел Флери, - по этому поводу мы
собрались сегодня здесь... чтобы объединиться в братстве и в великой
надежде... с новыми силами посвятить себя ее осуществлению... и выразить
наше уважение, нашу любовь к человеку, который первым показал нам, о чем
мы должны мечтать!
Пока Американский Комитет Ветеранов внимал торжественному выступлению
Дана Флери, Маршан улыбался, глядя на туманное море лиц. Слишком жестоко
для Флери, подумал он, говорить так. На пороге успеха, в самом деле!
Сколько лет они терпеливо ждали этого - а дверь все еще оставалась
запертой перед их носом. "Конечно, - мрачно подумал он, - они, вероятно,
посчитали, что торжественный банкет стоит устроить поскорее, если они не
хотят иметь в качестве гостя покойника. Но до сих пор..." Он с трудом
повернулся и посмотрел на Флери с некоторым недоумением. Что-то
чувствовалось в тоне его выступления. Что-то... может быть...
"Нет, не может быть", - твердо сказал он сам себе. Не было никаких
новостей, никаких достижений, никаких сообщений ни с одного из блуждающих
кораблей, ни одна мечта еще не стала реальностью. Он был бы первым кто
узнал бы об этом. Не было никаких причин, по которым они могли бы скрыть
от него нечто подобное. А он ни о чем подобном не слышал.
- ...а теперь, - говорил Флери, - я не буду больше отвлекать вас от
обеда. Будет еще много длинных, громких речей, чтобы помочь вашему
пищеварению, я вам обещаю! Но сейчас давайте есть!
Смех. Аплодисменты. Шум и звяканье вилок.
Приглашение не относилось, конечно, к Норману Маршану. Он сидел,
сложив руки на коленях, глядя, как они едят, улыбаясь и чувствуя себя лишь
слегка обделенным, с мрачным старческим сожалением. Он в самом деле ни в
чем не завидует молодым, подумал он. Ни их здоровью, ни их молодости, ни
предстоящей им долгой жизни. Но он завидовал их бокалам со льдом.
Он попытался сделать вид, что наслаждается вином и огромной розовой
креветкой с крекерами и молоком. По словам Эйзы Черни, который должен был
это знать, поскольку благодаря ему Маршан до сих пор был жив, он мог
выбирать одно из двух. Либо есть все что угодно, либо оставаться в живых -
какое-то время. И с тех пор как Черни, то ли по доброте, то ли от
безысходности, стал сообщать ему максимальный срок оставшейся еще жизни,
Маршан иногда от нечего делать пытался подсчитать, сколькими из оставшихся
месяцев он может пожертвовать ради одного по-настоящему хорошего обеда. Он
верил, что, когда Черни посмотрит на него после еженедельного медицинского
обследования и скажет, что остались считанные дни, он возьмет эти
последние дни и обменяет их на кусок жареного мяса с жареной картошкой и
кисло-сладкой цветной капустой. Но это время еще не пришло. Пока ему
везло, и у него был еще месяц. Может быть, даже два...
- Прошу прощения? - сказал он, поворачиваясь к шимпанзе. Даже
смитованное, животное говорило так плохо, что Маршан сначала не понял, что
обращаются к нему.
Он не успел повернуться.
Его запястье онемело, ложка в руке закачалась; мокрые крекеры упали
на пол. Он совершил ошибку, попытавшись отодвинуть колено, - достаточно
плохо быть просто старым, он не хотел быть еще и грязным - и сделал это
слишком быстро.
Кресло стояло на самом краю небольшого возвышения. Он почувствовал,
что опрокидывается.
"Девяносто шесть лет - это слишком много для того, чтобы удариться
головой, - подумал он, - если со мной сейчас произойдет именно это, то с
тем же успехом можно было бы съесть кусочек той креветки..." Но он не
разбился.
Он лишь потерял сознание. И ненадолго, поскольку, когда он начал
приходить в себя, его еще несли в гардеробную за сценой.

Когда-то давным-давно Норман Маршан всю свою жизнь посвятил надежде.
Он был богат, умен, женат на красивой, любящей его девушке, - и он
вложил все, что имел, в Институт Колонизации Внесистемных Планет. Он
потратил на это несколько миллионов долларов.
Это было все состояние, которое оставил ему отец, и этого было далеко
недостаточно, чтобы начать дело. Это был лишь катализатор. Он использовал
свои деньги, чтобы нанять рекламных агентов, держателей ценных бумаг,
консультантов по инвестициям и менеджеров. Он потратил деньги на
документальные фильмы и телевизионную рекламу. С их помощью он
финансировал коктейли для сенаторов США и призы для общенациональных
соревнований учеников шестого класса - и он добился того, чего хотел.
Он добился денег. Очень больших денег.
Он собрал все деньги, которые ему удалось выпросить и извлечь из
мировых карманов, и вложил их в финансирование строительства двадцати
шести больших кораблей, каждый размером с дюжину океанских лайнеров, и
отправил их в космос, как фермер, разбрасывающий пшеницу по ветру.
"Я пытался... - прошептал он, возвращаясь из самой глубокой тьмы,
какую только видел. - Я хотел увидеть, как человек протягивает руку и
касается нового дома... и я хотел быть одним из тех, кто поведет его
туда..."
Он услышал чьи-то слова:
- ...он знает об этом, верно? Но мы пытались сохранить это в тайне...
Кто-то еще посоветовал первому заткнуться. Маршан открыл глаза.
Рядом с мрачным видом стоял Черни. Он увидел, что Маршан пришел в
себя.
- Все в порядке, - сказал он, и Маршан знал, что это правда,
поскольку Черни сердито смотрел на него. Если бы новости были плохими, он
бы улыбался. - Нет, нет! - крикнул Черни, схватив его за плечо. - Вы
останетесь здесь. Вам нужно домой, в постель.
- Но ты же сказал, что все в порядке.
- Я имел в виду, что вы еще дышите. Вам нельзя двигаться, Норм.
Маршан запротестовал:
- Но банкет... я должен быть там...
Эйза Черни заботился о Маршане в течение тридцати лет. Они вместе
ездили на рыбалку, и один или два раза вместе напились. Черни ни за что не
даст себя уговорить. Он лишь покачал головой.
Маршан тяжело откинулся на спинку. Позади Черни на краю кресла молча
сидел на корточках шимпанзе. "Он беспокоится, - подумал Маршан. -
Беспокоится, потому что это он виноват в том, что случилось со мной". Эта
мысль придала ему достаточно сил, чтобы сказать:
- Глупо с моей стороны было так упасть, мистер... простите?
Черни представил его:
- Это Дюан Фергюссон, Норман. Он работал на Копернике вне штата.
Смитованный. Он присутствует на банкете в костюме, как обычно.
Шимпанзе кивнул, но ничего не сказал. Он смотрел на красноречивого
оратора, Дана Флери, который казался чем-то расстроенным.
- Где эта скорая помощь? - вопросил Черни с тем нетерпением, с каким
доктор обращается к молодым врачам, и футболист в форме посыльного молча
помчался выяснять это.

Шимпанзе издал лающий звук, прочищая горло.
- Хчдо, - сказал он примерно так: немецкий звук "ich" и за ним слово
"что", - хчдо та-кое звергзвед, миддер Влери?
Дан Флери повернулся и тупо посмотрел на шимпанзе. "Нет", - внезапно
подумал Маршан так, как будто он не знает, о чем говорит шимпанзе. Так,
как будто он не собирается отвечать.
- Что такое этот "звергзвед", Дан? - прохрипел Маршан.
- Посмотрите на меня. Послушайте, мистер Фергюссон, пожалуй, нам
лучше уйти.
- Хчдо? - грубый лающий голос с усилием преодолел особенности
обезьяньего тела, которому он принадлежал, и стал ближе к звукам, которые
должен был означать. - Что вы ибеете... имеете в виду?
"Какой невежливый молодой человек", - раздраженно подумал Маршан.
Шимпанзе начал утомлять его.
Но что-то было в этом настойчивом вопросе...
Маршан вздрогнул, и на какое-то мгновение ему показалось, что его
сейчас вырвет. Ощущение прошло, оставив легкую слабость. Не может быть,
чтобы он что-то себе сломал, подумал он. Черни не стал бы этого скрывать.
Но он чувствовал себя именно так.
Он потерял интерес к разумному шимпанзе, даже не повернул голову, в
то время как Флери поспешно выпроваживал того из комнаты, вполголоса
издавая какие-то приглушенные звуки, напоминавшие стрекотание сверчка.
Если человек хотел покинуть свое дарованное Богом человеческое тело и
поместить свой разум, мысли и - да, и душу - в тело человекообразной
обезьяны, это не давало ему права на какое-то особое уважение со стороны
Нормана Маршана.
Конечно нет! Маршан повторял знакомый аргумент, пока ждал "скорую
помощь". Люди, добровольно отправлявшиеся в межзвездные полеты, для
осуществления которых он столько сделал, знали, на что они идут. Пока
какой-нибудь выдающийся супер-Бэтмен не изобретет мифический сверхсветовой
двигатель, всегда будет так. При возможных скоростях - меньше чем скорость
света, проползающего 186.000 миль в час, - требовались десятилетия, чтобы
достичь почти любой из известных планет, заслуживающих интереса.
Процедура Смита позволяла этим людям использовать их разум, чтобы
управлять телами шимпанзе - легко размножающихся, крайне недорогих, - пока
их собственные тела покоились в глубоком холоде в течение долгих лет
межзвездного полета.
Естественно, это были смелые люди. Они заслуживали определенного
уважения.
Но и он этого заслуживал, и не слишком уважительно болтать про
какой-то "звергзвед", что бы это ни было, в то время как человек, который
сделал их путешествие возможным, получил серьезную травму...
Если только...
Маршан снова открыл глаза.
"Звергзвед". Если только "звергзвед" не было самым близким
приближением того, что могли произнести голосовые связки шимпанзе, к...
к...
...если только то, о чем они говорили, пока он был без сознания, не
было той абсолютно невозможной, безнадежной и фантастической мечтой,
которую он, Маршан, оставил, когда начал организовывать кампанию по
колонизации.
Если только кто-то и в самом деле не открыл способ путешествовать со
сверхсветовой скоростью.

