Жюль Миньо, банкир, фирма "Миньо и сыновья" на улице Делорен. Он
- Миньо-старший. У мадам Л'Эспанэ имелся кое-какой капиталец.
Весною такого-то года (восемь лет назад) вдова открыла у них
счет. Часто делала новые вклады - небольшими суммами. Чеков не
выписывала, но всего за три дня до смерти лично забрала со счета
четыре тысячи франков. Деньги были выплачены золотом и
доставлены на дом конторщиком банка.
Адольф Лебон, конторщик фирмы "Миньо и сыновья", показывает, что
в означенный день, часу в двенадцатом, проводил мадам Л'Эспанэ
до самого дома, отнес ей четыре тысячи франков, сложенных в два
мешочка. Дверь открыла мадемуазель Л'Эспанэ; она взяла у него
один мешочек, а старуха другой. После чего он откланялся и ушел.
Никого на улице он в тот раз не видел. Улица тихая, безлюдная.
Уильям Берд, портной, показывает, что вместе с другими вошел в
дом. Англичанин. В Париже живет два года. Одним из первых
поднялся по лестнице. Слышал, как двое спорили. Хриплый голос
принадлежал французу. Отдельные слова можно было разобрать, но
всего он не помнит. Ясно слышал "sacre" и "mon Dieu!". Слова
сопровождались шумом борьбы, топотом и возней, как будто дрались
несколько человек. Пронзительный голос звучал очень громко, куда
громче, чем хриплый. Уверен, что не англичанин. Скорее, немец.
Может быть, и женщина. Сам он по-немецки не говорит.
Четверо из числа означенных свидетелей на вторичном допросе
показали, что дверь спальни, где нашли труп мадемуазель Л" была
заперта изнутри. Тишина стояла мертвая, ни стона, ни малейшего
шороха. Когда дверь взломали, там уже никого не было. Окна
спальни и смежной комнаты, что на улицу, были опущены и наглухо
заперты изнутри, дверь между ними притворена, но не заперта.
Дверь из передней комнаты в коридор была заперта изнутри.
Небольшая комнатка окнами на улицу, в дальнем конце коридора, на
том же пятом этаже, была не заперта, дверь приотворена. Здесь
были свалены старые кровати, ящики и прочая рухлядь. Вещи
вынесли и тщательно осмотрели. Дом обшарили сверху донизу.
Дымоходы обследованы трубочистами. В доме пять этажей, не считая
чердачных помещений (mansardes). На крышу ведет люк, он забит
гвоздями и, видимо, давно бездействует. Время, истекшее между
тем, как свидетели услышали перебранку и как взломали входную
дверь в спальню, оценивается по-разному: от трех до пяти минут.
Взломать ее стоило немалых усилий.
Альфонсо Гарсио, гробовщик, показал, что проживает на улице
Морг. Испанец но рождению. Вместе с другими побывал в доме.
Наверх не подымался. У него нервы слабые, ему нельзя
волноваться, Слышал, как двое спорили, хриплый голос -
несомненно француз. О чем спорили, не уловил. Визгливым голосом
говорил англичанин. Сам он по-английски не разумеет, судит по
интонации. Альберта Монтани, владелец магазина готового платья,
показывает, что одним из первых взбежал наверх. Голоса слышал.
Хрипло говорил француз. Кое-что понять можно было. Говоривший в
чем-то упрекал другого. Слов второго не разобрал. Второй говорил
часто-часто, заплетающимся языком. Похоже, что по-русски. В
остальном свидетель подтверждает предыдущие показания. Сам он
итальянец. С русскими говорить ему не приходилось. Кое-кто из
свидетелей на вторичном допросе подтвердил, что дымоходы на
четвертом этаже слишком узкие и человеку в них не пролезть. Под
"трубочистами" они разумели цилиндрической формы щетки, какие
употребляют при чистке труб. В доме пет черной лестницы, по
которой злодеи могли бы убежать, пока их преследователи
поднимались наверх. Труп мадемуазель Л'Эспанэ был так плотно
затиснут в дымоход, что только общими усилиями четырех или пяти
человек удалось его вытащить.
Поль Дюма, врач, показывает, что утром, чуть рассвело, его
позвали освидетельствовать тела убитых женщин. Оба трупа лежали
на старом матраце, снятом с кровати в спальне, где найдена
мадемуазель Л. Тело дочери все в кровоподтеках и ссадинах. Это
вполне объясняется тем, что его заталкивали в тесный дымоход.
