старались показать, не случайно, а была обнаружением и развитием давней
болезни, которой прежде страдала Русь. Эта болезнь окончилась выздоровлением
государственного организма. Мы видим после кризиса смуты тот же организм,
тот же государственный порядок. Поэтому мы и склонны думать, что все
осталось по-прежнему без изменений, что смута была только неприятным случаем
без особенных последствий. Пошаталось государство и стало опять крепко, что
же тут может выйти нового? А между тем вышло много нового. Болезнь оставила
на уцелевшем организме резкие следы, которые оказывали глубокое влияние на
дальнейшую жизнь этого организма. Общество переболело, оправилось, снова
стало жить и не заменилось другим, но само стало иным, изменилось.
В смуте шла борьба не только политическая и национальная, но и
общественная. Не только воевали между собой претенденты на престол
московский и сражались русские с поляками и шведами, но и одни слои
населения враждовали с другими: казачество боролось с оседлой частью
общества, старалось возобладать над ней, построить землю по-своему -- и не
могло. Борьба привела к торжеству оседлых слоев, признаком которого было
избрание царя Михаила. Эти слои и выдвинулись вперед, поддерживая спасенный
ими государственный порядок. Но главным деятелем в этом военном торжестве
было городское дворянство, которое и выиграло больше всех. Смута много
принесла ему пользы и укрепила его положение. Служилый человек и прежде
стоял наверху общества, владел (вместе с духовенством) главным капиталом
страны -- землей -- и завладевал земледельческим трудом крестьянина. Смута
помогла его успехам. Служилые люди не только сохранили то, что имели, но
благодаря обстоятельствам смуты приобрели гораздо больше. Смута ускорила
подчинение им крестьянства, содействовала более прочному приобретению ими
поместий, давала им возможность с разрушением боярства (которое в смуту
потеряло много своих представителей) подниматься по службе и получать больше
и больше участия в государственном управлении; Смута, словом, ускорила
процесс возвышения московского дворянства, который без нее совершился бы
несравненно медленнее.
Что касается до боярства, то оно, наоборот, много потерпело от смуты.
Его нравственный кредит должен был понизиться. Исчезновение во время смуты
многих высоких родов и экономический упадок других содействовали дополнению
рядов боярства сравнительно незначительными людьми, а этим понижалось
значение рода. Для московской аристократии время смуты было тем же, чем были
войны Алой и Белой Роз для аристократии Англии: она потерпела такую убыль,
что должна была воспринять в себя новые, демократические, сравнительно,
элементы, чтобы не истощиться совсем. Таким образом, и здесь смута не прошла
бесследно.
Но вышесказанным не исчерпываются результаты смуты. Знакомясь с
внутренней историей Руси в XVII в., мы каждую крупную реформу XVII в. должны
будем возводить к смуте, обусловливать ею. В корень подорвав экономическое
благосостояние страны, шатавшееся еще в XVI в., смута создала для
московского правительства ряд финансовых затруднений, которые обусловливали
собой всю его внутреннюю политику, вызвали окончательное прикрепление
посадского и сельского населения, поставили московскую торговлю и
промышленность на время в полную зависимость от иностранцев. Если к этому мы
прибавим те войны XVII в., необходимость которых вытекала прямо из
обстоятельств, созданных смутой, то поймем, что смута
была очень богата результатами и отнюдь не составляла такого эпизода в
нашей истории, который случайно явился и бесследно прошел. Не рискуя много
ошибиться, можно сказать, что смута обусловила почти всю нашу историю в XVII
в.
Так обильны были реальные, видимые последствия смуты. Но события
смутной поры, необычайные по своей новизне для русских людей и тяжелые по
своим последствиям, заставляли наших предков болеть не одними личными
печалями и размышлять не об одном личном спасении и успокоении. Видя
страдания и гибель всей земли, наблюдая быструю смену старых политических
порядков под рукой и своих и чужих распорядителей, привыкая к
самостоятельности местных миров и всей земщины, лишенный руководства из
центра государства русский человек усвоил себе новые чувства и понятия: в
обществе крепло чувство национального и религиозного единства, слагалось
более отчетливое представление о государстве. В XVI в. оно еще не мыслилось
как форма народного общежития, оно казалось вотчиной государевой, а в XVII
в., по представлению московских людей, -- это уже "земля", т.е. государство
Общая польза, понятие, не совсем свойственное XVI веку, теперь у всех
русских людей сознательно стоит на первом плане: своеобразным языком
выражают они это, когда в безгосударственное время заботятся о спасении
государства и думают о том, "что земскому делу пригодится" и "как бы
земскому делу было прибыльнее". Новая, "землею" установленная власть Михаила
Федоровича вполне усваивает себе это понятие общей земской пользы и является
властью вполне государственного характера. Она советуется с "землею" об
общих затруднениях и говорит иностранцам по поводу важных для Московского
государства дел, что "такого дела теперь решить без совета всего государства
нельзя ни по одной статье". При прежнем господстве частноправных понятий,
еще и в XVI в., неясно отличали государя как хозяина-вотчинника и государя
как носителя верховной власти, как главу государства. В XVI в. управление
государством считали личным делом хозяина страны да его советников; теперь,
в XVII в., очень ясно сознается, что государственное дело не только
"государево дело", но и "земское", так и говорят о важных государственных
делах, что это "великое государство и земское" дело.