На следующий день, как только это стало возможно, Маршан взобрался в
кресло на колесах - все сам, он не хотел, чтобы кто-то ему помогал, - и
въехал в комнату-планетарий дома, который Институт предоставил ему
бесплатно на всю жизнь. (Правда, сначала он посвятил всю свою жизнь
Институту.)
Институт вложил в планетарий триста тысяч долларов. Закрепленные на
растяжках звезды заполняли весь объем сорокафутового зала, представляя в
масштабе весь космос в радиусе пятидесяти пяти световых лет от Солнца.
Каждая звезда была отмечена. Год назад некоторые из них даже слегка
подвинули, чтобы скорректировать их движение: это было сделано тщательно.
Здесь были и двадцать шесть больших космических кораблей, которые
финансировал Институт, - те из них, что были еще в космосе. Они были,
конечно, не в масштабе, но Маршан понимал, что они изображают. Он подкатил
кресло по отмеченной дорожке к центру комнаты и сел там, глядя вокруг,
прямо под желтым Солнцем.
Над всем царил голубовато-белый Сириус, чуть выше висел Процион. Оба
они вместе были самыми яркими объектами в комнате, хотя красный Альтаир
был сам по себе ярче, чем Процион. В центре помещения составляли
блистательную пару Солнце и Альфа Центавра А.
Он взглянул слезящимися глазами на самое большое разочарование в его
жизни, Альфу Центавра В. Так близко. Так прямо. Так стерильно. Это была
издевка творения - ближайшая звезда, имевшая шанс стать новым домом,
никогда не создавала планет... или создала и уничтожила их в ловушках
Тициуса-Боде, которые поставили она сама и два ее компаньона.
Но были и другие надежды...
Маршан поискал и нашел Тау Кита, желтую и бледную. Лишь одиннадцать
световых лет до Земли; колония уже определенно должна быть основана. Еще
через десять лет или чуть меньше они получат ответ... если, конечно, там
есть планеты, на которых человек может жить.
Большой вопрос, на который они уже получили так много ответов
"нет"... Но Тау Кита - все еще хорошая ставка, решительно сказал сам себе
Маршан. Это была звезда более темная и холодная, чем Солнце. Но она была
типа G и, судя по спектрополяриметрии, определенно обладала планетами. И
если она окажется очередным разочарованием...
Маршан перевел взгляд на 40 Эридана А, которая была еще темнее и еще
дальше. Насколько он помнил, в экспедицию к 40 Эридана А отправился пятый
его корабль. Он должен был вскоре достичь цели - в этом году, может быть в
следующем. Невозможно было с уверенностью оценить время, когда
максимальная скорость была так близка к скорости света...
Но теперь, конечно, максимальная скорость могла стать больше.
Внезапно нахлынула волна предчувствия неудачи, отчего ему чуть не
стало плохо. Путешествие быстрее света - как они смогли!
Но у него не было времени на подобные эмоции и вообще на любые
эмоции. Он чувствовал, что времени остается все меньше, и снова
выпрямился, оглядываясь по сторонам. В девяносто шесть лет нельзя ничего
делать медленно, даже спать днем.

Он бросил мимолетный взгляд на Процион. Процион они попробовали
недавно - корабль не прошел еще и половины пути. Они пробовали почти все.
Даже Эпсилон Эридана и Грумбридж 1618; даже, несмотря на низкие шансы
среди спектральных классов, 61 Лебедя А и Эпсилон Индейца; последняя
отчаянная попытка у Проксимы Центавра (хотя они были почти уверены, что
это бесполезно; экспедиция к Альфе Центавра не обнаружила ничего похожего
на пригодные для жизни планеты).
Всего было двадцать шесть кораблей. Три корабля пропали, три
вернулись, один был еще на Земле. Девятнадцать были в космосе.
Маршан взглянул, чтобы отвлечься, на яркую зеленую стрелку, которая
указывала, где оставлял след ионизированного газа "Тихо Браге", самый
большой из его кораблей. Три тысячи мужчин и женщин. Ему показалось, что
кто-то недавно упоминал "Тихо Браге". Когда? Почему? Он не был уверен, но
название застряло в его мыслях.
Дверь открылась, и вошел Дан Флери, глядя на разбросанные звезды и
корабли и не видя их. Планетарий никогда не значил ничего для Флери.
- Черт возьми, Норман, - заворчал он, - ты нас безумно напугал!
Почему ты не в больнице...
- Я был в больнице, Дан. Я не собираюсь там оставаться. В конце
концов мне удалось вбить в голову Эйзе Черни, что я на этом настаиваю, и
он сказал, что я могу идти домой, если буду соблюдать покой и разрешу ему
приходить. Ну что ж, как видишь, я соблюдаю покой. И меня не волнует,
придет он или нет. Меня волнует только одно - правда о сверхсвете.
- О господи, Норм! Честное слово, можешь не беспокоиться...
- Дан, ты тридцать лет не говорил "честное слово", кроме тех случаев,
когда ты мне лгал. Давай выкладывай. Я послал за тобой сегодня утром,
потому что я знаю ответ. Я хочу получить его. Р_а_д_и _в_с_е_г_о
с_в_я_т_о_г_о_, _Д_а_н_.
Флери обвел взглядом комнату, как будто он видел эти светящиеся точки
впервые в жизни... может быть, так оно и есть, подумал Маршан.
- Ну, есть кое-что, - наконец, сказал он.
Маршан ждал. За много лет он научился ждать.
- Есть один парень, - снова начал Флери. - Его зовут Эйзель. Он
математик - можете мне поверить? У него появилась идея.
Флери пододвинул кресло и сел.
- Она далека от совершенства, - сказал он. - Собственно говоря,
многие считают, что это вообще не будет работать. Вы же знакомы с теорией.
Эйнштейн, Лоренц-Фитцджеральд, прочие - все они против этого. Это
называется... как это... полиномизация.
Он напрасно ждал ответного смеха, потом сказал:
- Хотя, должен сказать, у него, похоже, что-то есть, так как опыты...
Маршан тихо и крайне сдержанно сказал:
- Дан, ты можешь говорить по существу? Пока что я услышал от тебя,
что есть некий парень по имени Эйзель, он что-то придумал, это нечто
безумное, но оно работает.
- Ну... да.
Маршан медленно откинулся назад и закрыл глаза.
- Таким образом, мы все ошибались. Особенно я. И вся наша работа...
- Послушай, Норман! Никогда так не думай. Твоя работа все изменила.
Если бы не она, у людей типа Эйзеля никогда не было бы шансов. Ты знаешь,
что он работал по одной из твоих стипендий?
- Нет, я не знал, - Маршан на мгновение перевел взгляд на "Тихо
Браге". - Но это мало чем поможет. Я думаю о том, поймут ли нас пятьдесят
с лишним тысяч мужчин и женщин, проведшие большую часть жизни в глубоком
анабиозе в связи с... моей работой. Но спасибо тебе. Ты сказал мне то, что
я хотел знать.

Когда час спустя в планетарий вошел Черни, Маршан сразу же сказал:
- Я в достаточно хорошей форме, чтобы выдержать смит?
Прежде чем ответить, доктор поставил свой чемоданчик и взял стул.
- В нашем распоряжении никого нет, Норм. Уже много лет нет ни одного
добровольца.
- Нет. Я не имею в виду пересадку в человеческое тело. Я не хочу
возможного самоубийства донора-добровольца, ты сам говорил, что
смитованные тела иногда совершали самоубийство. Я имею в виду шимпанзе.
Чем я хуже того молодого парня - как его зовут?
- Ты имеешь в виду Дюана Фергюссона.
- Именно. Чем я хуже его?
- Оставь, Норман. Ты слишком стар. Твои фосфолипиды...
- Я не слишком стар, чтобы умереть, верно? А это худшее, что может
случиться.
- Это будет неустойчиво! Это не для твоего возраста; ты просто не
разбираешься в химии. Я не могу обещать тебе больше, чем несколько недель.
- В самом деле? - весело сказал Маршан. - Я не ожидал, что так много.
Это больше, чем ты можешь обещать мне сейчас.
Доктор пытался спорить, но Маршан продолжал настаивать на возможности
положить конец девяностошестилетней тяжкой битве, и, кроме того, у него
было преимущество перед Черни. Доктор знал даже лучше самого Маршана, что,
если тот придет в ярость, это может его убить. И в тот момент, когда
Маршан решил, что риск смитовской пересадки меньше, чем риск продолжения
спора на эту тему, он сдался, нахмурился, неохотно кивнул и вышел.
Маршан медленно покатился следом.
Ему незачем было спешить к тому, что могло стать последним событием в
его жизни. У него было полно времени. В Институте всегда были наготове
шимпанзе, но, чтобы подготовить одного из них, требовалось несколько
часов.
При смитовской пересадке одним разумом приходилось жертвовать.
Человек в конце концов мог вернуться в свое собственное тело, вероятность
неудачи составляла менее одного шанса из пятидесяти. Но шимпанзе никогда
не мог стать прежним. Маршан подчинился, когда началось облучение, взятие
проб жидкости из его тела, бесконечные ремни, электроды, зажимы... Раньше
он уже видел, как это делается, и в процедуре для него не было
неожиданностей... Однако он не знал, что это так болезненно.

Стараясь не опираться на костяшки пальцев (но это было тяжело;
обезьянье тело было приспособлено к ходьбе согнувшись, руки были слишком
длинными, чтобы, не мешая, свисать по бокам), Маршан вперевалку вышел на
стартовую площадку и распрямил свой негнущийся обезьяний позвоночник,
чтобы взглянуть на эту проклятую штуку.
К нему подошел Дан Флери.
- Норм? - неуверенно спросил он. Маршан попытался кивнуть -
безуспешно, но Флери понял. - Норман, - сказал он. - Познакомься с
Зигмундом Эйзелем. Это он изобрел сверхсветовой двигатель.
Маршан поднял длинную руку и протянул ладонь, которая не желала
раскрываться, она была приспособлена к тому, чтобы быть сжатой в кулак.
- Поздравляю, - сказал он, так отчетливо, как только мог. Он
милосердно не стал сжимать руку молодого темноглазого человека, которого
ему представили. Его предупреждали, что сила шимпанзе может покалечить
человека, Он не забывал об этом, но было соблазнительно представить себе
это хотя бы на мгновение.
Он уронил руку и вздрогнул от пронзившей его боли.
Черни предупреждал его об этом. "Это нестабильно, опасно, ненадолго,
- ворчал он, - и не забывайте, Норман, наше оборудование установлено на
слишком высокую мощность для тебя; ты не приспособлен к такому объекту
ввода; это может повредить".
Но Маршан заверил доктора, что его это не волнует, и это
действительно было так. Он снова посмотрел на корабль.
- Значид, вод он, - проворчал он и снова отклонил назад позвоночник и
всю бочкообразную грудную клетку зверя, в теле которого он находился,
чтобы рассмотреть стоящий на площадке корабль. В нем было около ста футов
высоты. - Немного, - презрительно сказал он. - "Сириус", наш первый, был в
девятьсот футов высотой, и тысяча человек улетела в нем к Альфе Центавра.
- И сто пятьдесят вернулись живыми, - сказал Эйзель. Он никак не
подчеркивал свои слова, но выражался достаточно ясно. - Хочу сказать, что
всегда восхищался вами, доктор Маршан. Надеюсь, вы не возражаете против
моей компании. Как я понимаю, вы хотите отправиться вместе со мной к "Тихо
Браге".
- Почему я должен возражать! - На самом деле, конечно, было именно
так. Имея самые благие намерения, этот молодой человек свел на нет
семьдесят лет самоотверженного труда плюс солидное состояние - восемь
миллионов его собственных и бесчисленные сотни миллионов, которые Маршан
выпрашивал у миллионеров, у правительственных фондов, собирая монетки у
школьников, - все это было брошено в ночной горшок и выплеснуто в историю.
Теперь будут говорить: "Странная личность начала двадцать первого века,
Норман Маршан, или Маркан, пытался осуществить звездную колонизацию с
помощью примитивных кораблей с ракетными двигателями. Естественно, он не
добился успеха, несмотря на огромные потери жизней и здоровья в своем
необдуманном предприятии. Однако после реализации идей Эйзеля о
сверхсветовых полетах..." Будут говорить, что его затея провалилась. И
будут правы.

