Миссисипи. Все это, разумеется, весьма достойно внимания даже того, кто
только что взбирался к рейнским замкам или бродил там,
где мчится Рона,
Лазурная, подобная стреле.
Однако это еще не все, чем мы можем похвастаться; и я даже осмеливаюсь
утверждать, что в пределах Соединенных Штатов имеются бесчисленные
уединенные и почти не исследованные места, которые подлинный художник или
просвещенный любитель величавых и прекрасных творений Всевышнего предпочтет
всем и каждому из упомянутых мною давно описанных и широко известных
пейзажей.
В самом деле, подлинные райские кущи страны находятся вдали от
маршрутов даже наиболее неторопливых из наших путешественников - и тем более
недоступны они иностранцу, который, взявшись доставить своему издателю
известное количество страниц американских заметок к известному сроку, может
надеяться выполнить свои обязательства, не иначе как проехав поездом или
пароходом с записной книжкой в руках лишь по самым проторенным путям!
Я только что упомянул долину Луизианы. Из всех красивых местностей это,
быть может, самая прекрасная. Никакой вымысел не сможет с нею сравниться.
Самое богатое воображение сумеет нечто почерпнуть из ее пышной красоты. Ибо
именно красота является ее определяющим признаком. Величавого там почти или
вовсе нет. Пологие холмы, пересеченные причудливыми прозрачными ручьями,
которые текут то среди усеянных цветами лугов, то среди лесов с огромными,
пышными деревьями, населенных яркими птицами и напоенных ароматами, - все
это превращает долину Луизианы в самый сладостный и роскошный на свете
ландшафт.
Но и в этой прелестной местности лучшие уголки доступны одному лишь
пешему путнику. Вообще в Америке путешественник, ищущий наиболее красивых
пейзажей, должен добираться к ним не поездом, не пароходом, не дилижансом,
не в собственной карете и даже не верхом - но только пешком. Он должен идти,
перепрыгивать через расселины, преодолевать пропасти, рискуя сломать себе
шею, - иначе он не увидит подлинного, недоступного словам великолепия нашей
страны.
В большей части Европы в этом нет необходимости. В Англии ее не
существует вовсе. Самый франтоватый путешественник может там посетить любую
заслуживающую внимания местность без ущерба для своих шелковых чулок,
настолько хорошо известны все места, представляющие интерес, и настолько
удобны ведущие туда дороги. Это обстоятельство никогда достаточно не
учитывалось при сравнении природы Старого и Нового Света. Все красоты
первого сравниваются лишь с наиболее прославленными и отнюдь не самыми
примечательными из красот второго.
Речные пейзажи бесспорно обладают всеми основными чертами прекрасного и
с незапамятных времен принадлежат к излюбленным темам поэтов. А между тем
слава их в значительной степени объясняется легкостью речных путешествий -
по сравнению с путешествием в горах. Точно так же большим рекам, обычно
являющимся главными путями сообщения, всюду незаслуженно достается львиная
доля восхищения. Их чаще видят и, следовательно, чаще о них говорят, чем о
менее крупных, но зачастую более интересных реках.
Разительным примером может служить Виссахикон - ручей (ибо рекой его,
пожалуй, не назовешь), впадающий в реку Скул-кил примерно в шести милях к
западу от Филадельфии. Виссахикон отличается такой красотой, что, если бы он
протекал в Англии, его воспевали бы все барды и расхваливали все языки. Но
скорее всего его берега были бы разбиты на баснословно дорогие участки, а
затем застроены виллами богачей. А менаду тем всего лишь несколько лет назад
Виссахикон был известен разве только понаслышке, хотя более крупная и
судоходная река, в которую он впадает, уже давно славится как одна из
красивейших рек Америки. Скулкил, чьи красоты сильно преувеличены, а берега
- по крайней мере в окрестностях Филадельфии - болотисты, как и берега
Делавэра, не может сравниться по живописности с более скромной и менее
известной речушкой, о которой идет речь.