Особенно пострадала шея. Под самым подбородком несколько
глубоких ссадин и сине-багровых подтеков - очевидно, отпечатки
пальцев. Лицо в страшных синяках, глаза вылезли из орбит. Язык
чуть ли не насквозь прокушен. Большой кровоподтек на нижней
части живота показывает, что здесь надавливали коленом. По
мнению мосье Дюма, мадемуазель Л'Эснанэ задушена, - убийца был,
возможно, не один. Тело матери чудовищно изувечено. Все кости
правой руки и ноги переломаны и частично раздроблены. Расщеплена
левая tibia [Берцовая кость (лат.).] равно как и ребра с левой
стороны. Все тело в синяках и ссадинах. Трудно сказать, чем
нанесены повреждения. Увесистая дубинка или железный лом, ножка
кресла - да, собственно, любое тяжелое орудие в руках необычайно
сильного человека могло это сделать. Женщина была бы не в силах
нанести такие увечья. Голова убитой, когда ее увидел врач, была
отделена от тела и тоже сильно изуродована. Горло перерезано
острым лезвием, возможно, бритвой.
Александр Этьенн, хирург, был вместе с мосье Дюма приглашен
освидетельствовать трупы. Полностью присоединяется к показаниям
и заключениям мосье Дюма.
Ничего существенного больше установить не удалось, хотя к
дознанию были привлечены и другие лица. В Париже не запомнят
убийства, совершенного при столь туманных и во всех отношениях
загадочных обстоятельствах. Да и убийство ли это? Полиция сбита
с толку. Ни малейшей путеводной нити, ни намека на возможную
разгадку".
В вечернем выпуске сообщалось, что в квартале Сен-Рок
по-прежнему сильнейший переполох, но ни новый обыск в доме, ни
повторные допросы свидетелей ни к чему не привели. Дополнительно
сообщалось, что арестован и посажен в тюрьму Адольф Лебой, хотя
никаких новых отягчающих улик, кроме уже известных фактов, не
обнаружено.
Я видел, что Дюнен крайне заинтересован ходом следствия, но от
комментариев он воздерживался. И только когда появилось
сообщение об аресте Лебона, он пожелал узнать, что я думаю об
этом убийстве.
Я мог лишь вместе со всем Парижем объявить его неразрешимой
загадкой. Я не видел ни малейшей возможности напасть на след
убийцы.
- А вы не судите по этой пародии на следствие, - возразил Дюпен.
- Парижская полиция берет только хитростью, ее хваленая
догадливость - чистейшая басня. В ее действиях нет системы, если
не считать системой обыкновение хвататься за первое, что
подскажет минута. Они кричат о своих мероприятиях, но эти
мероприятия так часто бьют мимо цели, что невольно вспоминаешь
Журдена: "pour mieux entendre la musique" [Чтобы лучше слышать
музыку (франц.).], он требовал подать себе свой "robe de
chambre" [Халат (франц.).] Если они кое-чего и достигают, то
исключительно усердием и трудом. Там же, где этих качеств
недостаточно, усилия их терпят крах. У Видока, например, была
догадка и упорство, при полном неумении систематически мыслить;
самая горячность его поисков подводила его, и он часто попадал
впросак. Он так близко вглядывался в свой объект, что это
искажало перспективу. Пусть он ясно различал то или другое, зато
целое от него ускользало. В глубокомыслии легко перемудрить.
Истина не всегда обитает на дне колодца. В насущных вопросах
она, по-моему, скорее лежит на поверхности. Мы ищем ее на дне
ущелий, а она поджидает нас на горных вершинах. Чтобы уразуметь
характер подобных ошибок и их причину, обратимся к наблюдению
над небесными телами. Бросьте на звезду быстрый взгляд,
посмотрите на нее краешком сетчатки (более чувствительным к
слабым световым раздражениям, нежели центр), и вы увидите
светило со всей ясностью и сможете оценить его блеск, который
тускнеет, по мере того как вы поворачиваетесь, чтобы посмотреть
на него в упор. В последнем случае на глаз упадет больше лучей,
зато в первом восприимчивость куда острее. Чрезмерная глубина
лишь путает и затуманивает мысли. Слишком сосредоточенный,
настойчивый и упорный взгляд может и Венеру согнать с небес.