Когда "Тихо Браге" стартовал к звездам, во время предстартового
отсчета играл оркестр из пятисот инструментов, и телевизионные станции
всего мира следили за событием со своих спутников. Присутствовали
президент, губернатор и половина сената.
Когда отправился в путь маленький корабль Эйзеля, чтобы догнать
е_г_о_ корабль и сообщить _е_г_о_ экипажу, что все их усилия были
напрасны, это напоминало отправление самолета рейсом в 7.17 на
Джерси-сити. Вот до какой степени, подумал Маршан, принизил Эйзель величие
полета к звездам. Но в любом случае он не мог пропустить его. Даже если
это означало предложить себя в качестве суперкарго Эйзелю, человеку,
который уничтожил дело его жизни, и другому смитованному шимпанзе, Дюану
Фергюссону, у которого по каким-то причинам были некие особые привилегии в
отношении "Браге".
Они погрузили дополнительный сверхсветовой модуль - Маршан слышал,
как кто-то называл его полифлектором, но он не позволил себе спросить
кого-нибудь, что это означает, - по ряду причин. Запасная часть на случай
поломки? Маршан не стал спрашивать, понимая, что это не страх, но надежда.
Каковы бы ни были причины, это его не заботило; ему даже не хотелось быть
здесь, он лишь рассматривал это как свой неизбежный долг.
И он вошел на корабль Эйзеля.
Внутренность проклятого корабля Эйзеля была построена по человеческим
меркам - девятифутовые потолки и широкие противоперегрузочные ложа, но
принесли и гамаки, рассчитанные на шимпанзе, для него и Дюана Фергюссона.
Несомненно, гамаки взяли с нового корабля. Того, который никогда не
полетит - по крайней мере, не на потоках ионизированного газа. И
несомненно, это был практически последний раз, когда разум человека должен
был покинуть Землю в теле обезьяны.
На чем летел проклятый корабль Эйзеля вместо ионизированного газа,
Маршан не понял. Как-там-флектор, как бы эта чертова штука ни называлась,
был таким маленьким... Да и сам корабль казался пигмеем.
Не было огромных топливных баков - топливо было лишь для того, чтобы
оторваться от Земли. Потом заработает магическая сила маленького черного
ящика - на самом деле не очень маленького, размером с большой рояль, и не
черного, а серого; но во всяком случае это был ящик. Эту магическую силу
они называли "полиномизация". Что за полиномизация, Маршан не пытался
понять, слушая или делая вид, что слушает, краткую, грубую попытку Эйзеля
перевести математику на английский. Он улавливал лишь отдельные слова.
Пространство N-мерно. Ну что ж, это отвечало на весь вопрос, настолько,
насколько это его интересовало, и он не слушал, как Эйзель безуспешно
пытается объяснять что-то о выходе в полиномиальное измерение - или нет,
не так, происходит перенос существующих полиномиальных расширений
стандартной 4-пространственной массы в высшие порядки - он не слушал. Он
вообще ничего не слышал, кроме глубокого плавного биения мощного
обезьяньего сердца, которое теперь поддерживало его мозг.
Появился Дюан Фергюссон в обезьяньем теле, которого он теперь никогда
не покинет. Это был еще один пункт самообвинения Маршана; он слышал, что
Фергюссону не повезло и его тело погибло во время пересадки.
Как только Маршан услышал, что собирается делать Эйзель, он ухватился
за это, как за шанс искупления вины. Проект был очень прост. Хорошее
испытание для двигателя Эйзеля и одновременно миссия милосердия. Они
намеревались помчаться за медленным, давно улетевшим "Тихо Браге" и
перехватить его на полпути... ибо даже сейчас, через тридцать лет после
того, как он покинул Порт Кеннеди, он все еще замедлялся, чтобы выйти на
поисковую орбиту вокруг Грумбриджа 1618. Когда Маршан привязывался
ремнями, Эйзель снова объяснял все сначала. Он проверял свой черный ящик и
одновременно говорил:
- Видите ли, сэр, мы попытаемся привести в соответствие курс и
скорость, но, честно говоря, это и есть самое сложное. Перехватить их
будет нетрудно - скорость мы набрали. Потом мы переставим дополнительный
полифлектор на "Тихо Браге"...
- Да сбазибо, - вежливо сказал Маршан, но он не слушал разговоров о
машине Эйзеля. Пока она существует, он воспользуется ею, его совесть не
позволит ему отказаться от этого, но детали ему не нужны.
Из-за нее столько жизней было потрачено впустую.
Каждый год в анабиозе на "Тихо Браге" означает месяц жизни для
находящегося в нем тела. Дыхание было замедлено, но не остановлено. Сердце
не билось, но кровь перекачивалась насосом; по трубкам в спящую кровь
поступали сахар и минеральные вещества, катетеры удаляли продукты распада.
А до Грумбриджа 1618 было девяносто лет полета.
Лучшее, на что мог надеяться сорокалетний человек по прибытии - быть
возвращенным в тело, биологический возраст которого составлял около
пятидесяти, - в то время, как все его родственники на Земле давно умерли,
друзья обратились в прах.
Это того стоило. Или так думали колонисты - подчиняясь червячку,
извивавшемуся в позвоночнике исследователя, непреодолимому стремлению,
гнавшему их вперед, ради богатства, мощи и свободы, которые мог дать им
новый мир, и ради места, которое они могли занять в истории, - место не
Вашингтона, даже не Христа. Они должны были занять место Адама и Евы.
"Это того стоило", - подумали тысячи людей, добровольно отправляясь в
полет. Но что они подумают, когда сядут на планету!
Если они сядут, не зная правды, если какой-нибудь корабль вроде
корабля Эйзеля не догонит их в космосе и не скажет им ее, они испытают
величайшее разочарование, какое только испытывал человек. По
первоначальному плану перед экспедицией "Тихо Браге" к Грумбриджу 1618 еще
сорок лет пути. После того как Эйзель изобрел сверхсветовой двигатель, они
найдут планету, населенную сотнями тысяч людей, с работающими заводами,
строящимися дорогами, где будут заняты лучшие земли и будет написана уже
пятая глава исторических трудов... и что тогда подумают три тысячи
стареющих искателей приключений?
Маршан застонал и вздрогнул не только из-за того, что корабль
стартовал и ускорение прижало его грудную клетку к позвоночнику.

Когда заработал полифлектор, он проплыл через пилотскую кабину, чтобы
присоединиться к остальным.
- Я никогда не был в космосе, - сказал он.
- Ваша работа была на Земле, - с большим уважением сказал Эйзель.
- Была, да. - Но Маршан на этом и закончил. Человек, вся жизнь
которого оказалась ошибкой, был кое-чем обязан человечеству, и, в
частности, он обязан был сообщить этим людям правду.
Он внимательно смотрел на Эйзеля и Фергюссона, которые читали
показания приборов и делали микрометрические установки на полифлекторе. Он
ничего не понимал в сверхсветовом двигателе, но он понимал, что карта -
это карта. Здесь был изображен в двух проекциях курс экспедиции к
Грумбриджу 1618. "Тихо Браге" был светящейся точкой, примерно в девяти
десятых расстояния от Солнца до Грумбриджа, что означало примерно три
четверти пути по времени.
- Детекторы массы, доктор Маршан, - весело сказал Эйзель, показывая
на карту. - Хорошо, что они не слишком близко, иначе у них не было бы
достаточно массы, чтобы их было видно.
Маршан понял: те же детекторы, которые могут показать Солнце или
планету, покажут и корабль массой всего в миллион тонн, если его скорость
будет достаточно велика, чтобы существенно увеличить массу.
- И хорошо, - обеспокоенно добавил Эйзель, - что они не слишком
далеко. У нас могут быть проблемы с выходом на их скорость, даже при том,
что они замедляются уже девять лет... Давайте привяжемся...
В гамаке Маршана охватила очередная волна перегрузки. Но это было
что-то другое, намного хуже.
Словно какая-то мясорубка перемалывала его сердце и сухожилия и
выплевывала их в виде странных изуродованных форм.
Словно давильный пресс сжимал его горло, сплющивал сердце.
Он ощущал головокружение и тошноту, как на американских горах или на
маленькой лодке во время тайфуна. Звезды на курсовых картах, каждый раз
когда они попадали в его поле зрения, скользили, двигались и плыли в новое
положение.

Маршан, испытывавший самую страшную мигрень за всю его почти
столетнюю жизнь, с трудом понимал, что происходит, но он знал, что через
несколько часов они найдут "Тихо Браге", стартовавший тридцать лет назад.

Капитан "Тихо Браге", седеющий шимпанзе с желтыми клыками, по имени
Лафкадио, потрясенно смотрел на них коричневыми глазами: его длинные
жилистые руки все еще дрожали после того, как он увидел корабль - корабль!
- и человека.
Маршан заметил, что он не может отвести взгляда от Эйзеля. Капитан
провел в теле обезьяны тридцать лет. Обезьяна была уже старая. Лафкадио,
вероятно, уже считал себя больше чем наполовину шимпанзе, сохраняя
человеческий облик лишь в памяти, затиравшейся ежедневным видом покрытых
шерстью рук и цепких косолапых ног. Маршан сам ощущал, как им потихоньку
овладевает мозг обезьяны, хотя знал, что это ему лишь кажется.
Кажется ли? Эйза Черни говорил, что пересадка может быть неустойчивой
- что-то связанное с фосфолипидами, он не помнил. Собственно, он не мог
уже четко и уверенно вспомнить все, что хотел, и не потому лишь, что его
разуму было девяносто шесть лет.
Без всяких эмоций Маршан осознал, что отмеренные ему месяцы или
недели сократились до нескольких дней.
Может быть, конечно, пульсирующая боль в висках лишала его
способности здраво мыслить. Но Маршан лишь принял эту мысль как должное и
отбросил ее; если ему хватило смелости понять, что труд всей его жизни
пропал впустую, он мог примириться и с тем, что эта боль была лишь
произвольной второго порядка от убийцы, который подкрадывался к его
обезьяньему телу. Но из-за этого ему трудно было сосредоточиться. Как в
тумане, он слышал разговор капитана и его экипажа - двадцати двух
смитованных шимпанзе, которые управляли полетом "Тихо Браге" и наблюдали
за тремя тысячами замороженных тел в его трюме. Сквозь низкий, приводящий
в замешательство шум, он слышал голос Эйзеля, который объяснял им, как
перенести сверхсветовой модуль из его маленького корабля в огромный,
громоздкий ковчег, который благодаря этому ящику сможет преодолевать
межзвездные пространства в течение дня.
Он заметил, что они иногда поглядывают на него с жалостью.
Его не волновала их жалость. Он только спросил, позволят ли они ему
жить с ними, пока он не умрет, зная, что это будет недолго; и, пока они
все еще что-то говорили, он провалился в болезненный, бессознательный
бред, который продолжался, пока - он не знал, сколько прошло времени, - он
не обнаружил, что привязан к гамаку в рубке корабля, и снова испытал
сокрушающую агонию, потому что они снова скользили сквозь пространство
иных измерений.
- Как вы себя чувствуете? - послышался знакомый низкий, невнятный
голос.
Это была еще одна последняя жертва его ошибки по имени Фергюссон.
Маршан заставил себя сказать, что чувствует себя нормально.
- Мы почти на месте, - сказал Фергюссон. - Я думаю, вы хотите это
знать. Здесь есть планета. Как они считают, необитаемая.