Только после того как Фанни Кембл в своей забавной книжке о Соединенных
Штатах указала жителям Филадельфии на редкую красоту ручья, протекающего у
самых их порогов, наиболее отважные из местных любителей прогулок
познакомились с этой красотой воочию. "Дневник" открыл всем глаза, и для
Виссахикона началась некоторая известность. Я говорю "некоторая", ибо
подлинную его красоту следует искать там, куда не доходит маршрут
филадельфийских охотников за живописным, которые редко отдаляются более чем
на милю-другую от устья - по той простой причине, что там кончается проезжая
дорога. Я посоветовал бы отважному путнику, который делает полюбоваться
лучшими видами, идти по Ридж Роуд, выходящей из города в западном
направлении, а после шестой мили свернуть на вторую просеку и следовать по
ней до конца. Он увидит тогда один из красивейших изгибов Виссахикона;
пробираясь вдоль берега или же по воде в лодке, он сможет спуститься или
подняться по течению, как ему вздумается, и в любом случае будет
вознагражден за свои труды.
Я уже говорил, или мне следовало бы сказать, что речка эта - узкая.
Берега ее почти всюду круты, ибо она течет среди высоких холмов, ближе к
воде поросших чудесным кустарником, а выше - некоторыми из красивейших пород
американских деревьев, среди которых выделяется Liriodendron Tulipiferum.
Она струится между берегов, одетых мхом, и прозрачная вода в своем
задумчивом течении плещет о них, как плещут синие волны Средиземного моря о
мраморные ступени дворцов. Кое-где в тени утесов приютились небольшие
площадки, поросшие сочной травой, - самое живописное место для домика с
садом, какое только может представиться прихотливому воображению. Речка
изобилует крутыми излучинами, как обычно бывает при отвесных берегах, так
что взору путника открывается бесконечная череда разнообразнейших маленьких
озер или, вернее, озерков. Но Виссахикон следует посещать не при свете луны,
как Мелрозское аббатство, и даже не в облачную погоду, а при ярком
полуденном солнце; ибо узкая лощина, где он протекает, высокие холмы,
окружающие его, и густая листва создают сумрачный, почти угрюмый колорит, от
которого его красота несколько проигрывает, когда ие освещена достаточно
ярким светом.
Недавно я отправился туда описанным выше путем и провел в лодке большую
часть жаркого дня. Утомленный зноем, я доверился медленному течению и
погрузился в некий полусон, унесший меня к Виссахикону давно минувших дней -
того "доброго старого времени", когда еще не было Демона Машин, когда
пикники были неведомы, "водные угодья" не покупались и не продавались и
когда по этим холмам ступали лишь лось да краснокожий. Пока эти грезы
постепенно овладевали мною, ленивый ручей успел пронести меня вокруг одного
мыса, а за ним, в каких-нибудь сорока или пятидесяти ярдах, показался
второй. Это был отвесный утес, далеко вдававшийся в ручей и гораздо более
напоминавший пейзажи Сальватора, чем все, только что прошедшее перед моими
главами. То, что я увидел на этом утесе, хотя и было весьма необычно в таком
месте и в такое время года, поначалу ничуть меня не поразило - настолько оно
гармонировало с моими полусонными видениями. На краю обрыва, - или это мне
пригрезилось? - вытянув шею, насторожив уши и всем своим видом выражая
глубокое и печальное любопытство, стоял один из тех старых, отважных лосей,
которые только что грезились вместе с краснокожими.
