черную дыру.
Но правда в том, что я о нем и не думал. Занимался своими делами.
Больше всего меня заботила боль в кишках, но много я думал и о
террористах, угрожающих мне и всему, что меня окружает.
Конечно, не все вокруг плохо. О своих изношенных внутренностях я
думал, потому что они меня заставляли. Но тем временем мои новые артерии
медленно укреплялись; и ежедневно шесть тысяч клеток умирали в моем
невосстановимом мозге; а тем временем звезды замедляли свое движение и
вселенная приближалась к своей энтропийной смерти, и тем временем... Тем
временем все, если подумать, шло под уклон. Но я об этом не думал!
Но так мы устроены, верно? Продолжаем жить, потому что приучили себя
не думать обо всех этих "тем временем", пока они сами, подобно моим
кишкам, не заставят нас задуматься.
Эти слова Робина также нуждаются в разъяснении. Хичи очень
интересовались жизнью, особенно разумной или обещавшей такой стать. У них
был прибор, который позволял им улавливать чувства существ на далеких
мирах.
Но этот прибор не только воспринимал, но и передавал. Собственные
эмоции оператора передавались объектам операции. И если оператор был
расстроен, угнетен... или безумен, последствия могли быть очень тяжелые. У
мальчишки Вэна был такой прибор, когда он жил на корабле хичи. Он называл
его кушеткой для снов - ученые позже переименовали его в телепатический
психокинетический приемопередатчик - ТПП, и когда Вэн им пользовался,
происходили события, описанные Робином.
Конечно, вы понимаете, что "ничтожность", о которой здесь говорит
Робин, не принадлежит Оди Уолтерсу. Робин никогда не был ничтожеством; но
время от времени ему приходилось убеждать себя в этом. Странные существа
люди!
Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броадхед,
вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса и мотивах Робина - совсем
наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень
стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствия,
разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице.
3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ
Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше
тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда
его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в
Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона
- вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.
- Странный мир, - сказал я своей дорогой жене Эсси. - Индивидуумы
действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся
неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.
- Да, - согласилась Эсси, кивая, - это верно, но скажи мне, Робин,
как твои кишки?
- Хорошо, насколько можно ожидать, - ответил я и добавил шутку: -
Невозможно больше достать хорошие запчасти. - Потому что мои кишки,
конечно, трансплант, как и многие другие части моего тела - таковы
достоинства Полной Медицины Плюс. - Но я говорю не о своей болезни. О
болезни мира.
- Ты прав, - согласилась Эсси, - хотя, по моему мнению, если бы у
тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах.
Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с
отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство
человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она
хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как
когда-то ее нянька в Ленинграде. - Температуры нет, - неохотно сказала
она, - а что говорит Альберт?
- Альберт говорит, - ответил я, - что тебе нужно заняться своими
гамбургерами. - Я сжал ее руку. - Честно, со мной все в порядке.
- А ты спросишь для уверенности Альберта? - торгуется она. На самом
деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.
- Спрошу, - пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду.
Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: - Альберт.
Ты слышал?
В голораме над моим столом появилось изображение моей информационной
программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.
- Да, Робин, - сказал Альберт Эйнштейн, - конечно, я слышал. Как вы
знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев,
когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно
интимная.
- Гм, - ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт,
в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных
носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он
так нравится. - И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не
подсматриваешь?
Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и
мягко улыбаться: знакомый вопрос и ответа не требует.
Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно
сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня
было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ.
Одна программа - бизнес-менеджер - рассказывала, как обстоит дело с моими
инвестициями, другая - медицинская - сообщала, когда нужно заменять органы
(между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами,
и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа
помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне
помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я
не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной
программой. Это мой научный советник и помощник на все руки Альберт
Эйнштейн.
- Робин, - с мягким укором сказал он, - вы ведь меня вызвали не для
того, чтобы проверить, подглядываю ли я?
- Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, - ответил я, и он,
правда, знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова
моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем
остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде
рентгеновского снимка.
- Пока мы разговаривали, - сказал Альберт, - я позволил себе
просветит вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш
последний кишечный трансплант, и если вы посмотрите внимательней -
подождите, я увеличу изображение, - я думаю, вы заметите, что вся эта
область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.
- Мне не нужно это объяснять! - рявкнул я. - Сколько?
- Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах,
Робин, - искренне сказал он, - трудно сказать: ведь медицина по-прежнему
не точная наука...
- Сколько!
Он вздохнул.
- Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические
последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят
через шестьдесят дней.
Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.
- Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным.
- Нет, Робин, - энергично возразил он, - оно уже серьезное.
Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием
лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. - Он помолчал,
глядя на меня. - Судя по вашему выражения, - заметил он, - какая-то
идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше.
- Я хочу остановить террористов!
- А, да, - согласился он, - это я знаю. И очень веская причина, если
мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию
и выступить перед комиссией Врат... - это верно; дело в том, что
наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто
не мог обнаружить... - попытаться убедить членов комиссии поделиться
данными о террористах. А от меня вы хотите заверения, что задержка вас не
убьет.
- Совершенно верно, мой дорогой Альберт, - я улыбнулся.
- Могу вас в этом заверить, - серьезно сказал он, - по крайней мере я
могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в этот момент вы
должны будете немедленно подвергнуться операции.
- Согласен, мой дорогой Альберт. - Я улыбнулся, но ответной улыбки не
получил.
- Однако, - продолжал он, - мне кажется, что это не единственная
причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на
уме что-то еще.
- Ох, Альберт, - вздохнул я, - ты становишься ужасно скучен, когда
начинаешь рассуждать, как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и
отключись.
И он с задумчивым видом отключился. У него были все основания
выглядеть задумчиво, потому что он прав.
Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое
не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко
внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства,
взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что
у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать
внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел
исправить их.
По крайней мере сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся
с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека,
чтобы не считаться вором?
Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где
найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда
переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической
программы, потому что разговор с нею всегда смещался от "Как мне улучшить
положение?" на "Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить
положение?" Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем.
Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так
странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога.
Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо
взаимодействует с окружением; иногда такое ощущение, что он на самом деле
здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся,
допустим, в моем доме на Таппановом море - должен признать, что это очень
удобный дом, - и всегда говорит что-нибудь вроде: "Почему вы задаете такие
метафизические вопросы, Робин?" И я понимаю, что невысказанная часть его
ответа такова: ты ведь сам все это создал.
Да, я сам все это создал. До некоторой степени. Мне повезло,
достались некоторые деньги, а деньги делают деньги, и теперь я могу купить
все, что продается. И даже кое-что из того, что не продается. У меня есть
очень многое. Есть Влиятельные Друзья. Я Человек, С Которым Следует
Считаться. Моя дорогая жена Эсси меня любит, любит по-настоящему - и
часто, несмотря на наш возраст. Так что я начинаю смеяться и меняю тему...
но ответа я так и не получил.
И даже сейчас у меня нет ответа, хотя вопросы теперь задавать гораздо
трудней.
Меня мучают угрызения совести, что я оставляю Оди Уолтерса в беде
из-за своего долгого отступления, поэтому позвольте мне закончить.
Я чувствую свою вину перед террористами, потому что они бедны, а я
богат. Перед ними вся огромная Галактика, но у нас нет возможности
доставить их туда, во всяком случае недостаточно быстро, и вот они исходят
криком. Умирают с голоду. Видят на ПВ, какой великолепной может быть жизнь
у некоторых, а потом оглядываются на свою трущобы, лачуги, хижины и видят,
в каком они положении, какие у них ничтожные шансы приобрести все эти