С Земли звезда, называвшаяся Грумбридж 1618, даже не была видна
невооруженным глазом. В бинокль можно было заметить лишь крохотную искорку
света, затерянную среди бесчисленного множества более далеких, но более
ярких звезд. Точно так же с Грумбриджа 1618 выглядело Солнце.
Маршан вспомнил, как он пытался выбраться из гамака, не обращая
внимания на беспокойство на обезьяньем лице Фергюссона, чтобы взглянуть
назад, туда, где было Солнце. Фергюссон показал ему, где оно, и Маршан
смотрел на свет, который уже проделал пятнадцатилетний путь от его дома.
Фотоны, которые сейчас попадали в его глаза, окрашивали Землю в закатные
цвета, когда ему было семьдесят, и его жена умерла лишь несколько лет
назад... Он не помнил, как вернулся в гамак.
Он не помнил и того, что кто-то сказал ему о планете, которая, как
они надеялись, будет им принадлежать. Она кружилась по низкой орбите
вокруг маленького оранжевого диска Грумбриджа 1618 - по крайней мере, по
меркам Солнечной системы. По предварительной оценке капитана, ее орбита
была несколько неправильной формы, но минимальное расстояние от звезды
составляло менее десяти миллионов миль. Достаточно близко. Достаточно
тепло. Телескопы показывали, что на планете есть океаны и леса, рассеивая
прежние сомнения капитана, поскольку ее орбита не могла заморозить ее даже
на максимальном удалении от звезды или сжечь на минимальном - иначе леса
не могли бы вырасти. Спектроскопы, термопары, филарометры показали больше;
приборы летели впереди корабля, который был уже на орбите, преодолевая
последний дюйм своего пути на ракетных двигателях. Атмосфера была пригодна
для дыхания, так как папоротниковые леса поглощали яды и выделяли
кислород. Гравитация была больше земной - наверняка тяжкое бремя для
первого поколения, и большое количество проблем с болями в ногах и
пояснице для многих последующих - но это можно было пережить. Мир был
приемлемым.
Маршан ничего не помнил ни о том, как он узнал об этом, ни о посадке,
ни о том, как поспешно и радостно открывали анабиозные камеры, о
пробуждении колонистов, о начале жизни на планете... он знал лишь, что в
какой-то момент обнаружил, что лежит, скорчившись, на мягком, теплом
холме, и, посмотрев вверх, увидел небо.

Над ним склонились вытянутые волосатые губы и нависающие надбровные
дуги шимпанзе. Маршан узнал того молодого парня, Фергюссона.
- Привет, - сказал он. - Как долго я был без сознания?
Шимпанзе смущенно сказал:
- Ну... вы, собственно, вовсе не были без сознания. Вы... - его голос
замер.
- Понятно, - сказал Маршан и попытался встать. Он был благодарен
своему телу, с крутыми плечами и короткими ногами, поскольку мир, в
котором он оказался, обладал чересчур мощным тяготением. От усилий у него
закружилась голова. Бледное небо и легкие облака завертелись вокруг него;
он почувствовал странные вспышки боли и удовольствия, вспомнил вкус,
которого никогда не пробовал, ощутил радости, которых никогда не знал... С
усилием он подавил в себе остатки обезьяны и сказал:
- Ты хочешь сказать, я был... как это называется? Нестабилен? Смит не
вполне удался.
Но ему не требовалось подтверждение Фергюссона. Он знал; и он знал,
что следующий провал в сознании будет последним. Черни его предупреждал.
Фосфолипиды, так, кажется? Пора было возвращаться домой...
Он увидел неподалеку мужчин и женщин - людей - занимающихся
различными делами, и это заставило его задать вопрос:
- Ты все еще обезьяна?
- Какое-то время я ею буду, доктор Маршан. Мое тело погибло, вы же
знаете.
Маршан задумался. Мысли его блуждали. Внезапно он поймал себя на том,
что облизывает предплечье и чистит свой круглый живот.
- Нет! - закричал он и попытался встать.
Фергюссон помог ему, и Маршан был благодарен его сильной обезьяньей
руке. Он вспомнил, что его беспокоило.
- Зачем? - спросил он.
- Что зачем, доктор Маршан?
- Зачем ты здесь?
Фергюссон с тревогой сказал:
- Лучше посидите, пока не придет доктор. Я здесь, потому что на "Тихо
Браге" есть кое-кто, с кем я хотел встретиться.
"Девушка?" - удивленно подумал Маршан.
- И ты с ней встретился?
- Не с ней - с ними. Да, я с ними встретился. С моими родителями.
Видите ли, мне было два года, когда стартовал "Тихо Браге". Добровольцев
тогда было мало - ну, вы лучше меня знаете. И они... в общем, меня
воспитывала тетушка. Они оставили мне письмо, чтобы я его прочитал, когда
вырасту... Доктор Маршан! Что с вами?
Маршан зашатался и упал, он не мог ничего с собой поделать он знал,
что выглядит не лучшим образом, он чувствовал, как неуместные слезы текут
из его звериных глаз; но этот последний и неожиданный удар оказался
чересчур суровым. Он был перед фактом пятидесяти тысяч разрушенных жизней
и принял на себя вину за них, но один брошенный ребенок, оставленный на
попечение тетушки с извинениями в письме, разбил его сердце.
- Не понимаю, почему ты не убьешь меня, - сказал он. - Интересно, что
за лапшу ты мне будешь вешать на уши?
- Доктор Маршан! О чем вы?
- Если бы только... - осторожно сказал Маршан. - Я не жду никакого
снисхождения, но если бы только был какой-то способ, чтобы заплатить за
это. Но я не могу. У меня ничего не осталось, даже жизни. Но я крайне
сожалею, мистер Фергюссон, и это должно помочь.
- Доктор Маршан, - сказал Фергюссон, - если я не ошибаюсь, вы
говорите, что приносите извинения за Институт.
Маршан кивнул.
- Но... о, я не единственный, кто должен это сказать, но здесь больше
никого нет. Послушайте. Позвольте мне попытаться объяснить. Первое, что
вчера сделали колонисты, - выбрали имя для планеты. Все проголосовали
единогласно. Знаете, как они ее назвали?
Маршан лишь тупо посмотрел на него.
- Послушайте меня, доктор Маршан. Они назвали ее по имени человека,
который вдохновил их на подвиг. Их величайшего героя. Они назвали ее
Маршан.
Маршан уставился на него, долго смотрел, потом, не меняя выражения,
закрыл глаза.
- Доктор Маршан! - уверенно сказал Фергюссон, потом, наконец всерьез
забеспокоившись, повернулся и поспешно побежал по-обезьяньи, опираясь на
костяшки пальцев, за корабельным доктором, который строго наказал позвать
его, как только пациент проявит любые признаки жизни.
Когда они вернулись, шимпанзе не было. Они посмотрели на ветвистый
лес и друг на друга.
- Видимо, ушел, - сказал доктор. - Может, это и к лучшему.
- Но ночью холодно! Он простудится. Он умрет.
- Уже нет, - сказал доктор так мягко, как только мог. - Он уже мертв
- мертв в том смысле, который имеет значение.
Он наклонился и потер заболевшую спину, уже устав сражаться с
гравитацией нового Эдема, потом выпрямился и посмотрел на звезды в
темнеющем западном небе. Ярко-зеленая звезда была еще одной планетой
Грумбриджа 1618, значительно более удаленной, состоявшей целиком изо льда
и солей меди. Одна из очень слабых звезд, возможно, была Солнцем.
- Он дал нам эти планеты, - сказал доктор и повернулся назад к
колонии. - Знаете, что означает быть хорошим человеком, Фергюссон? Это
означает быть лучше, чем ты есть на самом деле, - так что даже твои ошибки
хоть немного приблизят кого-то к успеху - и именно это он сделал для нас.
Надеюсь, он слышал то, что вы пытались ему сказать. Надеюсь, он вспомнит
об этом перед смертью.
- Если и нет, - очень отчетливо произнес Фергюссон, - мы все будем
это помнить.

На следующий день они нашли скорчившееся тело.
Это были первые похороны на планете, и они описаны в исторических
трудах. Вот почему на планете Маршан на постаменте в космопорте есть
небольшой барельеф над табличкой "ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ".
Барельеф изображает шимпанзе, который лежит, скорчившись, и смотрит
невидящим, испуганным взглядом на мир - поскольку именно тело шимпанзе
было найдено и тело шимпанзе похоронено под памятником. Барельеф и тело
принадлежат обезьяне. Но над ними возвышается статуя бога.