Что касается убийства, то давайте учиним самостоятельный розыск,
а потом уже вынесем суждение. Такое расследование нас позабавит
(у меня мелькнуло, что "позабавит" не то слово, но я промолчал),
к тому же Лебон когда-то оказал мне услугу, за которую я поныне
ему обязан. Пойдемте же поглядим на все своими глазами.
Полицейский префект Г. - мой старый знакомый - не откажет нам в
разрешении.
Разрешение было получено, и мы не мешкая отправились на улицу
Морг. Это одна из тихих, неказистых улочек, соединяющих улицу
Ришелье с улицей Сен-Рок. Мы жили на другом конце города и
только часам к трем добрались до места. Дом сразу бросился нам в
глаза, так как немало зевак все еще бесцельно глазело с
противоположного тротуара на закрытые ставни. Это был обычный
парижский особняк с подворотней, сбоку прилепилась стеклянная
сторожка с подъемным оконцем, так называемая loge de concierge
[Привратницкая (франц.).]. He заходя, мы проследовали дальше по
улице, свернули в переулок, опять свернули и вышли к задам дома.
Дюпен так внимательно оглядывал усадьбу и соседние строения, что
я только диву давался, не находя в них ничего достойного
внимания.
Вернувшись к входу, мы позвонили. Наши верительные грамоты
произведи впечатление, и дежурные полицейские впустили нас. Мы
поднялись по лестнице в спальню, где была найдена мадемуазель
Л'Эспанэ и где все еще лежали оба трупа. Здесь, как и
полагается, все оставалось в неприкосновенности и по-прежнему
царил хаос. Я видел перед собой картину, описанную в "Судебной
газете", - и ничего больше. Однако Дюпен все подверг самому
тщательному осмотру, в том числе и трупы. Мы обошли и остальные
комнаты и спустились во двор, все это под бдительным оком
сопровождавшего нас полицейского. Осмотр затянулся до вечера;
наконец мы попрощались. На обратном пути мой спутник еще
наведался в редакцию одной из утренних газет.
Я уже рассказал здесь о многообразных причудах моего друга и о
том, как je les menageais [Я им потакал (франц.).] -
соответствующее английское выражение не приходит мне в голову.
Сейчас он был явно не в настроении обсуждать убийство и
заговорил о нем только назавтра, в полдень. Начав без
предисловий, он огорошил меня вопросом: не заметил ли я чего-то
особенного в этой картине зверской жестокости?
"Особенного" он сказал таким тоном, что я невольно содрогнулся.
- Нет, ничего особенного, - сказал я, - по сравнению с тем,
конечно, что мы читали в газете.
- Боюсь, что в газетном отчете отсутствует главное, - возразил
Дюпен, - то чувство невыразимого ужаса, которым веет от этого
происшествия. Но бог с ним, с этим дурацким листком и его
праздными домыслами. Мне думается, загадку объявили неразрешимой
как раз на том основании, которое помогает ее решить: я имею в
виду чудовищное, что наблюдается здесь во всем. Полицейских
смущает кажущееся отсутствие побудительных мотивов, и не столько
самого убийства, сколько его жестокости. К тому же они не могут
справиться с таким будто бы непримиримым противоречием:
свидетели слышали спорящие голоса, а между тем наверху, кроме
убитой мадемуазель Л'Эспанэ, никого не оказалось. Но и бежать
убийцы не могли - другого выхода нет, свидетели непременно
увидели бы их, поднимаясь по лестнице. Невообразимый хаос в
спальне; труп, который кто-то ухитрился затолкать в дымоход, да
еще вверх ногами; фантастические истязания старухи - этих
обстоятельств вместе с вышеупомянутыми, да и многими другими,
которых я не стану здесь перечислять, оказалось достаточно,
чтобы выбить у наших властей почву из-под ног, парировать их
хваленую догадливость. Они впали в грубую, хоть и весьма
распространенную ошибку, смешав необычайное с необъяснимым. А
ведь именно отклонение от простого и обычного освещает дорогу
разуму в поисках истины. В таком расследовании, как наше c вами,
надо спрашивать не "Что случилось?", а "Что случилось такого,
чего еще никогда не бывало?". И в самом деле, легкость, с какой
я прихожу - пришел, если хотите, - к решению этой загадки, не
прямо ли пропорциональна тем трудностям, какие возникают перед