Я сказал, что в первые мгновения это зрелище не испугало и не удивило
меня. Душа моя была полна одним лишь глубоким сочувствием. Мне казалось, что
лось не только дивится, но и сетует на те явные перемены к худшему, которые
беспощадные утилитаристы принесли за последние годы на берега ручья. Легкое
движение его головы развеяло мою дремоту и заставило осознать всю
необычность моего приключения. Я приподнялся на одно колено, но, пока я
решал, надо ли остановить лодку или дать ей подплыть поближе к предмету
моего удивления, из кустов над моей головой послышалось быстрое и
осторожное: "тес!", "тес!". Мгновение спустя из чащи, осторожно раздвигая
ветви и стараясь ступать бесшумно, появился негр. На ладони у него была соль
и, протягивая ее лосю, он приближался к нему медленно, но неуклонно.
Благородное животное несколько обеспокоилось, но не пыталось уйти. Негр
приблизился и дал ему соль, произнося при этом какие-то успокоительные
слова. Лось переступил ногами, пригнул голову, а затем медленно лег и дал
надеть на себя узду.
Тем и окончилась моя романтическая встреча с лосем. Это был очень
старый ручной зверь, собственность английской семьи, имевшей неподалеку
усадьбу.
Эдгар Аллан По.
Очки
Перевод: З.Александрова
OCR: Alexander D. Jurinsson
Некогда принято было насмехаться над понятием "любовь с первого
взгляда"; однако люди, способные мыслить, равно как и те, кто способен
глубоко чувствовать, всегда утверждали, что она существует. И действительно,
новейшие открытия в области, так сказать, нравственного магнетизма или
магнетоэстетики заставляют предполагать, что самыми естественными, а
следовательно, самыми искренними и сильными из человеческих чувств являются
те, которые возникают в сердце, точно электрическая искра, - словом, лучшие
и самые прочные из душевных цепей куются с одного взгляда. Признание,
которое я намерен сделать, будет еще одним из бесчисленных подтверждений
этой истины.
Повесть моя требует, чтобы я сообщил некоторые подробности. Я еще очень
молод - мне по исполнилось и двадцати двух лот. Моя нынешняя фамилия -
весьма распространенная и довольно-таки плебейская - Симпсон. Я говорю
"нынешняя", ибо я принял ее всего лишь в прошлом году ради получения
большого наследства, доставшегося мне от дальнего родственника, Адольфуса
Симпсона, эсквайра. По условиям завещания требовалось принять фамилию
завещателя, - но только фамилию, а не имя; имя мое - Наполеон Бонапарт.
Фамилию Симпсон я принял неохотно; ибо с полным основанием горжусь
своей настоящей фамилией - Фруассар и считаю, что мог бы доказать свое
происхождение от бессмертного автора "Хроник". Если говорить о фамилиях,
отмечу кстати любопытные звуковые совпадения в фамилиях моих ближайших
предков. Отцом моим был некий мосье Фруассар из Парижа. Моя мать, вышедшая
за него в возрасте пятнадцати лет, - урожденная Круассар, старшая дочь
банкира Круассара; а супруга того, вышедшая замуж шестнадцати лет, была
старшей дочерью некоего Виктора Вуассара. Мосье Вуассар, как ни странно,
также женился в свое время на барышне с похожей фамилией - Муассар. Она тоже
вышла замуж почти ребенком; а ее мать, мадам Муассар, венчалась четырнадцати
лет. Впрочем, столь ранние браки во Франции довольно обычны. Как бы то ни
было, четыре ближайших поколения моих предков звались Муассар, Вуассар,
Круасcap и Фруассар. Я же, как уже говорилось, официально сделался
Симпсоном, но с такой неохотой, что даже колебался, принять ли наследство на
подобных никому не нужных и неприятных proviso [Условиях (лат.).].
Личными достоинствами я отнюдь не обделен. Напротив, я считаю, что
хорошо сложен и обладаю внешностью, которую девять человек из десяти назовут
красивой. Мой рост - пять футов одиннадцать дюймов. Волосы у меня темные и
кудрявые. Нос - довольно правильной формы. Глаза большие и серые; и хотя
крайняя близорукость причиняет мне большие неудобства, внешне это совершенно
незаметно. Против докучной близорукости я применял всевозможные средства, за