Фредерик ПОЛ

ПОХИТИТЕЛЬ ДУШ

Ну что ж, действовали мы довольно быстро. Этот самый Ван-Пелт
объявился в Пентагоне в четверг, а к следующему понедельнику отряд из ста
тридцати пяти солдат с полным снаряжением под моей командой окружил
берлогу старика.
Ему это не понравилось. Так я и предполагал. Как только грузовики
въехали во двор, он вылетел из большого дома.
- Убирайтесь отсюда! Убирайтесь немедленно! Это частная
собственность, а вы сюда врываетесь! Я этого не потерплю, слышите?
Убирайтесь!
Я вылез из джипа и спокойно представился ему:
- Полковник Уиндермир, сэр. Имею приказ обеспечить охрану ваших
лабораторий. Прошу ознакомиться - копия приказа.
Он рычал и шипел, но в конце концов вырвал бумаги из моей руки.
Ничего не поделаешь, они были подписаны самим генералом Фолленсби. Я
вежливо стоял возле него: хотел, чтобы в его же интересах все прошло
спокойно. Я предпочитаю штатских без нужды против себя не восстанавливать.
Но он явно не думал о своих интересах.
- Ван-Пелт! - завопил он. - Так, значит, этот продажный гад...
Я внимательно слушал. Он был в ударе. Заявил, что Ван-Пелт, в прошлом
его сотрудник, якобы не имел никакого права сообщать Пентагону, что эффект
Хорна можно применить и для военных целей. Убедительность его жалобам
придавало их словесное оформление.
В конце концов мне пришлось его перебить:
- Доктор Хорн, генерал поручил мне передать вам его личное заверение
в том, что мы никак не будем вмешиваться в вашу работу. Разговор идет
только о вашей безопасности. Я надеюсь, что вы понимаете, как важна
безопасность, сэр.
- Безопасность! Послушайте, лейтенант, я не потерплю...
- Полковник Уиндермир, сэр.
- Полковник, лейтенант, генерал, черт возьми, не все ли равно?
Выслушайте меня! Эффект Хорна - моя личная собственность, не ваша, не
Ван-Пелта, не правительства, ничья - только моя! Я работал над разделением
личности, когда вас еще и на свете не было...
- Безопасность, сэр, - сказал я резко.
Он выпучил на меня глаза, и я кивнул в сторону моего шофера.
- Он не имеет допуска, доктор Хорн, - объяснил я. - Все в порядке,
О'Хейр, вы свободны.
Сержант О'Хейр козырнул мне и отъехал.
Я сказал вежливо:
- Доктор Хорн, поймите же, я здесь нахожусь для того, чтобы вам
помогать. Если вам что-нибудь потребуется, только заикнитесь - я все
раздобуду. Даже если вам захочется поехать в город, это можно будет
устроить. Конечно, лучше нас предупредить за двадцать четыре часа, чтобы
мы могли организовать маршрут следования...
Он коротко ответил:
- Молодой человек, катитесь к черту.
Повернулся и потопал к большому дому. Я смотрел ему вслед и, помню,
думал, что для старого козла восьмидесяти или восьмидесяти пяти лет он
сохранил массу энергии.
Я занялся своими делами, а доктор Хорн тем временем схватил
телефонную трубку и решил выразить Пентагону свой протест против нашего
присутствия. Когда он, наконец, понял, что кричит в выключенный аппарат и
что ни один разговор на этой линии не состоится без моего на то
разрешения, он закатил новую бучу.
Но, сами понимаете, это ни к чему не привело, коль скоро приказ был
подписан самим генералом Фолленсби.
На следующее утро в восемь ноль-ноль я провел учебную тревогу и
симулировал проникновение врага, чтобы отряд Находился в постоянной боевой
готовности. Проверка прошла великолепно. И приказал сержанту О'Хейру
проникнуть в дом с юга, со стороны болота, и в пятидесяти метрах от
кордона его засекли. Он мне об этом докладывал весь дрожа, покрытый
грязью.
- Эти убийцы... то есть караульные, сэр, чуть не прострелили мне
голову. Если бы рядом не оказалось дежурного офицера, они бы наверняка это
сделали. Только он меня узнал.
- Отлично, сержант, - я отпустил его и пошел завтракать.
Саперы потрудились на славу и за ночь окружили участок проволокой под
током в три ряда с висящей полосой спиралей из колючей проволоки. Через
каждые пятьдесят метров и по углам возвышались сторожевые вышки, да, кроме
того, солдаты для лучшего обзора срезали растительность на двадцать ярдов
от проволоки. Я было подумал, что недурно вызвать бульдозер и сделать
кольцевую дорогу, по которой мог бы курсировать на джипе мобильный
патруль, но решил, что в этом нет острой необходимости.
Я был голоден и хотел спать - ночью саперы, натягивая проволоку,
страшно шумели. Но в общем я был доволен, хоть и несколько раздражен.
Мне позвонил начальник караула и спросит, что делать. Из города
приехал Ван-Пелт, и караул не пропускал его без моего разрешения. Я
разрешил, и через секунду в комнате, где я завтракал, появился Ван-Пелт.
Он выглядел обеспокоенным и в то же время торжествующим.
- Как он это проглотил, полковник? - спросил он. - Ну... я хотел
спросить, он разозлился?
- Еще как, - ответил я.
- О, - Ван-Пелт чуть вздрогнул, потом пожал плечами. - Ну ладно, вы
здесь, так что, полагаю, он ни на что не осмелится. - Голодными глазами
Ван-Пелт взглянул на пироги и сосиски. - Я... э-э-э... не успел
позавтракать...
- Будьте моим гостем, доктор Ван-Пелт.
Я приказал принести еще один прибор и вторую порцию завтрака. Он
сожрал все - бог знает, как это в него уместилось. Посмотришь на него, так
можно подумать, что он на своих жировых запасах промарширует двести миль.
Ростом он был примерно пять футов шесть дюймов, ну, может, семь, а весил
фунтов двести восемьдесят. Он был настолько не похож на доктора Хорна,
насколько это возможно.
Я спрашивал себя, как же они могли уживаться друг с другом, но я уже
знал ответ на этот вопрос. Они уживались плохо, иначе зачем бы Ван-Пелту
бежать в Пентагон. Разумеется, я пытался быть объективным. Я хочу сказать:
раз генерал Фолленсби считает, что так надо в интересах национальной
обороны...
Но я ничего не мог с собой поделать. Я представил, как бы я себя
чувствовал, если б кто-нибудь из моих подчиненных сделал такой финт через
мою голову. Правда, военная дисциплина одно, а дела штатские, как я их
понимаю, - совсем другое, но все-таки...
Так или иначе, а он это сделал, и вот мы здесь. На войну не похоже,
но приказ есть приказ.
В четырнадцать ноль-ноль я нанес визит доктору Хорну.
Когда я вошел в сопровождении военного клерка-стенографиста, он
поднял голову, но промолчал. Просто указал на дверь.
Я сказал:
- Добрый день, доктор Хорн. Если это время для ежедневного доклада о
проделанной работе вас не устраивает, вы только слово скажите. Как вы
знаете, я нахожусь здесь для того, чтобы оказывать вам помощь. Может, вас
больше устроит время от двенадцати до тринадцати ежедневно? Или для вас
удобнее утро?
- Ежедневно?
- Разумеется, сэр. Возможно, вы не обратили внимания на параграф
восемь моего приказа. Инструкциями генерала Фолленсби предусмотрено...
Он прервал меня неуважительным замечанием в адрес генерала Фолленсби,
но я сделал вид, что не расслышал. Кроме того, вероятно, он был прав.
Я сказал:
- Для начала, сэр, я полагаю, что вы будете так любезны провести нас
по лаборатории. Я полагаю, что капрал Мак-Кейб сможет записывать ваши
слова с нормальной скоростью.
- Какие еще слова?
- Да ваши, о проделанной работе сэр. Чего вы достигли за прошедшие
двадцать четыре часа. Конечно, на этот раз в виде исключения мы подобьем
итоги по сегодняшний день.
Он заорал:
- Нет! Никогда! Я решительно отказываюсь!
Я был к этому готов. Дал ему вдоволь поорать. Когда он кончил, я
очень просто все ему разъяснил. Я сказал: "Только так и будет".
Он запнулся и задохнулся.
- Как? Ты, вонючий армейский... Слушай, кому это пришло в голову...
Он замолчал и, нахмурившись, посмотрел на меня. Я был рад, что он
замолчал, так как в секретной части приказа (в параграфах, которые я не
показывал доктору Хорну, потому что он не имел допуска к секретным
материалам) был параграф, предусматривающая подобную ситуацию.
Ван-Пелт предупредил генерала, что состояние здоровья Хорна оставляет
желать лучшего. Кажется, апоплексия - я не очень-то разбираюсь в
медицинских терминах. Во всяком случае, Ван-Пелт в беседе с сотрудниками
разведотдела сообщил, что старик может помереть в любой момент. И надо
сказать, что это было похоже на правду, особенно когда он бесился.
Конечно, я не хотел, чтобы он помер прежде, чем я завершу анализ
обстановки, для чего мне и требовался его доклад.
Хорн сел. Он сказал скрипучим голосом:
- Вы намерены упорствовать?
- Да, сэр.
- Тогда я полагаю, что должен приспособиться к ситуации, - сказал он,
по-старчески хитря. - Что же конкретно вам требуется, лейтенант?
- Доклад, сэр.
Он коротко кивнул: "Вот именно".
Ага, сказал я сам себе, разумеется, дело принимает интересный оборот.
Вы думаете, он постарается добиться моего расположения, чтобы потом
позвонить своему конгрессмену? Или просто заставит меня отвернуться, чтобы
треснуть по затылку?
- Да-да, доклад. Вот именно, - сказал он, задумчиво глядя на какую-то
машину. Машина несколько напоминала СКР-784 модели МАРК-XII, той самой,
что имеет какое-то касательство к радио, радару, ко всякой электронике. С
этим пускай разбираются связисты. У меня своя работа, у них своя. - Вот
именно, - повторил он, поднимаясь. - Придется подчиниться вашим желаниям.
Посмотрите на мой поликлоидный квазитрон. Как видите...
Капрал Мак-Кейб издал жалкий звук. Я посмотрел на него. Он был в
затруднительном положении.
- Сэр, - прервал я доктора. - Не произнесете ли вы это слово по
буквам?
Он хихикнул.
- Очень просто. П-О-Л-И-К-Л-О-И-Д-Н-Ы-Й К-В-А-З-И-Т-Р-О-Н. Итак,
лейтенант, надеюсь, вы знакомы с различными потенциометрическими
исследованиями мозга, которые... Впрочем, лучше начать с самого начала.
Как вы знаете, мозг в основном является электрическим устройством.
Потенциометрические исследования показали...
Через каждые тридцать-пятьдесят секунд он взглядывал на меня, склонял
голову набок и ждал. И я говорил: "Понятно", а он отвечал: "Разумеется" -
и продолжал. Положение капрала Мак-Кейба, конечно, было незавидным, но я,
пожалуй, наслаждался. Это меня успокаивало. В конце концов привыкаешь