Эти новые, в смуту приобретенные, понятия о государстве и народности не
изменили сразу и видимым образом политического быта наших предков, но
отзывались во всем строе жизни XVII в. и сообщали ей очень отличный от
старых порядков колорит. Поэтому для историка и важно отметить появление
этих понятий. Если, изучая Московское государство XVI в., мы еще спорим о
том, можно ли назвать его быт вполне государственным, то о XVII в. такого
спора быть не может, потому уже, что сами русские люди XVII в. сознали свое
государство, усвоили государственные представления, и усвоили именно за
время смуты, благодаря новизне и важности ее событий. Не нужно и объяснять,
насколько следует признавать существенными последствия смуты в этой сфере
общественной мысли и самосознания.
Время царя Михаила Федоровича (1613 - 1645)
Вступление во власть. Дав свое согласие на престол, Михаил Федорович
выехал вместе с матерью из Костромы в Ярославль. Здесь к нему стал стекаться
народ большими толпами, выражая свою симпатию молодому царю. Таким образом,
после 1612 г. Ярославль вторично делается центром патриотического движения.
В этом городе Михаил Федорович оставался месяц, а потом, в середине апреля,
когда прошел лед и сбыла вода, двинулся дальше. В Москве между тем Земский
собор еще не расходился: он управлял всеми делами государства и деятельно
переписывался с царем. Часто между собором и царем возникали недоразумения,
потому что казацие грабежи и беспорядки в стране еще продолжались. Земский
собор, принимая против них меры, вместе с тем заботился и об устройстве
царского двора, отбирая дворцовые земли у тех, кто ими завладел, и собирая
запасы для дворца. Вести о беспорядках доходили и до Михаила Федоровича, в
Ярославль; к нему приходили жаловаться на грабежи, бежали с жалобой и те, у
кого были отняты дворцовые земли. Все просили управы и помощи, а у царя не
было средств ни на то, ни на другое. На вопрос царя о разбоях и беспорядках
собор отвечал, что он старается, насколько можно, об устройстве земли, и
докладывал о своих мероприятиях, но эти последствия казались Михаилу (или
вернее, тому, кто за ним стоял) очень неудовлетворительными. В Ярославле
думали, что можно скорее и лучше водворить порядок, чем то делал собор. И
вот, видя, что порядок не сразу устанавливается, слыша постоянные жалобы и
просьбы о кормах и жалованье, не умея их удовлетворить или прекратить,
Михаил Федорович "кручинился" и с некоторым раздражением писал собору: "Вам
самим ведомо, учинились мы царем по вашему прошению, а не своим хотением:
крест нам целовали вы своею волею;
так вам бы всем, помня свое крестное целование, нам служить и во всяком
деле радеть"... Царь требовал этими словами, чтобы собор избавил его от
хлопот с челобитчиками, и просил "те докуки от него отвести", как он
выражался.
Несмотря на неудовольствия, 16 апреля царь "пошел" к Москве из
Ярославля, требуя, чтобы к его приезду приготовили ему помещение, и даже
прямо указывал палаты дворца; а у собора не было ни материала для их
поправки, ни мастеров, почему и были приготовлены другие палаты, что вызвало
гнев со стороны царя. Когда царь был уже около Троице-Сергиева монастыря, к
нему стали сбегаться дворяне и крестьяне, ограбленные и избитые казачьими
шайками, бродившими около самой Москвы. Тогда Михаил Федорович в присутствии
послов от собора заявил, что он с матерью не пойдет дальше, и сказал послам:
"Вы нам челом били и говорили, что все люди пришли в чувство, от воровства
отстали, так вы били челом и говорили ложно". А в Москву Михаил Федорович
писал боярам и собору:
"Можно вам и самим знать, если на Москве и под Москвою грабежи и
убийства не уймутся, то какой от Бога милости надеяться?" Собор, конечно,
всеми силами рад был окончить все беспорядки, но он знал свое бессилие: он
держался и повелевал только нравственным авторитетом, который не мог
простираться на все элементы смуты. Как бы то ни было, несмотря на
неудовольствие, Михаил Федорович прибыл 2 мая в Москву, а 11 июля венчался
на царство. Этим моментом кончается смутная эпоха и начинается новое
царствование.
Первые годы правления царя Михаила Федоровича до сих пор представляют
собой такой исторический момент, в котором не все доступно научному
наблюдению и не все понятно из того, что уже удалось наблюсти. Неясны ни
самая личность молодого государя, ни те влияния, под которыми жила и
действовала эта личность, ни те силы, какими направлялась в то время
политическая жизнь страны. Болезненный и слабый, царь Михаил всего тридцати
с небольшим лет так "скорбел ножками", что иногда, по его собственным словам
(в июне 1627 г.), его "до возка и из возка в креслах носят". Около царя
заметен кружок дворцовой знати -- царских родственников, которые вместе с
государевой матерью тянулись к влиянию и власти. Хотя один современник и
выразился так, что мать государя, "инока великая старица Марфа, правя под
ним и поддерживая царство со своим родом", однако очевидно, что старица
правила только дворцом и поддерживала не царство, а свой "род". Течение
политической жизни шло мимо ее кельи и направлялось какой-то иной силой,
каким-то правительством, состав которого, однако, не совсем ясен. Это не был
Земский собор или, как тогда говорили, "вся земля". "Вся земля" была как бы
совещательным органом при каком-то ином правительстве, во главе которого
стоял царь и в составе которого находились истинные руководители московской
политики. Конечно, это не была Боярская дума во всем ее составе; но мы не
знаем, кто именно это был. Просматривая список думных людей тех лет, мы не
можем точно сказать, кого из думцев надлежит считать только высшим