извлекать выгоду из любой ситуации. Нельзя же провести столько часов на
штабных совещаниях, сколько провел я, и не научиться при этом тактике
выживания в сложных ситуациях.
Когда он окончательно закруглился (Мак-Кейб только тихо стонал), я
кратко подытожил:
- Иначе говоря, сэр, вы усовершенствовали метод электронного убийства
человека на расстоянии.
По какой-то причине мое заявление потрясло доктора Хорна.
Он уставился на меня.
- Электронного, - сказал он. - Убийства. Человека. На расстоянии.
- Это мои слова, - согласился я.
- Вот именно, вот именно, - он прочистил глотку и глубоко вздохнул. -
Лейтенант, не сделаете ли вы мне одно признание? Ради всего святого, что в
моих словах внушило вам эту идиотскую мысль?
Я с трудом верил собственным ушам.
- Как так? Это же мне сказал генерал! А он, как вы понимаете,
предварительно беседовал с Ван-Пелтом.
Я ломал голову - что он там еще замыслил? Пытается сделать вид, что
оружие не сработает?
Битых двадцать пять секунд он проклинал Ван-Пелта. Затем взял себя в
руки и опять задумался.
- Нет, - сказал он. - Нет, Ван-Пелт этого сказать не мог. Это ваш
идиот-генерал совсем рехнулся.
Я заявил официальным тоном:
- Доктор Хорн, не желаете ли вы тем самым сказать... - Я взглянул на
Мак-Кейба. Он подсказал мне шепотом название. Я продолжал: - Что ваш
поликлоидный квазитрон не может с помощью электроники лишить человека
жизни на расстоянии?
Он ругался как маньяк. Будто бы что-то доставляло ему физическую
боль. Наконец он с трудом признался:
- О да. Да, очевидно, да. Можно ли сказать, что паровоз окисляет
уголь, превращая его в силицированные частицы? Конечно, можно. Обычно они
называются золой. А раз так, значит, можно сказать, что квазитрон убивает
людей.
- А я что говорил!
- Отлично. Именно так, - ответил он, морщась словно от боли. - Да,
теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Теперь мне ясно, почему вы здесь
находитесь. А то я, сознаюсь, удивлялся. Вам кажется, что квазитрон -
оружие.
- Разумеется, сэр.
- Ага.
Он сел, достал толстую, черную трубку и принялся набивать ее. Потом
бодро произнес:
- Тогда мы друг друга понимаем. Моя машина превращает людей в трупы.
Того же можно добиться с помощью булыжника, о чем совершенно независимо от
меня некоторое время назад догадались питекантропы. Ладно, вас интересует
именно этот аспект. Очень хорошо.
Он зажег трубку.
- Как я указывал, мой квазитрон способен производить некоторые
операции, недоступные булыжнику. Он может выделять субстанцию, имеющую
отрицательный заряд по отношению к человеческому телу. Назовем эту
субстанцию иксом и отметим, что в сочетании с человеческим телом она
создает человека. Если же вычесть ее из человека, получится труп. Но вам
на это наплевать.
Честно говоря, я растерялся. Я сказал резко:
- Сэр, боюсь, что я вас не понял.
- Я отлично знаю, что вы меня не поняли, - рявкнул он. - Все мы
трупы, ясно? Трупы, населенные привидениями, одушевленные трупы! И на всем
белом свете существует лишь один человек, который может разделить другого
на составные части, не погубив его при этом. Это я. И существует
единственный способ провести такую операцию - с помощью моего квазитрона!
Лейтенант, вы тупица, идиот! Я...
Пожалуй, этого было достаточно.
- До свиданья, сэр, - сказал я вежливо, хотя он, оглушенный звуками
собственного голоса, вряд ли слышал меня. Я кивнул капралу Мак-Кейбу. Он
захлопнул записную книжку, бросился отворять передо мною дверь, и мы
удалились.
Зачем нам было оставаться? Разве не ясно, что я набрал достаточно
материала для анализа ситуации?
На всякий случай тем же вечером я вызвал к себе в комнату Ван-Пелта.
Я желал получить подтверждение тому, что старик в своем уме.
- Он абсолютно в своем уме, полковник Уиндермир. Абсолютно! - Двойной
подбородок Ван-Пелта трясся. - Но он опасен. Он крайне опасен. Особенно
опасен для меря. Разумеется, я надеюсь на ваше покровительство и защиту.
Разумеется. Он опасен. Я...
Он замолк, глядя на буфет, где стояла ваза с фруктами (я люблю
побаловаться фруктами после ужина). Он кашлянул.
- Полковник, не разрешите ли вы...
- Берите сколько угодно, - сказал я ему.
- Большое спасибо! Большое спасибо! Какие яблоки! Честно говоря,
полковник Уиндермир, я полагаю, что яблоко - лучшее произведение природы.
Не считая, конечно, груш. Должен признаться, что груши...
- Дорогой доктор Ван-Пелт, простите меня, - перебил я его. - Мне
нужны точные сведения о докторе Хорне. Что он имел в виду, говоря о
привидениях.
Он посмотрел на меня пустыми глазами, вгрызаясь в яблоко.
- Привидения? - Он хрустнул яблоком. Хруп, хруп. - Боже мой,
полковник, - хруп, хруп, - полковник Уиндермир, я не понимаю... А,
привидения! - хруп! - Конечно, конечно. Это просто такое выражение,
которое употребляет доктор Хорн. Вы же знаете его манеру. Понимаете,
существует разница между живым и мертвым человеком, и эту разницу доктор
Хорн называет привидением. - Он хихикнул, бросил огрызок в мою корзину для
бумаг и взял другое яблоко. - Назовите это жизнью плюс интеллект плюс
душа, если такое слово есть в вашем лексиконе, полковник. Доктор Хорн
объединяет все это термином "привидение".
Я припер его к стенке!
- Значит, на этой машине выпекают привидения?
- Нет, нет! - воскликнул он, почти потеряв самообладание. -
Полковник, не давайте ввести себя в заблуждение! Доктор Хорн -
невоспитанный, беспринципный человек, но не дурак и не мошенник. Забудьте
о слове "привидение", раз уж этот термин вас так пугает. Думайте о... о...
- Он подыскивал нужное слово. - Думайте просто о разнице между жизнью и
смертью. Вот эту разницу и улавливает машина доктора Хорна. Жизнь,
интеллект - все это электрические явления, понимаете? И доктор Хорн может
извлекать их из человеческого тела, хранить их, если считает нужным,
заменять и даже вкладывать в другое тело.
Он кивнул, подмигнул мне и вгрызся во второе яблоко. Хруп, хруп,
хруп.
Вот так-то!
Отделавшись от него, я какое-то время старался взять себя в руки.
Этот странный старик обладал машиной, которая может вытащить ум из
тела и - да-да! - вложить его в другое тело!
Черт возьми, почему они не сказали об этом сразу, вместо того чтобы
напускать туману?
Естественно, что я не поверил этому, пока не увидел собственными
глазами. На следующее утро по моей просьбе доктор Хорн поместил курицу и
спаниеля в свой так называемый поликлоидный квазитрон и поменял им умы.
Вот тогда я поверил. Я увидел, как курица старалась махать хвостом, а
спаниель, всхлипывая, царапая нос, пытался склевать кукурузное зерно.
Глаза капрала Мак-Кейба чуть не вылезли из орбит. Он начал было
что-то записывать, потом взглянул на меня, медленно покачал головой и
уставился в пространство.
Хорошо, им я займусь позже. Я сказал:
- Да, вам это удается, доктор Хорн. Вы можете взять курицу и
пересадить ее в спаниеля, и наоборот.
Он наклонил голову, так как был слишком заносчив, чтобы меня
поблагодарить.
- Именно так, лейтенант.
- И вы можете проделывать это с людьми?
- Конечно могу! Конечно могу! - зарычал он. - Ох уж эти мне глупейшие
законы, которыми руководствуются научные учреждения! Я пытался, клянусь,
пытался получить разрешение на проведение простого обмена. Допустим, один
человек умирает от рака, а другой лишен рассудка. Почему бы и нет? Вложите
здоровый дух в здоровое тело, и пусть больные тела и души гниют вместе! И
думаете, они мне это разрешили?
- Понимаю. Значит, вам так и не удалось это сделать?
- Ни разу. - Он глядел на меня, его старческие глазки сверкали. - Но
теперь сюда приехали вы, лейтенант. Человек военный. Очень смелый человек,
не так ли? А мне всего-навсего нужен один доброволец. Этот трусливый
Ван-Пелт отказался, мой садовник отказался, все отказались! Но вы...
- Ответ отрицательный, сэр! - Нет, вы только посмотрите, как высоко
он себя ценит! - Я не лейтенант, а старший офицер! И полагаю, что вы не
имеете представления, как много вложили в меня наши вооруженные силы!
- Но, лейтенант, важность...
- Ответ отрицательный, сэр.
Тупость этого человека меня поражала. Предложить такое мне,
полковнику! Как это отразится на моем деле N_201? А что тогда станет с
выслугой лет? Пентагон будет взбешен, именно взбешен!
Стараясь сохранять спокойствие, я сказал:
- Вы не разбираетесь в военных делах, доктор Хорн. Могу вас заверить:
если возникнет нужда в добровольцах, мы вам их предоставим. Верьте мне,
сэр, мы здесь только для того, чтобы вам помогать! Любой из наших нижних
чинов будет счастлив - нет, горд! - предложить себя... капрал Мак-Кейб! А
ну-ка назад!
Но было уже поздно. Визжа от страха, он вылетел из комнаты.
Я в некотором замешательстве обернулся к доктору Хорн у.
- Так, сэр... мы в таких вещах разбираемся. Парень в состоянии шока.
Но я отыщу вам добровольца. Поверьте мне!
Старик был доволен, как кадет-выпускник перед первым парадом, но
старался этого не показывать. Он очень сдержанно произнес:
- Именно так, лейтенант... я хотел сказать майор. То есть капитан.
Завтра мы начнем опыт.
Завтра! Какой прекрасный день! Ведь я увидел, что доктор Хорн
выполнит свое обещание, и я - единственный из всех - понимал, что это
означает. Оружие? Чепуха, это куда важнее оружия.
Требовалось только отыскать добровольцев.
- Доверьтесь мне, - посоветовал я доктору Хорну.
Я вызвал дежурного по сортиру, который получил наряд вне очереди за
бегство в город без увольнительной, и, когда я объяснил ему, что его ждет
в военном трибунале, он вызвался добровольцем с потрясающей быстротой. Он
даже не спросил меня, на что вызвался.
Мне нужны были два добровольца. Мой заместитель, и это я говорю с
гордостью, вызвался вторым. Он очень смелый человек, типичный командир.
Мы прибыли в лабораторию доктора Хорна. По моей просьбе людей
привязали и креслам, анестезировали - я хотел соблюсти секретность,
поэтому не желал, чтобы они знали, что с ними происходит. Перед тем как
начать, мой заместитель прошептал:
- Сэр, меня не пошлют во Вьетнам?
- Я обещаю вам, капитан, - сказал я торжественно и прямо у него на
глазах разорвал мое заявление об отправке его на фронт, которое я написал
прошлой ночью. Он уснул счастливым.
Гудение, жужжание, треск. Я не очень-то смыслю в науке, но, когда
электрические искры потухли и жужжание замерло, доктор Хорн сделал им
какие-то уколы.
Первым открыл глаза дневальный по сортиру. Я встал перед ним.
- Имя, чин, звание и номер!
- Сэр, - ответил он четко. - Леффертс, Роберт Т. Капитан армии США,
личный номер 0-а339615!
Боже мой! Но я решил перепроверить его следующим вопросом:
- Куда вы не хотите быть переведены?
- Разумеется, во Вьетнам, сэр. Прошу вас, сэр, куда угодно, только не
туда! Я же вызвался быть добровольцем! Я буду...
Я кивнул доктору Хорну, и новый укол погрузил "капитана" в сон.
Затем дошла очередь до тела, которое раньше было моим заместителем.
Тело открыло глаза.
- Полковник! Я передумал! Я пойду на губу, только...
- Вольно! - скомандовал я и кивнул доктору Хорну.
Сомнений не было.
- А вы, оказывается, можете.
Он кивнул.
- Вот именно, лейтенант. Могу.
Пока он переключал их обратно, я начал соображать, что к чему.
Придя в свой кабинет, я немедленно снял телефонную трубку.
- Срочность номер один! - приказал я. - Дайте мне Пентагон! Срочный
секретный разговор с генералом Фолленсби. Попросите его включить
противоподслушивающие устройства.
Я положил трубку полевого телефона в ящик. Оружие? Оружие - ничто по
сравнению с этой машиной. У нас в руках весь мир. Признаюсь, я был на
седьмом небе от счастья. Я отчетливо видел генеральские погоны на своих
плечах - армия ничего не пожалеет для офицера, который сделает ей такой
подарок.
С шумом и грохотом в комнату ворвался Ван-Пелт. Морда у него была
перемазана, в кулаке он держал тающую шоколадку.
- Полковник Уиндермир! - прохрипел он. - Вы дали Хорну провести
испытание! Но ведь именно этого он и добивался! Он...
Это было невыносимо.
- О'Хейр! - зарычал я. Робко появился сержант О'Хейр. - Как вы
посмели пропустить этого человека без моего разрешения? Неужели вы не
видите, что у меня секретный разговор с Вашингтоном?
О'Хейр промямлил:
- Сэр, он...
- Выкиньте его отсюда!
- Слушаюсь, сэр!
Толстяк пытался сопротивляться, но О'Хейр куда крупнее его. И
все-таки Ван-Пелт сдался не сразу. Он что-то вопил, расстраивался, но,
честно говоря, я его не слушал, потому что тут мне дали Пентагон.
- Генерал Фолленсби? Докладывает полковник Уиндермир, сэр. Прошу
включить противоподслушивающее устройство.
Я нажал кнопку, изолирующую разговор с моей стороны. Через секунду я
услышал голос генерала, но любой другой, кто подключился бы к разговору,
услышал бы только треск электрических разрядов.
Я вкратце изложил генералу все, что видел. Вначале он был раздражен и
разочарован. Этого я и ожидал.
- Менять людей, Уиндермир? - он говорил на высоких тонах, и в голосе
его слышалось недовольство. - Какой нам прок от того, чтобы менять их друг
на дружку? В этом нет никаких стратегических выгод. Может быть, противник
немного растеряется, если мы раздобудем двух-трех их командиров. И это
все? Я надеялся на что-то большее, Уиндермир. На то, что можно сейчас же
применить в военных операциях. Этого Ван-Пелта следует проучить, чтобы он
попусту не отнимал времени у руководителей Армии.
- Генерал Фолленсби, могу ли я привлечь ваше внимание? Предположим,
сэр, что некто решил посетить Соединенные Штаты. Предположим, мы окружим
его вместе со всей его свитой. И поменяем их. Поместим наших людей в их
тела. Понимаете?
Сначала он решил, что я свихнулся. Об этом можно было легко
догадаться:
- Полковник Уиндермир, что вы мелете?
- Это совершенно реально, сэр, - сказал я убежденно. - Поверьте мне,
я это видел. Но допустим, именно такую операцию нам провести не удастся. А
что вы скажете о враждебном США после? Подстерегите его, поместите внутрь
нашего разведчика. Понимаете, сэр? Нет сомнений в том, какой разведке
достанутся все секретные сведения, не так ли? Или... если мы не захотим
делать этого в мирное время, то как насчет войны? Возьмите двух пленных,
посадите внутрь наших людей и обменяйте их пленных на наших. - Я продолжал
в том же духе и не уверен, что в чем-нибудь его убедил. Но совершенно
точно, что к тому моменту, когда он повесил трубку, он уже сильно
задумался.
На следующий день у меня с ним была назначена встреча в Пентагоне. И
я знал, что раз уж я там окажусь, то считайте - дело сделано. Он один не
захочет брать на себя всю ответственность за такое решение. Но он созовет
совещание, и уж кто-нибудь в штабе схватит суть дела.
Я уже чувствовал, как горят на моих плечах генеральские звезды...
- Что случилось, О'Хейр? - спросил я.
Этот парень меня раздражал. Он опять сунул голову в дверь и выглядел
очень встревоженным. Ему было о чем тревожиться, и я был склонен подбавить
ему еще.
- Сэр, это Ван-Пелт, - он проглотил слюну. Вид у него был довольно
дурацкий. - Я не знаю, спятил он или нет, но он говорит... он говорит, что
доктор Хорн хочет жить вечно! А еще он говорит, что Хорну не хватало
только испытаний на человеке. Я не понимаю, о чем это он, но он говорит,
сэр, что, раз вы теперь дали ему провести испытание, он схватит первого
попавшегося человека и сопрет его тело. Какой в этом смысл, сэр?
Какой смысл?
Я отбросил его прочь, задержавшись лишь на секунду, чтобы схватить
пистолет.
Это имело огромный смысл.
Вот чего следовало ожидать от такого человека, как доктор Хорн, - он
ухватился за ценное изобретение и использует его для того, чтобы воровать
чужие тела и продолжить свою старческую жизнь в молодом теле.
А если это случится, что тогда будет с моей генеральской звездой?
Я знал ход мыслей Хорна. Укради тело, разбей машину, беги подальше.
Сможем ли мы его выследить? Невозможно. Никаким тестом в мире - ни по
отпечаткам пальцев, ни по строению сетчатки, ни по типу крови - мы не
сможем отличить Джона Смита от Хорна, который сидит в теле Джона Смита.
Так он и сделает. Я сразу это понял.
Ван-Пелт ушел в лабораторию, победив собственную трусость. Конечно,
он хотел остановить Хорна, но какой смысл имело его вторжение в
лабораторию? Что он, хотел подарить свое тело Хорну?
А если одного недостаточно, всегда найдутся другие, потому что вокруг
шныряло множество людей из моего отряда, и Хорну будет нетрудно заманить
кого-то внутрь. И он ждать не будет, так как знает, что его собственное
тело в любую минуту может отказать. Тело это старое, изношенное, к тому же
охваченное волнением, окрыленное надеждой - оно может рухнуть от малейшего
толчка.
Я вбежал в здание и пронесся через неосвещенные темные залы, к
комнате, где стоял поликлоидный квазитрон...
Я споткнулся о человеческое тело, пошатнулся, упал, и пистолет
вылетел у меня из рук. Я поднялся на колени, опираясь руками о пол, и
потрогал тело. Оно все еще было теплым, мало того, это было тело доктора
Хорна. Пустой кокон, оставленный обитателем!
А надо мной возвышалась фигура, бывшая недавно Ван-Пелтом. Он держал
пистолет.
- Слишком поздно! - вскрикнул он. - Вы опоздали, полковник Уиндермир!
Ван-Пелт! Но в этой толстой, мягкой оболочке жил не Ван-Пелт. Это
доктор Хорн-Ван-Пелт держал в одной руке пистолет, а в другой железный
стержень. И с его помощью он разбивал поликлоидный квазитрон. Бац!
Фонтаном разлетаются искры! Бац! И машина начала оседать и рассыпаться.
Он был вооружен. Это очень осложняло ситуацию.
Но положение не было безвыходным. Потому что мы были не одни.
Рядом с моим упавшим пистолетом лежало другое тело. Не мертвое, но
без сознания. Это был капрал Мак-Кейб, выведенный из строя ударом стержня
по голове.
- Остановитесь! - крикнул я, поднимаясь. Хорн-Ван-Пелт обернулся ко
мне. - Стоп! Не ломайте машину! От нее зависит больше, чем вы можете
вообразить, доктор Хорн! Речь идет не только о вашей жизни, поверьте мне,
доктор Хорн. Я добьюсь, чтобы у вас было много тел, хороших тел, чтобы ваш
разум жил столько, сколько вы сами этого желаете. Но подумайте о
безопасности нашей страны! Вспомните о вашем святом долге перед наукой! -
Я молил его, а перед моими глазами маячили генеральские звезды.
Капрал Мак-Кейб пошевелился.
Я встал. Носитель доктора Хорна, Ван-Пелт, выронил железный стержень,
перехватил пистолет в правую руку и глядел на меня в упор. Хорошо. Пусть
лучше целится в меня, чем в капрала Мак-Кейба.
- Вы не должны разрушать машину, доктор Хорн, - сказал я. - Нам она
нужна.
- Но она уже разрушена, - ответил маленький жирный человечек,
указывая на обломки. - Я не доктор...
- Бах!
Пуля Мак-Кейба ударила в основание черепа. Мозг, который принадлежал
когда-то Ван-Пелту, а потом Хорну, перестал существовать. Маленький
толстяк был мертв.
Вот когда я взъярился!
- Дурак, идиот, слов у меня нет! - кричал я Мак-Кейбу. - Ты зачем его
убил? Прострелил бы ему руку, ранил бы его, ноги бы ему переломал, вышиб
бы пистолет. А теперь он мертв, и машина сломана!
Так, увы, уплыли мои генеральские звездочки.
Капрал смотрел на меня странным взглядом.
Я взял себя в руки. Мечта жизни ушла, и этому ничем не поможешь.
Может быть, инженерам удастся разобраться в обломках и построить новую
машину?.. Но, взглянув на разрушения, я понял, что это лишь очередная
мечта.
Я глубоко вздохнул.
- Ладно, Мак-Кейб, - сказал я строго. - Отправляйся в барак. Я с
тобой потом поговорю. А сейчас мне придется звонить в Пентагон и
постараться объяснить, как ты умудрился нам все испортить.
Мак-Кейб нежно погладил пистолет, положил его на пол и ушел. Я
мужественно доложил обо всем генералу, стоя по стойке смирно, пока
телефонная трубка меня отчитывала, и не успел положить трубку на место,
как телефон зазвонил вновь. Я услышал голос Мак-Кейба.
- Что еще, капрал? - возмутился я. - Я занят.
- Я только позвонил, чтобы доложить, что еще не нашел своего барака.
Но скоро найду. Очень скоро, лейтенант.
- Доктор Хорн! - ахнул я.
- Вот именно, лейтенант, - сказал он и захихикал, вешая трубку.

Фредерик ПОЛ

Я - ЭТО ДРУГОЕ ДЕЛО

Я сижу на краю металлической кровати. Матрацем служит второе одеяло,
постеленное на ее стальные пружины. Не слишком удобно, но меня ждут еще
большие неприятности.
Близится час, когда меня переведут в окружную тюрьму, а через
некоторое время после этого я окажусь в камере смертников. Разумеется,
сначала состоится судебная процедура, но это простая формальность. Меня не
только схватили на месте преступления, я к тому же еще во всем признался.
Я умышленно убил Лоренса Коннота, моего друга, который спас мне
жизнь. Конечно, в свое оправдание я мог бы привести некоторые смягчающие
обстоятельства, но вряд ли суд примет их во внимание.

Коннот и я были друзьями много лет. Война разъединила нас. Через
несколько лет после ее окончания мы снова встретились в Вашингтоне, но в
наших отношениях появилась некоторая отчужденность. За это время он, как
это говорится, нашел свое призвание. Он много и упорно над чем-то работал,
но скрывал от меня, что это было такое. У меня, естественно, были свои
заботы, но после того, как я с треском провалился по анатомии, они уже не
имели никакого отношения к науке. Должен сказать, что к медицине я охладел
уже давненько, с того самого дня, когда впервые попал в анатомический
театр; трупов я не боялся, просто не было в этом ничего привлекательного.
Так я и не получил никакого академического звания, да и к чему оно
сенатскому охраннику?
Карьера не очень внушительная? Конечно, нет. Но я не стыжусь ее. В
жизни вообще ничего не следует стыдиться. А моя должность мне даже
нравится. Сенаторы в присутствии нас, охранников, обычно довольно
откровенны, к нам относятся неплохо, и мы частенько узнаем интересные вещи
о том, что происходит за правительственными кулисами. Со своей стороны, мы
можем быть полезны немалому числу людей - газетным репортерам, охотящимся
за какой-нибудь историей; правительственным чиновникам, могущим порой
использовать одно-единственное неосторожное замечание для целой
политической кампании; а также всем тем, кто захотел бы побывать во время
важных прений на галерее для посетителей.
Как это и получилось, к примеру, с Ларри Коннотом. Мы с ним
столкнулись как-то на улице, немного поболтали, потом он спросил, не могу
ли я достать для него пропуск на предстоящие прения по внешней политике.
На следующий день я сообщил ему по телефону, что с пропуском все в
порядке.
Он явился к началу выступления государственного секретаря, и его
маленькие влажные глазки прямо-таки блестели от удовольствия. И тут
неожиданно раздался громкий крик... История эта, конечно, у всех еще свежа
в памяти. Их было трое, этих фанатиков из Центральной Америки, пытавшихся
с помощью огнестрельного оружия оказать воздействие на нашу политику. У
двоих были пистолеты, у третьего - ручная граната. Пистолетными выстрелами
ранило двоих сенаторов и одного охранника. Мы с Коннотом стояли совсем
рядом. Я бросился на маленького паренька, уже замахнувшегося гранатой,
сбил его с ног; граната откатилась в сторону, я хотел схватить ее и,
увидев, что она взведена и вот-вот взорвется, на какое-то мгновение
оцепенел, и в это же самое мгновение на ней оказался Ларри...
Газеты сделали нас обоих героями. Они писали, как о чуде, что Ларри,
упав плашмя на гранату, еще успел ее из-под себя вытащить и отбросить в
такое место, где она, взорвавшись, никому не причинила вреда.
Верно, вреда она действительно не причинила никому. В газетах
упоминалось, что взрыв гранаты заставил Ларри потерять сознание. И верно,
он действительно потерял сознание. Прошло около шести часов, пока он снова
не пришел в себя, и еще целый день после того он находился в каком-то
полузабытьи.
На следующий день вечером я его навестил. Он был очень рад моему
приходу.
- Ну вот мы с тобой и в героях, - сказал он приветливо.
- Ларри, ты спас мне жизнь, - сказал я.
- Чепуха, Дик, не стоит говорить об этом. Я бросился вперед чисто
инстинктивно, нам обоим повезло, и все тут.
- Газеты пишут: ты был просто великолепен, проделал все так
молниеносно, что никто и не понял толком, как все это произошло.
- В такую ничтожную долю секунды, - произнес он еще более небрежным
тоном, - никто и не смог бы, естественно, успеть заметить что-либо.
- Я успел, Ларри.
Его маленькие глазки еще более сузились.
- Я был как раз между тобой и гранатой. Ты не мог броситься вперед ни
мимо меня, ни надо мной, ни сквозь меня. И все же оказался лежащим на
гранате.
Он продолжал молчать.
- И еще одно, Ларри. Она взорвалась прямо под тобой, тебя буквально
приподняло взрывом. На тебе был непроницаемый для осколков жилет?..
- Видишь ли, - слегка откашлявшись, сказал он, - тот факт, что...
- Оставим "тот факт" в покое, дружище. Что произошло на самом деле?
Он снял очки и растерянно стал тереть себе глаза.
- Не понимаю, - пробормотал он. - Газеты пишут, что она разорвалась в
нескольких...
- Плюнь на газеты, Ларри, - мягко прервал я его. - Пойми, я стоял
рядом, и глаза у меня были открыты.
Ростом Ларри Коннот был вообще невелик, но никогда он не казался мне
таким крошечным, как сейчас, когда он, сжавшись в маленький комочек в
своем кресле, смотрел на меня такими глазами, как будто я был воплощением
Немезиды.
Затем он рассмеялся, рассмеялся таким смехом почти счастливым смехом,
что я вздрогнул от неожиданности.
- Ну ладно. Дик. К черту эту игру в прятки: я ведь потерял сознание,
а у тебя глаза были открыты... Рано или поздно я все равно должен был бы
кому-нибудь признаться. Почему не тебе в конце концов?
Из того, что я узнал, в этой моей прощальной записке я опущу всего
лишь одну подробность, подробность, правда, весьма существенную. О ней не
узнает никто и никогда. Не узнает от меня, во всяком случае.
- Естественно, я не мог не понимать, - сказал Ларри, - что рано или
поздно ты вспомнил бы наши ночные разговоры в кафе, наши бесконечные споры
о боге и мировых проблемах. Конечно, ты их не забыл.
Да, я не забыл. У меня еще сохранилось в памяти, как я беспощадно
издевался над его бредовыми утверждениями и гипотезами и как он упрямо
защищал их. Одна из них была особенно вздорной. Он начал как-то
доказывать, что... В голове у меня все вдруг перемешалось.
- Ты, кажется, тогда утверждал, - заговорил я, с трудом подыскивая
слова, - что когда-нибудь придет время и человеческий дух овладеет...
гм... психокинетическими силами... Что когда-нибудь мы, не прибегая ни к
каким машинам и не пошевелив даже пальцем, сможем одною лишь силой нашей
мысли переносить наше тело в мгновение ока в любое место, какое нам
вздумается. В общем, что для человеческого духа нет ничего невозможного.
- Боже, каким я тогда был желторотым юнцом! - воскликнул Ларри и
задумался.
Я не мешал ему думать. Мне самому нужно было собраться с мыслями.
- Разумеется, - снова заговорил он, - человеческий дух сам по себе не
способен на такие вещи. Все, что я тебе тогда об этом говорил, все это
были слова восторженного мечтателя, а не выводы ученого, проверившего их
истинность сотней опытов. Но кое в чем я все же был прав, и это кое-что
помогло мне найти верное решение. Существуют некоторые... скажем,
технические приемы, с их помощью человек может направить работу своей
мысли таким образом, что она подчинит себе обычные физические силы, с
которыми мы на каждом шагу сталкиваемся в нашей повседневной жизни. Владея
такими приемами, человек окончательно восторжествует над природой!
Какой-то необыкновенный оттенок в его голосе и в выражении его глаз
заставил меня почувствовать, что он действительно вырвал у природы
какую-то великую тайну. На этот раз я поверил бы ему, даже если не было бы
вчерашнего инцидента в сенате.
- Владея этими приемами, - продолжал он, - человек в состоянии делать
все. Ты понимаешь. Дик? Решительно все! Перелететь через океан? В одну
секунду. Обезвредить взрывающуюся бомбу? Ты видел это собственными
глазами. Конечно, действия эти представляют собой работу, и она, как
всякая работа, требует расхода энергии: никому не дано обойти законы
природы. Поэтому-то я и вышел на целый день из строя. Полная нейтрализация
большого количества мгновенно высвобожденной энергии - пока еще дело
довольно трудное. Гораздо легче, например, отклонить в сторону летящую
пулю, а еще проще - удалить из ствольной коробки патрон и перенести его
себе в карман, чтобы выстрел вообще не состоялся. Расстояния не играют
почти никакой роли. Стоит тебе захотеть, Дик, - в его глазах вспыхнул
горделивый огонек, - и ты увидишь перед собой английскую корону во всем
блеске ее драгоценностей...
- А в будущее заглядывать ты уже можешь? - спросил я.
Он нахмурился.
- Зачем такой тон. Дик, ведь я говорю о серьезных вещах.
Шарлатанством я никогда...
- А читать мысли?
Лицо его прояснилось.
- Ах, ты и этот разговор помнишь? Нет, этого я не могу. Позже
когда-нибудь, если займусь этой проблемой по-настоящему. Во всяком случае,
не сейчас.
- Покажи мне что-нибудь, что ты можешь уже сейчас, - попросил я.
Он улыбнулся. Видимо, он наслаждался нашим разговором, и я его хорошо
понимал. Долгие годы он скрывал свою тайну от всех. Десять лет поисков и
экспериментов в полном одиночестве! Десять лет тайных надежд и
разочарований, начиная с появления еще бесформенной идеи и кончая днем,
когда она стала реальной действительностью. Ему просто необходимо было
дать выход распиравшим его чувствам. Думаю, он в самом деле был рад, что
наконец-то его кто-то разоблачил.
- Показать что-нибудь? Сейчас сообразим. - Он окинул комнату взглядом
и кивнул головой: - Смотри на окно.
Окно открылось и снова закрылось.
- Радиоприемник, - сказал Ларри.
Маленький аппарат вдруг ожил: щелкнув, опустилась одна из клавиш,
засветилась шкала, раздалась музыка.
- Смотри внимательно!
Музыка резко умолкла, приемник исчез. И тут же вновь появился на
прежнем месте; выскочивший из розетки конец соединительного шнура с легким
стуком упал на ковер.
- Он был примерно на высоте Эвереста, - сказал Ларри, явно стараясь
сохранить непринужденный вид. - А что скажешь о такой штуке...
Лежавший на полу шнур поднялся, и его вилка устремилась к розетке,
замерла в воздухе на секунду и снова шлепнулась на пол.
- Нет, - передумал Ларри, - сейчас я тебе покажу действительно
кое-что серьезное. Следи за приемником, Дик. Я его заставлю работать без
тока. Для усиления электромагнитных колебаний достаточно...
Его напряженный взгляд снова был прикован к аппарату. Мгновение,
другое. Вспыхнула лампочка, освещающая шкалу; из динамика донеслись первые
шипящие звуки. Я поднялся со стула, оказавшись как раз позади Ларри.
Я воспользовался телефоном, стоявшим на столике рядом с моим стулом.
Удар пришелся ему в затылок, возле уха; он обмяк и повалился на пол. Я
ударил его еще дважды, чтобы он наверняка не смог прийти в себя в течение
ближайшего часа, и бросил телефонную трубку на место.
Затем приступил к обыску. То, что меня интересовало, я нашел в его
письменном столе: записки и расчеты. Все, что я должен был знать, чтобы
быть в состоянии делать то, что мог делать он. Это вместилось в две-три
строки, все прочее я сжег.
Я снова поднял трубку и вызвал полицию. Услыхав их сирену, я вытащил
мой служебный пистолет и выстрелил ему в горло. Он был уже мертв, когда
они ворвались в комнату.
Совесть моя чиста. На суде я постараюсь объяснить мотивы моего
поступка, хотя и не уверен, что присяжные признают их основательными.
В тех двух-трех строчках было сказано, как делать то, что мог делать
он, Лоренс Коннот. Всякий, кто умеет читать, тоже мог бы это делать.
Формула Коннота доступна всем грамотным людям - честным, нечестным,
подлецам, преступникам, душевнобольным.
Лоренс Коннот был честным идеалистом, это верно. Мы были друзьями с
детства, я его душу знал насквозь и, как говорится, в случае необходимости
мог бы доверить ему мою жизнь. Все это так. Но ведь речь идет о гораздо
большем!
Не только о его жизни! Не только о моей! Кто может поручиться за
человека, который вдруг почувствует себя богом? Предположите, что
какой-нибудь человек стал единственным обладателем секрета, дающего ему
возможность проникать сквозь любые стены, в любое закрытое помещение, в
любой банковский сейф. Предположите, что этому человеку не страшно никакое
оружие.
Говорят, что власть разлагает. Что абсолютная власть разлагает
абсолютно. Можно ли себе представить более абсолютную власть, чем та,
которой обладал Коннот? Человек, который, не боясь наказания, мог делать
все, что ему взбредет на ум? Ларри был моим другом, но я убил его
совершенно хладнокровно, понимая, что человека, владеющего тайной, которая
может сделать его властелином мира, нельзя оставлять в живых.
Я - это другое дело.

Ваша оценка:
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

SCP 090: Apocorubik's Cube

SCP 249: The random door

Demon's Souls |#15| Dragon God

Demon's Souls |#14| Flamelurker

Другие игры...

Рассказы